Текст книги "Летящий с ангелом"

С ума сойти

Первые месяцы вольной жизни провел я в… психдоме. А что такого! Брат предложил поработать в его учреждении отделочником. Дело в следующем. В годы перестройки количество психбольных из числа начальства со родичи сильно возросло. Поэтому руководство психоневрологического отделения клиники решило переоборудовать для них целый этаж. Палаты для очень важных психически больных персон нужно было отделать красиво и качественно. Это чтобы пациенты не только остались довольны, но и впредь не жалели на лечение денег, как личных, так и государственных.

Идейным вдохновителем мероприятия выступала мама брата Эрика Ивановича – Марта Алексеевна. Она давно вышла на пенсию, но ее связи и пробивная способность использовались психиатрией до сих пор. Прежде чем взять меня на высокую должность, брат устроил смотрины. Его мама вызвала меня в кабинет. В дверях брат посторонился, я вошел и увидел на фоне окна стройный девичий силуэт. Но вот девушка обернулась, – над тонкой фигуркой улыбалось ухоженное лицо пожилой женщины. Видимо, ей понравился произведенный эффект: она с удовольствием наблюдала за моей мимикой. С тем же удовольствием троюродная тетка поделилась рецептом своей молодости: ни хлеба, ни мучного, но через день трехчасовая тренировка. Она занималась плаваньем, теннисом и бегом. Да, вот это поколение! Не мы…

Суть разговора состояла в том, что мне придется иметь дело с большими наличными деньгами, поэтому самое главное – это не воровать много. Мне же определили персональную долю – десять процентов от стоимости выполненных работ. В своем кабинете я пролистал толстый том сметы, нашел итоговую сумму и убрал один ноль. Мамочки! …Сумма, которая мне причиталась, вдохновляла на самый ударный труд.

Мне предстояло исполнять роль заказчика. Подрядчиком у меня работал начальник отделочного участка строительного управления Федор Светланович. «Может, Степанович?» – «Нет, Светланович!» Ну и имена у них тут, свихнуться можно. Впрочем, мне ли беспокоиться насчет психики? Помощь окажут профессионально и прямо на рабочем месте. Первый раз я общался с Федором Светлановичем по телефону. Он говорил старческим хрипловатым голосом, несколько раз вставил «мне, на старости лет», «я старый, больной человек». Когда же мы встретились лично, оказалось, что это парень лет двадцати пяти. На мое недоумение он пожал плечами: «Это я сегодня с виду моложав. Просто успел зарядку сделать, новые зубные протезы вставил и йогурт выпил. А обычно стар и немощен, да…»

Федя объяснил, что качество работ пусть меня не волнует. За такую цену и качество будет что надо. Проблема одна: планировка. После утверждения проекта оказалось, что забыли разделить психов по категориям: буйные, тихие, наркоманы и алкаши. Мы с Федей посидели вечерок и сами в проекте нарисовали перегородки. Проход из одного отделения в другое сделали через служебные помещения – это чтобы психи разных категорий не встретились, и какой-нибудь партийный буйный не откусил ухо обычному творческому алкашу.

Показали проект Марте Алексеевне. Она одобрила и поставила визу. А меня даже похвалила и чаем напоила. За столом я выяснил, что все эти блага на меня свалились исключительно за мое «ангельское» поведение в Абхазии. Брат расписал маме наши приключения в таком ракурсе, будто я грудью закрывал его от вражеских пуль и ножей. Тетушка решила отблагодарить меня таким вот капиталистическим образом.

Мне выписали сквозной пропуск. С этой бумажкой я ходил по психдому где вздумается. Когда делать было нечего, я спускался в работающие отделения и общался с врачами и пациентами. Причем психика и тех и других казалась поврежденной примерно одинаково. Больше всего мне нравились алкаши. В подавляющем большинстве эти люди страдали от своей доброты и мягкости. Здешние алкоголики были писателями, актерами, художниками, архитекторами, работниками телевидения и радио.

