Текст книги "Вдохновенные искатели"

О том, как трудно порой быть женой вдохновенного искателя

– Посмотрите, Александра Петровна, – сказал Латышев жене, к которой обращался обычно на «вы», – в какое чудесное место я вас привез. На двадцать пять километров кругом ни души, крыша из хвороста, стены из лёсса, в щелях – простор для скорпионов и змей. Ваших ловушек никто здесь не тронет, все будет на месте, в порядке.

Местность, куда Латышев привез свою жену, отмечена на карте крошечной точкой в тех широтах, где солнце и пески царят безраздельно, реки пересыхают, а долины мертвеют и глохнут. Кругом тянутся сопки, изрытые норами крысы-песчанки; они начинаются тут же, рядом с жильем, и уходят в глубь Каракумов. Земля покрыта эфемерами – живыми и мертвыми растениями, чей жизненный круг длится несколько недель: верблюжьей колючкой, капорцами и солянкой. В знойный полдень тут налетает горячий ураган, он несет тучи пыли и беснуется часами подряд.

Землянка, в которой поселились супруги и разместилась лаборатория, представляла собой нишу в лёссовой сопке. Ничего напоминающего человеческое жилье. Потрескавшиеся стены источены норами крыс и мышей, земляной пол покрыт их объедками и толстым слоем помета птиц и зверей. Единственное отверстие рядом с дверью служило окном. Служебные постройки состояли из конюшни, заваленной навозом и мусором, небольшого сарайчика и разрушенного подобия курятника. Здесь Латышев три года назад провел три летних месяца в тщательных поисках места выплода москитов, о чем он поведал врачам на конференции в Ташкенте. Теперь исследователь снова вернулся сюда.

– Меня привлекло это место, – объяснил он жене, – своей природной и бытовой обстановкой – обилием москитов и поголовной пендинкой. Мои помощники, к сожалению, этого не понимали.

Мудрено было сотрудникам его понять. Он завез их сюда, в далекую Туркмению, забрался в гибельную глушь у самой границы и в продолжение трех месяцев томил их и себя испытаниями. В поисках личинок москитов он пересмотрел под лупой и микроскопом тонны навоза и мусора. По его милости они напрасно препарировали пятьсот москитов вида «хинензис», хотя каждому известно, что переносчиком пендинской язвы служит вид «папатачи». Шеф их, конечно, нашел этому объяснение.

– В Армении, – заявил он, – открыли очаг лейшманиоза, существующий тысячу лет. Переносчиком болезни оказались москиты видов «кавказский» и «майор». Почему наши «хинензис» не могут быть также под подозрением?

Охота за источником болезни была не из легких. Свыше тысячи животных, домашних и диких, теплокровных и прочих, были убиты, десятки тысяч проб крови изучены, но безрезультатно. Ни в москитах, ни в животных возбудителя болезни не оказалось. Тогда Латышев затеял другое: он сделал кашу из пятисот москитов и стал вводить ее под кожу себе и сотрудникам. Не добившись результатов и не вызвав болезни у себя и у них, упрямый искатель продолжал свои опыты, пока не навлек на свою голову беды.

Обследуя песчанок, он часто встречал у них в крови спирохет. К пендинской язве они не имели отношения, но каким образом попадает в грызуна паразит? Не служит ли песчанка резервуаром какой-нибудь болезни? Ответить на это мог только эксперимент. Лабораторных животных, чтобы проделать на них опыт, не было, и исследователь решил привить загадочную спирохету себе. Опасаясь, что прививка не даст результатов, он стал искусственно ослаблять свой организм и тотчас после заражения в палящую жару пешком проделал двадцать шесть километров. Спустя неделю он с той же целью в течение нескольких часов перетаскивал с места на место тяжелые ящики с кладью.

Девять приступов возвратного тифа открыли Латышеву свойства неизвестной спирохеты и неожиданно указали ему на источник клещевого возвратного тифа. Этим экспериментом труд Павловского и Москвина был существенно дополнен.

