Текст книги "Война магов"

– Я знаю, Иван Григорьевич, – кивнул Андрей. – Все хорошо. Колдун ногайский убит, погоду никто больше портить не станет. Две бабки без мурзы Челбана ничего не смогут, он у них главной силой был. Так что за дождь больше не беспокойся, друг мой. Строй смело, таскай свою башню куда хочешь. Мне же, очень прошу, дня три дайте полежать. А то и вовсе не встану…

Выбрался из юрты Зверев только двадцать второго сентября. Боли в суставах, спине, жжение на коже его еще не отпускали, несмотря на барсучью и мятную мази, попеременно используемые по три раза на дню. Однако состояние князя улучшилось достаточно, чтобы скука и одиночество оказались сильнее телесных страданий.

Положение дел на поле брани мало изменилось. Земля после проливных дождей только-только просохла, стала проходимой. После долгого перерыва уже не отдельными залпами, а непрерывным грохотом заговорили осадные пищали из прочных приземистых туров. Стрельцы и боярские дети снова повадились лазить перед рвом, постоянно пуская стрелы и картечь по бойницам, не давая ногайцам выглянуть наружу даже на мгновение. Боярин Выродков наконец-то закончил бревенчатую башню высотой с шестиэтажный дом, и теперь она раз за разом плевалась огнем и белым дымом, ведя поверх полуразрушенных стен прицельную стрельбу прямо по улицам города из двенадцати крупнокалиберных пушек. И это – не считая стрелецких пищалей и мелких затинных тюфяков.

Взяв лук, Зверев тоже поохотился возле знакомого тына, что начинался от крайнего тура. Опустошив к обеду колчан, он был уверен, что по крайней мере двоих османских наемников подловил точно в лоб и еще раза три кого-то из защитников зацепил. За обедом князь изволил откушать изрядно хмельного меда: не пьянства ради, а вместо снотворного – и благополучно проспал до следующего утра.

Двадцать третье и двадцать четвертое сентября тоже были посвящены охоте, пиву и отдыху. Активный образ жизни помог избавиться от последних болячек, и теперь Андрей уже смело надевал не только ферязь, но и поддоспешник с броней – от тяжести на плечах кости больше не ныли и кожа не отзывалась ожогами. Посему двадцать пятого князь принял участие в новой атаке: под прикрытием плотного огня с осадной башни землекопы начали рыть сапы к самому рву, подтаскивать бревна, ставить новые бастионы прямо у кромки воды. Татары пытались помешать работникам, метая стрелы – все их пушки русские наряды успели подавить, – и организуя вылазки из Арских и Царских ворот. Боярские дети на стрелы отвечали стрелами; стрелецкие же сотни залпами из засад сорвали контратаки и отбросили ногайцев обратно в город. К ночи новенькие белые туры царской армии отделяла от изъеденных, словно червями, полупрозрачных и местами осевших, черных от времени казанских стен только трехсаженная полоска воды.

Вечером князь Михайло Воротынский дал пир для знатных людей, помогавших в наступлении. Вино текло рекой, убоину холопы носили огромными чанами, груды копченой рыбы поражали разнообразием. Андрею же вдруг захотелось угостить старого друга самым обычным шашлычком. Собраться как-нибудь втроем с боярином Выродковым и князем Воротынским на берегу реки, посидеть у мангала, выпить под хорошую закусочку бочонок бургунского… Сказка…

Вот только без десятка холопов Михаил Иванович дома не покинет. Да и князя Сакульского, который сам начнет крутить шампуры с мясом, – не поймут.

– Андрей Васильевич! – словно подслушав его мысли, окликнул гостя князь. – Рад видеть тебя в добром здравии. Вот, прими кусочек с опричного блюда. В сметане с красным видом тушили, очень мне нравится. Ты теперича, коли вновь в общем строю, ко мне заходи, заходи. Обижаешь невниманием, княже.

– Прости, Михаил Иванович, – развел руками Зверев. – Такая уж у меня ныне служба получается. То туда бросают, то сюда.