Самое удручающее впечатление производили буйные. Эти происходили из начальства, были капризны и требовательны. Контингент тихих психически больных пополнялся родственниками буйных начальников. Эти, истерзанные агрессивностью мужей и отцов, были придавлены и проявляли склонность к самоубийству. Вроде бы, живи и радуйся: роскошное жилье, денег куры не клюют, развлечения на любой вкус – а им все не на пользу. Дай веревку с мылом, бритву поострей или уколоться, чтоб забыться. О, гримасы мира сего! Бьются, воюют, гнут друг друга – и все для того, чтобы детей отправить в психушку или… куда поглубже.

Посмотрел я на все это, понаблюдал и для себя решил вот что. А не стать ли мне дураком? А! Во-первых, с дураков и спрос невелик. Во-вторых, им проще общаться с людьми: каждый чувствует себя рядом с дураком умным, сильным, крутым. Это людей успокаивает, а тебя, то есть дурака, делает привлекательным. Опять же, в житиях святых встречается много юродивых – это те же самые, только по-научному. А сколько юродивым Господь даровал: тут и прозорливость, и непрестанная молитва, и дивные откровения, как, например, Андрею Константинопольскому Христа ради юродивому.

Нет, на самом деле! Что-то я стал слишком умным. Это так утомляет. Смотришь, бывало, на человека, он еще и рта не открыл, а тебе заранее известно, что он скажет и почему. Или вот еще: берешься за дело, изучаешь, выполняешь и все, – порядок, успех. Ску-у-ушно это! То ли дело дурак! В его поведении бездна вариантов. Он прост и недоступен, он дите и старик, глуп и мудр. На него всегда можно махнуть рукой: дурак, что с него взять.

На эту тему я решил поговорить с тетушкой. Кто, как не психиатр со стажем, наверняка оценит величие моей идеи. Я напросился к ней на прием, доложил о ходе отделочных работ, протянул в пухлом конверте ее долю. Она закрыла конверт в сейф и налила мне чаю.

– Вот, Марта Алексеевна, – сказал я задумчиво, – решил я дураком стать. Как вы к этому относитесь?

– Очень даже положительно, Андрюша, – одобрила тетушка. – С таким умом, как у тебя, только дураком и можно выжить.

– Вы тоже так думаете?

– Ах, милый мальчик, я столько всего насмотрелась, – вздохнула она. – «Горе от ума» – это трагедия не Чацкого, а всей России. Здесь только дуракам жить хорошо и спокойно. Так тебе справка нужна?

– Какая справка? – поднял я брови.

– О психической невменяемости, – спокойно объяснила она. – Сейчас многие такими справками обзаводятся.

– А что? – задумался я по-дурацки. – Это мысль. А мысль убивать нельзя.

– Сделаю, Андрюша. Такую справку сделаю, что пальчики оближешь. Никакая прокуратура не подкопается. Зря, что ли, у нас закрытое номенклатурное учреждение. Хочешь знать, высшее руководство – оно все поголовно со справками. Только в отличие от тебя, Андрюша, они диагноз имеют самый настоящий. Только между нами!..

Так началась моя новая жизнь. Мое «я» умалилось, сжалось до точки. Можно сказать, началось мое второе детство. Только в детстве бывает так хорошо и просто. А все потому, что тебя почти нет. Есть взрослые с их большими делами, есть большой двор с огромным домом, просто громадный парк и бесконечная своей красотой природа.

У меня снова появились дворовые друзья. Это были дети другого поколения, не похожего на нас, прежних. Но и в их технотронном, компьютерном детском мире оставались островки обычного ребячества. Мы с ними играли в песочнице, катались на велосипедах, самокатах, ходили в кино и кушали мороженое. А однажды я увидел, как один мой друг, десятилетний Борька, выбежал в одних трусах под проливной дождь. Я тоже разделся до трусов, потом, правда, подумал и, на всякий случай, надел шорты и выскочил во двор. Мы с ним бегали по лужам и смеялись. По нашим плечам и спинам бил и струился теплый дождь. Мы руками сбивали капли с ветвей деревьев, и нас окатывал каскад брызг, пахнущих листвой. Вернувшись домой, я стоял на мохнатом коврике у входной двери, ожидая, пока стечет с меня вода. Мама, едва сдерживая смех, как прежде отругала меня.

