Текст книги "Свет светлый. Повесть о митрополите Алексии Московском, всея России чудотворце"

– Воистину прав был великий Румский хан Кайсар, сказавший: «Удобства и роскошь разрушают могущество Родины!»

К нему привели шестьдесят девять связанных пленников, ещё так недавно заправлявших в Сарае-Берке, радовавшихся жизни, сытых и довольных. Теперь же вид их был плачевен.

– Я не намерен долго разбираться, кто прав, а кто виноват в том, что столица Золотой орды превратилась в логовище разврата, – красиво говорил Хызр. – В великих степях, благослов лённых священной десницею Чингисхана, мы много и долго выслушивали рассказы о том, что тут творилось. Долго испытывалось наше терпение. Но теперь, когда наследие нашего великого родоначальника Тэмуджина столь прискорбно опозорено, чаша негодования переполнилась. Гнев Тенгри должен излиться на головы тех, кто осмелился чёрное сделать белым, а белое – чёрным. Тех, кто солнце на звал луною, а луну – солнцем. Тех, кто нагло заявил, что сагаан это хара, а хара это сагаан. Великий бог Хухе Монхе Тенгри, которого вы именуете Аллахом, сказал мне: «Встань, Хызр! Иди и покарай их!»

Связанные ещё больше затрепетали, на что покоритель Сарая-Берке презрительно усмехнулся:

– Вы и теперь не имеете мужества, чтобы с радостью встретить смерть, которая очистит вас от скверны. Вами принят закон, по которо му нельзя проливать кровь человека вне битвы.

Мне он нравится. Я мог бы приказать отрубить вам головы, но вас задушат. Заирбек, Саранчар, Исторчей, приступайте!

Названные грозным судьёй могучие багатуры взяли широкие кожаные ремни и деловито приступили к казни. Первым был задушен военачальник Муалбузин, за ним – трое его сыновей. Схваченные ремнями за горло, они валились на пол и жалобно мотали ногами, покуда не иссякала в них жизнь.

– Науруса – последним, – приказал Хызр. – Пусть он увидит гибель всех своих соглашателей.

И затрепетавшего Науруса отвели в сторонку, чтобы он видел, как одного за другим душат его людей – Алтынмыша, Орзоя, Бутму, Кирбичея, Аллахдада, Сурбатыя, Халхана, Ембиргея…

– Кто позволил! – вдруг раздался пронзи тельный и гневный женский возглас.

Палачи замерли, не успев казнить очередного вельможу.

Все присутствующие с удивлением взирали на то, как сюда вошла великая царица-мать. В сей миг она была несказанно хороша в своём благородном гневе. На ней были одежды из чёрного шёлка, украшенные эмалевыми брошками в виде веточек цветущей вишни. На голове – позолоченный бутгак с высокими чёрными и белыми страусиными перьями. С него на плечи свисали гирлянды чёрных алмазов.

– Как ты посмел сидеть на троне моего по койного сына и распоряжаться здесь, в моём дворце!

Хызр в восторге встал с трона и залюбовался зрелищем разгневанной Тайдулы. Она же надвигалась на него точно так же, как ещё недавно войско Синей орды надвигалось на столицу Золотой орды. Казалось, подойдя вплотную, она вонзит ему в глаза свои ногти.

Но она остановилась в трёх шагах от сурового степняка и залюбовалась тем, как он любуется ею.

Хызр усмехнулся и небрежно уселся вновь на троне Джанибека.

– Так это и есть та самая Тайдула-ханым, которую этот, – он кивнул в сторону Науруса, – возвеличил как великую царицу-мать… Та самая, которая допустила, чтобы убили её сына. Та самая, которая допустила, чтобы её извращенец внук имел любовника. Та самая, которую великий Бог могущественного неба столь невзлюбил, что лишил зрения. Она же призвала русского волшебника, и тот вернул ей зрение. И тогда Эрхету Тенгри сказал: «Погоди же!» И заставил её смотреть, как убивают всех её родственников, внуков и самых близких людей.

Тайдула прожигала его ненавидящим взглядом.

Лори, доселе сидевший у Тайдулы на воротнике, перебрался к своей хозяйке на плечо и тоже выпучился огромными глазищами на Хызра.

