Текст книги "Князь"

Глава двадцать вторая
Саркел

Степь высохла и потрескалась. Серая земля, покрытая высохшей мертвой травой, – словно огромный череп с остатками волос. Так было весь день. Но ранним утром, проснувшись прежде солнца и выйдя искупаться в теплой донской воде, Духарев увидел, что вся земля усеяна синими и красными цветами. Миллионы цветов. А ведь ночью не было дождя. Никакой влаги, кроме капелек росы.

– Красиво, – сказал Артем, который тоже проснулся, выбрался из шатра и встал рядом с отцом. – Солнце взойдет – они закроются.

– Они что, выросли за одну ночь?

– Нет. Разве ты вчера их не видел?

Сергей покачал головой.

– Это потому что ты в войске идешь, – сказал сын. – Где передовая тысяча пройдет, там одна пыль остается.

Лагерь просыпался быстро. Надо успеть пройти побольше, пока солнце не раскалит воздух и землю.

Сотни гридней, верхами и так, уже плескались в теплой донской воде, удивительно чистой и прозрачной для конца августа.

– К табуну? – спросил Артем.

Смуглый, черноволосый, он больше походил на мать, чем на отца, и крепостью телосложения тоже намного уступал Сергею. В одежде он казался стройным, как девушка. В одежде не видно, какие у парня мускулы.

Духарев с хрустом потянулся. Он еще не решил: окунуться сначала самому или сразу вместе с Пеплом.

– Бегом? – предложил сын.

– Давай.

И они помчались через лагерь, огибая редкие шатры, перепрыгивая через спящих, уклоняясь от верховых.

Молодой гридень, Артемов дружок еще по «отроческой» дружине, пустил коня наперерез и попытался ухватить парня за чуб.

Артем легко увернулся и так треснул коня по крупу, что тот заржал и взвился на дыбы. Гридень, конечно, не свалился, но удержать коня не сумел, и конь едва не приложил копытом дружинника, разжигавшего костерок.

Дружинник отшатнулся:

– Карась безрукий твой папаша! – закричал он.

Кони духаревской дружины паслись у заросшей камышом заводи под присмотром нескольких отроков.

Табунок тысяч на пять голов. Большая часть – некрупные степные лошадки, печенежские и хузарские, заводные и вьючные. Этих подкормят и выкупают пастухи. Но боевых коней, если могут, обихаживают сами хозяева.

Артемов жеребец должен был пастись вместе с лошадьми его тысячи, но вчера вечером они с отцом вместе прокатились по степи, и Артем сдал скакуна отцовским пастухам.

Шагах в двадцати от табуна они остановились.

– Ну, чей первый прибежит? – задорно бросил Артем.

– Давай, – согласился Духарев.

Сын посвистел тихонько.

Отец – тоже, но по-другому и погромче.

Ближние лошади встрепенулись, посмотрели на людей, потом снова опустили головы.

Первым прибежал Пепел. Заржал негромко, ткнулся мокрыми губами в лицо. Духарев пошарил в кармане (по местной моде в портах карманов не полагалось, но Сергею шили по особому заказу), достал яблоко.

Артем свистнул еще раз. Он был раздосадован: и конь его опоздал – вот только бежит! И яблока у него нет.

– Ай-я-а! – закричал он, побежал навстречу, запрыгнул на бегу и, не дожидаясь отца, помчался мимо камышей к свободной воде.

Сергей с улыбкой смотрел ему вслед. Мальчишка! Хоть и командует полусотней… таких же безбашенных сорвиголов.

– Айда купаться, – сказал он Пеплу и легко побежал по влажноватой траве.

Жеребец потрусил за ним, не обгоняя и не отставая.

Гонцов Люта дозоры Святослава увидели вскоре после полудня, когда войско русов уже устроило привал, пережидая самое жаркое время.

Гонцов было двое, у каждого – по паре утомленных заводных.

По пути они вспугнули тарпанов, отдыхавших в редкой тени невысоких деревьев. Дикие лошадки, завидев людей, вскочили и помчались прочь.

