Текст книги "Место для битвы"

Глава тринадцатая
Сон

Устах отобрал у чумаков телегу. Возможно, это была ошибка. Такая же, как то, что возчиков оставили в живых. Но телега была нужна для раненых. Волов, правда, отдали хозяевам. Вместо них запрягли пару лошадей. Потеряли больше часа, пока переделывали упряжь.

Вопреки ожиданиям, раненный в бок Вур чувствовал себя неплохо, а вот парню с продырявленным плечом становилось все хуже. Из-за него пришлось остановиться на ночлег до захода солнца и развести костер. Устах поил его целебным настоем и дал макового отвару, чтобы уменьшить боль.

А спасенный парс к вечеру совсем ожил. Бормотал что-то по-своему, а потом взял да сунул руки в огонь. И продержал в пламени почти десять ударов сердца. Видевшие это Понятко и Шуйка так и ахнули. Понятко схватил ладонь парса. Множество подживших царапин, алое пятно татуировки посередине… И никаких следов ожога.

– А еще так сможешь?

Парс криво улыбнулся и снова сунул руку в костер.

– Как ты это делаешь? – жадно спросил Понятко.

– Ты не поймешь,– сказал парс.

– Глянь-ка,– сказал Сереге Устах.– Что там твой полонянин творит?

Они присели на корточки у огня.

– Ну-ка, еще! – потребовал Устах.

Парс в третий раз коснулся огня.

– Видел я, как на угольях пляшут,– заметил Устах.– Такого еще не видал. Что ж ты, чародей, печенегам так просто дался?

– Так вышло,– спокойно ответил парс.– Я не чародей.

– А кто?

– Ясновидец. Ведун по-вашему.

– Ведун, ведун, а степнякам попался! – засмеялся Шуйка.

– Язык придержи,– одернул Устах.

– Не слушай его,– сказал варяг, обращаясь к парсу.– Молодой, дурной.

Серега пододвинул к себе чье-то седло. Не умел он долго – на корточках.

Парс через огонь глядел на него. Морда ободрана, одежка с чужого плеча, сущий бомж. Но взгляд – как у рыси.

– Что уставился? – с нарочитой грубостью бросил Духарев.

Ведуны, колдуны… Что чуют они в нем такого, что одни сразу заискивать начинают, а другие посохом огреть норовят.

Парс вместо ответа еле заметно подмигнул подбитым глазом. Мол, мы-то с тобой знаем…

Духарев на людях выспрашивать его не стал. Еще наболтает лишнего. А командир должен об авторитете заботиться. И о деле.

– В карауле сегодня Чекан, Гололоб, Рахуг и Щербина,– распорядился он.– Всё. Костер гасить и спать.

И ушел, не дожидаясь выполнения команды. Хороший командир и мысли не допускает, что его распоряжения пропустят мимо ушей.

К середине ночи раненному в плечо стало совсем худо. Он бредил, выкрикивал незнакомые имена, звал родовичей. От его криков Серега просыпался раз шесть. Вдобавок и снился ему какой-то кошмар. Голый человек, привязанный к четырем вбитым в землю кольям. Вокруг – черные тени в печенежьих шапках. Серега видел все как будто сверху. И очень отчетливо. Распятый на земле был избит. На безволосой груди – сизая татуировка: две когтистые птичьи лапы. Какого он роду-племени – Серега во сне определить не мог. Ясно только, что не славянин и не из скандинавов.

Привязанного пытали. Без особых изысков – раскаленным железом. Пытуемого Серега видел очень ясно, а вот палачи выглядели смутными тенями. У них были отрывистые угрожающие голоса. Привязанный сначала не говорил ничего. Только вопил, когда жгли. Серега видел, как он извивается, как дергаются птичьи лапы на блестящей от пота груди. Не только видел, но даже обонял вонь паленого мяса… Тот, кого мучили, внезапно разразился длинной торопливой речью. Серега не понял ни слова, но понял, что человек сломался. И точно. Мучить его сразу перестали. Тени-палачи расступились.

