Текст книги "Летящий с ангелом"

Руслан, дождавшись конца беседы, снова взял вожжи в ревнивые руки и все внимание переключил на свою персону. Люда встала и вернулась к своим заботам. Хозяин всем видом показывал, что жена находится под его мудрым руководством, что ее ботаника не больше, чем увлечение, а главное – это его бизнес.

Брат, уже вдоволь поднявший аппетит вином и солениями, водил носом в ожидании мясного блюда, но хозяйка занялась совсем не поварскими делами. Тогда мы встали и под голодные стоны желудков, несмотря на приглашения Руслана остаться, пошли в сторону ресторана, который так хвалил парень из Питера.

– Соловья солеными огурцами не кормят! – изрек брат очередной шедевр.

Деревянный ресторан стоял сразу за проходной пансионата. Над его шатровой кровлей вился из трубы ароматный дымок мангала. Мы вошли в пустой просторный зал и присели у окна. Множество столов вокруг были аккуратно накрыты скатертью и обозначены вазочкой с цветами и набором специй. К нам тут же подошла официантка в фартучке и принесла настоящее меню на трех языках. Мы взяли мясное ассорти, салат, вина и кофе. Почти сразу же она принесла наш заказ. Это было абхазское блюдо из потрохов с чесноком и зеленью. («А я, Шарапов, съел бы сейчас супчика – да с потрошками!»)

После подавления голода мы оторвались от тарелок и подняли глаза на окружающий мир. Напротив сидел упитанный брюнет и с любовью, как бабушка, наблюдал за интенсивной работой наших челюстей. Кроме нас в ресторане сидели двое русских. В зале играла хорошая музыка из хорошей аппаратуры. Мы спросили мужчину, кто он.

– Повар. Я здесь работаю уже двадцать лет.

– Хорошо у вас эти потроха получаются. Глеб Жеглов остался бы доволен.

– Все довольны, дарагой!

– Как же вы тут выживаете при таком безлюдье? Да еще столько народу на кухне и официанток держите? Столы вон все накрыты?

– А у нас тут кушают ООНовцы из «Самшитовой Рощи». Они там свой штаб обосновали. Приходите вечером – увидите.

Несмотря на приглашения, мы решили попробовать вернуться домой, потому что делать здесь было вроде бы нечего: все посмотрели. Вышли на дорогу, ведущую в Гагры, и подняли руки с отогнутым большим пальцем. Через минуту к нам подошла молодая женщина с грудным ребенком и тоже стала голосовать. Мы спросили, куда она на ночь глядя с ребенком. Она сказала, что ездила сюда к мужу, который сидит в здешней тюрьме, ночевать ей негде и она хочет вернуться домой. Мы опустили свои руки и решили посадить ее первой. Сумерки сгущались, машины пугливо проносились мимо. Но вот одна остановилась, и пожилой шофер посадил женщину.

С полчаса мы еще стояли в наступившей темноте. Никто не остановился. Решили вернуться в город. По пути разговорились с русским мужчиной лет шестидесяти, который нес коробку с телевизором «Юность». Узнав, что мы из России, пригласил к себе ночевать и смотреть телевизор. Показал, где живет, махнув рукой в сторону микрорайона с высотками, написал адрес и сказал, что приходить к нему можно в любое время дня и ночи, а денег с нас он не возьмет.

Итак, у нас имелись три приглашения, два из них с ночевкой, но мы упрямо продвигались в сторону гостиницы. Ну вот и ее бетонные стены c темными окнами. Мы постучались в дверь, но никто не открыл. Обошли корпус с другой стороны и увидели в освещенном окне первого этажа двух женщин у гремящего телевизора. Мы постучались в окно, и в промежутке между репликами плаксивых богатых мексиканцев, нас услышали.

Они пропустили нас внутрь и попросили паспорта. Очень внимательно проверили их и только после этого повели в номер. Какая-то невысказанность томила этих двух русских дамочек… Но мы народ простой и спросили прямо: как нам платить и сколько. Они сказали, что по десять с каждого с заполнением анкеты и по пяти с носа без оного. Мы спросили, а как лучше для них-то? Они сказали, конечно, лучше без официоза, потому как денег им не платят полгода, да и зарплата – всего полтора доллара в месяц. Как они живут? Да с огорода и с халтуры. Потом они сделали страшные глаза и сказали, что утром нас разбудят в шесть, так как в семь у них пересменка. Мы вздохнули и согласились. Делать в гостинице было нечего, мы решили сходить на спектакль «Голубые каски в джунглях Абхазии».