Кто-то из дозорных не удержался, пустил стрелу. Попал. Покатилась по пыльной траве молоденькая кобылка. Дозорный вопросительно глянул на старшего, тот кивнул: свежее мясо не помешает. А то все рыба да рыба.

Гонцы на удачливого стрелка даже не глянули. Устали.

Пока их вели к князю, они успели поделиться с дружинниками дурными вестями: печенеги оплошали, пропустили хакана с его воями к Саркелу.

Гонцы поносили копченых худыми словами: струсили «богатыри»-цапон. Увидели серебро арабских броней, решили, что вся хузарская рать движется на них, и дали деру. Гридней же Люта было слишком мало, чтоб удержать несколько тысяч латной конницы. Так что хузары не только осаждающих разогнали, но и осадные машины пожгли.

– Пускай! – беспечно махнул рукой Святослав. – Зато теперь все лисы в одной норе собрались. Значит, на целых десять дней опередил нас Йосып. Молодец!

Неудивительно, что опередил. Во всех кочевьях, которые попадались по дороге, стражи хакана забирали лошадей. Считай, два раза в день на свежих пересаживались, а боевые «арабы» и аргамаки бежали налегке. Впрочем, и русы своих боевых коней не изнуряли, ехали на заводных. Приотстали, конечно, но не страшно. Прав князь: никуда хакан из своей Белой крепости не денется. А пять с лишком тысяч наемников – это пять тысяч ртов.

Может, когда-то давно Белая крепость и была белой, но теперь ее стены стали грязно-бурого цвета. Впрочем, от этого крепость не казалась менее грозной. На фоне примитивных укреплений Итиля и Семендера Саркел выглядел как воин в полном боевом в сравнении с каким-нибудь пермяком-охотником. Могучие стены, тяжело нависающие башни с узкими бойницами, железные ворота, ров, соединенный с рекой (крепость была построена на полуострове), подъемный мост. Саманные домики – этакий шедевр византийской военной архитектуры. Должно быть, немало отстегнули хузарские хаканы ромейским строителям.

Печенегам на эти стены влезть – что суслику Дон переплыть. Но поначалу они пытались. Надеялись на численное превосходство: гарнизон крепости – сотен пять, причем большинство – гузы, с которыми копченые довольно успешно резались. Наскочили, забросали стрелами, полезли наверх по наспех сколоченным лестницам…

Штурм обошелся копченым почти в тысячу покойников. Немногочисленные русы в этой глупости не участвовали. Они занялись делом – изготовлением осадных машин.

Так и развлекались: копченые грабили окрестности, болтались под стенами, постреливая в защитников (скорее из удали, чем осмысленно). Защитники отстреливались со стен, но на вылазки не отваживались. Прошло три недели, а потом русы подтянули к крепости первые свежесколоченные осадные орудия и принялись методично долбить камнями ворота.

Воротам эти камни оказались что слону дробина. Тогда Лют велел перенести огонь на стены. Ущерб вышел незначительный. Защитники в ответ разбили пару русских камнеметалок собственными орудиями.

Печенеги тем временем дограбили окрестности, заскучали и стали потихоньку отбывать к родным кочевьям.

Ко времени появления хакана с гвардией, «богатырей»-цапон под крепостью осталось тысяч семь. И еще Лют со своей полутысячей. По мнению Люта, их было вполне достаточно, чтобы поиграть с хаканом в веселую игру «кто кого». Но копченые дали деру, едва завидев впереди сверкание кольчуг исламских наемников. Те, в свою очередь, преследовать печенегов не стали, даже не из осторожности перед обычной степной тактикой заманивания, а потому что тяжелой коннице гоняться за легкой бессмысленно. Пожгли Лютовы машины и вошли в крепость.

То есть формально осада все еще продолжалась, но теперь ворота крепости были большей частью открыты, и из них время от времени выезжали всадники и шугали все еще болтавшихся поблизости копченых. Еще Йосып разослал гонцов, приказывая своим подданным в очередной раз подниматься на защиту своего хакана. Большая часть гонцов была перехвачена, письма Люту прочли. Были они грозные, но вряд ли пробудили бы в подданных воинственный пыл. Есть у некоторых правителей такой обычай: сначала ободрать свой народ как липку, а потом взывать к патриотизму. Иногда, конечно, это срабатывает, но не в данном случае.