У сотрудников экспедиции было много оснований чувствовать себя с Латышевым не очень хорошо. Даже в пору болезни он оставался суровым и непонятным для них.

– Я прошу не ухаживать за мной, – заявил он сотрудникам. – Оставьте меня одного.

Так пролежал он до выздоровления, молчаливый и строгий.

Миновали три года.

Прежде чем снова приехать сюда, исследователь решил подобрать себе помощника. Его выбор не всегда был удачен; теперь, казалось, он с Александрой Петровной сработается, она сумеет со временем стать его правой рукой.

– Я рассказывал уже вам, – признавался он ей, – как трудно мне ладить с сотрудниками. Им мерещатся экспедиции к морским берегам, счастливые дни в купанье, прогулках и флирте, а я их сюда привожу. Отбудет помощник свой срок, и калачом его ко мне не заманишь. Другого обучишь, намаешься с ним – опять то же самое повторится.

– Я охотно поехала бы, но я боюсь комаров и москитов, вы, – говорила она ему также на «вы», – видели, как они меня изводят. Притом ведь я могу заболеть там пендинкой.

– Можете, конечно, но с непривычки все кажется ужасным и страшным. Во мне сидят пять штаммов малярии – кушкинский, кавказский, кулябский, персидский и закавказский – и три штамма возвратного тифа. К этому привыкают, и очень легко. Что касается пендинки, мы привьем вам ее здесь еще, до отъезда. Поступим так, как багдадские жители: они прививают своим детям куда-нибудь гной из язвы больного и этим предупреждают уродство лица.

Пример обитателей Багдада не вдохновил ее на подвиг, она почуяла угрозу и поспешила отодвинуть ее.

– Не будем торопиться, не надо. Может быть, обойдется…

– Вас смущает, я вижу, – счел он себя обязанным ей разъяснить, – грубость метода. Скажете, что точно так же тысячи лет назад прививали себе оспу индусы и китайцы, черкесы и грузины. Они расцарапывали себе кожу и накладывали на ранку тряпочку, смоченную гноем больного… Опасное предприятие, не спорю; у них не было вакцины против оспы, как нет ее у меня против лейшманиоза. Я могу вас заразить, возложив всю ответственность на ваш организм.

* * *

Было решено, что Александра Петровна поедет с мужем для пробы на одно лето.

Некоторое время спустя Латышев положил на стол стопку книг и сказал:

– Готовьтесь стать паразитологом. Не вздумайте полагаться на других.

Это значило, что Александру Петровну никто обучать не станет, ей придется самой пройти курс.

– Не будьте слишком требовательны, – полушутя, полусерьезно просила его жена, – помните, что я врач и биологией давно не занималась.

Научный предмет, который Александре Петровне предстояло изучить, имел небольшую историю.

В 1885 году отряд русской армии, наступавший в долине Мургаба, вблизи города Пенде, был поражен неизвестной болезнью. Тела солдат покрывались множеством язв, которые причиняли больному острую боль. Болезнь возникала в пустыне, где не только людей, способных передать солдатам заразу, но никакой жизни вообще летом нет.

В долину Мургаба прибыл немец-ученый: он проделал ряд опытов, заражал лошадей, баранов и кур, исследовал воду – и пришел к заключению, что болезнетворное начало кроется в воздухе. Доказательством служило то обстоятельство, что части тела, обычно прикрытые одеждой, не поражались вообще. Страдали главным образом открытые места. Правда, в некоторых случаях наблюдались раны и на щиколотках ног, закрытых голенищем, но это только подтверждало идею открытия: кто не знает, что процесс передвижения вызывает засасывание воздуха в сапог. Средством лечения ученый предлагал прижигания. «Каленое железо, – советовал он, – необходимо применять энергически. При боязливом применении его язвы только раздражаются и оттягивается момент заживления».