У входа в ресторан стояли два белых джипа с буквами «UN» по бортам. Мы зашли внутрь и сели за «свой» стол. В углу высокие мужики в количестве до десяти стриженых голов в камуфляжной форме громко орали по-американски. Лица их имели четыре цвета: белый, желтый, красный и черный. Впрочем, к концу застолья цвет будет один – бордовый. Они разминались коньяком и весело переговаривались с официантками. Те с румянцем на возбужденных личиках носились между кухней и их столом. Наконец, заметили и нас. Девушка, которая давеча носила нам потроха, подбежала к нам и извинилась за задержку. Брат заказал холодную курятину и напитки.

Но вот за окном зарычали моторы, визгнули тормоза – и еще четыре джипа встали на прикол. Двери заведения распахнулись, ввалилась толпа дюжих мужиков в камуфляже. Среди них появились и офицеры, которые тут же свернули в кабинет. Следом за ними нырнули туда и три светловолосых девушки в вечерних платьях и без следов морального облика на лицах. Музыка загремела еще громче, шум нарастал, американский сленг заполнил эфир ресторанного пространства. Они заняли еще четыре стола. Один здоровенный негр подозвал официантку и показал на нас черным пальцем. Девушка отчиталась, объяснила кто мы, небрежно махнув ручкой, и он потерял к нам интерес. А зря, ведь под нашей личиной мог бы скрываться враг… Во всяком случае, на военной кафедре меня учили расстреливать именно их танки. Довольно, кстати, паршивенькие. Ну вот, теперь понятно, почему здесь так благополучно: эти ребята делают им весь финансово-чаевой план.

В гостинице, куда мы пришли часов в десять вечера, консьержки все еще смотрели телевизор. Мы поднялись в номер, приняли холодный душ и легли на широкие кровати. Брат рассказал, что лучший отдых, о котором можно мечтать, это жить в пещере на берегу моря, стрелять рыбу и по вечерам наслаждаться звездами и полной тишиной. «И чтоб никаких этих человеческих физиономий. Ты – и тишина». Я сказал, что слышал нечто похожее в фильме про Камо, где главный идеолог батьки Махно говорил: «И по земле будут ходить свободные люди и кони». «А зачем люди? Пусть будут одни кони», – предложил хитрый Камо. «Он провокатор! Убей его!» – посоветовал идеолог, догрызая куриную ножку. «А если я убью тебя?» – спросил Махно. «Меня нельзя. Я ваша мысль, а мысль убивать нельзя, ибо она бессмертна».

– Ну и мусора у тебя в башке! – огрызнулся брат.

– «О, если б знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда!» – изрек я из Ахматовой.

– А я в пещеру свою на мыс Меганом езжу уже тридцать лет. Мне мать даже машину купила в свое время для этого, под названием «Запорожец». Каждый год ездил в Крым, и все удивлялись, как она выдерживает такие нагрузки. Один мой знакомый, который осматривал мой «запор» перед очередной поездкой, тоже отважился ехать на юг на своей «Волге». Набил багажник запчастями и поехал. Ехал, он, ехал. Долго ехал. Километров сто одолел и встал. Кардан полетел. Вернулся домой. Ругал меня, все не мог понять, как я без знания мотора безо всяких поломок езжу. Это мой Ангел-хранитель меня охраняет. Точно! Так что не бойся, пока ты со мной, с тобой ничего не случится.

– А я всегда говорил, что ты самый красивый и талантливый! А еще умный и всесторонне развитый. С высшим образованием, опять же.

– Это несомне-е-енно, – улыбнулся брат и засопел.

Я вышел на лоджию и осмотрелся. Все окна гостиницы кроме нашего были черными. Также темно было и в соседних домах. Так нежно любимая братом тишина окутала городок. Лишь блескучие звезды резвились на черном небосводе, да луна досуже светила на праздные дорожки сквера. В пространстве наблюдалось сонное спокойствие. Мечта созерцателей и интровертов.