Не пришло под стены Саркела грозное хузарское ополчение.

Пришел князь Святослав.

– Основательный город! – с уважением сказал Икмор, глядя на многосаженные стены. – Ромеи ладили, не иначе.

– Вот и хорошо, что ромеи, – одобрил Святослав.

– Что ж тут хорошего? – удивился воевода.

– А поучимся, как такие стены ломать, – сказал великий князь киевский. – Нам это умение скоро пригодится.

Но обучаться ломать стены самостоятельно Святослав не собирался. Для этого дела он, как оказалось, пригласил опытных инструкторов. Через три дня Духарев отправился их встречать.

То были ромейские инженеры из Херсона. Дальновидный киевский князь еще до похода на Кавказ договорился насчет специалистов с Калокиром и хорошие деньги за них посулил. Сын херсонского протевона не обманул, и к условленному сроку километрах в трех от Саркела ошвартовался корабль, на котором прибыли византийские военные инженеры со всей необходимой снастью: инструментами и железом. Древесины в этой местности было довольно.

Треть русских дружинников превратилась в лесорубов и плотников. Дело привычное, любой из них – хоть варяг, хоть полянин, хоть кривич – плотницкому делу наследственно обучен. Однако работа эта потребовала времени, и подготовка к штурму закончилась лишь в середине сентября. Все это время хакан со своими гвардейцами отсиживался в крепости, и простым жителям Саркела приходилось регулярно просверливать в поясах новые дырочки: с продовольствием у осаждённых дела обстояли неважно. Но хакан и его гвардейцы кушали хорошо. Для них запасов хватало. Да и конинки они привезли немало. Конина – она калорийная. Заводных съели в первую очередь (все равно кормить нечем), но боевых в котел не спускали… пока. Кончится в городе зерно, придется и этих – на колбасу. Воины, предчувствуя такой вариант, заранее начинали роптать. Для араба боевой конь больше, чем жена. Друг. Как же можно: друга – в котел?!

Ситуацию в крепости русы более или менее представляли, дозорные каждую ночь таскали перебежчиков. Гузы за мзду спускали их со стены на веревках. Правда, среди невинных беглецов попадались гонцы хакана, так что приходилось эту публику «фильтровать». Икмор предложил развешивать гонцов на видных местах, чтобы подорвать боевой дух осажденных, но Духарев воспротивился. Пока посланцы Йосыпа по-простому лезут через стены, отлавливать их легко и приятно. Особенно приятно быть в курсе всех событий внутри города-крепости. А если хакан узнает, что его голуби прямо в суп летят, может что-нибудь позаковыристее придумать.

Глава двадцать третья
Осада

Собранные под руководством ромеев стенобитные машины отличались от тех, что делали сами русы, не только размерами и мощностью. В них чувствовалась технология. Каждый скреп, каждая кожаная растяжка – на своем месте. Если катапульты русов метали пудовые булдыганы с точностью плюс-минус пять саженей, то три ромейские стенобитки, пристрелявшись, клали снаряды в полутораметровое «пятно». Каждые пятнадцать-двадцать минут с ложки взвивался камень и с треском впиливался в кладку. Поначалу казалось – стене по фиг. Светлое пятно да немного каменной крошки – вот и весь результат. Но уже к вечеру стенобитки выгрызли в кладке заметную щербину.

Кроме стенобиток ромеи собрали и другие штуковины. Например, «черепаху»: что-то вроде длинной избы на колесах со спрятанным внутри тараном – подвешенным на цепях древесным стволом с железной «бараньей головой». «Изба» эта вмещала до пятисот человек, была втрое длинней, чем ширина рва, могла выдержать удар сброшенного со стены пудового камня и защитить от горящей смолы, масла и прочих «гостинцев», которыми защитники могли потчевать осаждающих. Еще были три складные осадные башни. С помощью сотни лошадей они могли подниматься на высоту крепостных стен, выталкивая вперед и вверх тридцатиметровую перемычку-коридор, из которой, по замыслу инженеров, воины могли прыгать прямо на головы защитников.