Шесть лет спустя ординатор Ташкентского военного госпиталя Боровский открыл возбудителя язвы, поразившей солдат у города Пенде и поэтому названной пендинской, а военный врач Шульгин, подтвердив это открытие на клиническом материале, написал в газете «Русский врач»: «Я склонен считать, путь внедрения заразного начала в тело тот же, который признан для болотной лихорадки, т. е. возбудитель имеет промежуточного хозяина – комара или другое какое из ночных кусающих насекомых…»

Американский ученый Райт, столкнувшись позже с этой болезнью, назвал ее именем полковника санитарной службы Лейшмана – лейшманиозом, а возбудителя ее лейшманией.

Последующими работами ученых был найден и переносчик возбудителя – москит вида папатачи. В его желудке микроорганизм проделывает цикл развития, перемещается в глотку и неведомым путем поражает людей. Как попадает паразит в организм москита и переходит от него к человеку, установить не удалось. Все попытки убедиться, что заражение производится укусом, ни к чему не привели. Осталось также неизвестным, куда девается возбудитель, сидящий в моските, когда насекомое к зиме погибает. Сохраняется ли инфекция в теплокровном животном на время исчезновения переносчика или москит передает микроб потомству, оставляя после себя зараженные яйца, и новое поколение является на свет способным заразить человека?

Такова история научного предмета, которым занялась жена и помощница Латышева. Вскоре после приезда в Каракумы, едва кончились хлопоты по оборудованию лаборатории, исследователь торжественно заявил:

– Теперь мы займемся нашим жилищем. Приведем его в порядок, почистим, уберем.

Она знала его склонность к порядку, любовь к чистоте и осторожно спросила:

– Вы имеете в виду угол, где мы будем жить?

Женщина оглядела пещеру, которая отныне становилась ее домом, и не очень уверенно добавила:

– Не знаю, что там делать. Стены и пол осыпаются, щелей очень много, их не замажешь.

– Не об этом идет речь. Мы приехали искать места выплода москитов, и ничто не должно затемнять истинной картины природы. Вы видите эти горы мусора и навоза вокруг служебных построек? По всем данным науки, они – наилучшая почва для размножения переносчика пендинской язвы. Три года назад мы изрядно здесь потрудились и ничего не нашли. Тем не менее нечистоты придется убрать.

– Вы действительно считаете это необходимым? – не без тревоги, взирая на горы навоза, спросила жена.

– Это не все. Мы обработаем ядами и как следует очистим конюшни, курятник, малую и большую пещеры.

– Пещеры? – ужаснулась жена. – Одна находится в полутораста метрах от нас, а другая в двух километрах. Право, они нисколько не мешают нам…

Сообщив своей помощнице предстоящий план работы, он тут же принялся его выполнять. Сильными руками, привычными к труду, он разбрасывал навоз и подставлял его под лучи всесжигающего солнца. Там, где слежавшиеся массы не поддавались лопате, он заливал их керосином и поджигал. Десять кубометров спрессованных нечистот были вывезены на тачках из старой конюшни, тонны мусора и помета – из курятника и других мест.

– Как не надоест вам дни и ночи трудиться, как чернорабочий! – сказала ему однажды жена. – Трое суток вы чистили сарайчик, девять – конюшню, сутки – курятник. Теперь на очереди наш дом и лаборатория…

Она не ошиблась – он горячо принялся за обработку землянки: удалил с пола верхний слой земли, поскоблил стены, обжег их паяльной лампой снаружи и изнутри, замазал трещины и щели и обработал ядом подозрительные места.

После очистки в помещении развесили листы, называемые в общежитии «липучками». Они должны были удостоверить, что в прежних очагах нет ни единого москита. Предположение это, увы, не оправдалось, число москитов не убывало, а С каждым днем росло. Они облепляли листы, точно их пригоняло ветром пустыни. Где-то близко шел выплод, но кто знает – где? Кругом – Каракумы, безлюдная степь, на много километров ни одного жилого селения. Москиты не могли прилетать издалека: эти жалкие создания, длиной в три миллиметра, с несуразно огромными задними ногами, не способны пролететь и километр.

