Текст книги "Строфы не то, чем кажутся"

А нынче он спит, как и те,

Что по воле их жить перестали.

Кто-то последнее продал и выиграл миллионы,

Кто-то банкротом сигает с десятого этажа,

Старик выживает после удара молнии,

Девочка в лес забрела – свора жандармов следов не нашла.

Кто-то на пике погиб, словно Мэрилин или Лермонтов,

Кто-то ребёнком по глупости утонул,

Кто-то в утробе, даже будучи ещё что-то… Наверное,

Кто-то на пике погиб как солдат – неизвестный

совсем никому.

Кто-то прожил, как будто бы Август,

Чуть ли не до ста,

Слушая пенье, засматриваясь на травку —

Следи за собой, будь осто…

Покоится в тёмных пучинах, на дне океана

Что-то такое…

Где-то небесное тело, безбрежности космоса огибая,

Несозданные пространства вот-вот приоткроет.

Когда-нибудь первобытный, всепоглощающий сон

Все радости и страдания на планете,

Все творенья бесчувственно унесёт,

И никто этого даже не заприметит…

А пока что последний померанцевый лучик украдкой

По люкарне скользнул, отразился и скрылся обратно;

Его проводив, сумасшедший в больнице с тетрадкой,

Закончив писать, на подушку отпрянул.

Но сумасшедшие вовсе

Не разложены по палатам,

Они тут на свободе —

Обогащением заняты и променадом.

Они —

Те, кто на самом деле обречены;

Они —

Бессмысленности покорены;

Они —

Все вместе и вечно одни;

Они —

Невидимками проходящие;

Они —

Неосязаемые,

Как дни;

Они, как живые мумии,

Завёрнуты в хлопок и шёлк.

Сумасшедший – кто в этом безумии

С ума не сошёл.

Наваждение

Это странно, я как будто помню свои будущие вещи, хотя даже не знаю, о чём они будут. Вспомню окончательно и напишу.

Набоков

Обманчиво всё:

Деревья обманчивые,

Их ветви, раскачиваясь,

Склоняются в сон;

Все облики двойственные —

От взоров украдчиво,

С походкой сомнамбул,

Чтоб дальше от сна быть,

Как пленники родственные,

Таскаются в гости они

Друг к другу нахрапом.

Обманчиво всё:

Кругами бессмысленными,

С фальшивыми истинами,

Бредёт колесо;

Бездонно-агатовая

Откуда-то пристально

Глазеет криница,

Всё небо кренится:

Ответно заглядывая,

Где тайны упрятанные,

Рискует свалиться.

Обманчиво всё:

Прохожий сменяющийся,

Стрелой удаляющийся

В слепой горизонт,

Где вечные тени ему

Даруют пристанище;

Другие на ощупь,

Такие же точно,

Везде привидениями

Блуждают потерянные,

Как правило, ночью.

Обманчиво всё:

Весь город и улицы все —

Как сгнившее туловище,

Чей дух весь иссох,

Что, силы утрачивая,

Всё жаждет сутулиться.

Повсюду прорехи,

И слышится эхо,

И души испачканные

Разрушили прачечные…

И поезд уехал.

* * *

I close my eyes, there is only this emptiness;

Perhaps even its absence, its infinite absolute,

Far out of sadness forgetting all blessedness.

Весь мир словно тело, что скрыто кирасою;

Доспехи – пейзажи, строения, комната,

Мысль всякая, каждое слово напрасное,

Лишь тело для глаза извечно не тронуто.

It’s stupid, incredible but nonetheless, suddenly

Imagine a person was given an alternative:

Let vanish some people or he’ll pass away utterly.

И каждый, забыв про геройство и почести,

И каждый без злобы и мрачного умысла

(Бессмыслица всё, но продлить её хочется)

Себя выбирает, нутру повинуяся.