Вот этого Серега видел так же отчетливо, как и голого. Широкоплечий, смуглый, увешанный золотом. Черная борода главы палачей был заплетена в тонкую косицу. Но даже с этим сомнительным украшением он выглядел властно и устрашающе. Пленник, трясясь и поскуливая, произнес короткую речь. Серега, не понимая смысла, тем не менее ощущал, что голый говорит о нем, Духареве. Серега протянул длинную-длинную руку, взял пленника за горло… Но восковые пальцы не сжимались, и пленник продолжал говорить.

Властному речь понравилась. Пленника освободили, мазали ожоги каким-то вонючим жиром. Пленник кричал…

Серега проснулся, сел. Дурной сон все еще стоял перед глазами, Духарев помотал головой, отгоняя кошмар, огляделся…

Светало. Раненый перестал кричать, бормотал что-то жалобное. Рядом с ним сидел Устах.

Что-то мелькнуло в траве. Собачонка. Мышей ловит, бездельница! Вокруг лагеря паслись кони. Трава была влажной от выпавшей росы. Серега смочил ладони, провел по лицу. Затем подошел у Устаху, присел рядом на корточки:

– Как?

Вместо ответа его друг размотал повязку. Края раны почернели, от нее шел дурной запах.

Устах провел указательным пальцем по горлу.

– Дай ему день,– попросил Духарев.– Может, выправится?

Синеусый варяг кивнул.

– Поднимай бойцов,– сказал Сергей.– Тронемся пораньше. Как-то мне… беспокойно.

«Рассказать ему сон? Ладно, еще успеется».

Выяснилось, что ночью парс смылся. Серега напустился на часовых: кто прохлопал?

Но за караульных вступился Машег, напомнил:

– Он же чародей. Глаза отвел. Пускай. На что он нам?

– Да,– поддержал хузарина Устах.– Сбег – и хорошо. Без него спокойней.

Серега так не считал. У него имелись к сбежавшему кое-какие вопросы. Но и друзья были в чем-то правы. По крайней мере, он их понимал.

Позавтракали наскоро, собрали коней, двинулись. По утреннему холодку ехать было – одно удовольствие.

Духарев с Машегом ускакали далеко вперед. Холмы кончились. Степь до самого горизонта была ровная, как море в тихую погоду. Ровная и безлюдная. И степь, и дорога. Серега расслабился. Наслаждался спокойствием, ровным движением коня, размышлял… В общем, из дозорного стал путешественником. С Машегом такое можно себе позволить. Хузарин зорче и опытней.

– Серегей, у тебя жена из каких булгар, волжских или дунайских? – спросил Машег.

– Из дунайских.

– Хорошего рода?

– Да.

– Тогда ничего,– кивнул хузарин.

– В какого смысле – ничего?

– У вас, христиан, одна жена. Законных сыновей только она рожает. Коль благородной крови женщина, значит, и сыновей родит добрых.

– Одного уже родила,– Серега невольно улыбнулся.– А у тебя, Машег, сыновья есть?

– Есть. Шестеро. Законных.

– Сколько-сколько?

Хузарин засмеялся:

– Мы, Серегей, народ избранный. Нам можно и больше одной жены иметь. Мой первенец родился, когда мне шестнадцать зим миновало. А первого врага я убил в двенадцать! – добавил он с гордостью.

Однако!

– И кто это был?

– Разбойник. Мы с братьями в волжских протоках уток били, а тут они. Я его стрелой убил,– добавил Машег не без гордости.– В глаз.

– А вас сколько было? – спросил Духарев.

– Два брата и я. Но братья – старше. Больший меня тогда на два года старше был.

– А разбойников сколько?

– Пятеро,– и уточнил с огорчением: – Один ушел. Там тростник. Сыскать трудно. Отец после нас сильно ругал.

– Ага… Понятно.

Трое пацанов, старшему из которых – четырнадцать, нечаянно наскочили на пятерых вооруженных дядек – и получили от батяни выговор, что один из дядек ухитрился смыться. Суровая, однако, семейка.

– А где теперь твои братья?

– Там! – Машег показал пальцем в небо.

Некоторое время ехали молча, потом хузарин спросил:

– Ты ведь не из кривичей, Серегей?

– Нет.

– А из каких ты славян? Какого рода?

– Я варяг.

– Это ясно,– отмахнулся Машег.– Я спросил: какого ты рода?

– Мой род – далеко,– сухо ответил Духарев.