Исследователь снова и снова обходил свои владения и убеждался, что стоит перед тупиком.

Впрочем, Латышева это не очень испугало, он любил головоломки и тупики и находил удовольствие в их разрешении. Они представлялись ему как беспорядок в системе идей. Тупик означал «логический вывих», приведший к смешению следствий и причин. Приверженец здравого смысла и строгого порядка, он любил в лабиринте ошибок искать логическую нить. В университете он охотно занимался систематикой – наукой, создающей порядок из хаоса, – распределяя животные и растительные организмы по семьям и видам на основании их типичного родства. Не будучи склонным к математическим наукам, особенно к геометрии, которая, по его мнению, «простое делает сложным – из очевидного равенства углов и треугольников создает бесполезный теоретический спор», – он, однако, увлекся тригонометрией. И сейчас, в пятьдесят с лишним лет, когда встают порой трудности или сердце устанет от треволнений, он отдыхает, решая тригонометрические задачи…

– Вам придется внимательно выслушать меня, – сказал исследователь жене, – я, кажется, допустил ошибку.

Он много передумал, теперь ему надо выразить свои мысли вслух. В разговоре ему легче обнаружить ошибку.

– Мы как будто все учли, – начал он, – и все-таки ошиблись в расчете. Начнем по порядку, сначала… Нам было известно, что москит папатачи переносит пендинскую язву, однако не всюду, где встречается этот москит, наблюдаются заболевания. Все, видимо, зависит от близости очага заразы в природе. Чтоб не ошибиться в выборе места, мы прибыли в район, где население болеет поголовно. Знали мы также, что в городах болезнь носит неопределенную форму. Чем примитивней бытовая и природная обстановка, тем интенсивней эпидемия и ярче течение болезни. И это было нами учтено – мы находимся, как видите, в пустыне. Что мы знали о резервуаре болезни? Абсолютно ничего. Подозревали лошадей, ослов и верблюдов, собак, летучих мышей, ящериц, грызунов и молочайные растения, в соке которых встречались трипанозомы. Подозревали, наконец, и больного человека. Не происходит ли здесь то же самое, что и при малярии: насекомое заражается, кусая больного, и становится опасным для других? Но почему же в таком случае в городах, куда многие приезжают лечиться и где москитов немало, заболеваемость крайне низка? Как прикажете к этому относиться и с чего начинать?

Вопрос относился к нему самому и не претендовал на ответ.

– Нам остается обследовать норы песчанок, – неожиданно закончил он, – последнее убежище жизни в пустыне… Как вы думаете, стоит начинать?

– Надо ли сомневаться? Конечно, стоит.

– А подумали вы о том, что нор здесь больше пяти тысяч на каждом квадратном километре?

– Конечно, учла, – не смутилась помощница, уверенная, что она первая об этом подумала. – Общими усилиями справимся.

– А не будет ли наш труд напрасным?

Она была врачом и могла лишь ответить примером из своей профессии:

– Диагноз болезни можно во всякое время изменить; сможем, я думаю, и наши планы перестроить.

Лаборатория в норе песчанки

Латышев прекрасно понимал, что его ждет, если он наконец не решит проблемы. Вновь вернуться к ней будет трудно, и задачу придется решать другим.

Как заглянуть в это множество нор, рассеянных в огромной пустыне? Как установить: случайно ли залетают москиты туда или там постоянно гнездятся? Можно разрыть сотню нор, обследовать лабиринт трехэтажного жилища песчанки, пошарить в кладовых, где запасливая песчанка хранит свой корм, не оставить без внимания все входы и выходы, но как доказать, что найденные в них москиты не случайные гости, а обитатели норы?

То, что Латышев придумал, было удивительно просто, но и мучительно хлопотно. Он заложит все выходы из нор, закупорит их камнями и железом, а в отверстие входа вставит ламповые стекла с заделанным снаружи отверстием, наполненные липучками изнутри. Прилет москитов, рассчитал он, остановится, а прежние обитатели погибнут при вылете в ламповом стекле. Если приток их в ловушку все же будет продолжаться, станет ясно, что насекомые размножаются там.