В общем, много разных диковин произвела на свет ромейская конструкторская мысль за тысячелетия непрерывных военных игрищ. Русы творчество ромеев оценили, но, посовещавшись, решили пока ограничиться стенобитками. Ибо инженеры честно предупредили: из трех башен хорошо если одна устоит. А какая не устоит, убьет и искалечит всех, кто окажется внутри или поблизости. Аналогичную характеристику получили и другие машины ближнего действия. В процессе их использования не менее половины атакующих гибнет. Это нормально… для ромеев. Но Святослав не собирался отправлять в Ирий половину своей дружины. Русы – не ромеи. Поэтому князь велел пока ограничиться стенобитками, но использовать их на полную катушку круглые сутки.

Так что с наступлением темноты расчеты орудий не отправились на покой, а продолжали свою монотонную работу. Стенобитки грохотали всю ночь, и весь следующий день, и вторую ночь. Грохот мешал русам спать, но осажденным наверняка спалось еще хуже. А на третий день кладка дала трещину. Небольшую и поверхностную, но озаботившую защитников настолько, что с наступлением темноты они впервые с момента появления под стенами Святослава решились на вылазку.

– Они непременно вылезут, – сказал киевский князь уже после первой ночи долбежки. – Может, завтра, может, через два дня.

Духарев в этом сомневался. Стена, по его мнению, могла еще долго держать удары. Впрочем, его мнение по этому вопросу было не столь авторитетно, как мнение специалистов. Но специалисты-ромеи точку зрения воеводы разделяли.

– Они вылезут! – отмел возражения великий князь. – Самое большее – через два дня. И мы должны их встретить.

Пункт первый любого устава: «Командир всегда прав». Пункт второй: «Если тебе кажется, что командир не прав – смотри пункт первый».

И Сергей занялся организацией встречи.

Вокруг крепости лежала «мертвая полоса» шириной порядка двухсот метров. Пустая, если не считать разлагающихся трупов защитников крепости. Своих киевляне первой же ночью вытащили и похоронили по-человечески.

На границе «мертвой полосы», вне досягаемости лучников, перемещались разъезды легкой конницы, главным образом печенегов и хузар Машега. Время от времени в них летели стрелы или, совсем уж редко, отрабатывала крепостная баллиста.

Основной лагерь русов располагался примерно в полукилометре от крепости, вне досягаемости крепостных орудий. Камнеметалки осаждающих (более дальнобойные) располагались примерно на таком же расстоянии от стены и почти в километре от лагеря. При них в три смены работали баллистики и охрана: в основном варяги, овладевавшие хитростями ромейского осадного искусства. Старшим над ними был Бодай.

Если осажденные решатся на вылазку, то ударить они могут как на лагерь, так и на орудийные позиции. Будь на их месте Духарев, он нанес бы два удара: основной – по орудиям и отвлекающий – по лагерю. Начал бы он с отвлекающего, условно-внезапного. Вывести из крепости сколько-нибудь значительное войско – это минуты две, не меньше. Проскакать полкилометра в темноте – еще две минуты. За это время оповещенные дозорными русы успеют проснуться, вздеть брони и встретить врага. Встретить пешими, ведь кони пасутся отдельно.

Дальше возникает два варианта. Если киевляне не успеют выстроиться в боевой порядок, латная конница Йосыпа ворвется в лагерь и будет бесчинствовать до тех пор, пока не перебьет всех, либо пока не встретит организованное сопротивление. Если русы успеют создать строй, магометане хузарского хакана вряд ли рискнут ввязаться в серьезную драку: их слишком мало. Покрутятся около лагеря, сдерживая противника, пока вторая группа будет громить осадные машины, а затем организованно отступят к крепости. Пехота за ними не поспеет, а легкая конница печенегов не сможет остановить.