And many people probably inwardly know it,

In spite of the strangeness, the seeming amusingness

Like whole this amateur Frankenstein-poetry…

Но я – это здания, воздух, растения,

Все звёзды, весь мир, всё, что видят глаза мои,

Все люди, события, смех, сожаления…

И к каждому истинно это же самое.

And every can say it and every can feel so,

But always this feeling is hidden inside somewhere

And rarely very it wishes to leave soul.

Но вот я глаза закрываю, и сызнова

Здесь нет ничего, всё вокруг опустевшее.

Что будет, что ценно и что здесь бессмысленно —

Ответит лишь тьма вековая, кромешная.

* * *

В неистовом, непрекращающемся котильоне,

В кружении не обнаружится определённо

Пришедшая непринуждённо и обыкновенно

Та самая неосязаемая перемена.

Объявится и обязует она распрощаться

С поддерживающей иллюзией и миражами,

И, следующий неизведанною полосою,

По-новому всё осмысляешь ты, что происходит.

Реальность – вся бесповоротно преобразовалась,

А мечущееся заискивающе сознанье

Доказывать не перестанет, как Кентерберийский,

Что смилуйся, ведь не со зла оно проговорилось.

О, смутная, воспламеняющаяся граница.

В неведение и спокойствие не обратиться:

Бесчисленные, всё нашёптывающие: «Кто ты»,

Безжалостно распространяющиеся пустоты.

* * *

Кладбищенская ограда

Сочувствия лишена.

Зловещая тишина.

Мерещащееся рядом.

Задерживаться не надо.

Задерживаться не стоит,

Движение – лишь оно

Отчаянному дано;

Бессмысленное, пустое —

Движение нас устроит.

Кладбищенское ночами.

Кладбищенское и днём.

Присядем и подождём,

Оправимся и отчалим

Навстречу концу, в начало.

* * *

До чего же нелепо и странно

Бултыхаться в несметной толпе.

Заприметив иное пространство,

С глупой мелочи здешней робеть.

Притворяться отчаянно с каждым,

Что и вправду волнуют дела,

И когда тебе что-нибудь скажут —

Начинать неосознанно лгать.

Посмотреть на пушистое небо

И как ветки спокойно дрожат,

Но увидеть владенья Эреба,

Как за крепостью эшафодаж.

Слушать шум от машин и трамвая,

Замечать, как куда-то спешат,

И как сам ты встаёшь, забывая,

Что ты думал минуту назад.

Бесконечный мелькает прохожий:

Силуэты – и нет им конца,

Но и сам ты прохожий такой же

По ту сторону глаз и лица.

Вот сгущаются рваные тучи,

Начинает накрапывать дождь;

Ты в пальто завернулся получше

И, в толпе размываясь, идёшь.

* * *

Этой ночью тебе приснится

Полюбившаяся мечта.

Вот, смежаясь, твои ресницы

Открывают украдкой занавес,

Занимайте скорей места —

Представление начинается.

Это сон твой иль то фиеста?

Здесь веселье, как в Мулен Руж,

Уж забылось, что будет вместо;

Здесь повсюду одни красавицы,

Дорогие духи и рюш;

О, как жаль, что ты не останешься.

Это лес, тихий дом, лужайка,

Где-то близко журчащий пруд,

Это жёнушка, дети, лайка,

Это вечером чтенье в креслице?

А неплохо, наверно, тут,

И проснувшись ты даже взбесишься.

Это слава, успех, признанье,

Это блески софитов, власть,

Это деньги, а может, знанье?

Это что-нибудь отдалённое —

А ты тянешься это взять,

И, наверное, неосознанно.

Удивительный мир фантазий —

Весь он выдуман, весь обман.

Но реальность исчезнет разом,

Кто докажет нам – а была ль она?

Гастролируй же в сон из сна

В вечных поисках идеального,

Продолжай представленья, ну же!

Не забрасывай сцену, нет.

И играй, отдавая душу:

Каждый акт, может, будет реквием,

Повезёт – ты умрешь во сне

И окажешься в нём безвременно.