При виде диковинного зверька Хызр скривился от отвращения:

– А это что за ублюдочное животное? Должно быть, растленная кошка родила его от крысиного царя Сургылт-хана! Заирбек, Саранчар, Исторчей! – И он ткнул указательным пальцем в сторону Тайдулы, а затем двумя руками изобразил, как затягивают на шее ремень.

– Не сметь приближаться ко мне! – воскликнула Тайдула и, резко обернувшись к трём палачам, вдруг совершила нечто такое, чего и сама от себя не ожидала.

Она подняла десницу и осенила пространство перед собой крестным знамением. Палачи замерли.

– Ну же! – топнул ногою Хызр-хан.

Заирбек и Саранчар грубо схватили царицу-мать за руки. Лори пискнул, сорвался с плеча и по-детски жалобно повис коготками на чёрном шёлке. Громко хрустнули гирлянды чёрных алмазов – это Исторчей захлестнул ремень на шее Тайдулы.

Глава 10
Князь-отрок

– Хидырь какой-то. – Гонец Дионисий, по 11 прозвищу Малютка, витиевато излагал свежайшие новости князю Дмитрию, митрополиту Алексею и тысяцкому Вельяминову. – Заяицкий царь. Пришёл прихождением с востока. Из самой синеордынской Синь-орды. Ратью на Волжское царство. А в князьях Волжского царства завелась лесть. И начали тайно ссылаться с Хидырем, лукаво лукавствуя на своего царя Науруса. Сию лесть и лукавство составили в дело и вступили в бой. Прямо во дворце Чани-бека. Много кровавой крови кроваво пролили. А Науруса и ближних его схватили и выдали царю Хидырю. А Хидырь своим повелением повелел всех тотчас казнить удушением ремнями. И были удушением удушены царь Наурус со своим сыном Темирем, и князь Муалбузин со чадами, и все князи ордынские, иже в любви и совете были Наурусу. И многие татарове издушены были. Тако же и царица Таидала…

– Хатунечка! – весь содрогнувшись, вскрикнул митрополит. – Насмерть?

– Ременной задушевкой настоящим образом убиенна бысть, – безучастно подтвердил гонец Малютка.

– Ох ты, Господи! – сокрушенно откинулся святитель на спинку своего кресла. – Жалость-то какая!

Дмитрий ласково и утешительно гладил его ладонью по широкому рукаву саккоса. Вельяминов не столь сочувственно взирал на горевание митрополита. А тот хрипло бормотал:

– И надобно же такому быть, что сегодня воспоминание чуда Архистратига Михаила! Именно четыре года с того дня, как Бог моими руками ниспослал ей слёзный дар и исцеление от слепоты! И в сей день – такое известие!

– А что же сей Хидырь? – спросил Вельяминов. – Зело лютый?

– Слава Богу! – отозвался гонец и благодарственно перекрестился на иконы. – Всех

Наурусовых татар, побивая, побил, прененасытно насытился убийством и взялся опосля того всех миловать. Епископу Ивану сказал, что никаких бедствий вере христианской чинить не станет.

– Стало быть, отмучалась, – продолжал горевать о Тайдуле святитель Алексей. – Про зрела очами, дабы видеть убийства и беззако ния многие. Нынче же закрыл ей Господь ея скорбные очи навсегда…

Он стряхнул с себя печаль, приосанился, прокашлялся и сказал:

– Чинить не станет… Это хорошо.

– Да, – продолжал Малютка, – и первым делом от царя Хидыря князь Дмитрий Борисович жалованно пожалован на княжение в Галич, а князь Костянтин Ростовский с честью и пожалованием посажен на всё княжение Ростовское.

– О как! – воскликнул Вельяминов.

– А вот это, дети, добрые вести! – заиграл глазами святитель. – Стало быть, что?

Он со значением поглядел в лицо Дмитрию, ожидая от него ответа.

– Стало быть… – промолвил Дмитрий, по думал и улыбнулся: – Стало быть, в злобе на убиенного Науруса новый царь Хидырь будет давать ярлыки тем, кому Наурус не давал!

– И нашему князю-мальчику пора становиться князем-юношей, – в свою очередь улыбнулся святитель.

А уж оставшись наедине, он продолжил горевать об убитой хатунечке. Плакал, раскладывая на своей постели сшитые по её сну нелепые ризы, поглаживая их, будто некое всё ещё живое существо.