После работы, сбросив солидный костюм, я бежал с пацанами на реку. Мы ловили рыбу и раков. Вокруг снова поскрипывали цепями лодки. Пахло водорослями и тиной, рыбой и бензином. А над нами в черном небе горели огромные звезды. Только Иришка больше не приходила с кастрюлей щей и не кормила нас, молча глядя на звезды. Зато удочки у нас были складные, легкие и длинные, а крючки с блеснами такие, что в детстве я и во сне не видел.

Однажды зашел ко мне Дима. От сутулой юношеской худобы ничего не осталось: он растолстел и опух. Руки тряслись. Недавно он одного за другим похоронил родителей. Теперь слонялся по пустой квартире, зазывал гостей и сильно тосковал. В тот день он позвал меня прогуляться в парк. Оказывается, и он часто вспоминал детство.

– Говорят, ты в детство впал? – ехидно спросил он.

– Да, Дим, – кивнул я утвердительно, – Теперь я дурак.

– Это правильно, – кивнул он. – Как там у классика? В кои веки появится на Руси умный человек, так или пьяница горький, или такую рожу состроит – хоть святых выноси. Так, что ли? А ты, значит, решил и трезвым остаться и лицо сохранить. Мудро!

– Да нет, Дим, я просто дурак. Без всяких там мудростей.

Он замолчал. Посопел. Потом сел на скамейку и достал из кармана бутылку вина.

– Может, зайдем в кафе или ресторан? – спросил я.

– Да нет, так интересней, – улыбнулся он. – А ты из образа-то не выходи.

– Какого образа? Нет его. И меня нет: вышел я. Как говорят мои нынешние дружки, обнулился.

– Ну и как впечатления?

– Хорошо!

– А может и мне?.. – Почесал он затылок.

– Попробуй.

– А то ведь спиваюсь, Андрюх. По ночам такая муть снится. Ужас! Утром колотун, трясучка и прочее.

– Так ведь знал, на что шел. Ты с отрочества это запланировал. «Умереть, забыться, и знать, что этим обрываешь цепь сердечных мук и тысячи лишений, присущих телу. Это ли не цель?»

– Чистый омлет на букву «гэ». Так-то оно так. Но чтоб так! Слышь, Андрюх, а мне к тебе в психдом подлечиться нельзя?

– Наша фирма всегда к услугам граждан. Я узнаю. А как у тебя с учебой?

– Ой, скука! – простонал он. – Я в школе всю их программу проштудировал. Теперь только отсиживаю. А знаешь, кем я стану, когда институт закончу? Думаешь, буду в космос корабли запущать или частицы элементарные бомбить? Не-а. Инже-негром на заводе холодильников. Как тут не спиться? Не хочешь, а получится.

– Да брось ты. Просто не верь своему рассудку и все. И жизнь начнется такая! Какая, Василь Иванович? А такая, Петька, что просто помирать не захочется.

– Да? Хочу к тебе, в психдом. Где ваши плечистые санитары? Где моя рубашка с длинными рукавами? Я вот он, здесь.

Только я расстался с Димой, – ко мне новый гость. На этот раз Оля. Признаться, я немного дрогнул. Эта девушка всегда производила во мне подобие компактного урагана местного значения. Впрочем, теперь-то что! Я ведь дурачок. А что с такого взять. Оля сидела на лавочке у нашего подъезда и крутила рыжей головой. Увидев меня, она улыбнулась.

– А ты выглядишь хорошо, – сказал я.

– Конечно, после двух месяцев на курортах и жизни в деревне.

– Честно говоря, я думал, ты меня забыла.

– Пробовала. Не получается. А ты как?

– А я стал дураком. Вот.

– Что-то не похоже.

– Мне что, слюнку пустить? Или расхохотаться на весь двор?

– Нет, не надо. Я верю. А я… замуж… выхожу. Скоро.

– Желаю счастья. А кто избранник?

– Художник. – Она назвала имя известного художника. – У него своя мастерская и дом в деревне. Там я сейчас и живу. Корову дою, кур выращиваю. И жениху позирую. Он хочет весь дом моими портретами обвесить.

– Его можно понять. Ты красивая.

– Ты тоже.