* * *

Эта ночь, эти звёзды, деревья – всё тоже.

И опять ветерок пробегает по коже.

И фонарь – одноногий калека – устал

Тяготеть над тропинкой во мраке;

Тот же шёпот неясный повсюду в кустах,

Луна как бумага.

И опять те же мысли, мерцания, вспышки —

Все такие знакомые, тяжкие – слишком.

И опять, может быть, проплывёт самолёт

В стройной глади беззвучного неба

Из далёкого места, где кто-то живёт…

И где тебя нету.

Притчи без приличия

Христианин такой не один

– Ты веришь ли в Бога, а?

в Иисуса Христа,

В спасителя нашего?

Ответь мне, дружок, не утаивай.

– Нет, ты знаешь, не верю я

Ни в Христа, ни в Марию,

Ни в семь дней, ни в Иере́мию,

Ни в Иеремию.

– Ты что же такое городишь,

Святотатец, порочный змеёныш,

Не знавший иконы?

Али хочешь по морде?

– Спросил ты любезно —

Тебе я ответил, как есть,

Что кажется мне бесполезной

И схима твоя, и крест.

– Святые угодники!

Да что же творится сегодня.

Ни чёрта ли вы поклонники,

Ни Корана ли вам угодно?

– Ты знаешь, богов этих —

Запомнить попробуйте.

Но разницы я не заметил —

Не верю ни в тех и ни в этих.

– Из себя ты меня выводишь!

Есть один лишь создатель,

Всем единый в народе,

И ему должны все воздать мы.

– Меня убедить не получится,

Не старайся напрасно,

Но если ж благополучие,

Но если твоё лекарство —

Верить в Христа —

Пожалуйста, только отстань.

– Умереть мне и заново появиться!

Ну и яд во языцех.

Посмотри же на небо, дурак!

Кто его создал, чья же рука?

А звёзды, а солнце, леса,

А птицы, океаны, поляны,

Даже черты твоего лица?

Ответь же мне, окаянный!

– Право же, не старайся,

Лучше просто признайся:

Нет у тебя ответа,

Как у меня его нету.

– Не в чем мне признаваться,

И против Бога я не пойду!

(Перекрестился) и врать я

Не стану, и долг мой тут —

Неверных на праведный путь всех

Призвать – и будь что будет.

– Утомил ты меня

И не слушаешь вовсе,

Нужно пыл тебе поунять,

Подыши, успокойся.

– Ну, щенок, я тебе подышу,

Я тебе успокоюсь!

Я сейчас кладбище подыщу,

Чтоб нехристя упокоить!

(Покраснел)

– Угрожать мне вздумал.

Этого Бог не одобрил бы,

Впрочем, как и золотой купол,

Он ближнего обнял бы.

– Обнаглевшая падаль,

Проучить тебя надо!

(Разгоряченный и запыхавшийся

в бешенстве набрасывается на него)

– Что ты делаешь, ненормальный?

Бог твой глядит за тобой

Пристально из голубой

Умывальни.

(Бьет и яростно кричит)

– Ну, скотина, всю дурь из тебя я

Кулаком православным повышибаю.

(С кровью на лице молит остановиться)

– Хватит, прошу тебя, ради Христа,

Мне плохо совсем, перестань.

(Вытирая пот со лба)

– О Христе заговорил он —

Грязный, побитый ирод.

Ну, отвечай же!

Я дал тебе встать —

Веришь теперь в Христа?

Веришь ты в Бога нашего?

– О ДА, ТЕПЕРЬ Я ВЕРЮ.

Голова-схоластик

1-й: Он дарит жизнь…

2-й: Только жизнь не сестра его!

3-й: Даже не дальняя родственница:

Незачем комнаты ей обустраивать,

Пусть лишь Землёю довольствуется.

1-й: Он дарит жизнь…

4-й: Скорей как ростовщичество.

5-й: И как же часто – он против неё!