Но в то лето не сбылась надежда получить ярлык на великое княжение от Хызра, или как его стали называть на Руси, Хидыря. Великий князь Дмитрий Константинович опередил, успел выслужиться перед новым ханом. В то время сильно процветали новгородские ушкуйники. Разбойничали по всему Поволжью, грабили и русских, и татар, и всех прочих, кто пускался в путь по Волге-матушке. Но до прочих Хидырю печали не было, а вот последнее нападение на татарское судно, гружёное богатым товаром, вывело его из себя. Хидырь прислал во Владимир трёх своих послов Уруса, Каирмека и Алтынцыбея, и те строго потребовали покончить с ушкуйничеством. Великий князь с братом Андреем Нижегородским и князем Константином Ростовским занялись этим делом, переловили всех разбойников и отдали в руки царских баскаков вместе с награбленным добром. Хидырь остался доволен, а Дмитрий Константинович утвердился в своём великом княжении.

Литва ненадолго замедлила своё расширение на юго-восток. Крестоносцы нанесли сильное поражение Ольгерду, а младший его брат Кейстут, князь Трокский и Жмудский, даже попал в плен в битве, хотя вскоре ему удалось бежать.

Во Пскове вновь вспыхнула чума, и все соседние города с ужасом ожидали второй волны чёрной смерти. Но, странное дело, далее Пскова зараза не распространилась.

В апреле, перед самою Пасхой, в Москву от Хызра прибыл киличей Алтынцыбей. Москвичам сразу бросилось в глаза то, что одет он не столь пышно и богато, как послы предыдущих ханов, будь то Джанибековы или Бердибековы, Кулпины или Наурусовы. Те, бывало, с ног до головы обвешены драгоценностями, а этот только в своём имени носил золото, на себе же сего дорогого металла не имел, равно как и каких-либо сверкающих каменьев. Лишь оружие украшало его.

– Великий сарь Золотыя и Синия орды Хызр-хан прислал меня уведомить, что он хочет видеть тебя, князь Дмитрий Иванович, – только и сказал Алтынцыбей.

Все три дня, покуда отмечали Праздников Праздник, а Дмитрий собирался в дорогу, вдовствующая княгиня выплакивала очи.

– Митенька! Сыночек родимый! На поги бель зовёт тебя царь изверг ордынский! Кон стантиновичи наушали ему сжить тебя со све ту! Мешаешь ты им со своею Москвою! Не ходи во орду! Скажись больным.

Но князик, коему двенадцатого октября исполнилось десять лет, за зиму заметно возмужал, и уже и впрямь не скажешь о нём: «мальчик». Отрок. А то и юноша! Вырос, в плечах сделался пошире. Хотя… и в животах тоже. Не было в нём излишней резвости движений. Медлителен, нерасторопен, ходит вразвалочку. Идёт куда-нибудь, другие нетерпеливо то и дело вперёд него забегают. На коня сядет – мешок мешком! Но с коня не сваливался ни разу, хорошо хоть это.

– Нет, матушка! – отвечал он Алексан дре Васильевне. – Негоже мне больным ска зываться. Больных не уважают и не боятся. Я же хочу, чтобы цари ордынские меня уважа ли. А придёт время – бояться будут!

Митрополит Алексей дал своему крестнику перстень:

– Вот, сынок, возьми. Это мне хан Жанибек подарил. А принадлежал сей перстень самому Чингисхану. Хочешь верь, хочешь нет, но стоит показать его татарам, они как шёлковые стано вятся. Некая сила в этом перстне заключена. Нам, православным, неведомая.

И угораздило же такому произойти, что в ночь перед отъездом на небе случилось страшное предзнаменование. Было полнолуние, но вдруг чёрная круглая тень стала наползать на луну. И медленно, медленно, медленно закрыла почти полностью ночное светило, а оставшийся тонкий серп месяца окрасился кровью.

Дмитрий строго приказал ничего не сказывать матушке, но какая-то дура, всё же, нашлась, ляпнула своим помелом. В ноги коню бросилась Александра Васильевна, истошно крича, хватая коня за копыта и бабки, так что чудом конь не потоптал сердечную.

Уехал сыночек, а княгиня слегла бедная в жару, металась и кричала в горячке:

– Душат его!

Святитель Алексей, боясь, как бы горячка не привела к гибели, в недолгий миг просветления княгини исповедовал и причастил её. Соборовал. И она постепенно стала выздоравливать, но теперь была тихая-тихая, будто боялась, что её не ровен час побьют.

