Текст книги "«Вокруг света» и другие истории"

Название концерна БАСФ (Бадише-анилин-унд-сода-фабрик) навеяло воспоминание об инженере Гарине, который своим гиперболоидом крушил подобный промышленный гигант. И ещё, разумеется, о том, что во время войны БАСФ поставлял отравляющий газ для немецких душегубок.

Провели по корпусу, где производят какую-то химию. Чистота, порядок, никаких запахов. Вспомнил сернокислотный комплекс Среднеуральского медеплавильного завода в Ревде. Там попахивало.

Показали заводское техническое училище, где готовят смену рабочего класса. Прекрасные условия, общежитие, столовая, аудитории, мастерские. Среди учебных предметов – общественные дисциплины, ознакомление с историей концерна. Ежемесячная газета «БАСФ-информация» ничем не напоминает наши заводские многотиражки, здесь только информация о предприятии, об условиях труда, новинках и пр.

Сохранилось нарядное приглашение:

Дегустация вин

Дана 24 ноября 1976 года

в государственном винном погребе монастыря Эбербах

господином премьер-министром Гессена

для советской делегации.

Далее следуют мудрёные названия десяти вин.

Дегустации предшествовала небольшая экскурсия по монастырю, основанному в XII веке и распущенному в XIX. Особенно впечатлили старинные винные прессы: именно такие или подобные агрегаты якобы натолкнули Иоганна Гутенберга на мысль применить пресс для печати книг. Действительно, очень похоже.

Рейнские вина – от самых сухих до деликатно сладких – развеяли представление о Германии как о стране сплошного пива и шнапса. Многочисленные виноградники на солнечных склонах долины Рейна дополнили картину. А ведь рефлексирующие тургеневские герои, да и сам Иван Сергеич наверняка отдавали должное местным винам. Да как-то данный факт не запомнился из его книг.

Немцы обожают говорить о политике и добиваться чётких формулировок. Ежедневно нам предлагались две-три встречи с активистами и функционерами СМС разных рангов; замкнула вереницу приёмов Хайдемари Вечорек-Цойль, председатель Союза. В моём блокноте остался список из шестнадцати тем, которые мы обсуждали во Франкфурте, Бонне, Дюссельдорфе и Гамбурге. Перечислять их сейчас не имеет смысла. Скажу лишь, что наши собеседники подчёркивали своё желание развивать «восточную политику» социал-демократического правительства, готовность к расширению контактов с нами по разным направлениям. Это были молодые люди того же послевоенного поколения, что и функционеры FDJ, с которыми я общался в прошлом году в Галле. Держались они независимо, соблюдая психологическую дистанцию, разговоров о войне и фашизме не заводили. Грань, за которой открывается путь к панибратскому похлопыванью по плечам и дружескому застолью, никто не переходил, но и ехидные вопросы, по которым у социал-демократов и коммунистов противоположные мнения, не вытаскивали из рукава. Довольно откровенно рассказывали о молодёжных проблемах и бедах, несколько раз вывозили в окраинные районы, знакомили с работой социальных служб и клубов для неблагополучной молодёжи. «Неблагополучные» молча рассматривали нас и неохотно отвечали на вопросы.

В Гамбурге программа была составлена таким образом, что вслед за встречей с местными активистами, устроенной по немецкому обычаю в дешёвой пивной, нас повели ужинать в ресторан, где к высокой литровой кружке пива был подан айсбайн – свиная нога с горой капусты, – а потом, когда наша ублажённая плоть готова была задремать, предложили кое-что возбуждающее. В компании с бойким провожатым, оставив Тамару Шатунову в отеле, мы совершили обход гамбургского квартала Рёпербан, где идёт торговля сексуальными услугами разных видов и разной стоимости. Перед тем как отправиться лицезреть порок, наш гид, похохатывая, предложил «советским товарищам журналистам» развлечься до утра, ежели такое им позволяется. Советские товарищи дипломатично отмолчались.