6-й: А дальше – рай или вальс с чертовщиною

И раскалёнными противнями?

7-й: Дальше – за действие или бездействие,

Дальше – за думы ли, за слово ли,

За фарисейство, за скепсис: «а здесь ли он?» —

Вспомнится всё, в чём участвовали?

8-й: Он, за небесными будучи шторами,

Распоряжается дьяконами?

9-й: И поощряет все лица, которые

Чаще бывают заплаканными?

1-й: Эй! Сохраняйте спокойствие в зале!

Много чего вы уже рассказали.

Затихните и поднимите все лица,

Да пусть Святой Дух в ваши души вселится.

1-й: Итак…

Он дарит жизнь…

Монах, который продал свой «феррари»

У монаха из провинции Цзянси,

Восседавшего на склоне одиноко,

Проходимец, потерявшийся в дороге,

Вознамерился премудрости спросить.

Отойдя от медитации, старик,

Улыбаясь, иронически заметил:

«Вся толпа большая, весь народ на свете

Мною поделён на категорьи три.

Первая упряма и непримирима,

С ними спорить бесполезно – прочный дуб;

Вид второй пластичней, хоть и также глуп,

Слабый и безвольный – ива его имя…»

Смолк старик. «Ну хорошо, что третьим будет?

Что за древо?» – резко путник вопрошал.

Не спеша монах в смирении сказал:

«Группа третья небольшая – это люди».

Монах, который не продал свой «феррари»

Священнослужитель в скуфейке и рясе простой

Выходит из храма садится в авто;

Он понятия не имеет, как винтики и масла,

Чудом созданные, ему заменяют осла.

Он едет по городу, и вокруг алебардами —

Зданья, построенные сообразительными ребятами.

Он звонит протестанту на другой континент

По устройству размером с ладонь – «Нет!

Это магия, чудеса.

О как!» – удивляется и он сам.

Да его бы в пятнадцатом веке вырубать отослали леса,

Чтобы брёвнами сжечь за такое, подпалив небеса.

Он едет в больницу, и магия продолжается,

И вот он знает наверняка,

Что пока

Встречи с создателем

Не ожидается.

«Слава богу» – он мысленно салютует.

Он едет в кафе и пищу ест дорогую,

У него экзальтация

Перетекает в гипертимию.

Он здоров и богат,

Развлечения и благА

До чего привлекательны

В этом безбожном мире.

Он едет домой и смотрит передачу про космос

По чудо-устройству; он спит, как младенец, после.

Новое утро. Он садится в своё чудо-авто,

Он к подвигам целомудрия и аскезы готов.

Он едет по чудо-городу, по чудо-трассе,

Он слушает по чудо-приёмнику: «Девять утра, здрасьте!»,

Новинки кино и советы по гардеробу…

И вот он на месте, выходит и надевает робу.

Он подходит ко храму – пластиковые окна, сайдинг,

Сигнализация по периметру, позолота: Господь не жаден.

Он восходит в притвор по ступеням на литургию,

Но мысли его, как лукавые тени, проскальзывают другие:

«Чудо-ящики, чудо-устройства, изысканная еда,

СПА-салоны, бордели,

Кинотеатры, курорты, денежные счета…

Всё, о чём мои предшественники только мечтать хотели».

И как его восхищает прогресс:

«О, какой же без этого интерес!

Чудо-мир, чудо-время, открытия, путешествия – красота».

Но вот он, закончив приготовления, выходит к престолу. Он

Обходит зевающие толпы мирян. Тишина.

Он занял амвон,

Он движением пальца отключает магический телефон,

Он, вздыхая, бросает последний взгляд из окна на дорогу.

Там мчатся чудо-машины, в карманах владельцев

хрустят наличные…

И вот он молится длинно такому понятному,

такому обычному

Богу.