– Ничего, милая, – утешал её митрополит, – Бог не оставит нас. Вернётся соколик живой и невредимый. Да и Василий Васильевич с ним, не даст в обиду. Гляди, доченька, ещё и с ярлыком возвратятся!

Новый хан Золотой и Синей орды в Сарае-Берке жить отказался, считая, что гордым Чингизидам негоже в городах нежиться.

– Жизнь это простор! – говорил он и со своим мужественным войском кочевал по лево бережью Волги.

А в бескрайних степях правобережья со своим войском кочевал удалой темник Мамай.

Однажды весною они сошлись. Хызр стоял на низком левом берегу, Мамай – на высоком правом. Солнце сияло во все лучи. Подогнали лодку, и двое сильных гребцов понесли её на тот берег с повелением эмиру Мамаю плыть сюда на поклон к хану Хызру.

Широка тут Волга, долго плыли гребцы, борясь с сильным течением, обходя льдины, которые всё ещё шли и шли с севера в Хвалынское море, хотя на берегах снега уж давно не было, да и грязь успела подсохнуть.

Ещё дольше шла лодка назад, потому что темник Мамай утяжелил её, а при темнике ещё находился могучий багатур. Но вот нос лодки воткнулся в волжский песок. Темник спрыгнул, ему подвели коня. Он сел, подъехал к Хызру, сгибаясь в поклоне:

– Приветствую тебя, доблестный великий хан!

– Привет и тебе, доблестный Мамай. Не признавал Кулпу и Науруса, а меня признаёшь? – спросил Хызр.

– Признаю и покоряюсь, – ответил тот.

– Я также отношусь к тебе с великим уважением. Но отчего же ты не один приплыл ко мне? Неужто опасался?

– Нет, повелитель, – сказал Мамай. – Просто хотел показать тебе моего лучшего воина. Знакомься, его зовут Темир-Мурза Челубей.

– Коня Челубею! – крикнул Хызр-хан. Вчетвером они поскакали в степь – Мамай

и Хызр, слева от Мамая багатур Челубей, справа от Хызра его сын Кутлуй.

– Это твой старший? – спросил темник.

– Нет, – ответил Хызр. – Старший сын у меня Темир. Но я не люблю его. Он слишком ревностный мусульманин. Порицает меня, что я мало выказываю почтения Аллаху. А я не желаю соблюдать рамадан. Не жрать ничего с рассвета до заката… По-моему, это глупо. Был бы я Аллахом, я бы не требовал ничего подобного от настоящих мужчин. А как ты на это смотришь?

– Я тоже жру всё подряд, когда мне хочется, – признался удалой Мамай.

– Хо-хо-хо! – радостно заревел Хызр и крикнул направо: – Кутлуй! А этот темник наш человек!

– Челубей! – крикнул Мамай налево. – Великий хан как ты да я! Он тоже не любит поститься!

С этого дня началось у них веселье. Они осматривали войско Хызр-хана, пировали, пили тарасун и хорзу, скакали по степям, стреляли из лука, услаждались молоденькими татарками, отпаивались с похмелья кумысом, потом перебирались на правый берег Волги, осматривали войско Мамая, пировали, пили тарасун и хорзу, скакали по степям, стреляли из лука, услаждались молоденькими калмычками и снова отпаивались кумысом.

И всё время были в движении, перемещаясь с северо-запада на юго-восток, покуда не добрались до старого Сарая, основанного ещё Батыем. Тогда их веселье двинулось в обратном направлении, с юго-востока на северо-запад, и добралось до пригородов Сарая-Берке.

Здесь в ставку Хызр-хана явился его старший сын Темир. Совсем недавно он совершил паломничество в Мекку, и теперь все почтительно называли его Темиром-Ходжой.

При виде разгульного отца и брата, а с ними темника Мамая он скорбно возвёл очи к небесам. Затем обратил свой взор долу и смиренно промолвил:

– Высокий долг государства требует от тебя, о великий хан Хызр и отец мой, чтобы ты некоторое время присутствовал в столице Золотой орды, в которую прибыли послы со всех концов света, а также некоторые князья подвластных тебе областей.