Песчанки воспротивились жестокому плану замуровать их и ответили энергичным протестом. Норы, заделанные ценой огромных усилий, оказались разрушенными напором противника изнутри. Рядом валялись вывернутые камни, консервные банки, рухлядь и лом. Борьба со зверьками была не из легких, и все же человек победил: лишенные выхода, зверьки старались выбить пробку из норы, но, верные своей природе, нового выхода не прорывали.

Эту трудную борьбу с природой пустыни и упорствующими зверьками Латышев вел решительно и стойко. Спокойно и строго текла его жизнь. Рано утром, чуть свет, он был уже на ногах, ставил чайник на керосинку и, тщательно выбритый, с ружьем и сумкой за плечом, уходил. В белой рубахе, опоясанной ремнем, в брезентовых сапогах и светлой панаме, он бродил по безлюдной степи, присаживался покурить и не спеша двигался дальше. Глядя на него, спокойно шагающего по песчаным просторам и взирающего через бинокль на окрестность, трудно было поверить, что он решает сейчас важную задачу науки.

В долине его ждет большая работа. В пещере надо снять развешанные накануне липучки. Дома эти листы расскажут ему, какие виды насекомых сюда залетели, нет ли среди них папатачи. У нор песчанок придется пустить в ход лопату – замурованный пленник начал, кажется, подрывать себе ход. В другом месте надо расковырять нору – она, кажется, пустует, обитатель покинул ее. Исследователь бродит по склонам холмов, вытягивает из стекол липучки и заменяет их другими. Между делом он раскапывает гнездо сизоворонки. Десятая липучка в ее гнезде-норе все еще черна от москитов. Неужели они здесь размножаются? Несколько взмахов лопатой – и картина ясна: осы вкривь и вкось источили гнездо, в отверстия снаружи влетали москиты и, выбираясь на свет, угождали в стекло…

По ту сторону сопки поставлены силки для зверьков; время проведать, не послала ли судьба ему удачи. Близко слышится писк и возня – молодой суслик бьется в капкане. Глупый зверек пал жертвой своего любопытства. Его в ловушку заманил лист 'белой бумаги, привешенный охотником. Железный ободок поранил суслику лапку, но это не помешает ему послужить делу науки…

Исследователь давно уже заинтересовался способностью суслика внезапно исчезать, как бы проваливаться сквозь землю. Едва он прыгнул в нору, его уже не откопаешь. Сколько раз Латышев и помощники лопатами пытались угнаться за ним и никогда не догоняли…

– Вот мы и свиделись, – поглаживая суслика, приговаривает удачливый охотник. – Кстати, покажешь свое мастерство. Не обессудь, дорогой, придется надеть тебе цепочку. Не то чтобы кандалы, но штуку надежную…

С сусликом он беседует, как с человеком, гладит взъерошенную шерсть, ласкает и шепчет ему:

– Давай показывай, а мы поглядим.

Цепочка ослаблена, и суслик бросается в нору. Латышев работает лопатой жарко, но безуспешно: беглеца нет. Тот в десять минут углубился на метр и забил плотной пробкой свой ход.

Пленник с цепочкой водворен в мешок, усталый охотник отдыхает. Кругом тишина, ничто не мешает ему сосредоточиться. Наедине с природой его мысли и чувства сливаются, нет мучительных сомнений и разноголосицы. С палящего неба льется жар, раскаленная почва жжет ноги, а он курит, улыбается вновь мелькнувшей идее…

Дома он будет долго находиться под впечатлением увиденного; сядет с книжкой за стол, потом за микроскоп, молчаливый и сосредоточенный.