– Спасибо, конечно. Только нам, дуракам, все равно.

– Слушай, хватит паясничать!

– А я серьезно, – крикнул ей вдогонку. Прощай, Оля. Будь счастлива. Мне стало горько. Оля все же очень хороший человек. Только…

Ко мне подошла моя маленькая подружка Рита, девочка пяти лет. Мы с ней обычно разговаривали на семейные темы. Она оперлась ручками о мои колени и приблизила ко мне смешливую мордашку.

– Ага, Андрюшенька, а меня сейчас Витька поцеловал, – зашептала она, округлив глазки. – У меня что теперь, ребеночек будет? Да?

– А ты его любишь?

– Не знаю, – вытянула она губки, – вроде люблю, а вроде и нет. Мне Тимошка больше нравится. У его папы машина немецкая. Мерседецкая.

– Нет, Ритуля. Если ты Витьку не любишь, то ребеночка у вас не будет. А если ты выйдешь за Тимошку, у которого папин «Мерседес», то от него у тебя может быть только маленькая немецкая машина. Например, «Фольксфаген-гольф».

– Тю-ю-ю, – протянула она разочарованно. – Из-за «Гольфа» я за Тимошку не выйду. Тогда Витька лучше. Он слова красивые говорит и цветы мне дарит.

– Я тебя понимаю, Ритусик. Добрые слова и цветы все-таки лучше, чем железка.

Ступень вторая: Свет египетский

«Почему Египет? Столько стран интересных и разных, но именно в Египет – почему?» – задавал я себе вопрос снова и снова. Ответов напрашивалось много, но какой из них верный, не знаю до сих пор. Случайность, скажете. Ох, что-то не верю я в последнее время в случайности. Брат сурово сказал: «Всё, едем туда весной!» Мы так решили, и я смирился.

Нам посоветовали ехать в Египет в начале марта, когда еще не жарко, но уже и не холодно. В турагентстве брату обещали устроить подводную охоту на коралловых островах, где рыбы больше, чем воды. Путевка на две недели стоила недорого. Отель обещали приличный, множество экскурсий и прочее. Отнесли деньги в среду, а в воскресенье уже вылетали. Группа у нас получилась приличная, человек около ста. Гидом был египтянин с хорошим русским языком. Как все гиды нашей турфирмы, он учился в советском ВУЗе.

Брат позвал на подмогу третьего члена «экипажа», они по пятницам вместе парились в бане. Звали его Валера, на вид лет сорока пяти, по внешнему виду «из новых». Он уже побывал в Испании, Германии, еще где-то там. На Канарах имел виллу, куда приглашал брата. Слушая этого парня с жестким лицом, я загрустил. Увесистые кулаки его, похоже, сокрушили немало челюстей. Но вот он взглянул и на мою персону, заговорил, и я уже стал замечать в нем что-то общечеловеческое. Во всяком случае, он не врезал мне в ухо, не обещал «сделать» меня – и на том спасибо… Когда мы проходили таможню, он предъявил кредитную карточку «Виза», и пограничник его трепетно зауважал.

Когда самолет оторвал грузное брюхо от земли, я бросил прощальный взгляд в окно и затянул: «Зачем нам, поручик, чужая земля!» Население выпивало и готовилось к обеду. Так за напитками, обедом, очередями в туалет мы долетели до Африки. Где-то уже на подлете к черному континенту облачность рассеялась, и мы увидели блестящее море, серо-коричневую пустыню и такого же оттенка город. Стюардесса объявила о подлете к Каиру и раздала листочки для регистрации. Рядом со мной всю дорогу проспала молодая японка. Она взяла листок и коряво нацарапала: Арихита Танака из Окинавы. Ну, думаю, понятно: там ей американские ВВС спать не дают, так она в Африку выспаться летит. Я пытался выразить ей добрую волю, мол, дружба на все времена, но она пролепетала что-то вроде, я маленькая девочка, а мама знакомиться с большими русскими дядями не велит. Не получилось у нас дружбы, а жаль: у меня появилась идея предложить ей «ченьдж»: мой шикарный бесценный «Зенит-ЕМ» на ее простенький «Никон», который в «Березке» стоил всего-то 1700 долларов. Я вздохнул и пошел на выход, она сонно плелась за мной. Ростом она была с прикроватную тумбочку. До чего же американская военщина людей доводит!