Монах, который не продал свой «феррари» и даже не думал об этом

Всемогущему наместнику всевышнего

Исповедуются грешные смиренно,

Он послушает почтенно согрешившего

И всю пакость аннулирует мгновенно.

Если дрался, убивал и лгал ты,

Воровал, стяжал, завидовал,

Если девочек трепал за фалды,

Если кланялся другому идолу —

Опусти же, нечестивый, подношение

Поскорее в мой монашеский карман,

И заветное небесное прощение

Снизойдёт на душу, светом окропя.

Не жалей же дьявольских монет

И уверенно со злачными излишествами

Распрощайся ты и иже с ними.

И живи как можно проще и скромней,

Не желай себе богатств и ближнему,

Закаляй аскезою свой дух и плоть, а мне

Ты позволь взвалить всё это бремя на себя —

Словно тяжесть алтаря

На себе волочит вима;

И пускай страдать невыносимо

Буду я,

Но чего не сделаешь для бытия

Под крылом у херувима.

Монах, который отдал свой «феррари»

–

Все деньги клира

От века к веку в любом народе

В церковные стены богатства стекают.

И нынче жемчужины Рафаэля, Буонарроти

Принадлежат Ватикану.

От века к веку ведутся войны

За сказку этих и небылицу тех,

Но никто ещё не сказал: «Довольно!

Господь один и простит нас всех».

Епископы, кардиналы, имамы и прочие

Купаются в благах и говорят:

«Какие же вы, миряне, порочные,

Не бывать вам в клуатре и также у алтаря».

Когда ты поднялся, то как же тут устоять;

Может, Бог и был, может, он и страдал,

Но когда это было, когда?

В прежние времена, давно, когда-то.

И зачем же сейчас посты, вериги, стигматы,

Если можно в богатстве

Удовлетворёнными посмеяться?

Когда на стороне твоей боги —

Излишне доказывать догмы, платить налоги;

А каждая власть хорошая, если в доле; к тому же

За преступления прошлого оправдываться не нужно.

Целуй себе золотой крест

И с трепетом думай:

«Досадно же будет, коль наверху там

Кто-нибудь есть».

Вольный перевод

Ещё вчера

Мои беды далёкими были,

Но сегодня мне стало тоскливо…

О, я верю вчера – я такой же счастливый.

В одночасье

Я как будто распался на части.

Тучи небо безжалостно застят.

О, вернись же внезапно, вчерашнее счастье.

Без оглядки

Ты ушла, не промолвив ни слова;

Я в догадках

Всё теряюсь и снова, и снова,

Что тогда я

Мог сказать, превратившись в чужого.

Ещё вчера

Наши чувства безоблачны были,

Но сегодня лишь морок и ливень…

О, я верю вчера – я останусь счастливым.

Без оглядки

Ты ушла, не промолвив ни слова,

Я в догадках

Всё теряюсь и снова, и снова,

Что тогда я

Мог сказать, превратившись в чужого.

Ещё вчера

Наши чувства безоблачны были,

Но сегодня лишь морок и ливень…

О я верю вчера – я останусь счастливым.

Битва при Хаттине

Стоял удушливый июль;

Пускало солнце сквозь дыру,

Прожжённую вверху, в тылу,

Свою горячую струю.

Земля вокруг на много лье

Тряслась от крика и копыт:

Её же наглые клопы

Её делили, как жульен.

Пустели ножны, и в руках

Блестели копья и мечи;

И жизни их уже ничьи:

Есть только участь, гнев и страх

На их налитых кровью лицах;

А завтра нет – его забрала,

Как равномерный вдох – забрало,

Война – она ещё продлится.

И тут же разом в пыльной мгле

Все потерялись силуэты,

И семь часов все силы эти

Дрались – кто первый снимет шлем.

Без продыху звенел металл,

Кричали лошади и люди;

И Бог, точь яблоко на блюде,

Победу среди них метал.

Горел тимьян, и в чёрном небе

Искали свежей плоти стрелы:

Захватчики и тамплиеры

Телами орошали степи.