– Наслышан, княже, наслышан, – кивнул Воротынский. – Но и меня, Андрей Васильевич, иногда вспоминай. Нет, не иногда! Завтра же тебя желаю на обеде у себя видеть! Тут уж не отговоришься. Здесь ныне дерешься, вместе и хлеба преломим. За гостя моего, разумного не по годам, за князя Сакульского! – поднял кубок хозяин.

– Благодарствую, княже, – поднялся в ответ Андрей. – Долгих тебе лет и крепкого здоровья.

Вежливость или что другое? Осушив кубок, так же искренне Воротынский начал восхвалять князя Шемякина, а потом – князей Булгакова и Палецкого. Правда, на обед их не приглашал.

«Схожу, – решил Зверев. – Отчего к хорошему человеку на обед не сходить? Пусть даже и званый».

Новый день начался штурмом. В смысле – продолжением штурма. В общем – медленным неудержимым наступлением, продолжающимся уже месяц и одну неделю. В этот день русские, еще накануне вставшие возле рва, принялись неторопливо и методично забрасывать полную воды канаву мешками с землей и корзинами, плотно набитыми глиной. Делать это было нетрудно и практически безопасно – просто переваливая груз через толстую бревенчатую стену. Ногайцы в ответ кричали проклятия и пускали стрелы – но помешать не могли. Боярским детям оставалось только стрелять в ответ, а стрельцам князя Сакульского – тоскливо сидеть в десятке засад, тщательно уберегая от ветра огоньки свечей в запальных лампах и наблюдая за запертыми воротами.

Расскажи какому-нибудь спецназовцу в двадцатом веке, что в «готовности номер один» можно находиться так, что при появлении противника отделение не просто передергивает затворы АКМ, а лихорадочно запаливает от общей свечи фитили, добавляет пороха на полку, заправляет фитили в замки и только после этого готово стрелять по несущейся на скорости около тридцати километров в час тысячной конной лаве – ведь в глаза захохочет. А ведь есть еще «готовность номер два» – когда огня нет вообще и его следует высечь кресалом искрой в мох, раздуть, перенять на тончайшую бересту, уже от нее зажечь свечу…

Так что иногда лучше иметь под рукой бердыш, а не огнестрел, пусть даже снаряженный картечью и готовый к бою. Бердыш – он в любое время дня и ночи бердыш. А из огнестрела еще выстрелить надобно!

Перед полуднем к Звереву подошел дьяк Иван Григорьевич, вежливо поклонился:

– Здрав будь, Андрей Васильевич. Так получается, что я у тебя в гостях часто бывал, а к себе ни разу не приветил. Ныне день зело удобный. И покойно, и все при деле, и други мои рядом. Посему прошу к столу своему не побрезговать.

– Я бы всей душой, – развел руками Зверев, – да как же Михаил Иванович?

– Не беспокойся, Андрей Васильевич, – кивнул боярин Выродков. – Его я тоже пригласил.

К визиту князей Иван Григорьевич приготовился на совесть. В его палатке, стоявшей сразу за осадной башней, в недосягаемости для ногайских стрел, почти весь скромный стол занимал разместившийся по диагонали, румяный полутораметровый осетр, запеченный целиком; из разрезов на спине выглядывала зелень петрушки, укропа, сельдерея, ощущался явственный запах чеснока. Щедрость изрядная: после набега Горбатого-Шуйского на Арские земли стоимость коровы в лагере упала до десяти копеек, вола – до двадцати. Рыбу же приходилось покупать у черемисов, и ее цена ничуть не поменялась. На оставшихся свободными углах стола возвышались пятилитровые бутыли с вином и серебряные кубки, массивные скамьи были укрыты парчой и обиты чем-то мягким. Чего не хватало для царской пышности – так это опричного блюда с самыми вкусными кусочками, однако целиковый пудовый осетр в любом случае затмевал все!

– Славно у тебя, Иван Григорьевич, – признал и князь Воротынский. – Никак, каженный день такой рыбкой балуешься?

– Больше мечтаю, Михайло Иванович. Однако же отчего не угоститься, коли повод достойный?