Каирская жара навалилась на нас, оглохших и осиротевших без родины. Трусцой двинулись к зданию аэропорта, в тень, в прохладу. Там подозрительно быстро пропустили через границу и вернули багаж. Затем нашу группу посадили в три автобуса «Мерседес» и повезли в отель. На газоне разделительной полосы на ковриках сидели мусульмане и под рычание проезжающих автобусов творили намаз. Привезли нас в район, где рядом с Нилом выстроились в ряд отели с известными именами. Наш белоснежный красавец назывался так же, как и район – «Маади». Бросив вещи, мы поспешили окунуться в таинственные лабиринты восточного города.

Шагали втроем по вечернему Каиру, вокруг блистали витрины, одуряли густыми ароматами лавки с пряностями. От Нила попахивало болотной тиной. Когда мы проходили мимо торговых точек, темнокожие мужчины в платьях до полу пытались затащить нас внутрь, чтобы громко навязать товар. Не всегда удавалось увернуться от цепких, черных и сухих на ощупь рук. Порой один из нас оказывался в плену, и остальным приходилось его вызволять. Когда их гостеприимство заходило слишком далеко, Валера включал свою агрессию, сообщал лицу мимику киллера и бросал знакомую из видеофильмов фразу на английском – и прилипалы отставали. Цитировать ее не решусь ввиду ненормативности.

Так в борьбе за независимость дошли мы до скромного заведения с запахом кофе. Сели на диван и в ожидании официанта оглянулись. Нас окружали в основном мужчины, но среди них имелась и парочка женщин. Одеты они были по-разному: кто в европейские костюмы, кто в длинные ночные рубашки («галлабеи»). Кто в рубашке и джинсах, а кто и в драповом пальто: зима, понимаешь. Пили кофе, соки, жевали орешки и фрукты, но все поголовно курили кальян – эдакий булькающий пузырь с длинной гибкой трубкой. Валера сказал, что глаза курильщиков подозрительно блестят, а видок у них мутный. Значит, опиум, заключил он. Потом гид сказал, что наркотиков в шеешу не добавляют: за такие шалости – смертная казнь.

Сидели мы в кафе, пили крепкий кофе, а я рассказывал спутникам о своем учителе английского. В семидесятых годах работал он переводчиком при атташе в Каире. Нам он рассказал, что в Египте каждый лавочник говорит на пяти языках. В этом мы неоднократно убедились. «Так давайте хоть один иностранный выучим прилично», – говорил он. И это звучало убедительно. Мы с ним читали яркие книжки на английском, разучивали песни «Биттлз», хором декламировали «текст-топики». В результате, почти все его ученики экзамен по английскому сдали на 4–5 баллов. А «текст-топик», который я отвечал на экзамене, помню и сейчас наизусть и скажу без запинки.

Вышли из кофейни, подышали воздухом и вдруг выяснили, что мы искусаны москитами и желаем посетить берег великой египетской реки. Немного поплутали, но до набережной Нила дошли. Запах болотной тины вблизи воды был очень сильным. И мы вспомнили, что гид просил не спрашивать у египтян о наличии в Ниле крокодилов. Они все повывелись, когда советские друзья построили Асуанскую ГЭС. Поэтому потомков строителей за отсутствие рептилий аборигены могут и побить.

По середине реки плыл белый теплоход в огнях. Там гремела ритмично-тягучая музыка. На широких палубах люди в белых штанах ели перченое мясо, пили терпкое вино, курили кальяны и наблюдали за сложной траекторией живота упитанной танцовщицы. Вдоволь насытившись великой поэзией, гнилостными испарениями и укусами москитов, мы вернулись в наш белый отель.

Ночью, когда весь отель спал, в наш с Валерой номер, громко стуча в дверь, ввалился рассерженный брат. Мы подумали, может, пожар или кто-то из наших запросил политическое убежище. Оказалось, сосед страдал богатырским храпом, и брат захотел покоя. А мы с Валерой ему нужны были в качестве переводчиков. Валера – человек опытный и практичный – заметил, что рядом с моей койкой имеется раскладушка для ребенка, и предложил брату ее занять. На том и успокоились.