Утром нас разбудили суетливые бабульки и вежливо выставили на улицу. А там было прохладно и сыро. Брат у первого же ларька набрал пива. Мы снова вернулись по безлюдным улицам на большую дорогу, и первый же автомобиль принял нас в свое теплое прокуренное чрево.

Старики заждались и встретили нас громкими возгласами. Андрей, оценив состояние брата, принес бутылку чачи. Тут же пришел и Роберт, снова заросший и растрепанный. Они с братом ополовинили бутылочку, зажевали зеленью и брату захотелось продолжения приключений. «Ну-ка, Роберт, расскажи, как поскорее пройти на дачу Сталина». Об этой даче Роберт уже несколько раз заговаривал, но мы ее посещение откладывали до лучших времен. Несомненно, после пива и чачи они уже наступили.

По шоссе мы дошли до проходной санатория «Холодная Речка». Напротив с поднятым капотом стоял «Москвич» и четыре молодых абхаза трагически цокали языками рядом. Брат в порыве водительской взаимовыручки подошел и участливо спросил, что случилось, не нужна ли его помощь. «Да вот масло вытекло. Вы не знаете, где его тут можно купить?» – пожаловался самый низкорослый абрек. Брату он доставал до груди. «Да вот – рядом в поселке поинтересуйтесь. А вы не скажете, правильно мы идем на дачу Сталина?» ― «Да, через санаторий и наверх на гору».

Мы подошли к проходной. Там в будке при телефонах сидел русоволосый парень лет 18-ти и читал учебник физики. Он еще раз объяснил нам, куда идти. Мимо многоэтажного корпуса и крытого плавательного бассейна, волейбольных площадок и кортов, утопающих в высоких кустах и пальмах, мы пошли по ущелью в гору. На повороте узкой асфальтовой дороги, резко запетлявшей вверх, нас догнала четверка автолюбителей: «Мы тоже решили посмотреть на дачу Сталина».

Пошли вместе. Какое-то время молчали. Потом абрек поинтересовался, откуда мы, сколько нас приехало, где и у кого живем. Брат все обстоятельно рассказал. Я наблюдал за провожатыми исподтишка, они нравились мне все меньше. Когда мы поднялись достаточно высоко, абрек тихо сказал:

– Ну, ладно, давайте поговорим.

– Что, грабить будете? – весело спросил брат.

– Деньги давай! Все! – грозно крикнул абрек и направил на нас пистолет ТТ.

– Послушайте, давайте поговорим сначала, – с той же улыбкой сказал брат. – Ведь мы же ваши гости! А закон гостеприимства…

Абрек пальнул из пистолета в метре от наших ног в траву. Грохот выстрела несколько раз повторился эхом и заложил уши.

– Вытряхивайте все из сумки и карманов. Быстро! – заорал грабитель.

Брат вынул из поясной сумки наши паспорта и деньги, я из своих карманов – мелочь и носовой платок. Нарушитель закона гор взял все деньги с мелочью и перелистал паспорта. Нашел вложенные обратные билеты. «Так, значит, уезжаете скоро».

– Ты хоть на дорогу домой денег оставь, – сказал брат.

– Ничего, займете у своих армян – они богатые.

Вернули нам паспорта, а все остальное, включая роскошную сумочку брата, оставили себе. Мой платок тоже. Затем повернулись и быстрым шагом пошли по дороге вниз.

Мы постояли и решили все же дойти до дачи. Через пару минут нам навстречу по дороге вышел вооруженный охотничьим ружьем мужчина.

– Опять, что ли, грабить будет? – устало пошутил брат.

– Идем, чего уж там. Брать-то больше нечего, – успокоил я.

Мужчина подошел и строго спросил, кто мы, откуда и куда. Мы рассказали об ограблении и спросили не слышал ли он выстрела. «Нет!» – ответил тот и отвел глаза.

– А вы кто?

– Я охраняю дачу Сталина.

– Вы не пустите нас посмотреть? Мы ведь туда и направлялись. Только вот за экскурсию платить нечем: выгребли все до копейки.