Чтобы закончить свой отчёт на более подходящей ноте, упомяну очень важное для меня событие – посещение дома-музея Бетховена в Бонне. Музыка Бетховена и судьба композитора волновали меня с юных лет. Я прочитал о нём всё, что нашёл в районной библиотеке, обзавёлся грампластинками, а впервые услышал его увертюры и симфонии в живом исполнении филармонического оркестра только в Свердловске. Мне почему-то казалось очевидным, что любую иностранную делегацию, приехавшую в Бонн, должны непременно вести в дом, где витает тень гения. Поэтому предложенные в программе сплошные политические встречи, вплоть до бундестага, никак не могли меня устроить, и я потребовал визит к Бетховену.

Хозяева согласились, и мы ненадолго заехали в Дом-музей. Здесь произошло то, что впоследствии происходило очень часто: узнавание знакомого по прочитанным книгам. Портреты Бетховена, его родственников, имена друзей и возлюбленных, партитуры сочинений, письма, посмертная маска… В последней комнате хранились свидетельства трагедии глухого композитора, продолжавшего творить: два фортепьяно, длинные слуховые трубки, «разговорные тетради», тонкие деревянные трости, один конец которых он погружал в гудящее чрево рояля, а другой зажимал в зубах, воспринимая таким образом вибрацию звучащих струн…

Что значит «хорошо уйти»

По утверждению одного мыслителя, в иерархической системе каждый служащий по мере повышения в должности достигает своего уровня некомпетентности. Я бы несколько расширил это умозаключение, чтобы отнести его и к себе: «В иерархической системе каждый служащий по мере повышения в должности и роста стажа достигает своего уровня некомпетентности или теряет вкус к работе».

Разговоры о том, кто хорошо ушёл, а кто не очень, велись в аппарате ЦК постоянно. Уйти хорошо означало получить престижную номенклатурную должность с более высокой зарплатой и иными приятными моментами. И правильно выбрать время. Человек, пересидевший в аппарате, рисковал превратиться в лузера, как сейчас бы сказали. Самые предприимчивые сотрудники начинали присматривать для себя местечко уже на второй год работы в ЦК. Удачным карьерным шагом было поступление на учёбу в Дипломатическую академию или в Академию внешней торговли, более низкий ранг имела в обиходном мнении Академия общественных наук при ЦК КПСС. Однако для таких вариантов решающее значение имели должность и послужной список кандидата. Основной поток комсомольских работников пополнял различные партийные и государственные учреждения, подтверждая тем самым жизненную правду записанного в уставе ВЛКСМ положения о том, что комсомол является резервом партии – и не только партии, но и всего управленческого класса. Выдвиженцы из союзных республик, пройдя аппаратную выучку в Москве, обычно возвращались на родину, где занимали высокий пост в местной иерархии.

Человек, много лет проработавший в аппарате, неизбежно утрачивает полученные когда-то профессиональные знания и умения, зато обзаводится специфическими навыками и амбициями, становится аппаратчиком. В девяностые годы, когда ломались профессиональные судьбы, ремесло аппаратчика осталось востребованным, как раньше. Идейные скрепы пали, функции остались. Бывшие сотрудники ЦК стали дружно заполнять этажи органов власти: тот в Думе, тот в администрации президента, тот в правительстве, тот в министерстве. И вот уже первые «Ауди», солидно отливающие чёрным лаком, начали бесшумно подруливать к моему дому в Останкино, и недавние комсомольские функционеры, облачившись в дорогие костюмы, двинулись в новую жизнь…

Не помню случая, чтобы завершивший карьеру в ЦК ВЛКСМ инженер стал бы руководить предприятием, агроном – возглавил совхоз, учитель – школу. Но журналисты, как правило, возвращались в профессию – переходили на работу в СМИ или издательскую сферу.