– Ты – изгой?

Духарев покачал головой.

– А как твой род зовется?

– Русские,– машинально ответил Духарев.

Зря.

– Чьи? – удивился Машег.– Княжьей руси данники, что ли?

– Нет. Просто слово похожее.

«И кто меня за язык дергал?»– подумал Серега.

– Мой народ живет очень далеко отсюда.

– За варяжским морем?

– Еще дальше.

– Там, где всегда лед?

– Нет. Но зимы у нас суровые.

– А христиан у вас много?

– Много.

Внезапно Серега сообразил, что Машег спрашивает не просто так, а с некоей целью.

– А почему это тебя вдруг заинтересовало? – спросил Духарев.

– Парс сказал: ты не от мира сего, Серегей. Сказал: ты, может, и не человек вовсе.

Вот поганец!

– И ты поверил? – спросил Серега, стараясь, чтобы вопрос прозвучал иронически.

– Ну… Я подумал: может, ты – ангел? – немного смущенно признался Машег.

– Кто?!

– Ангел. В Книге сказано: прежде сходили ангелы к людям.

– И я, что же, похож на ангела? – ухмыльнулся Духарев.

– Может быть,– твердо ответил хузарин.

– Интересно, чем же я, простой варяжский десятник, похож на ангела?

Теперь засмеялся Машег:

– Как ты смешно сказал: простой варяжский десятник!

Серега не понял, в чем тут юмор, но промолчал.

– Наверное, ты не ангел,– неторопливо произнес Машег.

– Это уж точно! – поддакнул Духарев, но хузарин его реплику проигнорировал и продолжал:

– Но ты не такой, каким хочешь выглядеть. И ты – разный. Иногда умудрен, как старец, а иногда, прости, глуп, как мальчишка. Устах еще говорил: ты ведун. Как ваш прежний великий князь.

– Мой учитель был – ведун,– уточнил Сергей.– Он – не я. Может быть, чему-то он меня и научил… Но я не ведун, ты ошибаешься. И не ангел.

– Может быть, – согласился хузарин.– Но ведовство – это не наука. Это малый дар пророчества. Хотя и не одаренным свыше могут сниться вещие сны.

– Могут,– согласился Духарев.

Кстати, о снах…

– Машег, тебе никогда не встречалась такая татуировка – вроде двух орлиных лап? – спросил Духарев.

– Не орла, грифа. Где видел?

– Да… видел,– уклончиво ответил Духарев.

– А-а-а, Серегей! – Машег подмигнул.—

Я знаю, где ты видел. У диких хузар, что мы побили, да?

– Да,– не стал спорить Духарев.– Она что-то означает?

– Тьфу! – Машег презрительно сплюнул.– Тавро злого духа! Не бойся, нам с тобой он не напакостит!

И добавил что-то по-своему, сопроводив отгоняющим зло жестом.

Серега тоже на всякий случай перекрестился, хотя до сих пор никаких неприятностей от злых духов не знал.

Зато он знал совершенно точно, что ни на одном из убитых хузар он этой татуировки не видел. Только во сне.

Какой из этого вывод?

Обычный. Жди неприятностей.

Тем не менее в этот день они никого не встретили, и вообще сутки прошли без происшествий. И следующие тоже. Если не считать того, что раненный в плечо умер.

Один умер, зато двое других окрепли достаточно, чтобы полный день удерживаться в седле. Чумацкую телегу варяги оставили на дороге. Может, хозяева ее и подберут на обратном пути.

В этот день варяги прошли больше, чем за два предыдущих. А на следующий день выяснилось, что их преследуют.

Глава четырнадцатая
Печенеги

Погоню обнаружил Понятко. Часа за два до вечерней остановки Духарев отправил его прогуляться по их собственным следам. Обычная варяжская практика, заимствованная, кстати, у четвероногих хищников. Если опасаешься погони, сделай петлю и вернись на свой старый след. Можешь получить приличный шанс взглянуть на спины преследователей. Степь, конечно, не лес, в степи не спрячешься, но идея та же.