– Пущу…

Дорога уперлась в тяжелые металлические ворота проходной. Сторож открыл замок своим ключом и впустил нас внутрь. К нам молча подошли два мясистых добермана и оскалили клыки. «Свои!» – успокоил их старик, и псы отошли в сторону, всюду сопровождая нас вслед за хозяином.

– Вот в этом корпусе и останавливался товарищ Сталин, – показал старик на одноэтажный дом с большими окнами. – На этом кожаном диване спал, из того шкафа брал книги, работал за вон тем столом.

Мы стояли у большой стеклянной двери и рассматривали кабинет сквозь стекло. Внутрь он нас не пустил. Окна дачи выходили на край крутого обрыва, склон которого густо зарос кустарником и деревьями. Далеко внизу серебрилось море. На пляж вела отдельная дорога, пересекавшая железную дорогу подземным туннелем. К даче пристроен флигель, по размеру раза в два превосходивший дачу. Здесь располагалась охрана. Еще имелись столовая и бильярдная. Кругом росли розы и олеандры, газоны ровно подстрижены. Все здания имели убранный вид, как во времена отца всех народов, когда он мог заехать сюда в любой день.

Мы спросили, видел ли он Сталина. Нет, говорит, не довелось, он приступил к работе здесь за год до его смерти. Но его предшественник встречал «самого», когда хозяин заехал сюда на пару дней. Во время абхазской войны сюда никто не сунулся, все осталось нетронутым. А в прошлом году приезжали из Москвы начальники. Они отдыхали две недели и каждому из обслуги выдали по сто долларов. На прощание он посоветовал нам возвращаться другой дорогой, чтобы не встретиться с грабителями. Мало ли, может, решат нас пристрелить, чтобы не заложили…

По тропке вдоль ограды санатория мы пошли домой. Брат стал развивать тему о том, что грабители могли бы сделать с нами, если бы оказались, скажем, обколотыми извращенцами. Например, изнасиловать, затем медленно расчленить. Или, к примеру, взять в заложники и потребовать выкуп у наших родичей. Я напомнил ему о его ангеле-хранителе и его неусыпном покровительстве. Брат согласился и философически подытожил, что случилось только то, что должно было произойти. Тогда я вспомнил, что к обложке паспорта я приклеил пластырем стодолларовую бумажку. Проверил – она оказалась на месте. Вот здорово! Что-то небрежные грабители нам достались… «Абыдна, да?»

Вернувшись в поселок, мы зашли к Роберту. Рассказали о нашем приключении. Мудрец сказал, что мы сами их спровоцировали, нечего, мол, по нищей стране форсить шикарной поясной сумкой с позолоченными молниями. Да и деньги надо было дома выложить. Брат вздохнул и согласился: «Это я во всем виноват!» А вообще-то, продолжал Роберт, нужно было сразу бежать на шоссе и остановить любую машину с абхазами. Если бы вы, говорит, рассказали, что вас, россиян, ограбили, грабителей из-под земли бы нашли и расстреляли на месте. Так абхазов учит их президент Арзинба. А они все его боготворят и его наставления записывают и учат наизусть. Как хунвейбины цитаты Мао-Дзэдуна. Джуси. Ван суй! Роберт сверкнул персидским оком и совсем по-русски предложил:

– По стакану?

– А как же! – поддержал его ограбленный, униженный, оскорбленный, но не гнущийся под ударами судьбы брат.

Потом мы торжественно сидели за столом и принимали делегации селян. Свои соболезнования по поводу нашей утраты выразили Рафик и Ася, Гико и Аня, Оля и Давид, Коля, Ашот и Нина, Армен и Маруш. Скорбная процессия тянулась до поздней ночи, старики уже отчаянно зевали, рука брата устала поднимать стакан с вином, а я – объяснять, почему не пью. Мимические мышцы наших лиц, сообщающие выражение скорби, онемели; но делегации соболезнующих шли и шли…

Наш отпуск подошел к концу, и мы решили съездить в Гагру, попрощаться. Когда еще сюда вернемся! Особенно после ограбления.