Другое дело, если русы будут готовы к встрече. Но держать войско в готовности каждую ночь утомительно. «Два дня», – сказал Святослав, но Духарев полагал, что одной интуиции князя недостаточно. Он приказал удвоить патрули и немедленно докладывать ему о любых мелочах. Сам он в ближайшие ночи спать не собирался (отоспаться можно и днем) и договорился с Икмором, чтобы тот каждую ночь держал наготове три тысячи всадников. Кроме того, Духарев утроил охрану при орудиях и выдал расчетам соответствующие указания.

Ближе к вечеру Сергей сообщил о проделанной работе князю, но Святославу, как выяснилось, было недостаточно отбить вылазку и задать противнику трепку. Князь хотел большего.

Для начала он потребовал к себе двух беженцев, пойманных прошлой ночью. Одного, купчика из «черных» волжских булгар, стражники спустили со стены за бочонок вина. Другой, натуральный хузарин, был еще шустрее: как-то ухитрился слезть сам, причем прямо в реку, где и был отловлен головорезами Эвила. Викинги поразвлеклись с ним немного (выбили пару зубов и переломали пальцы на левой руке), затем переправили его Духареву. Тот заподозрил в нем лазутчика и отдал Велиму для проверки. Скоро хузарин пожалел, что не остался у нурманов.

Зато выяснилось, что беглец не лазутчик, а всего лишь мелкий тюремный надзиратель.

Поочередно представ перед князем киевским, беглецы поведали, что народ в городе – в глубокой депрессии. Жрать нечего, непрерывный грохот дробящих стену камней мешает людям спать и порождает самые мрачные мысли. Многие даже рискуют высказывать их вслух, хотя за такое сажают в ямы, где заключенным вообще нечего есть, разве что крыс или друг друга. Если бы не пять тысяч Йосыповых гвардейцев, в Саркеле давно уже вспыхнул бы бунт. Гвардейцы, впрочем, тоже недовольны. Днем они шарят по домам якобы в поисках бунтовщиков, а на самом деле грабят и насильничают. Хакану на это наплевать. Он с самыми доверенными стражниками заперся в цитадели и, по слухам, непрерывно пирует и предается разврату с юнцами и юницами. А горожане (в том числе и оба беглеца), будь на то их воля, немедленно открыли бы ворота храброму хакану русов.

Святослав склонен был этому верить, Духарев – не очень: пленные явно говорили лишь то, что хотелось бы услышать князю.

Впрочем, пока в городе на каждого мужчину репродуктивного возраста приходится пара воинов-наемников, настроениями горожан имеет смысл пренебречь. Иное дело – мнение наёмников. Ритмичное «бум-бум», которое играло трио камнеметалок на крепостной стене, мешало спать не только гражданскому населению. Бывший тюремщик слыхал, как дворцовые стражники говорили, что сам хакан не может спать под эту мелодию. А если сам хакан…

– Я так и знал! – уверенно заявил князь киевский. – Он сделает вылазку! Две ночи, может, вытерпит, но три – вряд ли!

Будь на месте Йосыпа Духарев, он сидел бы в крепости, пока хватит провианта, то есть месяцев шесть, как минимум. Терять Йосыпу нечего. Даже если Святослав согласится сохранить ему жизнь, хаканом Йосыпу не быть. Казну его выгребут, зарубежный кредит доверия исчерпан, а народ Йосыпа ненавидит. Сидеть и не рыпаться. Ведь за шесть месяцев многое может измениться. Например, обнадеженные отсутствием великого князя печенеги налезут на Киев и вынудят русов отступить. Или ромеи, традиционно препятствующие усилению любого из своих соседей, натравят на Святослава угров, булгар или еще кого-нибудь. Или примученные древляне-сиверцы-уличи восстанут…

Сидеть бы хакану за стенами и ждать…

Но Святослав, родившийся, чтобы стать великим князем, лучше разбирался в психологии урожденного повелителя, чем некогда рядовой гражданин России Сергей Духарев.

До самого заката Святослав с Сергеем прикидывали и отметали варианты, и только когда солнце уже почти скрылось за горизонтом, в шатер князя потянулись срочно призванные воеводы и тысяцкие…

Глава двадцать четвертая
Победа

Луна спряталась. Звезды засияли еще ярче, но их света было явно недостаточно, чтобы рассеять тьму. Но все равно небо чуть светлее, чем темная громада крепости.