Первым, поработав в ЦК недолгое время, взлетел в большую журналистику Эдуард Сагалаев. Очень непросто пришлось ему утверждать себя в роли заместителя главного редактора молодёжной редакции Центрального телевидения, выстраивать отношения с прожжёнными профессионалами, утомлёнными славой создателями популярных передач КВН, «А ну ка, девушки!», «Что? Где? Когда?», «От всей души» и других. Сагалаев понял: чтобы его не воспринимали как чиновника, направленного из ЦК ВЛКСМ, надо учиться и самому становиться профессионалом высокого класса. О том, как это происходило, он откровенно пишет в своей мемуарной книге «Когда журналисты были свободными»:

Спрашивал у каждого: «Как вы это делаете?» Сидел в специальном автобусе с ПТС, передвижной телевизионной станцией, когда выезжали на съёмки. Вникал в детали. И с каждым вопросом, с каждым своим заинтересованным взглядом чувствовал, как растёт ко мне уважение. Через год моё прозвище «усатый-полосатый» стало синонимом профессионализма. Правда, называли меня так только за глаза и по-доброму. В глаза звали по-разному: кто-то Эдиком, кто-то Эдуардом Михайловичем, а чаще всего называли СЭМ.

В дальнейшем послужном списке СЭМа – популярнейшие программы «Взгляд» и «16-й этаж», телеканал «Шестой этаж», крупные должности, соответствующие этапам развития отечественного телевидения.

Подобным же образом приходилось другим «выпускникам» сектора печати, осваиваться на новом месте, обретать опыт, вписываться в незнакомый творческий коллектив. Могу сказать без натяжек, что все успешно реализовали себя. Владимир Середин возглавлял издательство «Планета», Александр Судаков – издательство «Просвещение», Николай Машовец работал главным редактором издательства «Молодая гвардия», а потом создал собственное издательство, Василий Фартышев, Нелли Платонова пополнили руководящие кадры молодежных журналов, Тимофей Кузнецов – заместитель главного редактора «Российской газеты». В ТАСС были приглашены Анатолий Кузнецов и Алексей Филатов. Ирина Червакова стала писателем. Не собираюсь перечислять все сферы и должности, где проявили себя мои коллеги, называю лишь некоторые. Всем приходилось не раз менять работу, и не всегда по своей воле. Во время редких встреч мы вспоминаем добрым словом молодые годы в ЦК комсомола.

На работе сектора ощутимо сказался уход Льва Паршина. На его место назначили странноватого и не очень профессионального выдвиженца из Киева. Паршин некоторое время работал помощником первого секретаря ЦК ВЛКСМ. Но литературное творчество не оставил. В 1981 году, когда я уже наслаждался прелестями журнальной свободы, он подарил мне переведённую им с английского языка книгу Роджера Грина «Приключения Короля Артура и рыцарей Круглого Стола» с надписью, напоминавшей о наших «рыцарских временах». Открыв дома книгу, я представил, как он, едва остыв от аппаратной суеты и редактирования очередного текста для своего патрона, погружался в мир древних преданий, и на бумагу ложились эпические строки: «Однажды король Артур праздновал Рождество в Камелоте, и все храбрейшие рыцари и все прекраснейшие леди его двора были с ним».

Впоследствии Лев Александрович окончил Дипломатическую академию, стал дипломатом в ранге Чрезвычайного и полномочного посланника 2 класса. Служил в советском посольстве в Лондоне, послом России в Нигерии.

Мой аппаратный марафон продолжался целых семь лет; из них четыре с половиной года в секторе печати. Были интересные знакомства и встречи в столице и провинции, узнал людей добрых и недобрых, искренних и лицемерных, талантливых и бездарных, получил представление о неписаном этикете, господствующем на разных этажах аппарата и в переходах между ними. Были и неприятности, но о них не хочется вспоминать. В сухом остатке тех лет, – обретение друзей, познание незнакомых сторон жизни, приращение душевного опыта, того самого, что сын ошибок трудных…

Надеясь вернуться в журналистику, я избежал искушения номенклатурой и без колебаний отказался от предложения перейти на работу в Московский горком партии заведующим сектором печати.