После походного дня Понятко предпочел бы лежать на травке, жевать орехи в меду и поддразнивать, например, Щербину, совсем шуток не понимавшего, что и придавало занятию настоящий вкус. Но старшой сказал: надо. И Понятко не протестовал. Старшой сказал: дело серьезное. Такое абы кому не доверишь. Либо хузарам, либо ему, Понятке. А это значит, что он, Понятко, может даже с хузарами потягаться. Если не с Машегом, то уж с Рахугом точно. Есть чем гордиться. А ведь Понятко в ватажке – самый молодой. То есть все думают, что самый молодой – Мисюрок. А на самом деле Понятко на год моложе. Просто Мисюрка в Свенельдову дружину отроком взяли, а Понятко – из детских. Отец его у Олега гриднем был, погиб в походе. Мать умерла родами. Понятку дружина воспитала. В шестнадцать лет гриднем стал. И варягом. Свенельд ему лично золотую гривну на шею надел. И подбородок побрил бы, да брить было нечего. Но разве только по усам длинным варяг узнается? Понятко со Свенельдом уличей воевал, с уграми бился, которые своих данников уступать не хотели. Бился честно, за то и воеводой отмечен. И этим горд. Очень уважал Понятко Свенельда. Считал его первым среди воинов. И многие с ним согласились бы. А вот вторым после воеводы Понятко ставил своего десятника, Серегея. Не за владение оружием. Кое в чем, например в стрельбе из лука, Понятко своему десятнику ничуть не уступал. И не за храбрость. В Свенельдовой дружине трусов не было. Был у Серегея редкий дар: чутье на правильное. И разум. И понимание. И еще доброта. Хотя многие считали слабостью не то что доброту, но даже отсутствие жестокости. Но Понятко, выросший без отца-матери, хоть не под забором, в тепле мужского братства, но – сиротой, доброту ценил. И даже подумывал, не стать ли ему христианином, поскольку искренне полагал, что доброта в десятнике – от его веры. Удерживало Понятку то, что христианский обычай запрещал больше одной жены иметь. И ни одной наложницы. Понятко еще не женился, но женщин любил разных. И хотел дом иметь такой, чтоб в нем было много женщин. И все – его. Правда, знавал Понятко христиан (последователей ромейской и булгарской веры в Киеве было немало), которые блудили почище почитателей Волоха. Но молодой воин полагал, что эти христиане рискуют лишиться покровительства своего Христа. Хоть он, говорят, и добрый, и всепрощающий… Понятко охотно поговорил бы с Серегеем о его вере. Но десятник о своей вере не говорил никогда. В отличие от тех же хузар, которые постоянно подчеркивали: их Бог сильнее прочих. Как же! Сильнее? Тогда почему их хакан воинов себе из магометан набирает? Понятко как-то спросил об этом Машега – тот аж почернел. И отошел молча. Больше Понятко об этом речь не заводил. Спор спором, а по больному бить нельзя. Не враги же, свои, дружина.

Размышляя о разном, Понятко ни на миг не забывал обшаривать взглядом горизонт.

Пыль он заметил, когда отъехал от своих верст на десять. Пыли было много, и Понятко рисковать не стал: отъехал от дороги на пару стрелищ, уложил в траву лошадей и стал ждать. Была надежда, что это не воинский отряд, а мирный караван. Надежда не оправдалась. Печенеги.

Копченые шли нагло, без дозоров, растянувшись на полное стрелище. Сильный отряд. Сколько – в точности определить трудно: у каждого – заводная лошадь, а то и две. Но никак не меньше сотни копий. Варяга не заметили. И собаки степняков его не учуяли, потому что залег Понятко по-умному, с подветренной стороны.

Двигались вороги не то чтобы очень быстро, но – рысью. И видно по передовым, что не просто прогуливаются, а четко идут по следу, оставленному варягами.

Но солнце уже садилось, так что, скорее всего, до варяжского лагеря им сегодня не добраться. Поэтому Понятко не стал мучить и без того утомленных коней, а выждал, пока степняки отойдут подальше, и пристроился им в хвост. Ехал открыто, по дороге. Разведчик не без основания полагал, что поднятая печенегами пыль скроет его от случайных взглядов.

Так и вышло.

Солнце еще не спряталось, когда степняки остановились на ночлег. Но Понятко и тут не стал торопиться. Дождался темноты, аккуратно, под ветер, подполз к печенежскому стану и долго слушал, о чем говорят. По-печенежски Понятко разумел так-сяк, но уловил, что печенеги идут за «кузарами», у которых «много-много золота».