Духарев сидел на седле и слушал ночь. Больше всего шумели баллисты, но Сергей слышал и коней, пасущихся неподалеку, и мягкую поступь пеших варягов своей охраны, обходящих стоянку. Ему даже казалось, что он слышит какой-то шум с той стороны, где притаились в темноте гридни Икмора, но это, скорее всего, была иллюзия. Несколько тысяч воинов обязательно создают какой-то шум, но не такой, чтобы его можно было уловить за полкилометра да еще вычленить из прочих ночных звуков. Все-таки это воины в засаде, а не смерды на посиделках.

Стук копыт. Всадник со стороны крепости. Галопом. Шагах в тридцати стук умолк: всадника переняли варяги. Потом звук возобновился, но уже не галопом, а крупной рысью. Перед Духаревым в темноте прорисовался силуэт. Гонец, посланный сдавшим дежурство командиром третьей ночной стражи. Сергей приказал дозорным у крепости немедленно докладывать ему обо всех происшествиях. А если ничего не происходило, об этом условились докладывать при смене.

– Никого! – лаконично сообщил гонец Духареву.

– Отдыхай, – разрешил воевода.

Пошло время четвертой стражи, последней. Если в ближайшие два часа воины хакана не устроят вылазку, то придется ждать следующей ночи.

Но, скорее всего, не придется. Впервые за все время осады ночью ничего не происходило. Ни одного беглеца, ни одной пущенной со стен стрелы…

Последняя стража. Самая трудная. И засадным тоже тяжело. Несколько часов в неподвижности и ожидании. Многие, особенно те, кто помоложе, утратили бдительность, расслабились. Ночь на исходе, скорее всего, ничего не произойдет…

– Велим, – негромко позвал Духарев. – Пошли людей в лагерь, к князю, еще к Икмору и к Бодаевым нурманам. Пусть передадут: скоро!

– Это точно, батька? – оживился Велим.

– Делай, что сказано! Живо! – рыкнул Духарев.

Сотник тут же исчез. Через полминуты воевода слушал удаляющийся перестук копыт. Побежали вестники.

Духарев встал, потянулся, тихонько свистнул, подзывая коня, подтянул подпругу. Пепел фыркнул ему в ухо. Веселый, сытый, овса ему с вечера не жалели.

Снова стук копыт… прервавшийся – и через мгновение возобновившийся.

– Шум, воевода! – возбужденно выдохнул гонец. – Прям за воротами.

Неужели началось?

– Жди! – велел Духарев.

Если началось, значит, сейчас прилетит еще один вестник.

И точно. Топот копыт, всхрап осаженного коня.

– Выходят, воевода! Они выходят! Наших порезали!

– Не ори! – оборвал гонца Духарев. – Велим! Все на-конь! Отходим!

Началось.

Первыми со стен Саркела соскользнули разведчики. Дозорные русов их заметили и, как велено было, бесшумно отступили подальше. Но один из разъездов лопухнулся и заметил пластунов только тогда, когда те ухватили под уздцы их лошадей. Дозорные ничего не успели, даже закричать. На каждого накинулось по трое. Стремительно, бесшумно. Прирезали раньше, чем стащили с коней. Мастера. Другие дозорные видели гибель товарищей, но не вмешались. Приказ.

Трое пластунов сели в седла русов, надели шлемы и плащи убитых.

Еще через некоторое время подъемный мост начал медленно опускаться. Тихо, без скрипа. На его механизм не пожалели масла. Не успел мост лечь поперек рва, как столь же бесшумно начали расходиться створки ворот, а затем из крепости потекли всадники. Тоже очень тихо: копыта коней были обернуты тряпками. Всадников было много, очень много…

Духарев вместе с охранной сотней Велима отъехал вправо, туда, где стояли хузары Машега.

– Видишь их? – спросил Сергей.

– Я не сова, – ответил Машег. – Но я их слышу. Подтянемся ближе?

– Погоди! Главное – не спугнуть.

– Все еще думаешь, они разделятся? – спросил Машег.

– Скоро узнаем.