Утром, приняв душ, я намешал себе кофе и вышел на балкон. Внизу дымил и покрикивал восточный мегаполис. Пахло угольным дымом, тропическими цветами и ослиной мочой. Над крышами висел грязно-розовый смог. «Господи, зачем я здесь? Что занесло меня сюда за тысячи километров от дома? Должна же быть какая-то причина… Ну, в конце концов, не развлекаться же только мне здесь. Должна быть какая-то цель. Помоги мне это понять». Я срочно захотел к морю в Хургаду. Но нам предстоял напряженный день отдыха во чреве африканского города-спрута.

Мы позавтракали и сели в автобус. Наш групповой народ заметно преобразился. Надели безразмерные шорты, закрыли глаза очками и обвесились фото– и видеокамерами. Включили кондиционеры и закурили. Веселый гид взял микрофон, поприветствовал нас, и мы тронулись в сторону музея фараонов. Вокруг автобуса резвились местные автомобилисты. Они совершенно презирали правила движения, ехали куда хотели и как хотели, постоянно бибикая на все голоса. Гид сказал, что в Египте правила на дорогах очень простые: если на переходе красный свет, то… можно ехать, а если зеленый – тем более. Но как ни странно, ни одной аварии за время пребывания в Египте мы не видели. Среди машин преобладали старенькие «Пежо», иногда мелькали «Жигули» и «Нивы».

В музее фараонов в каждом зале одновременно толкались по нескольку групп. Гиды, перекрикивая друг друга, вещали на разных языках. Слышалась речь немецкая, английская, французская, итальянская. Все туристы были похожи друг на друга. Сначала они внимательно слушали о достижениях египетской цивилизации, дремали в залах с мумиями, а потом, оживившись в зале с золотом Тутанхамона, совсем уже соловели от духоты и информации перед какими-то лежанками слуг фараонов. Самое интересное, что я увидел – это мумия рыбы. По-нашему, – вобла. Но если у нас ее об угол стола бьют и пивом запивают, то у них ее выставляют на стенде с бронированным стеклом. Еще в одном зале брату понравилась каменная девушка. Он философски заметил:

– А личико белое, совсем как у европейки…

– Это у европейцев лица белые, как у египтян! – возразил наш черноликий гид.

Насмотревшись на засушенные трупы, воблы и тонны драгметаллов, мы выбрались на воздух. Здесь в тени кустарника я увидел живую, вовсе не засушенную, но такую свеженькую физиономию моей соседки по самолету Арихиты Танака из Окинавы. Я обрадовался, подошел к ней, распростер объятья. Арихиточка, говорю, девочка, это же я, на чьем плече ты скоротала три часа летного времени. Помнишь ли ты меня, как помню тебя я! Мир и дружба навек! Но она, скользнув по мне узким взором самурайских глаз, ничего не ответила, и деловито защелкала «Никоном» из «Березки» за 1700 долларов. То ли все материковые особи для нее на одно лицо, то ли ее мамин запрет все еще пугал, – мои объятия так и остались вакантными. А вы говорите, русские туристы комплексуют… Валера с прищуром наблюдал за моими международными переговорами, и легкий сарказм витал вокруг него едким облаком каирского смога.

Далее мы посещали музей папируса Мену. Нам показали технологию производства этой древней бумаги, укладывая под пресс тростниковые стебли в шахматном порядке. И отправили к стендам с образцами продукции. Сотни картинок молча просили их купить, но цены сразу отрезвляли. Но вот я поймал умоляющий взгляд Нефертити и решил вызволить ее из плена. Ее лебединая шея, нежная персиковая кожа искусно передавали живость, сквозящую через века. Не остановила даже цена. Заплатив за нее, как за корову в каком-нибудь Нижнем Мурашкине, я ее приобрел. Она легла в уютный конверт и отправилась ко мне домой.