– Что за повод? – осторожно поинтересовался Андрей. – Может, за подарком бежать надобно?

– Деда моего, Корнелия Епифаныча, день. Со святого Корнелия корень в земле ужо не растет, а зябнет, – напомнил Выродков. – С сего дня боле не лето на дворе, а осень. Зима подступает, бояре.

– Хлопотное ныне выдалось лето, – покачал головой Зверев. – Однако же славное. Для всей нашей Руси поворотное. Надеюсь, закончим мы его с честью.

– Да, – согласился князь Воротынский. – Выпить за сие лето надобно, обязательно выпить!

Гости осушили бокалы, подступили с ножами к беззащитному, но столь аппетитному осетру. Слегка подкрепившись, Михайло Воротынский снова взялся за кубок, чуть отодвинулся от стола:

– За тебя хочу выпить, Андрей Васильевич! Еще у Острова я в тебе дар воинский приметил и доныне прозорливостью своею горжусь. Не ошибся!

– Разве я один такой, Михаил Иванович? – пожал плечами Зверев. – В русском войске, почитай, каждый доблестью ратной не обделен.

– И это верно, Андрей Васильевич, – согласился князь. – Из служивых людей доблесть готов показать каждый. Воины у нас в строю стоят, воины, а не смерды. Оттого и обидно порою, что боярина, честь свою и право кровью подтвердившего, со смердом безродным равняют.

– Как это? – не понял Андрей. – Быть такого не может!

– Может, княже, может, – кивнул Воротынский. – Рази указов ты последних царских не слышал? Коли суд идет – от земских общин выборный заседатель сидеть должен. Как челобитную подавать – так смерды с боярами в общей ровне. Как наместника избирать – так земство крестьянское тоже равный голос имеет. Что же такое, князь? Как кровь лить – так на то привилегия боярская. А как добычу обживать – так мы с быдлом всяким неразличимы делаемся?

– Стрельцы-то, вон, кровь на равных льют. – Зверев понял, что его друг намерен хаять те самые указы, что были приняты Иоанном с его наущения.

– Про стрельцов речи нет, они с нами кровью бранной повязаны. Однако же не со стрельцами нас равняют, Андрей Васильевич. С быдлом, из леса и погреба ни разу не вылезавшим!

– У каждого на Руси свои мысли о счастье имеются, – осторожно возразил Андрей. – Посему каждого вовремя услышать нужно, пока он от отчаяния за топор не взялся.

– Кто возьмется, княже? – стукнул кубком о стол Воротынский. – Раб, шороха ночного боящийся? За меч ты, Андрей Васильевич, взяться можешь. За тот, коим в одиночку острог Арский одолел. Вот то для правителя любого станет страшно. А смерд? Смирится – то ему на роду написано.

– А если нет?

– А коли нет, то это не смерд будет. Кто за долю свою живот класть готов, ныне все в стрельцы записываются. Не слыхал, Андрей Васильевич? После успеха твого на Арском поле Иоанн Васильевич повелел стрелецкие полки по всем уделам создавать по образцу московскому.

– Разве ж это плохо?

– Не о стрельцах речь, Андрей Васильевич! – покачал головой воевода и прихлебнул красного сладкого вина. – О том я сказываю, что нет справедливости, коли князь знатный и смерд простой пред государем в равном уважении стоят. Деспотия сия азиатская, страшная. Ты на Европу глянь, что из корней империи Римской выросла. Там государь не владыкой над всеми уроженцами королевства себя числит, а лишь первым среди равных. И волей своей поместьями, жизнями и службой повелевать не может. Коли достоин государь, бояре французские, немецкие и аглицкие к нему на службу идут. А коли нет – в поместьях сидят, и никто их неволить не смеет.

– А ты подумай, княже, – наклонился к воеводе Зверев, – что бы было, коли сюда, под Казань, бояре не по исполчению, а по желанию своему приходили? Здесь бы рать впятеро меньше нынешней собралась! Кто-то бы не захотел, кто-то поленился, кому-то Иоанн бы юный не понравился. Как бы мы тогда сейчас ногайцев били?