Разделятся воины Йосыпа или нет – не так уж важно. Главное – отрезать их от крепости. Но если они разделятся, будет проще…

«…Сто сорок шесть, сто сорок семь, сто сорок восемь…» – мысленно отсчитывал Духарев. Где-то там, во тьме, гвардия Йосыпа удаляется от своей крепости. Передовые, рассыпавшись, высматривают в темноте дозорных киевского князя. Увидят, свистнет стрела, упадет аркан – и нет человека. Всем дозорным твердо наказано не шуметь. Увидишь врага – уходи. Умри, но не закричи. Хочется верить, что часовые успели попрятаться. А если кто-то не успел… Жаль, но и его смерть послужит общему делу, а душа храбреца отправится в Ирий, Валхаллу, туда, где ее ждут грозные племенные боги и славные предки.

«…Сто девяносто восемь, сто девяносто девять, двести…»

Сейчас войско Йосыпа должно разделиться: часть двинется к лагерю, часть – к холму, на котором неутомимо гремят баллисты. Разделится или нет? Об этом Духарев узнает через полторы минуты. Столько времени потребуется наемникам Йосыпа, чтобы добраться до холма.

До лагеря – ближе…

«…Двести тридцать два, двести тридцать три…»

– Сейчас услышим, – сказал Машег. – Сейчас они пойдут!

Вряд ли он считал в уме. Просто чувствовал: конница хакана вот-вот выйдет на дистанцию прямого удара. Еще двести или триста шагов – опустятся пики, наклонятся всадники, тысячи каблуков и шпор ударят в бока лошадей. И полетит на врага, стремительно разгоняясь, сокрушительная волна.

Вой, визг, тяжкий топот, сотрясающий землю!

Латная конница пошла!

Мало что видит в прорези шлема пригнувшийся к гриве всадник. Редкие сполохи костров, конические шатры. Он слышит топот копыт, чувствует близость соратников. Он готовится бить. Сокрушить любого, кто встанет на пути. Поднять на острие, сбить, опрокинуть, стоптать. А потом гнать, гнать, настигая, чиркая на скаку саблей по шее, по затылку, одного, другого, третьего…

Но на сей раз передовые латники не успели ничего. Стремясь нанести внезапный удар, обрушиться из темноты, как смерч, они мчались, не разбирая дороги, не видя ничего, кроме подсвеченных кострами шатров. Рев, грохот и вопли были отчетливо слышны в добром километре от лагеря. Первые ряды латников с ходу налетели на ловушку из сколоченных древесных стволов с торчащими вверх заостренными обрубками сучьев. Такие штуки удобно прятать в густой траве. Густой травы вокруг лагеря русов не было, но в темноте это не имело значения. Десятки всадников вылетели из седел, множество отменных арабских скакунов переломало ноги…

Конную лаву это не остановило. Гвардейцы Йосыпа не зря получали свое золото. В задних рядах воины взялись за луки. Поток всадников разделился, огибая ловушку и придерживая коней: вдруг такие же ловушки расставлены вокруг всего лагеря русов?

И тут перед ними возникла стена красных русских щитов. А из-за них, навесом, посыпались стрелы.

– Ты был прав, – спокойно сказал Машег, когда шум еще одной битвы донесся со стороны орудийного холма. – Они разделились. Сейчас они побегут обратно и побегут быстро. Так что и нам стоит поспешить.

– Согласен, – ответил Духарев.

– Вперед! – крикнул Машег по-хузарски и придержал коня, пропуская своих воинов.

Нынче его дело – командовать, а не скакать очертя голову впереди всех.

Машег выждал некоторое время, потом отпустил поводья, и конь унес его вперед.

Духарев же еще некоторое время придерживал Пепла, порывавшегося нести хозяина в битву. Мимо катились хузарские сотни. Собственные гридни Сергея за ними не пошли, выстроились вокруг воеводы, который в этом бою собирался воевать не мечом, а головой.

Страшное дело – ночная сеча. И в обычном-то бою в гуще не разберешь, что почем. Рубишь, если чужой, если свой – пособишь. А то глядь – уж чужих вокруг нет. Все свои. Значит, перемогли ворога. А если напротив, все чужие, тогда худо.