Почему варягов сочли хузарами, разведчик не понял. Но «много-много золота» – это точно про них.

Выяснив главное, Понятко так же аккуратно отполз обратно. Даже в полной темноте он никогда не сбивался с направления.

Возвращался разведчик долго, поскольку предпочел объехать печенежский лагерь по большой дуге. Ночь была светлая, и лучше было состорожничать, чем навести степняков на своих: преследователей от преследуемых отделяло неполное поприще[19]19
  Дневной переход.


[Закрыть].

Когда, по представлениям Понятки, до своих оставалось всего ничего, разведчик рискнул и вполголоса затянул песню. Он рассчитывал, что его услышит кто-нибудь из ночных дозорных и не даст проскочить мимо лагеря. И, опять-таки, стрелой бить не станет, что тоже немаловажно.

Расчет оправдался. Песенку еще издали услыхал Рагух и подал разведчику знак: мы тут.

Узнав, какие новости привез Понятко, хузарин тут же разбудил Серегу. Разведчик доложил обстановку, слопал вместе с костями печеную перепелку и улегся на Серегино место раньше, чем оно успело остыть. Через секунду он уже спал. А вот с Духарева сон как ветром сдуло.

Серега разбудил Устаха.

Друг выслушал новости, поскреб отросшую щетину на щеках…

– Ничего,– буркнул он.– Оторвемся.

Вообще-то в его словах был резон. Оторваться от погони они могли. Сменных лошадей в достатке, а выносливости варягам не занимать. Отливать с седла они за этот год научились не хуже прирожденных степняков. С другой стороны, степь только кажется одинаково ровной. В иных местах трава погуще, в иных – почва камениста: не подкованные лошади могут ноги сбить. Есть в Диком Поле балки, овраги, холмы, реки и безводные пятна. Кто хорошо знает степь, может выбрать дорогу полегче. Или покороче. Преследователи, скорее всего, знали местность досконально. А вот варяги – нет. Даже для опытных хузар эта степь была чужой. Придется идти по тракту. Лошадям легче, заблудиться невозможно, и с водой проблем не будет. Но будучи самой удобной, рассчитанной на колесный транспорт, дорогой, соляной тракт вряд ли был дорогой самой короткой.

Все эти соображения Духарев высказал Устаху. Тому возразить было нечего. Но синеусый варяг все равно был настроен более оптимистично.

– Мало ли что там Понятке послышалось,– заявил он.– Да он двух слов по-печенежьи связать не может. «Хузары, золото…» Они только об этом и болтают. С чего он взял, что это наши хузары и наше золото? Может, они не за нашим золотом, а просто так идут. Может, они сами отстанут.

– Проснись! – сердито сказал Духарев.– Копченые идут по нашему следу. По нашему следу, за нашим золотом!

– Ты знаешь что-то, о чем не знаю я? – моментально сообразил Устах.

– Не то чтобы знаю, но могу предположить.

Серега пересказал другу свой кошмарный сон и заодно – то, что сообщил Машег про татуировку.

– Да-а…– протянул Устах.

К предчувствиям и видениям Духарева синеусый варяг относился даже серьезнее, чем сам Сергей. Оба уже имели возможность убедиться: дыма без огня не бывает.

– Коли так, то они точно не отстанут. Что думаешь, Рахуг? – обратился он к слушавшему их разговор хузарину.

– Думаю, это тот разбойник, что с лошадьми был. Тот, который утек. Про татуировку Машег верно сказал. Я, правда, на тех побитых ее не видал…

– Я видел,– вмешался Устах.– Точно, две лапки на грудях.

– Значит, так,– решил Духарев,– надо братву поднимать. Потолкуем кругом. Посовещаться надо.

– Всех поднимать? – спросил хузарин.– И раненых?

– Всех. Только Понятку не трогай. Пускай поспит немножко.

Их осталось двенадцать.

Шестеро – от Серегиного десятка. Он сам, двое хузар, Гололоб, Мисюрок, практически оправившийся от раны, да отсыпавшийся неподалеку Понятко.