– Тут ты не прав, Андрей Васильевич, – замотал головой Воротынский. – Одолеть Казань – то дело важное и общее. На такое каждый боярин без приказа пойдет, совесть в стороне отсиживаться не позволит!

– Совесть – это нечто эфемерное, – улыбнулся Андрей. – А вот разрядная книга – штука простая и надежная. Коли боярином русским себя считаешь – саблю со стены снимай, рогатину точи и в поход собирайся.

– От похода, Андрей Васильевич, никто из князей никогда и не отказывался, – твердо заявил Воротынский. – Однако же рази справедливо, коли тебя, героя, острог Арский взявшего и Свияжск построившего, государь, ако смерда последнего, судить прихотью своей волен? Рази не надобно порядок таким разом изменить, дабы не только князь с царем, но и царь с князем считался? Дабы неподсудны знатные рода его баловству были?

Зверев кашлянул, потянулся к рыбе, отрезал себе ломоть, умял в рот и стал долго, тщательно пережевывать. Он понимал, что славный князь Михайло, уже успевший побывать в ссылке за попытку убийства малолетнего Иоанна, сын князя Ивана Воротынского, сперва взбунтовавшегося в Литве, а потом пойманного среди заговорщиков супротив великого князя Василия, склоняет его к измене Родине. Может быть, и не России, но уж к измене царю – совершенно точно. Иоанн Васильевич, решительно кроивший Русь по лекалам великой империи, крушивший древние обычаи в угоду интересам государства – такой правитель самодовольным боярам определенно не нравился.

– Вот что я скажу, – проглотив нежную осетрину, сформулировал свою мысль Зверев. – Вольница – это всегда приятно. Вольница казацкая, вольница польская и пиратская, демократия новгородская или эллинская. Но вот только долго все эти вольницы не живут. Обязательно приходит злой и сильный дядька, который ставит свой сапог им на горло. В том же Древнем Риме, который ты помянул, – там все это веселье с дерьмократией и свободой длилось ровно столько времени, пока городу ничто не угрожало. Едва доносился запах войны – римляне запихивали вольницу себе в то место, где ей и положено быть, и спешно избирали диктатора. Посмотри вокруг, Михаил Иванович. С востока на Русь кидается погань басурманская, с юга – погань османская, с запада лезет погань ядовитая, латинянская. Какая тут может быть вольница? России нужен кулак. Не тот, который ее напугает, а тот, в который она сама сможет сжаться. В кулаке же каждый палец свое место имеет, и никакой свободы выбора ему давать нельзя. Тут и смерды, слабые, как мизинец. Тут и князья, что закалкой равны ударным костяшкам. В русском кулаке и купцам, и боярам своя роль отведена. Устроишь вольницу – развалится и кулак.

– Коли ты каленый таран, Андрей Васильевич, то и нечего тебя с мизинцем равнять. А коли каждому свое место есть, то по этому месту не токмо долг, но и почет определяться должен.

Рядом засвистели дудочки, тяжелые переговоры сменились шутками-прибаутками. Рабочие, стрельцы и боярские дети побросали дела и отправились обедать.

– Куда же это они все разом, Иван Григорьевич? – удивился Зверев. – Надо хотя бы стражу оставить, охрану, прикрытие.

– Не беспокойся, княже, все на местах, – кивнул боярин Выродков. – И охрана имеется, и наряд при пушках. Не первый день в осаде сидим.

– Да уж, – согласился Михайло Воротынский. – Тридцать семь дней мы тут. Скоро снег посыплется. А конца не видно. Долго…

– Рази это долго, княже? – хмыкнул боярин Выродков. – Ахейцы, вон, десять лет Трою осаждали – и ничего. Своего добились.

– Типун тебе на язык, Иван Григорьевич, – испугался Зверев. – Я и так домой попадаю только, чтобы на очередные роды Полины моей посмотреть. Пока же в себя придет – так сызнова на службу отзывают.

– Так уж и не касаешься совсем супружницы своей? – тут же хором похабно осклабились друзья.