Упорно бились крестоносцы,

Настойчив был и Саладин,

Ведя покорных сарацин

Под Иерусалима солнце;

И став последнею преградой,

Неистово, во имя веры,

Сражались храбро тамплиеры,

Считая смерть своей наградой.

Но силы были не равны,

И одолели Лузиньяна

В конечном счёте мусульмане;

Все планы их воплощены:

Пленён король, утерян крест,

Разбито войско христиан,

Вдали волнуется стена

Святого города просесть.

И Саладин уже в пути —

Порядки местные распять.

А здесь остались мирно спать,

Чей голос навсегда утих.

Осталась и земля-кровать,

Ей травяную простыню,

Что вся в крови, во всю длину,

Не ново каждый раз менять.

И до конца не сосчитать,

Как много душ здесь полегло,

Поскольку Бог не полиглот…

И скольким ещё умирать.

О природе природы

И наши маленькие тайны

Одной большой окружены.

А. Кушнер

В стороне от мира шумного

Есть утёс и море пенное,

И в природе неразумного

Бьётся нечто незабвенное.

К ним – не отыскать фарватера

Даже суднам многоярусным,

Если, словно Этны кратеры,

Море закипает яростно.

Там – в свободном, ясном облике

И в тени людского зрения —

Птицы хлопковое облако

Причисляют к оперению.

Там – окрасом перламутровым

Брезжится заката зарево,

И любой рассвет как будто бы

Бренный мир создали заново.

И всё это служит поводом,

Ведь межа и смыслы времени

В одночасье для любого там

Были бы с концом потеряны.

Красота непостижимая

Будоражить будет разумы,

Но природа содержимое

Прячет явно не за фразами.

* * *

Крещенье пулями пройдя,

Он время краткое спустя,

Став чуждым крови и оружью,

Забросил тягостную службу.

В далёких местностях бродя,

Ища ночлега и питья,

Он был всё более усталым,

И тихо сон овладевал им.

Но показался рядом хутор,

Где дымкою был дом окутан,

На скакуне своём гнедом

Он был туда нуждой влеком.

И вот уже хозяйка в сени,

Даруя тёплое спасенье,

Его ведёт своей рукой —

Чарующей и молодой.

И продолжался этот вечер

В беседе и в сиянье свечек,

И оказалось, что давно

Красавица живёт вдовой.

И в ласковом и нежном взгляде,

Что был глубок и необъятен,

Желанья вспыхивал огонь,

Которым гость был покорён;

И он, утратив силы напрочь,

Остался с позволенья на ночь,

И жадно мысля об одном,

Забылся беспощадным сном.

Чуть только небеса зардели,

Он встал иголкою с постели,

Желая предстоящим днём

Заштопать жизни полотно.

Отдав себя труду всецело,

Он всё что можно переделал;

И прошлый страх им был забыт,

Когда все мысли занял быт.

Уже под вечер на лужайке

Признался в чувствах он хозяйке,

И вот счастливые вдвоём

Лежат под звёздным фонарём.

И, кажется, весь шум вселенной

Для них одних затих мгновенно:

Два сердца бьются в унисон,

А мир куда-то унесён.

Так продолжалось всю неделю,

Часы невидимо летели;

Как в беззаботном ярком сне,

Довольный пребывал он с ней.

Они смеялись и гуляли,

Она кокеткой из-под шали

Вперяла нежные глаза,

И в них блаженство и азарт.

Так месяц миновал, и свадьбу

Они в шикарнейшей усадьбе

Сыграли с горсточкой гостей —

И вот у них одна постель.

И как ему спалось! Так спится,

Когда любимые ресницы

Напротив спят, когда до сна

В прекрасных млеешь волосах.

За месяцем тянулся месяц…

«Без остановки всюду смейся» —

Был их сложившийся девиз,

Они бы прожили так жизнь…

Но сказка долго не продлилась —

Войны неукротима сила,

И как бы страстно ни алкал

Быть с ней, он частью стал полка.