На шоссе мы сели в машину с водителем греком. Он спросил, что мы здесь делаем. Когда услышал, что отдыхаем, громко смеялся. Потом рассказал о себе. Раньше он работал экскурсоводом и переводчиком. Сейчас он халтурит в строительной бригаде в Сочи и готовится к эмиграции в Грецию. Мы заехали к нему домой, посадили в машину его старенькую мамашу и отвезли ее к брату. Она сказала: «Летом видела одну… вашу, российскую отдыхающую. Представляете, какой срам! Она ходила по Гагре… в короткой юбке выше колен!!! Совсем вы их распустили». Мы извинились за нее, пообещали по возвращении заняться воспитанием российских девушек и попрощались. Грек высадил нас у парка.

Мы зашли в тропические заросли, присели на скамейке, и я достал из сумки путеводитель по Гагре из санатория «Гребешок».

«Великолепный парк Черноморья, занимающий 22 гектара, заложен художником Регелем в 1910 году. Мастер умело создал ландшафты, в которых малое выглядит масштабным, а просторное обозримым. Здесь приютилось много редкостных, подчас фантастических видов цветов и кустарников, лиственных и хвойных деревьев, есть и уникальные, например, магнолия делавея – единственный экземпляр этого растения в нашей стране. Вот стоит, плавно подняв округлые ветви, итальянская сосна. Ее хвоя бывает туманно-синей, как грозовая туча, и золотой, когда крона наполнена солнцем. А на ветру сосна гудит, словно виолончель… Можно долго любоваться сосной длиннохвойной родом из Гималаев. Длина ее игл свыше четверти метра, шишки тоже необычные – крупные, размером с ананас, и твердые как камень. Из глубины веков дошло до нас дерево гинкго двухлопастное. Листья этого «живого ископаемого» похожи на маленький полураскрытый веер с длинной тонкой ручкой. Нет ни одного растения, похожего на этот реликт флоры.

Разбегающиеся во все стороны аллеи парка открывают туристам изумительную фантазию природы. Вот склонилась под тяжестью шишек араукария бразильская. Змеевидные ее ветви и даже стволы ощетинились колючей хвоей, прикрывающей шишки до 20 см в диаметре. Плодоносит дерево после 50 и до 2000 лет. А вот поднимается над розеткой гигантских колючих листьев 5-ти метровый стебель агавы. Он несет гирлянды из 4 тысяч цветков, похожих на лилии. Через месяц-полтора растение, отдав все силы будущему потомству, погибает, агавы цветут лишь один раз в жизни.

По весне вскипают нежно-сиреневой пеной японские вишни-сакуры. Здесь собрана самая большая коллекция этих растений в СССР. На куртинах и клумбах парка рядом с «иноземцами» красуются и «местные жители» – колхидский самшит, тис ягодный, лекарственная лавровишня…»

– Вот! Представляешь, в каком месте мы находимся!

– Автор этого гимна, случайно, не Роберт?

Парк одичал, газоны заросли высокой травой, опустели пруды и живые уголки, раньше заполненные диковинными птицами. Но его фантастические растения продолжали буйствовать и сверкать своей яркой экзотикой. Цветы по-прежнему благоухали и кружили голову пряными ароматами. Яркое солнце упрямо сияло на бирюзовых небесах. Даже лавочки, сделанные из металла и бетона, оставались нетронутыми. Жизнь продолжалась и оставалась прекрасной в своих божественных проявлениях.

Аллея парка привела нас к дворцу культуры. Двери распахнуты, мы вошли внутрь. Наши шаги гулко раздавались в тишине. Под ногами перекатывались автоматные гильзы. Сотни ржавых гильз от «Калашникова»… Сломанные зрительские кресла разбросаны по полу. Паркет разобран, дубовые панели стен содраны. Все ценное вынесено.

Затем мы вышли на набережную и забрели на причал. Отсюда когда-то отправлялись теплоходы и катера по всему побережью. Мутно-голубая морская вода лизала волной заросшие ракушками бетонные и ржаво-металлические поверхности береговых строений. Рядом зияли пустыми окнами руины шашлычной, поликлиники, здания морвокзала. Мы не встретили ни единого человека. И вдруг! Надо же! На площади стоял бетонный фонтанчик для питьевой воды. И он работал: струя чистой воды пульсировала из никелированного соска. Мы попробовали воду. Ничего – холодная и вкусная!