Тут совсем рядом, над ухом, грохнули пушечные залпы, поднялся истошный вой, зазвенело железо. Друзья, не задавая глупых вопросов, тут же похватали свои шлемы, щиты, выскочили наружу. Здесь воеводу Большого полка ожидала его немногочисленная свита.

– Башню сжечь не дайте! – кратко приказал князь Воротынский и первым ринулся вперед.

У правого переднего колеса, рядом с распластанным стрельцом, трое ногайцев уже пытались набить под грохочущую пушками осадную машину охапки хвороста. Бревенчатый левиафан, легко сметающий врагов на далеких казанских улицах, защитить собственные ноги оказался неспособен.

Увидев бояр, татары обнажили сабли, грозно ухнули:

– Ул-ла!

Но заменить банальный щит не способен и самый странный воинственный клич. Зверев выбросил свой деревянный диск вперед плашмя, просто закрывая противнику обзор, тут же рубанул его по слишком далеко выставленной голени, чуть отступил, ударил окантовкой в сведенное от боли лицо, прикрылся от клинка другого наемника, уколол сбоку от щита, метясь в бок. Противник упал, убитый то ли Андреем, то ли Михаилом Ивановичем, так же быстро успевшим истребить своего врага.

– Иван Григорьевич! – громко окликнул друга Воротынский.

– Тут никого! – отозвался боярин, обходивший башню с другой стороны.

Еще с десяток ногайцев, что бежали с хворостом к башне, увидели почти полста витязей, одетых все как один в дорогие доспехи: в наведенные серебром и золотом бахтерцы, панцири с зерцалами, колонтари, – побросали свое добро и попятились обратно ко рву. Почти над всеми новенькими турами поднимался дым, часть кольев в тынах оказались повалены, из укреплений напротив Арских ворот османские наемники тяжело волокли к крепости два тяжеленных ствола осадных пищалей.

«Как хорошо, что колеса ставить еще не придумали!» – мелькнуло у Зверева в голове. Он громко закричал:

– Сто-ой! – и кинулся к разбойникам.

Бросив добычу, воины повернули навстречу. Многие перебрасывали из-за спины в руки щиты, сбивались плечом к плечу в единый строй. Похоже, османский султан знал, кому платить золотом за ратную работу. Но на всякий случай Андрей крикнул:

– Ложись!

Ногайцы на уловку не поддались, замерли, готовые принять удар. Бояре налетели со всей скорости, надеясь разбить единство строя, наугад коля саблями поверх щитов. Татары не дрогнули, отвечая такими же уколами. По паре человек с обеих сторон упали, но вражья стена сомкнулась, выстояла. Андрей вскинул свой щит наполовину выше прочих, закрывая противнику обзор, ударил его «капельку» понизу левой ногой, надеясь, что верх откачнется вперед, попытался уколоть – но никуда не попал.

Тут стена справа чуть разошлась, в образовавшейся щели сверкнул клинок. Сталь скользнула по броне на животе Андрея и жестко впилась в бок князю Воротынскому, пробив несколько кольчужных колец. Зверев резко опустил саблю и успел срубить кисть руки, всем весом толкнул край «капли», снизу вверх уколол безрукого ногайца в грудь и откинулся назад, повисая на щите рядом. Тот пошел вниз, кто-то из своих тут же рубанул открывшегося наемника. Зверев, вытянув руку как можно дальше, пырнул третьего. Его резанули поперек груди – но бахтерец выдержал. А вот стеганный проволокой халат от ответного удара расползся, белая вата тут же начала напитываться кровью.

Строй раскололся, и бояре споро добили слабых в одиночных схватках степняков. Однако битва еще только начиналась.

– Та-ата-ары! – громко предупредил боярин Выродков.

От ворот к русской пешей полусотне неслась полусотня конная, с опущенными пиками. Все ногайцы – в железных нагрудниках и плоских мисюрках с бармицами. Теперь уже боярские дети сбились в плотный бронированный кулак. Будь у них в руках копья – конница только зубы о такой обломает. Но свита воеводы прогуливалась за князем с одними саблями.