От Устахова десятка тоже осталось полдюжины. Щербина, Шуйка, Клёст – прусс, получивший свое прозвище из-за неправильного прикуса (впрочем, это был его единственный физический дефект), Сирка Чекан и Вур, который из-за ранения пока мог считаться разве что за половину бойца.

Обгрызенный месяц взирал с небес на потрепанное воинство.

– Опять делиться будем? – спросил Гололоб.

– Нет,– ответил Духарев.– Мы поступим иначе.

Никто не спросил: как? Серега слышал дыхание своих парней и знал, что они возбуждены, но при этом внимательны и сосредоточены. Парни терпеливо ждали, пока вожак разродится спасительным предложением.

Серега мог бы высказаться, а затем устроить дискуссию – и каждый, кому есть, что сказать, непременно это сделает, даже если его мнение идет вразрез с точкой зрения всех остальных. Но Духарев мог и просто отдать приказ – без всяких дискуссий,– и приказ этот будет выполнен в точности. И никто не усомнится в его правильности.

Такая «детская» доверчивость иногда раздражала Серегу, потому что абсолютное доверие от порядочного человека требует абсолютной ответственности. Но с другой стороны, Сергей понимал (как приятно для самолюбия!), что это не доверие вообще, а доверие лично к нему, Духареву. Опыт показывал, что в отрыве от вожака, за которым надлежало следовать, его варяги не превращались в беспомощных потеряшек, а моментально брали инициативу на себя и действовали грамотно и эффективно. Эффективно в смысле: убивать других и не давать убить себя.

– Делиться мы больше не будем,– повторил Сергей.– Но позволить копченым ловить нас без помех – нельзя. Ведь могут и поймать. Лично мне этого не хотелось бы. Поэтому есть такое предложение: я и еще двое добровольцев возьмем самых быстрых лошадок и устроим печенегам веселую жизнь. А остальные тем временем попробуют добраться до Тагана и разжиться корабликом. А если в Тагане сильная дружина – то и поддержкой. А дальше – по обстоятельствам. Что скажете, братья?

– Мне не нравится,– тут же возразил Устах.– В лесу это было бы верным делом. Но здесь Дикое Поле. А мы – лесовики. Сам знаешь – в степи со степняками нам тягаться трудно.

– Верно,– согласился Духарев.– Поэтому я возьму с собой тех, кто в степи – дома. Рагух, Машег, вы как? Пойдете?

– Пойдем,– без колебаний откликнулся Рагух.

– Пойдем,– присоединился к нему Машег.– Мысль правильная. Мы пойдем. Но без тебя, Серегей!

– Не понял? – процедил Духарев.

– Ты сильный варяг, Серегей. И удачливый. Но большой. Лошадям тяжело будет,– пояснил хузарин.– А чтобы печенегов подразнить – и двоих хватило бы. Тут числа не надо.

– Вдвоем, что ли, пойдете? – спросил Духарев.

– Нельзя вдвоем,– очень серьезно сказал Рагух.– Два – плохое число.

– А три – хорошее,– поддержал соплеменника Машег.– И третий нам тоже нужен будет. За лошадьми присмотреть, отвлечь, знак подать. Третий обязательно нужен. Пусть с нами Шуйка пойдет. Так, Рахуг?

– Шуйка годится,– кивнул второй хузарин.– Шуйка легкий. И стреляет лучше, чем ты, Серегей, хоть и лук неправильно держит. Пойдешь, Шуйка? Только заводных я тебе сам выберу, а то вы, древляне, в лошадях понимаете, как нурман – в верблюдах. Так пойдешь, Шуйка? Что молчишь?

– Да ты ж мне слова сказать не даешь! – сердито ответил Шуйка.– Ясное дело, пойду! Но если будешь подначивать…

– Не буду,– заверил Машег.– Только лошадей тебе выберу – и боле ни слова.

– Решено,– одобрил Духарев.– Но только так, парни: долго на копченых не наседайте. Как горячо станет – сразу уходите.

– Не бойся! – уверенно произнес Машег.– Мы их разок обидим – и сразу побежим. И пусть меня степные демоны сожрут, если после такой обиды поганцы за нами не увяжутся!

– А потом?

– Оторвемся! – уверенно сказал Машег.– Ужели шакалы могут волка заполевать?