– Не желаю в столицу! – топнул ногой вольный хан. – Не брошу любезного мне кочевья! Кто хочет видеть Хызра, пусть ищет Хызра в степи. Так заповедал людям длинной воли наш великий предок Тэмуджин Чингисхан!

– Один из гостей уже здесь. Он готов хоть сейчас встретиться с тобою.

– Кто такой?

– Московский князь Дмитрий.

– Пусть придёт, хочу посмотреть на него.

Дмитрий в сопровождении Вельяминова вошёл в ставку ордынского царя, и тот спросил, кто из них князь. А когда хану объяснили, что тот, который постарше, это московский темник, а князь тот, который мальчик, Хызр от смеха едва не опрокинулся навзничь:

– Князь? Господин Москвы? Вот этот смешной маленький увалень? Сколько тебе лет, парень?

Дмитрию перевели вопрос Хызра, и он с достоинством ответил:

– Мне от роду десять с половиной лет. Возможно, кому-то это покажется смешным. Однако, сей недостаток с годами проходит. Полагаю, что и сам великий хан Хызр некогда был ребёнком. Но это не помешало ему вырасти и занять самый сияющий трон в мире.

– А он не так смешон, этот русский телёнок! – оценил Хызр ответ русича, когда ему перевели всё слово в слово. – Моему младшему тоже десять лет, но он не сумеет так ответить, если над ним посмеяться.

– Да уж, Бугдусей скорее схватится за нож, – улыбнулся Кутлуй.

– Так что же ты хотел от меня, князь Мо сквы? – спросил Хызр.

– Я? – удивился юноша и переглянулся с Вельяминовым.

Тот только пожал плечами и поспешил ответить:

– О нет, Московский князь бы не посмел отвлекать великого хана Золотыя и Синия орды от его важных дел. Это хан послал за ним гонца, и вот князь Дмитрий Иванович прибыл.

– Ах да, припоминаю… – промолвил Хызр. – Так вот… Я просто хотел узнать, трудно ли быть князем такого большого города как Москва, будучи столь юным?

– Тому, кто с Богом, везде и всегда легко, – ответил Дмитрий.

– И это хорошо сказано! – похвалил Хызр, всё более располагаясь душою к этому отроку. – Не так ли, Мамай?

– Так, – кивнул ордынский темник. – Но мне любопытно, как князь Москвы представляет себе своего Бога?

Дмитрий выслушал перевод, глубоко вздохнул и, смело глядя на татар, произнёс:

– Бог есть свет. Он светлее, чем свет солнца. Им создаётся всё живое. Но также сберегается и всё, что уже умерло. Так учил меня мой духовный отец, митрополит Алексей.

В. Маторин. Хан Мамай

Когда Хызру перевели, он хмыкнул:

– Мамай, ты видел когда-нибудь свет, который был бы светлее, чем солнечный?

– Видел, – улыбнулся Мамай. – Однажды в битве я получил по башке удар такой силы, что мне показалось, будто солнце стало светить в десять раз сильнее.

– А, стало быть, этот парень не врёт! – за смеялся Хызр. – Переведите ему то, что сказал эмир Мамай.

Дмитрию перевели, и он приободрился, видя, что эти изверги не так уж страшны. И ещё смелее он сказал следующее:

– Моим отцом был Московский князь Иван Иванович Красный. Моим дедом был Иван Данилович Калита. Моим прадедом был Даниил Московский. А моим прапрадедом был сам Александр Невский, коего прозвали Солнцем Земли Русской. Сказывают, что от него иной раз исходил свет ярче солнечного. И когда он встретился с ханом Батыем, тот, увидев сей свет светлый, объявил моего пра прадеда своим названным сыном. Предок ве ликого хана Хидыря был братом Батыя. А это значит, что мы с тобой, хан Хидырь, дальние названные братья.

Хызр недоуменно переглянулся с Мамаем. Видать, не слишком ему верилось в то, что говорил Московский князь. Тогда Дмитрий Иванович решился на последний свой ход. Показал палец, на котором тускло сверкнула жуковина перстня.

– А вот это принадлежало самому Чингис хану!

И странное дело! Хызр и Мамай, хмуро уставились на перстень, разглядели его и вдруг разинули рты, вскинули брови.

– Да он вовсе и не мальчик, этот с виду некудышный князь Москвы! – воскликнул Хызр в восхищении. – Как хорошо он знает всё о своих и моих предках!