Липучки подтвердили, что в жилищах песчанки идет размножение москитов. Из замурованных нор через оставленный выход продолжали вылетать насекомые. Исследователь углубился в подземное жилище, чтобы искать там личинки и яйца. Ему повезло: в семидесяти сантиметрах от поверхности он нашел в кладовой зверька гниющие остатки' злаков и трав. «Это самая подходящая среда для личинок, – сказал себе Латышев, – тут надо хорошенько порыться…» Он накрыл свою находку стеклянным колпаком и терпеливо стал ждать результатов. Прошло несколько дней, и из полусгнившего корма показались москиты. Не могло быть сомнения: они рождались в норе и в стадии личинок питались отбросами песчанки. Это именно так. Сколько раз он ни ставил чашки с навозом, собранным в конюшне, в них не оказывалось личинок. Их не было там потому, что москиты размножаются возле песчанки.

Что же привлекает их в нору зверька: возможность ли укрыться от солнца, благоприятная ли среда для развития потомства или другие причины?

Латышев был ненасытным искателем, удачное решение всегда приводило его к новой задаче.

В результате упорного и тяжелого труда ответ был выужен из норы такими точными инструментами, как мотыга и лопата. Около семидесяти обиталищ разрыл неутомимый исследователь, изучил их строение, виды сообитателей, число которых доходит до ста, и на глубине двух метров укрыл свои самопишущие аппараты. В течение недели термографы и гигрографы аккуратно регистрировали температуру и влажность подземного жилья. Они подтвердили, что в полутора метрах от поверхности земли господствует ровный климат влажных субтропиков. Утопает ли пустыня в дождях, свирепствуют ли метели и морозы – в убежище песчанки царят влажность и тепло Зеленого мыса Кавказа. В этом естественном термостате есть все необходимое для жизни москитов: нора служит им укрытием, запасы зверька – средой для личинок, а сам зверек, по-видимому, объектом для кровососания. Вот почему в норах, оставленных песчанкой, нет и москитов. Их главным образом привлекает возможность питаться кровью этого зверька.

Успех взволновал Латышева, он повеселел и стал разговорчивым.

– Почему вы сегодня так молчаливы? – заметил он грустное настроение жены. – Вы нездоровы?

Александра Петровна мучительно страдала от комаров и москитов, ее распухшие руки и искусанное лицо убедительно говорили об этом.

– Нет, здорова, насекомые только досаждают.

Занятый своими делами, Латышев не видел, как жене тяжело.

– Зато вы тут избавлены от клопов, – пытался он утешить ее. – Кстати, знаете ли вы, что клоп наш родом из Индии? В одиннадцатом веке его впервые увидели в Страсбурге, а затем в Лондоне. Его занесли туда изгнанные из Франции гугеноты.

– Как хотите, – жаловалась помощница, – ваши папатачи не дают мне жить. Я просто боюсь их…

– Вот еще что, – не дослушав Александру Петровну, продолжал он шутить. – Нехорошо называть вещи, ке понимая их смысла. Известно ли вам, что означает «папатачи»? Не знаете, конечно. Так и быть, расскажу. Это значит: «Я втихомолку кусаю», вернее – «нечувствительно» или даже «незаметно». Что же касается страха, то советую вам лучше тренировать свои нервы. Знаете ли вы, как я воспитывал в себе бесстрашие? Восьми лет я уходил с одеялом под мышкой в лес ночевать. Проводил ночи в таких страшных для ребенка местах, как баня или овин. От страха кровь в жилах стынет, зуб на зуб не попадает, а я все же сижу до петухов и с места не трогаюсь.

Посмешив свою подругу, он опять умолкал, чтобы целыми днями не проронить ни слова. Кто знает, когда еще придется им посмеяться…

Латышев стоял перед новой загадкой, не менее трудной, чем остальные. Он в последнее время выловил из нор много тысяч москитов, препарировал их и у значительной части нашел возбудителя пендинки, даже у тех насекомых, которые впервые вылетали на свет. Москиты, видимо, заражались в норах – но как и от кого? Там, кроме песчанки, ютились гекконы, черепахи и жабы, птицы чекан, еж и удав…

Исследователь снова стоял перед кругом животных – возможных носителей болезни. Некоторые из них давно находились под подозрением. Может быть, с них и начинать? Или еще раз проверить песчанку? Вместе с Александрой Петровной он, правда, много их вскрыл, бился над ними и ничего не нашел, но с тех пор прошло несколько лет. Не лучше ли для верности лишний раз убедиться?