– Кажется, сегодня Господь решил прибрать меня к себе, – пробормотал Андрей. – Видать, у него накопилась масса вопросов.

Конница налетела. Князь Сакульский принял удар копья на щит, дернул его вверх и нижним краем вперед, чтобы пика прошла над ним, чикнул снизу клинком проносящуюся конскую голову. От страшного удара лошадиной груди в лицо он на миг потерял сознание. Очнулся уже падая, но успел восстановить равновесие и каким-то наитием догадался перекинуть щит на спину. Тут же ощутил новый страшный удар, от которого несколько шагов скользил вперед, сперва по конской туше, потом по залитой кровью траве. Торопливо поддернул ноги: копыто встанет – и ты калека. Поднялся на корточки, рубанул конские конечности слева, справа, снова слева, вогнал саблю под полу стеганого халата падающему ногайцу, забрал его щит, выпрямился – и тут же схлопотал удар по голове. Остроконечный шлем отвел саблю на край щита – она так и засела в дереве, а хозяин клинка таинственно исчез. Зверев прикрылся, рубанул чье-то колено, потом ударил меж ноздрей пегого скакуна, заставив встать на дыбы, длинным выпадом вогнал оружие всаднику в живот, отскочил в сторону.

Конный отряд качнулся, попятился к крепости. Это со стороны Бурлака с посвистом приближались татары Шиг-Алея: касимовцы и казанцы, верные присяге. Поняв, что его сейчас затопчут – как муравья, вылезшего перед танковой колонной, – князь упал между лошадиными тушами, накрылся щитом и свернулся под ним в маленький-маленький калачик.

После прохода лавы щит треснул в двух местах, а на смятом умбоне пропечатался четкий след подковы. Андрей на всякий случай выждал несколько секунд, потом поднялся, перевел дух.

Схватка заканчивалась. Татары со стороны Бурлака и Муромская кованая рать с Арского поля загнали османских наемников обратно в Казань и теперь азартно рубили отставших. Передовые туры продолжали дымить, несколько укреплений второго ряда оказались разворочены. Видимо, там рванул пороховой припас. Странно только, что Зверев не услышал грохота взрывов.

– Эй, бояре? – осторожно позвал он. – Князья? Михаил Иванович? Иван Григорьевич? Есть кто живой?

Из-под ближайшей конской туши послышался стон, и Андрей, схватив татарское копье, кинулся соратнику на помощь…

Двадцать шестое сентября под Казанью стало черным днем для русской армии. В гуще схватки неожиданно оказались самые знатные бояре и воеводы. В короткой победоносной битве пали князья Петр Морозов, Юрий Кашин, Иван Щепаков, Федор Бабакин, многие другие воины были тяжело ранены. Сам воевода Большого полка Михайло Воротынский получил несколько ран и выжил только благодаря прочности доспеха. Один из направленных в него ударов пришелся в лицо, и теперь воин ходил с замотанной в подобие тюрбана головой. Однако отправляться в поместье князь отказывался: он жаждал мести.

Еще несколько сотен ратных людей пали на своих турах и в засадах – никто перед басурманской атакой не отступил ни на шаг. Других потерь почти не было: передовые туры, срубленные из сырого леса, от горящих фашин так и не занялись, пушки с русских позиций ногайцы унести не смогли, башня не пострадала совсем. И тем же вечером рабочие продолжили свою работу, забрасывая ров землей и связками фашин.

Двадцать девятого сентября во многих местах ров прекратил свое существование. Воевода решительно прогуливался вдоль тына, временами показываясь на открытом пространстве, и подбадривал ратников, обещая скорую победу. Князь Сакульский с любимым бердышом наготове не отставал от друга ни на шаг. Ведь почти каждый третий воин, сражавшийся со стороны Арского поля, был из его, стрелецкого, полка.

Ногайцы тоже ощущали близость поражения и свою неспособность что-либо противопоставить русскому натиску. В слепом отчаянии они то и дело совершали вылазки, пытаясь помешать работам – но неизменно встречали решительный отпор. После недавнего кровавого урока внимательность утроили и воеводы, и простые ратники.