Возникло некоторое замешательство. Первым нашёлся что предложить Мамай:

– А может, он и хорзы способен выпить?

– А подайте-ка ему хорзы полную чашу! – крикнул Хызр.

Дмитрию подали чашу с хорзою – крепким молочным хмельным напитком, пить который считалось особой удалью у Чингизидов, потому что сам Чингисхан любил хорзу. И никакое мусульманство не могло полностью запретить питьё хорзы, особенно таким людям, как Хызр.

Другое дело Дмитрий. Ему, конечно, доводилось пробовать лёгкие напитки – пиво, мёд, вино… Но чтобы хорзу…

Стараясь не подать виду, он взял в руки чашу, вдохнул в себя, будто ему предстояло нырнуть в прорубь, и принялся пить.

Вельяминов хотел помешать, но Хызр щёлкнул пальцами, и Василия Васильевича оттащили за локти в сторонку.

Противная на вкус жидкость обжигала глотку, ерепенисто вливалась внутрь, а там раздвигалась и кололась, будто ты проглотил ёлку, и хотелось исторгнуть её из себя, но Дмитрий мужественно допил поданную ему чашу, молодецки крякнул и вытер рукавом губы.

Татары одобрительно зареготали, Хызр вскочил со своего ковра и хлопнул московского князя по плечу. Но у того уже всё поплыло в голове. Он стукнул себя кулаком по груди и воскликнул:

– А если хотите, я могу и повалить кого-нибудь!

– Сына моего повалишь? – спросил Хызр.

– Сына?.. – Дмитрий снизу вверх посмотрел на шестнадцатилетнего Кутлуя. – А что ж! Повалю и сына!

Татары ещё более загалдели, одобряя удаль юного московского князя.

– Дайте мне слово молвить! – пытался вмешаться Вельяминов, но Мамай осадил его, рыкнув:

– Помолчи, темник!

– Повалишь – дам тебе ярлык на великое княжение! – говорил Хызр Дмитрию таким голосом, каким говорят с малыми детьми, когда хотят изобразить, будто беседуют с ними как с взрослыми. – Не повалишь – голову с плеч. Согласен?

– А, согласен! – махнул рукой Дмитрий, когда ему перевели сказанное страшное условие.

– И не страшно?

– Русские боятся только одного!

– Чего же?

– Позора!

И с этим словом Дмитрий двинулся на Кутлуя, схватил его поперёк живота, засопел, пытаясь повалить.

– Всевышний Боже! – взмолился Василий Васильевич.

Кутлуй стал лениво валить Дмитрия.

– Довольно! – весело воскликнул Хызр. – Растащите их! Не то мой силач одолеет его и мне придётся отрубить голову такому прекрасному храбрецу! Потомку названного сына Батыя!

Дмитрия оттащили от Кутлуя, который, конечно же, повалил бы его. Московский князь упирался, ругался с теми, кто его оттаскивал, и кричал:

– Так не честно! Я бы сокрушил его! Ярлык! Его всё же оттащили в угол и бросили на ковры и подушки. Он упал, хотел встать, но не мог. Всё кружилось, его тошнило… Он брыкал

руками и ногами, как насекомое, пытающееся перевернуться со спинки… С трудом встал на карачки… Ему было плохо, и принесли тазик. Вельяминов был рядом.

А ночью Дмитрий проснулся, и его снова мутило, но внутри уже было пусто. Он с удивлением смотрел, как татары всё ещё сидят у очага, пьют и едят, и регочут, и хохочут, и тискают полуобнажённых татарок…

И вдруг откуда ни возьмись митрополит Алексей, свет светлый, встал над ним и сказал сурово:

– Встань и беги! Спасайся отсюда!

Но не было никаких сил даже встать, а не то что бежать отсюда.

– Отравили поганые! – прошептал Дмитрий и угас…

…Утром он с удивлением обнаружил себя живым. Голова болела, но главное, что уже не мутило, и он, вспомнив видение и приказ Алексея, тихо покинул шатёр Хызра, в котором вповалку спали татары с татарками.

– Видать, только под утро угомонились, проклятые, – с тихой ненавистью прошептал Дмитрий Иванович.

В полдень Московский князь с тысяцким Вельяминовым и дружиной уже отъехал отставки Хызр-хана на порядочное расстояние. Несколько раз их пытались задержать, но Дмитрий показывал татарам перстень Чингисхана, и на тех и впрямь это действовало удивительным образом – почтительно давали дорогу.