Серега нахмурился. Абсолютную уверенность благородного хузарина в своем превосходстве над любым другим степняком Духарев не разделял. Но выбирать не приходилось. Печенегов следует отвлечь, и никто не сделает этого лучше, чем хузары.

– Ладно,– нехотя согласился он.– Будем считать, что оторветесь. Встретимся где? В Тагане?

– Раньше! – заверил Машег.– Мы вас сами догоним. Вы только по дороге идите. На дороге-то не потеряетесь?

– Да уж как-нибудь,– буркнул Духарев.– Устах, что скажешь?

– Пусть идут,– проворчал второй предводитель ватажки.

Устаху совсем не улыбалось остаться без проводников в незнакомой степи. Но с другой стороны, если по тракту идти – не собьешься. Вероятность того, что по этому тракту, навстречу им, может идти еще кто-нибудь нехороший, ни он, ни Серега пока не рассматривали. Все предусмотреть невозможно, поэтому проблемы следует решать по мере возникновения.

Хузары и Шуйка отправились седлаться. Остальные варяги тоже разошлись. Кто – перекусить, кто – доспать часок до рассвета.

– Вот они сейчас обойдут половцев, выроют наше добро – и видали мы их! – вполголоса сказал Щербина Устаху.

– С ума спятил? – буркнул синеусый варяг.

– Так хузары же. И древлянин с ними заодно, такой жадный! – убежденно заявил Щербина.– Потому они Серегея и не схотели брать. Серегей бы им своровать не дал.

– Ты, Щербина, лучше уйди,– пробормотал Устах.– Не то я те сейчас и последние зубы вышибу.

То, что Машег предпочел Сереге Шуйку, Духарева все-таки задело. Он, конечно, понимал, что хузарин прав. Но очень хотелось самому отвесить степнякам плюху. Чтобы мало не показалось. Чтобы осознали копченые: варяги – не зайцы. Глупость, конечно. Духарев оставался крутым бойцом даже на этой плоской, как сковородка, земле. Настолько крутым, чтобы спокойно бросить вызов двум-трем степнякам сразу. Но никак не дюжине.

Духарев засвистел по-особому, сзывая лошадей. Первым, как всегда прибежал Пепел. Заводные особо не торопились. Тем не менее каждый из троих получил по вялой морковке. Сергей оседлал их по очереди, закинул переметные сумы, прицепил оружие, повел к придорожному колодцу. Вчера его вычерпали почти до дна, но за ночь вода снова набралась. Сергей опустил вниз кожаное ведро, вытянул, наполнил фляги, затем напоил лошадей. Связал поводья, достал из сумки кус вяленого мяса, гранитной крепости лепешку и принялся завтракать. Черное небо постепенно серело, звезды гасли. К колодцу подходили варяги, поили лошадей. Своих, приученных приходить на зов. «Трофейных», хузарских и печенежских, отгоняли. Эти получат воду в последнюю очередь, не то опять разбредутся – и собирай их по всей степи.

Когда край солнца показался над горизонтом, маленький отряд уже был готов выступить, а трое охотников, хузары и Шуйка, – давно уехали.

«А все-таки, что бы там ни говорил Машег, а Шуйки я лучше!» – подумал Сергей. Никак он не мог забыть, что его отнесли к разряду балласта.

Возможно, Сереге было бы легче, если бы он узнал, что препочтение Машега связано не с тем, что Шуйка лучше, а как раз наоборот. Хузарин был далеко не глуп и понимал, что состязаться в конной игре со степняками, которых сажали в седло раньше, чем они научатся ходить, – задача почти непосильная как для Шуйки, так и для Сергея. Хузарам-то, скорее всего, удастся уйти. А вот тот, кого они возьмут с собой, чтобы соблюсти священное число «три», вряд ли вернется назад. Машег, конечно, сделает все для того, чтобы уцелел и Шуйка. Но Шуйкой он все-таки мог пожертвовать, а Сергеем – нет. Во-первых, потому что поклялся Свенельду сделать все, чтобы десятник вернулся из Дикой Степи живым, во-вторых – из-за самого Сергея, которого хузарин за это время успел полюбить и охотно назвал бы братом, будь тот иудеем, а не христианином.