По набережной дошли до здания милиции. У входа стоял БТР с открытыми люками. Проветривался. Вокруг его нагретой солнцем брони лениво прохаживались светловолосые загорелые военные с автоматами через плечо. Штукатурка стен здания милиции в нескольких местах прострелена очередями.

Невдалеке, среди множества неповрежденных частных домов с садами и виноградниками чернел сожженный кирпичный особняк бывшего начальника милиции. Рядом в бетонном лотке каскадами струился зеленоватый поток ручья.

Мы сидели на набережной и молча запоминали окружающее пространство. Море шелестело ленивой голубой волной. Небо разметало по своему фиолетовому ложу белые меха облаков. Дерева и кусты источали вечерние томные ароматические аккорды. «И густым первозданным покоем растекалась вокруг тишина».

Утром мы отъезжали. Гико подогнал к воротам бунгало броневик и терпеливо драил бока тряпкой. Наша хозяюшка набивала в наши сумки хурму, мандарины, сушеный инжир, мед в банках, веники травы яраути. Брат сидел за столом с печальным Андреем и бритым Робертом, одетым в белую рубашку, и под посошковую чачу производил на клочке бумаги сложные математические расчеты. Закончив, подозвал меня, согласовал итог, вынул из нашей кассы деньги и протянул Валентине. Наша старушка посмотрела на деньги и наотрез отказалась их брать: «Да вы что! Абхазы вас ограбили, теперь и армяне вас грабят?» Мы вдвоем объясняли, что так положено, ведь она столько на нас работала, что для нас это ерундовая сумма, что им еще жить тут зимой и прочее и прочее. Наконец, уговорили, обняли, поцеловали и вытерли платками старческие слезы. Андрей громко вздохнул: его мужское кавказское достоинство не позволяло плакать и обниматься. Он лишь протянул свою крепкую ручищу и, опустив глаза, тихо произнес: «Простите, если что. Не забывайте нас». Я все же обнял его и шепнул ему на ухо: «Я люблю тебя, старик».

Мы забрались в машину, Роберт сел на штурманское место, и мы тронулись. Старики махали руками и глотали слезы.

На таможне пограничники – сначала абхазские, а потом и российские – бдительно перетряхнули наш багаж, тщательно изучили паспорта и билеты на самолет. Почему-то больше всего недоверия вызвала трава яраути. Пришлось рассказывать про Александра Македонского. Но все же нас пропустили.

И мы сели в первый же адлерский автобус. Из окна я поглядывал на адлерскую толпу. Здесь девушки бесстыдно обнажали свои загорелые телеса, и я подумал, что вряд ли нам удастся выполнить свое обещание, данное старой гречанке в Гаграх.

До самолета оставалось достаточно времени, и мы решили заглянуть в шашлычную. Там Роберт пытался шутить и улыбаться, но получалось как-то неубедительно. Они выпили несколько графинов вина, но остались трезвыми.

Роберт проводил нас до самого зала ожидания аэропорта, поставил в очередь на регистрацию и, пожав руки, поплелся навестить жену и детей, живущих рядом с аэропортом.

Через пару часов морозный российский воздух обжигал наши загорелые физиономии. В автобусе на нас оглядывались.

– Ты чувствуешь, как на меня смотрят! – заметил наблюдательный брат с чувством глубокого удовлетворения.

– А я всегда говорил, что ты самый красивый, умный и талантливый. И что характерно, с высшим образованием!

– Это несомненно! По поводу поездки в Египет сообщу дополнительно.

Через несколько месяцев из Адлера пришло письмо от Валентины. Она сообщала, что в Роберта стреляли и тяжело ранили. Он несколько месяцев пролежал в госпитале. Чуть позже Сергей по телефону сообщил, что его отец Андрей умер от прободной язвы желудка. Тихо и спокойно умер, никого не побеспокоив – как заснул. Я подумал тогда, что не от язвы, а от усталости. Просто он устал жить. В ближайшее воскресенье после получения письма я пошел в церковь и заказал панихиду. После этого на душе стало спокойно. Я понял, что наш печальный добрый старик тихо и мирно отошел в место тихое и мирное. «Я люблю тебя, старик, я тебя не забуду», – прошептал я, выходя из церкви.