В это время Хызр только-только проснулся и не обнаружил в своём шатре ни Мамая, ни удалого паренька Дмитрия. Он спросил, куда они подевались, и ему ответили, что Дмитрий исчез на рассвете, а Мамай совсем недавно – в войске у него какая-то заваруха, и он отправился наводить порядок. Хызр остался недоволен:

– Московский князь, поди, в Сарае отлёживается. Отыщите и приведите его ко мне. Я ещё хочу побеседовать с ним. Имею желание объявить его своим названным сыном. Кутлуй! Нравится тебе такой названный брат?

– Нравится, – ответил Кутлуй, лаская заспанную красотку, распутывая ей длинные волосы.

– Так тому и быть! – сказал Хызр. – И к Мамаю пошлите гонца, пусть возвращается сюда, как только справится со своей заварухой. Мамай отныне будет моим главным военачальником. Хочу объявить об этом народу.

Но не сбылось ни первое, ни второе желание Хызра, потому что вскоре и вовсе нечего ему было желать на этом свете.

После полудня в загородную ставку к хану Золотой и Синей орды явилось большое русское посольство – великий князь Владимирский и всея Руси Дмитрий Константинович, брат его Нижегородский князь Андрей, князья Константин Ростовский и Михаил Ярославский. Их сопровождал старший сын Хызра, царевич Темир Ходжа. С ним – большой отряд заговорщиков. И когда Хызр-хан заговорил о том, что он ещё не решил, кому отдать ярлык на великое княжение, – подтвердить ли права Дмитрия Константиновича или снова возвеличить Москву, – на него внезапно напали и повалили на пол, а он с похмелья был слабоват и не сильно сопротивлялся.

И тот же самый Исторчей, который прошлой осенью по приказу Хызра душил Науруса, Тайдулу и прочих, теперь по приказу Темира-Ходжи задушил ремнём самого Хызра. А потом и его любимого сына Кутлуя.

Весть об этой новой ордынской замятне прилетела в Москву в тот же день, когда и возвратился Дмитрий Иванович. Чуть ли даже не раньше него!

– Господу слава! – кричала Москва, радуясь тому, что её любимец остался цел и невредим.

– Божиею милостью соблюдаем, до замятни из Орды вышел! – благословив, прижал его к своей груди митрополит Алексей.

– Преосвященный! А ведь это ты ко мне явился в видении и приказал уходить немедля! – сиял очами Дмитрий.

– То не я был, соколик! То твой ангел-хранитель в моём облике! Сильный он у тебя, твой ангел! – отвечал растроганный русский первоиерарх.

– А ещё перстень! Как он меня выручал! И не однажды. Вот, возьми его назад.

– Хорошо, хорошо… Идём же скорее к матушке княгине!

Александра Васильевна при виде живого и здорового сына чуть не лишилась чувств и не могла вымолвить ни слова, а только плакала и теребила его кудри, прижимая к своей щеке его голову, всё ещё пахнувшую детством.

– Радуйся, сестрица! – сказал Вельями нов. – Сын твой не убоялся грозного ордын ского царя Хидыря. На все вопросы отвечал смело, аки лев.

И Василий Васильевич принялся с гордостью рассказывать обо всём, что происходило в ставке у Хызра.

– Страшно и подумать, что было бы, если б Хидырь дал ярлык нашему Дмитрию, а потом случилась замятня! – выслушав тысяц кого, покачал головой святитель Алексей. – Могли бы и его вместе с Хидырем и Кутлуем предать смерти. Нынче же, дети, в Успенском храме совершим благодарственный молебен милосердному Богу!

– Этим убийством дело не завершится, – молвил Вельяминов. – Темник Мамай подружился с Хидырем и теперь не простит коварства Темиру Хозе. А за Мамаем самое сильное войско в степях Волги и Дона. Ещё много крови в Орде прольётся!

– Одно плохо, – сказал Дмитрий Иванович. – Чем слабее Орда, тем смелее Литва.

– А чем смелее Литва, тем наглее мой соперник Роман, – добавил митрополит. – В Твери опять воду мутит.

В Твери прошлым летом епископ Феодор, оставив свою епископию, ушёл в монастырь. Митрополит Роман тотчас – в Тверь, склонять местное священство перейти под его власть.