Пока группа собиралась у автобуса, мы увидели нечто знакомое с детства. На горизонте сквозь мутное марево проступали контуры пирамид. Они высились совсем недалеко. Мы сели в автобус и через какие-нибудь десять минут вышли рядом с ними. Десять минут – и мы рядом с чудом света. Несколько шагов, и твоя рука касается камня, которому тысячи лет, а если точнее, сорок пять веков. Громады вершинами подпирали синие небеса: пирамида Хеопса высотой 150 метров, пирамида Хафра на 8 метров пониже, но почему-то смотрится выше, третья – Менкуара – еще ниже, «всего» 66 метров. Рядом охрана: сфинкс с телом льва и лицом фараона. Лицо подпорчено артиллерией мамлюков. Вокруг – ряды кресел для вечерних шоу: цветомузыка, где вместо экранов – великие сооружения. Цена тоже великая – 25 долларов.

…И что нас втянуло в эту авантюру? Полезли мы в узкий проход внутрь пирамиды. Лезть туда можно, только согнувшись. Мне показалось, что ползли мы не меньше часа в темноте, тесноте и пыли. И вот, наконец, мы в комнате, где стоял пустой каменный саркофаг, а на стене – надпись, означавшая, что здесь были тот-то и тогда-то. И все! Но нет, не все… Предстоял обратный путь на волю в том же туннеле метр на метр. Мы вздохнули и тронулись к воздуху. Ругательства на всех языках сотрясали каменные своды длинной норы. Пыльные, потные чресла впередиползущего упирались в наши перекошенные от любознательности физиономии. Когда мы выползли наружу, ноги тряслись от напряжения. Платок, которым я вытер горящее лицо, сразу почернел. Какие-то буржуины спросили Валеру, стоит ли туда ползти? Он горячо рявкнул: «Йес, оф косс! Зыс ис колоссаль!», что в вольном переводе значит, не нам же одним участвовать в этом международном идиотизме… Впрочем, мы-то наказали себя бесплатно, а с этих английских простаков содрали по пяти долларов.

После прикосновения к пыльной и потной «вечности» мы потянулись к автобусу с кондиционером. И тут на нас набросились бедуины с безделушками и фальшивыми папирусами. Мы отбивались, как могли. Но один из самых черных и настырных повис на мне, нахлобучил «арафатку», и абсолютно игнорируя возражения, заставил-таки нас с ним сфотографировать. С меня содрал 2 доллара, требовал еще, но Валера сжал увесистый кулак и поднес ему под нахальный ноздреватый нос. Это подействовало, и он переключился на следующую жертву. В автобусе, наслаждаясь прохладой, мы увидели часть нашей группы, проплывающей мимо на тощих верблюдах. Мы вспомнили, что сесть на корабля пустыни стоит раза в три дешевле, чем сойти с него. Но оказалось, эта их поездка проходила под неусыпным вниманием гида, и он сумел снять ребят бесплатно. Повезло.

Автобус довез нас до ресторанчика, мы умылись и вошли в зал. Там на нас пахнуло жареным мясом, и мы вдруг обнаружили, что с утра ничего не ели, а солнце уже садилось в розово-серые холмы плато Гизы.

Потом нас повезли в магазин, уставленный тысячей пузырьков с душистыми маслами. Египет – основной поставщик сырья для парфюмерных фабрик. Они мазали наши обнаженные предплечья маслами, приговаривая: это – для изготовления «Диариссимо», это – для «Клема», «Шанель», а это – для тех духов (дезодоранта, одеколона), которыми мы утром прыскались. После такой дегустации от нас несло жуткой смесью знаменитых парфюмов Европы, впившихся в кожу.

Так, благоухая и постанывая от боли в горящих подошвах, мы забрались в автобус и устало откинулись на сиденья. Нас повезли в отель на другой конец мегаполиса. Неустанный гид весело рассказывал о египетской жизни. Когда он затронул многоженство, мужчины потребовали подробностей. Гид сказал: пожалуйста, имей хоть десяток красавиц в гареме! Нет проблем! Только по закону ты обязан их обеспечить пожизненно – каждую! – собственным жильем и средним доходом. Тут сторонники полигамии резко потеряли интерес к теме и мирно задремали на плечах моно-подруг.