Одна из таких вылазок состоялась, когда князь Михаил Иванович со свитой остановился напротив Арской башни. Внезапно по земляному валу с коротким бревном наперевес сбежали татары. Мелко вкопанный тын не выдержал удара, сразу три кола вылетели вовнутрь, и через пробоину с дикими воплями хлынули ногайцы. Немного – всего около полусотни.

Рабочие, как и требовал порядок, кинулись прочь, к сапе заступили боярские дети. Стрельцы же, прикрывавшие тур, отчего-то замешкались и никак не палили. Наемники разделились. Часть устремилась на бояр, правый и левый отряды разошлись к турам, задние татары волокли связки хвороста.

– Что же они тянут? – Зверев перехватил из-за спины бердыш, побежал к своим людям.

Когда до басурман оставалось всего несколько шагов, стрельцы наконец справились, и грянул слитный залп.

– Молодцы! – перемахнул сапу перед тыном князь. – Теперь не зевай, стволы опустить – и добивай их, поганцев! За мной, за мной!

Он подскочил к качающемуся ногайцу, легко отвел его саблю, ударил вперед кончиком лезвия, перешагнул тело.

– Не отставай!

Наемники, теснившие боярских детей, поняли, что им вот-вот перекроют пути отхода, и все разом кинулись назад. Сразу пятеро бросились к князю, не столько нападая, сколько отпугивая его от пролома. Андрей вынужденно остановился, дождался отставших стрельцов, и они уже все вместе, смешавшись с одетыми в доспехи боярскими детьми, полезли в пролом вслед за степняками, перебежали по мешкам бывший ров. Двое задних ногайцев обернулись, увидели врага, прикрылись щитами. Зверев рубанул один из-за головы, а когда лезвие крепко засело в дереве – рванул к себе. Другой ратник отвел в сторону татарскую саблю, третий – сильным прямым ударом пробил османскому наемнику грудь.

Князь остановился, освобождая оружие и, пока остальные дрались с задними татарами, заметил, как первые ногайцы прыгают в какую-то нору возле стены, у самых тарасов. Похоже, там имелся обязательный для любой крепости тайный ход.

– Забавненько… – Он позвал с собой десяток отставших стрельцов, обежал место схватки, поднялся на вал к самым бревнам, увидел земляной лаз шириной в два локтя и решительно прыгнул вниз: – За мной!

По ту сторону стены его не ждали. Над ямой стояли всего пятеро ногайцев, да и те обсуждали свои дела. Князь перехватил оружие длинным хватом и прямо из лаза снизу вверх двумя тычками уколол ближайших врагов между ног. Пока они выли, отвлекая внимание, Андрей положил бердыш поперек, резко подтянулся, забрасывая себя наверх. Снизу вверх он наискось рубанул старого татарина от левого бедра к правой ключице, встретил саблю спохватившегося наемника на лезвие, резко двинул огромным топором вправо, подтоком пробивая грудь усачу, попытавшемуся зайти сбоку, чуть отступил. Последнего татарина убил в спину выбравшийся из лаза стрелец.

От стены к центру города шла прямая улица. На том конце лазутчиков заметили, несколько ногайцев побежали спасать положение – но с башни грохнула пищаль, и залп картечи вычистил проход от всего живого.

– Что теперь? – спросили стрельцы, окружившие князя, как цыплята наседку.

– Вдоль стены к Арской башне! – указал Андрей. – Ищем лестницу, идем наверх. Возьмем башню – город наш! Впустим своих, и дело сделано. Главное, чтобы боярские дети сюда следом лезть не побоялись.

Невольно Зверев замедлил шаг, все оглядываясь на лаз, и только увидев, как из глинистой пыли вырос остроконечный шлем, облегченно перевел дух:

– Вперед!

До башни они не добежали: на пути обнаружилась лестница, ведущая на стену. Стрельцы бегом взметнулись наверх и с ходу зарубили двух лучников, стоявших спиной к нападающим. Да и как они могли стоять иначе, если метились куда-то наружу, вниз, в напирающих русских? Остальные ногайцы – между башнями находилось с десяток стрелков – заметили опасность, начали пускать стрелы по атакующим. Четверых стрельцов, повернувших к Царевой башне, они положили сразу, еще двое, прикрывая грудь широкими лезвиями бердышей, прошли с десяток метров и прикончили двух татар, прежде чем упасть самим.