Когда в отделе и секторе стали появляться честолюбивые дублёры, по возрасту моложе меня, стало как-то не по себе. Иной, чем прежде, стиль отношений казался иногда не просто чуждым, но неприемлемым. И тут явилась судьба – на сей раз в облике мужчины с обширной лысиной на крупной голове и вздёрнутым носом-картошкой. То был поэт Владимир Фирсов, недавно назначенный главным редактором нового журнала под названием «Дружба» – совместного издания ВЛКСМ и ДКСМ – Димитровского коммунистического союза молодёжи Болгарии. Я был шапочно знаком с ним по Всесоюзному совещанию молодых писателей, поскольку он руководил одним из поэтических семинаров. Расположившись на стуле и прокашлявшись, Фирсов хрипловатым голосом курильщика предложил тему: «Ну что, пойдёшь ко мне замом?» Таким образом, мы перешли на «ты» ещё до того, как я переехал в заставленную громоздкими столами длинную комнату на пятом этаже издательства «Молодая гвардия», где разгорался очаг советско-болгарской дружбы.

БОЛГАРСКИЙ НЕОСТЫВШИЙ СЛЕД

В 50-е годы в СССР и Китае издавался на русском и китайском языках журнал «Дружба» – парадный еженедельник, воспевавший отношения двух народов в духе песни «Москва – Пекин»: «Русский с китайцем – братья навек». В 1960 году, когда серьёзные разногласия между нашими компартиями и странами перешли в стадию открытой перепалки и разрыва былых связей, журнал закрылся. Однако недаром говорится, что свято место пусто не бывает.

Год рождения нового журнала «Дружба» – 1977-й. Тогда в СССР все точно знали, с какой страной у нас подлинная «вечная дружба». Самые близкие нам люди – болгары. У нас общие славянские корни, мы пишем кириллицей, порой забывая, что она пришла на Русь от болгар, мы помогли им добиться национальной независимости в 1877—1878 годы, а после Второй мировой войны – построить социалистическое государство с современной экономикой и социально-культурной сферой, из года в год растёт между нами товарообмен, развивается многостороннее сотрудничество и происходит сближение во всех областях. Поговаривали, что Тодор Живков обращался к Брежневу с предложением начать сближение Болгарии с Советским Союзом, чтобы постепенно перейти к конфедеративным отношениям, но тот не поддержал столь радикальную идею, которую Запад неизбежно трактовал бы как синоним поглощения.

Мы посмеивались над пространными речами болгарского лидера Тодора Живкова, неистощимого на всё новые и новые выражения братской любви болгар к советскому народу и лично к Леониду Ильичу Брежневу. Но это списывалось на внешний ритуал, на то, что «так надо», а под словесной пеной действительно текла чистая река взаимных симпатий и дружеских чувств, питаемых друг к другу болгарами и русскими. Я пишу «русскими», потому что болгары называли так всех, кто жил в СССР. Не по незнанию, а по старой привычке, чувствуя в этом объёмном понятии больше теплоты, чем в слове «советский».

«Дружба», Шипка и Достоевский

Прародитель советско-болгарского журнала «Дружба», альманах с таким же названием, выпускало издательство «Молодая гвардия» под редакцией Владимира Фирсова. Альманах печатал произведения советских и болгарских поэтов и прозаиков, статьи и очерки на темы литературы и искусства. Однако его опыт не представлял большой ценности для нового журнала, разве что авторы и переводчики могли пригодиться. Журнал – иной тип издания: его тематическая палитра значительно разнообразнее и актуальнее, содержание выстраивается согласно постоянным рубрикам, а выход в свет подчинён установленной периодичности – шесть номеров в год. Половину объёма «Дружбы» должны были составлять материалы болгарских авторов, которые требовалось быстро и качественно переводить на литературный русский язык; особенно много возни обещали стихи. Такая же обязанность в отношении советских материалов лежала на болгарской редакции.

В Болгарии мне не приходилось бывать. Мои знания об этой стране были весьма общими и неглубокими. Широко известные высказывания «Курица – не птица, Болгария – не заграница» и «Шестнадцатая республика» не годились для выстраивания концепции журнала «Дружба», название которого одинаково звучало по-русски и по-болгарски. Незнакомую тематику предстояло осваивать практически с нуля, снова положившись на лихой наполеоновский завет: ввязаться в бой, а потом посмотреть.