Только нашей триаде никак не дремалось: ни в автобусе, ни в ресторане отеля, ни после ужина. Нас опять влекло в мерцающие недра Востока. Мы выбрали прогулку в сторону, противоположную вчерашней. И пошли, сомкнув плечи, навстречу неизвестности. Опять нападали торговцы, снова дурманили пряные ароматы, ослепляли каменья и глаза восточных скромниц. Ах, Восток!.. Ты будоражишь кровь северян и кружишь головы яркой мишурой. Но как осторожно нужно относиться к твоим обещаниям. А лучше вообще не верить… Снова мы гуляли по берегу великой египетской реки Нил, жадно раздувая ноздри навстречу болотным испарениям. Зашли в супермаркет рядом с отелем «Пульман», поглазели на их товар, отметили совсем не низкие цены, и далеко не блестящее качество; понравился, правда, обильный выбор салатов и солений – точно больше сотни. Правда, от дегустации мы отказались. Но какое разнообразие! Купили открыток с пирамидами и сфинксами. Снова гуляли по вечерним улицам, удивлялись цветам персиков на голых ветвях…

В отеле я подписал десяток открыток с одинаковым зачином «Ну вот я и в Каире!..» И вдруг почувствовав приступ ностальгии, заказал телефонный разговор с Родиной. Через минуту меня соединили, и я услышал испуганный голос мамы, которая почему-то кричала «Йес-йес-йес». «Ты чего это, мам, со мной – говорю, – на английское наречие перешла?» – «Так это уже ты, сынок?» и так далее, но уже русскоязычно. Ностальгия по милой Отчизне на время отступила.

Моему примеру последовал и Валера. И странно, его «крутая» речь вдруг помягчела и он с нежностью заговорил с дочкой, называя ее «Котиком». Я, пораженный преображением соседа по «рум намба эйт-тен», тактично удалился на балкон. И возрадовался за него. «Нет, что-то общечеловеческое в нем определенно есть!» – подумал я, потягиваясь уставшим телом.

Ночью я несколько раз просыпался от мощного храпа брата, вольготно раскидавшего длинные конечности, как по своей детской, так и по моей взрослой кровати. Проснувшись, я выходил на балкон и слушал рокот ночного Каира. Он шелестел, постанывал и бибикал. Иногда раздавались крики людей и четвероногих. Звезд на блеклом сероватом небе видно не было.

Утром следующего дня нас повезли в район Старого Каира. Вышли из автобуса рядом с наземной станцией метро. С чувством глубокого удовлетворения мы отметили, что вагоны метро наши, мытищинские.

Гид собрал нас и повел в христианскую церковь, «одну из самых древних в мире», как он сказал. Она была «висячей» ― ее построили над водоемом на сросшихся корнях деревьев. Таким образом древние строители добились ее неприступности – кругом глубокий ров с зеленой водой. Церковь аккуратно отреставрировали. В храме стояла благоговейная тишина, гид перешел на шепот. Некоторые наши туристы и я, в том числе, купили свечи и поставили их в песок перед древней иконой Пресвятой Богородицы. От иконы исходило какое-то тепло, оно согревало изнутри и обволакивало снаружи облаком. Я постоял в этом чудодейственном облаке, попросил у Божьей Матери здоровья всем моим родным и близким, а дорогим покойникам – Царствия Небесного. На душе потеплело, и это тепло сохранялось весь день.

Потом нас повезли мимо древнего кладбища, где прямо на могилах стояли жилые домишки. Отсюда, как объяснил гид, пошло выражение «город мертвых». Дальше мы посетили громадную мечеть. У входа мы оставили обувь и дальше ходили босиком по коврам. Внутри сооружения сидели семьи египтян, взрослые молились, дети бегали и выпрашивали деньги у туристов. За воротами мечети на смотровой площадке все защелкали фотокамерами: здесь открылась панорама Каира в серо-коричневых тонах с минаретами, небоскребами, лачугами и густым смогом. «Быстрей на море!» – требовала сущность отдыхающего. Но наш словоохотливый гид объявил о предстоящем посещении восточного базара. В автобусе уютно гонял прохладу кондиционер, «видик» показывал драму, а за окнами плавилась жара, шумела пестрая толпа и висел дым от тысяч автомобилей.