Трем бойцам, увязавшимся за князем, повезло больше. Одетый в броню Андрей повернулся к лучникам боком, закрывая лезвием обнаженную ниже плеча руку и лицо. Ногайцы били только в него, практически в упор, но добиться ничего не смогли: Зверев подошел на расстояние вытянутой руки и двумя ударами прикончил обоих. Еще несколько шагов – навстречу из башни выскочили сразу полтора десятка османских наемников, с грозными воплями кинулись в рукопашную.

Утешало одно: стреляя по русским из неприступного укрепления, татары не озаботились ни облачиться в доспехи, ни взять с собой на позиции щиты. А драться против одетого в трехслойный платинчатый бахтерец, вооруженного бердышом князя одними сабельками – занятие весьма малоперспективное.

– За меня прячьтесь, – рявкнул на стрельцов Андрей. – Прикрывайте, как можете.

Встретив толпу поставленным горизонтально лезвием, он вдруг вытянул оружие вперед, прижав его к животам тех, что оказались ближе, и резко полуобернулся, проволакивая остро отточенную кромку по рубахам и войлочным поддоспешникам: бердыш хоть и велик, но изгиб огромного топора позволял двигать им в любой тесноте. Двое ногайцев легли сразу, третьего он убил уколом острия под край шапки, отступил назад, спиной к бойницам. Перехватил ратовище длинным хватом, рубанул голову, что мелькала во втором ряду, дернул оружие к себе, лезвием по краю шеи близкого татарина, что напрасно тупил саблю о пружинящие нагрудные пластины бахтерца. Ударил вниз вправо – подтоком в ногу напирающего на стрельца наемника, тут же уколол кончиком врага слева, воспользовался освободившимся впереди пространством и рубанул горизонтально широким взмахом, отпугнув сразу всех и легко зацепив по руке и груди двоих защитников.

«Молодцы ребята, – мысленно похвалил ногайцев Андрей. – Своими спинами нас от стрел прикрываете. Как бы вас грохнуть, но самим под выстрел не попасть?»

Лучники со стены уже подбежали к общей свалке, готовые помочь товарищам, и никто из татар не заметил, как по лестнице на стену длинной нескончаемой цепочкой устремились со щитами и саблями боярские дети. Молниеносный удар в беззащитные спины – и схватка завершилась короткой кровавой резней.

Над головами опять дважды ухнули пушки осадной башни, отгоняя тех, кто высунулся на улицу.

– В башню! – указал Зверев на открытую дверь, из которой недавно выскакивали татары.

Три десятка русских витязей вломились в сумеречное помещение с множеством узких бойниц в полу: чтобы бить по тем, кто прорвется в межвратное пространство. Две лестницы вели наверх, и боярские дети устремились туда. Андрей подошел к окнам, смотрящим внутрь города, тут же развернулся, выскочил обратно на стену, подобрал османский лук, два колчана со стрелами, вернулся, парой выстрелов пригвоздил наемника, крадущегося вдоль забора, потом забросал стрелами два десятка ногайцев, бежавших по другой улице, – свалил двоих, остальных отогнал. Попытался достать мурзу в мисюрке и цветастом шелковом халате – но промахнулся. Зато спугнул.

Снизу доносился звон железа – у ворот кипела схватка. Самым главным сейчас было не допустить подхода помощи к привратной страже. Это понимал и Зверев, не жалевший стрел для всего, что движется, и наряд осадной башни. Османские наемники, похоже, начали осознавать, что положение стало серьезным. Они вываливали мебель и сундуки поперек улиц в сотне саженей в глубине города, на относительно безопасном удалении от пищальной картечи – дальнобойные чугунные ядра столь же страшного ущерба людям не приносили.

– Скорее! – закричал Андрей, шаря в колчане, но там было уже пусто. – Проклятие!