Советская редакция начала работать в июне, а первый номер выпустили в октябре, приурочив его к 60-летию Октябрьской революции. В присланных приветствиях Л. И. Брежнев и Т. Живков дежурно пожелали журналу внести достойный вклад в дальнейшее сотрудничество и сближение наших народов.

Для согласования первого номера мы летали в Софию с Юрием Семёновым, главным художником журнала. Редакция «Дружбы» располагалась в узком, похожем на пенал здании по улице Цар Калоян, 10, в центре Софии. Одна из двух редакционных комнат предназначалась для начальства – заместителя главного редактора Бориса Вулжева и ответственного секретаря Йордана Янкова. Главному редактору, поэту Лучезару Еленкову, секретарю Союза болгарских писателей, собственный кабинет в редакции не требовался. На дверях другой комнаты висела табличка «Редакторы». Было их около десяти – журналисты, поэты, прозаики, переводчики и даже один литературный критик; все они хорошо владели русским языком. Один-два раза в неделю редакторы собирались на планёрки. К середине дня редакционные комнаты пустели: все разбегались пить кофе в Союз писателей, Союз журналистов или в ближайшую сладкарницу. Такой распорядок был необычен для нас, привыкших работать ежедневно по восемь часов.

Возможно, кто-то из редакторов опасался, что посланцы Москвы станут диктовать, кого и что надлежит печатать в журнале, но мы с Юрием держали себя подчёркнуто на равных с коллегами. Совместные рабочие заседания прошли по-деловому.

Закончив планирование первого номера и обменявшись материалами, мы под предводительством Бориса Вулжева отправились в небольшое путешествие. Маршрут был выбран с учётом господствовавшей в стране предъюбилейной атмосферы. Близилось столетие Освобождения – в 1878 году окончилась последняя русско-турецкая война, изменившая судьбу болгарского народа.

События вековой давности всколыхнули историческую память. Высоко чтимые в Болгарии русские генералы – Скобелев, Столетов, Драгомиров, Гурко, Тотлебен, офицеры и солдаты, величавшиеся братьями-освободителями, заняли в Болгарии и у нас достойное место в научных и художественных изданиях, статьях, рассказах и стихах. В них подчёркивалось боевое братство русских воинов и болгарских ополченцев, успехи нашей армии, достигшей врат Стамбула – древнего Константинополя. Меньше говорилось о роли Российской империи в восстановлении утраченной болгарами в 1396 году государственности. А ведь даже первая болгарская конституция, принятая в 1889 году в старинном граде Тырнове и действовавшая до 1947 года, была разработана русскими юристами и написана на русском языке. Она считалась самым либеральным законодательством тогдашних конституционных монархий Европы.

Россия не намеревалась объявлять занятую территорию своей губернией, заморским владением или протекторатом, что вообще-то не противоречило бы обычаям того времени. Предварительное мирное соглашение с Османской империей, заключённое в местечке Сан-Стефано, ныне находящемся в пределах Стамбула, предусматривало создание Болгарского княжества в границах, указанных в 1870 году в фермане султана о границах Болгарской экзархии. Княжеству должны были отойти земли с преимущественно славянским населением от Дуная до Эгейского моря и от Чёрного моря до Охридского озера. Однако перспектива появления на Балканах крупного славянского государства, дружественного России, не всем пришлась по вкусу в Европе. Давление на Россию оказалось весомее наших побед. Россия тогда ещё сосредотачивалась после поражения в Крымской войне и потери Черноморского флота. Куцое Болгарское княжество осталось вассалом Турции, и впоследствии ему пришлось много лет утверждаться как независимое государство и собирать земли. Но споры о том, кем являются македонцы – этнографической группой болгарского этноса или отдельным этносом, продолжаются по сей день и сопровождаются межгосударственными трениями между Болгарией и Северной Македонией.