Как всегда, когда перед ним возникали сложные задачи, Латышев и теперь стал уединяться. Природа – его лучший советчик, с ней легче всякую трудность понять и любой узел распутать. Не всегда она милостива к нему, иной раз не уступит, будет долго скрывать свою тайну, но именно такой она нравится ему. Добытая истина тем дороже, чем трудней была охота, настойчивей погоня и чем полнее выявлен враг. Подлинный охотник, Латышев с одинаковым усердием выслеживал зверя и спирохету, рыскал в лесу по звериной тропе и проводил часы в лаборатории над микроскопом. Итак, с чего же начинать?

Чтобы не повторять прежних ошибок, Латышев решил не искать возбудителя в крови зверьков и выяснить раньше, способны ли песчанки вообще заражаться пендинкой.

Поставленный опыт дал положительный ответ. Всякий раз, когда песчанке прививали гной из язвы больного пендинкой, животное заболевало.

«Превосходные результаты, – подумал исследователь, – но обстановка эксперимента решительно отличается от условий естественной среды. Где уверенность, что в природе происходит так же, как в лаборатории? Науке известно множество случаев, когда животные, обычно не подверженные болезни, в условиях опыта заболевали…»

Латышев так долго бился над этой задачей, пока помощь не подоспела со стороны. Вмешалась логика с ее твердыми нормами, ясными и простыми принципами. «Мы до сих пор искали заразное начало у песчанки в крови, – подумал он, – но пендинская язва заболевание кожное, отнюдь не всего организма. А разве у человека, больного пендинкой, можно выделить из крови паразита? Кто не знает, что в этом случае микроб остается на месте укуса и в ток крови не поступает. Надо искать возбудителя в пораженной коже песчанки…»

Он поспешил к норам песчанок, пристрелил двух зверьков и убедился, что на теле у них нет поражений и не могло быть. Где уж крошечному москиту добраться до кожи сквозь густую, длинную шерсть!

Латышев стал осторожным и менее решительным в своих заключениях. Он подолгу оставался в лаборатории, охотно засиживаясь за тригонометрией, за чтением Диккенса на английском языке и штудированием греческой грамматики. Иногда мысль, внезапно мелькнувшая, приводила его к сопкам, где он долго разглядывал снующих зверьков. За этим делом проходил день, другой, и Латышев вновь возвращался к своим развлечениям.

Радость удачи пришла, когда сердцем и чувствами исследователь был далек от москитов. Его мысленному взору представилась песчанка на задних лапках, с расставленными ушками, закрытыми глазами, словно спала. «Вообразим себе теперь, – подумал Латышев, – стаю москитов, жаждущих крови зверька. Куда им устремиться за поживой? Тушка защищена густой шерстью, то же самое ноги, хвост, голова… Разве только ушки и веки зверька? Они действительно оголены, и именно тут возможны укусы и поражения. Как это мне раньше в голову не пришло?…»

– Возьмите ружье, – предложил он жене, – будем с вами отстреливать песчанок. От ваших стараний теперь многое зависит. Нам нужны сотни этих зверьков.

Латышев нашел то, что искал: на веках и ушах отстрелянных песчанок были пендинские язвы. Болезнь, однако, не отражалась на самочувствии зверьков: они резвились возле нор, ходили за кормом и, завидев человека, притопывали задними ногами, как бы желая его отпугнуть.

Число убитых песчанок превысило тысячу, а исследователь продолжал вылавливать их.

– Будет вам мучить зверьков и гоняться за ними, – не сдержавшись, наконец сказала жена. – Право, довольно.