Как бой вести – это дело воевод. Простому вою со своего места мало что видно. Но если воин опытный, он печенкой чувствует, когда подналечь, а когда вспять поворачивать.

Наемники Йосыпа, их командиры-баши, десятники, сотники, тысяцкие – опытней не бывает. У каждого за спиной не одна дюжина боев. Только накатились разок на щетину русских копий, сразу поняли: этих не сдвинуть. С фланга не обойти. Поди разбери, где тут фронт, а где фланг. А старшие уже поняли: их ждали. Может, выдал кто? Ясно, выдал! Ждали их русы. Ждали!

В таких переделках все решают мгновения. Опытный воевода мгновенно сообразил бы и скомандовал отступление. Но на беду Йосыповых гвардейцев, воинов безусловно опытных и умелых, командовал ими не воин, а царедворец, безусловно преданный хакану, но совсем беспомощный в ратном деле. Был при нем советчик, поседевший в боях побочный сын шемаханского паши. Но тот повел второй отряд, главный, и целью его было уничтожение метательных машин. Растерявшийся царедворец (Святослав не доверил бы ему даже десятка ополченцев) упустил миг, когда следовало скомандовать отступление. А в следующую секунду кто-то из наемников истошно выкрикнул самый разрушительный для любого войска лозунг: «Нас предали!»

И отборное войско в считанные мгновения превратилось в толпу.

Эта толпа устремилась обратно к крепости. И была перехвачена на полпути гриднями Икмора. Из мясорубки вырвалось не больше трети наемников. Они помчались к спасительному мосту…

А на мосту уже вовсю кипел бой между сотней наемников, пытающейся отстоять ворота, и многократно превосходящими числом русами. С надвратных башен, не разбирая, метали стрелы в самую гущу схватки. Снизу в бойницы башен тоже били стрелы.

Оступавшие наемники налетели на атакующих мост русов. Кого-то смяли, кто-то упал в ров… Но остальные перестроились, уперлись и отбили беспорядочный наскок. Подоспевшая Икморова дружина разметала остатки Йосыповой гвардии.

А тем временем воины Святослава под покровом темноты подвели к стенам хитрые ромейские машины. Заскрипели, поворачиваясь, гигантские барабаны, потянулись вверх и вперед сколоченные из толстых досок коридоры, лязгнули о камень стальные крюки, зацепились, заскрипели, принимая многотонную тяжесть… И посыпались на стены ловкие, свирепые, сокрушающие все и всех нурманы. На совете Эвил выпросил у князя киевского честь первым взойти на стены.

Их встретили гузы, коренастые, кривоногие, в кожаных доспехах и волчьих шапках. В отличие от печенегов, никудышных пехотинцев, гузы умели драться и на своих двоих. Но только не с нурманами. Викинги резали их, как овец. Так же, как их родичи резали франков в далекой Европе. Как резали пермяков, мерь, кривичей… Пока варяги, сплотив разрозненные славянские племена, не отбили у «волков соленых дорог» охоту безнаказанно шарить по землям киевских князей. Но драться нурманы не разучились. И менее алчными тоже не стали. Заняли стену, порубили оборонявшихся и тут же бросились в город – грабить!

Саркел фактически уже был взят. В ворота потоком вливалась киевская конница. И сверху на нее не падали камни и не лилась смола: и стены, и обе надвратные башни уже были захвачены. Вскоре русы захватили оставшиеся четыре башни, очистили стены и взяли под контроль весь город, кроме цитадели. Там спрятался с остатками своей стражи Йосып. Хакан хузарский держался до последнего – за свою жизнь и свое богатство. Здесь, в подвалах цитадели, хранился золотой запас хузарских владык.

Саркел беспорядочно грабили три дня. Святослав отдал город войску «на поток». По варяжскому обычаю. Духарев пытался протестовать, напирая на стратегическое значение крепости. Но Святослав отмахнулся: мол, крепость рушить никто не будет, а в остальном, как говаривали ромеи, «горе побежденным». И никто из воевод Серегиного гуманизма не поддержал. Даже Машег.