Наш небольшой экипаж проехал на «Волге» вдоль хребта Стара-Планина, останавливаясь в исторических городах Сопоте, Карлово, Калофере, Стара-Загоре. Конечным пунктом поездки стало село Шипка,1010
  23 августа 1977 г. селу Шипка был присвоен статус города.


[Закрыть] название которого оказалось одним из первых слов болгарского языка, усвоенных мной. Шипка означает всего-навсего шиповник, но героическая оборона перевала на горе Шипка русскими воинами и болгарскими ополченцами осенью и зимой 1877 года придала этому простому слову значение одного из главных символов той войны. В селе был воздвигнут храм-памятник, внутри него установлены мраморные плиты с названиями воинских частей и именами павших. Многочисленные памятники и мемориальные знаки на горных вершинах напоминают о подвиге осаждённого гарнизона, удержавшего от яростного натиска противника Шипченски проход, как говорят болгары, необходимый русским войскам для развёртывания наступления на юг, к турецкой столице.

Если существует гений места – оберегающий дух-покровитель Шипки, то надо его возблагодарить за долгое служение. Но за последние тридцать лет то ли его благородная сила иссякла, то ли он оказался во власти злых духов. В 2018 году, когда отмечалось 140-летие освобождения Болгарии от османского владычества, невозможно было без отвращения читать речи болгарских официальных лиц, в том числе премьер-министра и председателя парламента, и лживые комментарии журналистов. Исторические факты старательно маскировалась в них отвлечёнными фразами о вековых чаяниях, свободе, героизме и т.д., дабы избежать упоминания России. Апофеозом политического лицемерия прозвучало поздравление болгарского представителя в Еврокомиссии, адресованное соотечественникам в связи с национальным праздником. В 11 строчках текста на английском (!) языке не называлась ни Россия, ни русско-турецкая война, ни то, от кого и от чего освободилась Болгария. Наглядный пример того, как легко история становится бесправной рабыней политической конъюнктуры.

Достоевский ещё в 1877 году вопрошал в «Дневнике писателя», признают ли славяне всенародную русскую войну великим подвигом во имя их освобождения, и с горечью предрекал:

Да ни за что на свете не признают!.. Мало того, даже о турках станут говорить с большим уважением, чем об России. Может быть, целое столетие, или ещё более, они будут беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами, будут клеветать на Россию, сплетничать на неё и интриговать против неё. О, я не говорю про отдельные лица: будут такие, которые поймут, что значила, значит и будет значить Россия для них всегда. Они поймут всё величие и всю святость дела России и великой идеи, знамя которой поставит она в человечестве. Но люди эти, особенно вначале, явятся в таком жалком меньшинстве, что будут подвергаться насмешкам, ненависти и даже политическому гонению.

Прав оказался Фёдор Михайлович, ах как прав! Нарисованная провидцем картина как будто скопирована с сегодняшнего дня. Но ведь мы помним и другие времена, когда господствовали другие взгляды и чувства. Да и до сего дня не перевелись в Болгарии русофилы и просто разумные, совестливые люди, адекватно оценивающее прошлое. Вот и в 2018 году газета Болгарской социалистической партии «Дума» («Слово») напомнила читателям, что за болгарское национальное освобождение отдали свои жизни 109 498 русских солдат, офицеров, врачей, медицинских сестёр и санитаров. Третьего марта, несмотря на холод и полицейскую блокаду автомобильного транспорта из-за гололёда, тысячи людей с флагами Болгарии и России добрались до Шипки. Преодолев 894 обледенелые ступени каменной лестницы, они поднялись к перевалу, увенчанному Памятником свободы. Там, на торжественном митинге, из уст болгарского президента и патриархов болгарской и русской церквей редким откровением прозвучали слова о том, что потомки доблестных русских и болгарских воинов не имеют права развеять по ветру общее историческое достояние.

У Памятника свободы на Шипке с Лучезаром Еленковым и Борисом Вулжевым. Фото Ю. Семёнова