– Мы обязаны проверить наши предположения на большом материале, – спокойно ответил он. – Сейчас мы должны убивать песчанок, заниматься только этим и ничем другим. Рекомендую вам это запомнить. В четырнадцатом веке англичане забыли, что древние в пору чумы выдавали награду за каждую убитую крысу, забыли и стали гоняться не за крысой, а за собакой – ее врагом. Забывчивость эта стоила Англии двенадцати миллионов человеческих жизней…

– Вы слишком жестоки, – настаивала Александра Петровна, – у вас нет жалости к зверькам.

Она была неправа: Латышев любил животных и птиц. Когда помощница, увидев однажды бакланов, вознамерилась застрелить одного из них, он отобрал у нее винтовку.

– И вам не жаль этих прекрасных птиц? Стыдились бы без нужды животных убивать.

– Не вам говорить о чувстве, – сказала она. – Я видела, как вы жалеете песчанок.

– Опомнитесь, бог с вами, – обиделся Латышев, – ведь это нужно для целей науки!

Когда она по неведению пристрелила большую, но безобидную змею, он с укоризной заметил:

– Напрасно вы убили эту невинную тварь, она вам ничуть не мешала…

Песчанки болеют пендинкой – таков был результат исследований. С каждым месяцем в течение лета росла эпизоотия среди песчанок и нарастала эпидемия среди людей. И те и другие одинаково страдали от крошечного москита папатачи.

Опыты продолжались и в следующем году. На этот раз с экспедицией прибыла еще одна сотрудница – санитарка лет двадцати.

– Вы не болели пендинкой, – предупредил ее Латышев, когда она достигла обетованных мест, – давайте я вам ее привью.

– Нет, спасибо, не надо, – отклонила она это предложение.

Назавтра исследователь повторил свой совет:

– Время уходит, торопитесь. Охота вам искушать судьбу.

Девушка как могла сопротивлялась; он пугал ее язвами,

сулил ей уродство и скорбный конец. Ему хотелось обязательно привить санитарке пендинку, это было важно для нее и в то же время давало возможность ему проделать интересный опыт. Сам он не был подвержен этой болезни, а жена лишь недавно переболела и приобрела иммунитет. Уступи ему сотрудница, он мог бы доказать, что болезнь песчанок есть та же пендинка, которой страдают люди. И картина болезни и возбудитель страдания одинаковы у тех и других. Все готово для эксперимента: и удивительный план, и чудесная идея. Привив девушке гной больного зверька и вызвав у нее заболевание, он содержимым язвы лаборантки заразил бы песчанку пендинкой.

Это открыло бы простор для наблюдений и дало возможность увидеть различие или тождество возбудителя болезни у человека и зверька.

– Вы должны согласиться, – упрашивал он санитарку, – вы не можете рисковать своей молодостью, вернуться домой обезображенной. Рубец на руке не будет заметен, даю вам честное слово, его прикроют ручные часы. Многие вам позавидуют. В Туркмении говорят: «Я счастлива уже тем, что моя пожизненная печать не на лице у меня».

Санитарка уступила и позволила заразить себя пендинкой. Две недели спустя у нее появилась характерная папула, а еще через месяц – обширная язва. Гноем из ее раны исследователь заразил шесть песчанок и убедился, что течение болезни у них и у девушки не отличается ничем.

Второй год изысканий приближался к концу. Далеко позади остались первые опыты, блуждания от догадки к догадке. Померкла память о нише-пещере вблизи границы, в районе, богатом «природными данными» – поголовной пендинкой и необычайным обилием москитов. Теперь супруги ютились у самого Мургаба в совхозе. Вначале их поселили в пустой школе, а когда каникулы миновали, экспедиции предложили заброшенный барак.

Невзгод и лишений тут было не меньше, чем в прочих местах. Удивительно, до чего Латышев легко их сносил. Ни жажда, ни долгие ночи, которые он проводил без сна, не влияли на его самочувствие. Без аффектации и жалоб он вымоет полы, встанет за стирку или начнет варить обед. «Я что угодно состряпаю, – говорил он, – но что именно состряпал, сказать затрудняюсь».