И что за тягостное горе

Его жену постигло вскоре,

Когда сказали через год,

Что он обратно не придёт.

Она страдала днём и ночью,

И не могло ничто помочь ей,

Пока с кровати, вся в слезах,

Она не думала слезать…

Но говорят не зря, что время

Вылечивать способно бремя.

Так постепенно и она

Смирилась тихо жить одна.

Немало днём забот по дому,

А ночью, к косяку входному

Она, прижавшись, смотрит вдаль,

И звёзды делят с ней печаль…

Однажды вечером у окон

Она сидела одиноко,

Спокойно глядя в тьму лесов,

Как вдруг снаружи слышит зов.

И там на лошади у дома

Стоит в мундире незнакомец:

Усталый и голодный, он

Искал, где мог быть приючён…

И вот уже хозяйка в сени,

Даруя тёплое спасенье,

Его ведёт своей рукой,

Чарующей и молодой…

* * *

О, как же быстро вихри чувств

Способны оторвать нас от земли;

В порыве необъятных буйств

Мы можем всё, что раньше не могли.

Кружась в воронке впечатлений,

Любви плоды вкушая, словно мёд,

Мы верим сердцем: бремя тлений

Не оборвёт столь радостный полёт.

Но, будучи трудом природы,

Всё счастье, отгадав однажды,

Что стало телом инородным,

Ушло, оставив только жажду…

Пускай те чувственные вихри

Лишь подле нас внезапно стихли;

Они подошвой, будто бы утюг,

Примяв надежд всех наших клеверы,

Теперь циклоном движутся на юг —

Конечно, если мы на севере…

* * *

Улыбка, озорство и счастье

В тебе немного поживут,

Но, отыскав другой приют,

Они не станут возвращаться.

Та детская пора – ушла,

Как детвора, что солнца прятки

Завидев, ринулась с площадки,

Забыв в песочнице дуршлаг…

О, детства призрачная нить!

В тебя по новой не одеться,

Позволь хоть в загрубевшем сердце

Твой облик светлый сохранить.

И в миг, когда вся жизнь минует,

Просыпав времени песок,

Меня согреют от тревог

Те беззаботные минуты.

* * *

Мы в жизни плескаемся, будто бы в море,

И нас проверяет оно временами:

Мы терпим крушенья, и штормы, и хвори.

А море кипеть продолжает волнами.

У берега кто-то, а кто-то в пучине,

Исследует кто-то теченья годами —

Купается кто-то, забыв о причинах.

А море кипеть продолжает волнами.

Всё судна да пристани строят торговцы,

Художники галькой выводят орнамент —

По-разному ищут все места под солнцем.

А море кипеть продолжает волнами.

Пройдохи безжалостно лезут к штурвалу,

Пиратствуют и вызывают цунами…

Но глухо дно, чтобы мы здесь ни урвали.

А море кипеть продолжает волнами.

Мы кружимся в бурном потоке, мы ищем,

Находим, богаче становимся днями,

Ночами обычно теряем – и к нищим.

А море кипеть продолжает волнами.

Чужими мирами плывут мириады

Таких же потерянных, и не понять их.

Мы плещемся в море и мы умираем,

А море кипеть продолжает волнами.

* * *

Жизнь – как день в миниатюре —

Пролетит кометой мимо,

Тень оставив на бордюре,

Но и та несохранима.

А дороги не заденет,

Направленье не осветит,

Только бросит спешно тени,

Лишь просвищет, словно ветер.

И плестись нам вдоль обочин,

Позабыв небесный свет,

Сквозь безрадостные ночи,

Натыкаясь на кювет.

И спасёт в таком блужданьи

Только собственной души

Непомерное сиянье,

Ты другого не ищи.

Пусть повсюду бездна злая,

Озаряй свой краткий путь

И ступай смелее, зная,

Что назад не повернуть.