Дождавшись возвращения Дмитрия из Орды, Алексей поспешил в Тверь и поставил нового епископа, преданного ему Василия, игумена Спасского тверского монастыря.

А когда в конце мая святитель вернулся из Твери на Москву, случилось новое знамение, напугавшее жителей. Подряд два затмения – сначала солнечное, а потом лунное. Причём, во время лунного месяц сочился кровью.

Вскоре из Сарая-Берке прискакал известный гонец Дионисий Малютка и по своему обычаю весьма витиевато докладывал о новых кровавых делах в Золотой орде:

– Темник Мамай злобною злобою обозлился на Темира Хозю. За то, что тот убийством убил царя Хидыря. И воздвигся ненавистью сильный князь Мамай. Ратью своей пошёл на Темира Хозю. Две рати сшиблись, и была брань великая. И никто не одолел, а только побили друг друга много. Кровавою кровию степь кроваво обагрилась. А князь Андрей Константинович со дружиной возвращался в Нижний Новгород из Орды. И Мамаев князь Ретякоз напал на него. И две дружины сшиблись в битве. С Божьей помощью Андрей Нижегородский чудом спасительно спасся и жив домой возвратился.

Ещё через несколько дней другой гонец по прозвищу Ванька Пилат принёс известие о гибели Темира-Ходжи:

– Мамай принял себе царём Авдула, Чанибекова племянника. И сказал: «Возьму Сарай и всех, кто будет пред Темиром Хозёй пре смыкаться, истреблю!» И все русские князья из Орды бежали. А Ростовских князей дочиста ограбили, едва ноги унесли.

А ещё через три дня всё тот же Малютка опять успел туда-сюда смотаться и докладывал с выпученными глазами:

– Убили! Убили Темира Хозю! Новый царь в Сарае! Пришёл брат Хидыря именем Амурат! Взял город и искал Темира убить за брата. Но Темир Хозя бежал и хотел спастись у Мамая, а Мамай его смертною смертию умертвил. Сам же Мамай держится своего царя Авдула, а но вого Амурата не признаёт.

И так каждые три-четыре дня из Поволжья приходили всё новые и новые свидетельства о великой ордынской замятне. В Сарае-Берке воцарился Амурат и требовал от Мамая подчинения. Но Мамай упёрся и настаивал, чтобы в Сарае подчинились Авдулу.

Тут выдвинулся ещё один соискатель золотоордынского престола – некий самозванец

Килдибек, объявивший себя сыном Джанибека, доселе скрываемым. В междуречье Волги и Ахтубы воины Мамая одержали над ним победу, а сам Килдибек пал в той схватке.

Возникли и новые удальцы, подобные Мамаю. Темник Булат Темир захватил Волжскую Булгарию и все города среднего Поволжья. А на правом берегу Волги некто Тогай объявил себя местным царём. И немало таких стало. Сражались и грабили друг друга, и по всей Золотой орде нечего стало есть. Голод, болезни охватили татар вместе с яростной междоусобицей.

– Бог Господь, дети, попускает гнев Свой на них, милуя рабов Своих, смиренных христиан! – говорил на проповедях митрополит Алексей.

В Орде была своя замятня, а у него на Руси – своя. Митрополит Роман не признал Василия епископом и привёл в Тверское княжество Ольгерда с войском. Но в это время из Константинополя вернулся экзарх Георгий Куропатка, посланный Алексеем к Вселенскому патриарху Каллисту. Он привёз от Каллиста письменное подтверждение незыблемости границ двух митрополий, и в привезённой им грамоте чётко обозначалось, что Тверская епархия по-прежнему принадлежит митрополиту Киевскому и всея Руси.

– Не взяли Тверь, так придётся взять Киев. Кому тогда будет подчиняться Киевский митрополит? Тому, кто будет пановать у Киеве, – сказал Ольгерд и вывел войска из Тверского княжества. Двинул их из северных областей Руси в южные.

А в Орде продолжалась война между Мамаем и Амуратом. И всю осень, и всю зиму, и всю весну они враждовали, не осмеливаясь на главное сражение, ограничиваясь мелкими стычками. Лишь дважды на берегах Волги сошлись две рати в больших и кровопролитных, но не решающих схватках. Оставалось только ожидать, что принесёт с собою лето.