Текст книги "Свет светлый. Повесть о митрополите Алексии Московском, всея России чудотворце"

Глава 8
Князь-мальчик

– Почему в древних сказаниях так много чудес? Разве нынче случается такое, чтобы прокажённый крестился и, выходя из крестильной купели, уже – хоп! – и вся проказа с него сошла? – спрашивал святителя Алексея юный московский князь Дмитрий Иванович.

– Я, сынок, объясняю сие так, – отвечал мудрый наставник. – В те времена, когда Господь Иисус Христос Сам присутствовал на земле, чудес совершалось немыслимо много. Ещё бы! Бог воплотился и ходил среди людей! Подумай только! И потом много было чудес, потому что жили те, кто сами видели Спасителя. Но с каждым веком чудес всё меньше и меньше, ибо то время, когда Христос жил на земле, всё дальше и дальше от нас. А придут времена, когда чудеса совсем редки станут. А после и вовсе исчезнут.

– И придёт Судный день, – весело добавил Сергий Радонежский.

Разговор сей происходил не случайно. Стоял воскресный августовский денёк, шестнадцатое число, когда Церковью поминается перенесение из Эдессы в Константинополь Нерукотворного Спаса – образа Иисуса Христа. Князь, слева от него – игумен, справа – митрополит в самой середине крестного хода вышли из Московского Кремля и медленным шагом спускались к Москве-реке.

Сияло солнце, развевались хоругви, вокруг всё пело, но это ничуть не мешало беседе князя-мальчика и двух его покровителей.

Дмитрию лишь через два месяца исполнялось десять лет, грамоте он был обучен превосходно, но, конечно, ещё не всё прочёл, что имелось для чтения. Вчера и сегодня, к примеру, он впервые прочитал и осмыслил предание, записанное Константином Порфирородным о Нерукотворном Образе Спасителя.

– К тому же, – продолжил разговор святитель Алексей, – Сам Спаситель говорил: «Не уверуете, покуда не узрите знамений и чудес!» Что сие означает? Тому, кто истинно верит, знамения и чудеса не нужны. Он и так скажет в сердце своём: «Верую, Господи, Ты еси Сын Божий и Спаситель!» А маловерный и в чудесах будет подразумевать подвох. Говорят же о греках, что они искусные в лицедействах и, мол, подстраивают разные чудеса. Не спорю – и лжечудеса случаются. Горе тем, кто подобное творит! Но чаще греки не мудрят, и у них чудотворцы по сей день не перевелись. Взять того же архиепископа Солунского Григория Паламу.

– А правда ли, что он в прошлом году на другой день после моего батюшки помер? – спросил Дмитрий, и снова тень грусти промелькнула в его румяном лице.

– Как сказывают вестники оттуда, так и есть, – подтвердил Алексей. – Твой батюшка на Иоанна Златоуста, а Григорий – назавтра, в самый день апостола Филиппа.

– Один за другим… – поник головою мальчик, вспомнив своего доброго незабвенного отца.

Крестный ход спустился к реке и двинулся вдоль берега в сторону яузского устья.

– Или вот, сынок, как Спаситель пишет в письме князю Эдесскому Авгарю, – поспешил отвлечь Дмитрия от грустных мыслей Алексей. – «Блажен ты, Авгарь, не видевший Меня и уверовавший в Меня, ибо о Мне написано, что видящие Меня не имут веры, не видящие же Меня уверуют в Меня и наследуют жизнь вечную».

– Да, правда, – оживился Дмитрий. – Я хотел спросить, почему те, кто видел Его, не уверовали?

– А помнишь, что я тебе рассказывал, как говорил Григорий Палама про слепцов? – вопросом на вопрос ответил митрополит.

– Которые, не видя солнца, не верят, что оно не только греет, но и светит, – кивнул князь-мальчик. – Но они же видели!

– Слепые духом видели только Его оболочку, – сказал игумен Сергий. – Как солнце, которое греет. А духовным зрением увидели бы, что Солнце Правды не только греет, но и сияет.

– Понятно, – сказал Дмитрий. – Нам хорошо. Мы не видели Его, а верим! А те видели и не поверили.

– Смышлёный у тебя воспитанник! – похвалил Сергий, обращаясь к Алексею.

Митрополит с любовью посмотрел на Дмитрия, неторопливой развалочкой шедшего рядом. Оглянулся и на миг залюбовался сиянием кремлёвских куполов.

– А вот я ещё хотел спросить, – вспомнил князь-мальчик.

– Спрашивай, милый! – улыбнулся митрополит, в очередной раз радуясь любознательности отрока.

– Где же теперь Спас Нерукотворный? – спросил Дмитрий.

– На дне морском, – грустно покивал святитель.

– Как на дне?! – аж с болью в голосе воскликнул князь московский.

– Так, на дне, – вздохнул Алексей, поразмыслил и приосанился, желая сообщить нечто важное, что осенило его. – Вот отчего мы никак не можем воссоединиться с латынами? Много разных причин. Но есть одна весьма важная! Они закон выше благодати поставили. И благодать у них мало-помалу иждивается. Скоро и вовсе, глядишь, иссякнет. Разве могло быть такое, чтобы русский православный властитель вёз по морю образ Спаса Нерукотворного и потонул вместе с такой святыней?

– Невозможно! – воскликнул Дмитрий с жаром.

– А у них возможно. Стало быть, мало благодати! – продолжал митрополит. —

Когда крестоносцы захватили Царьград, самый грабитель среди них оказался веницейский дож по имени Дандоло. Можно сказать, вдохновлял на грабительство. Однажды он нагрузил полный корабль похищенных драгоценностей и святынь, среди которых был и хранящийся там в Царьграде образ Нерукотворного Спаса. Веницейцы – особые плуты, тащат отовсюду святыни и везут к себе в водяной город.

– А у них водяной?

– Дома и дворцы прямо из моря растут.

– Ух ты!

– Так вот, Дандоло похитил Спаса и вёз, радуясь. А того не понимал, что Господь разгневается. Так и случилось. В Пропонтиде разразилась страшная буря. Корабль, везший кроме Нерукотворного образа многие иные священные предметы, перевернулся и затонул. Так ничего и не смогли спасти. Отныне Спас Нерукотворный там, на дне Пропонтиды.

– Неужто никто и никогда уж не увидит его?

– Кто знает? Если Господь смилуется, образ, присланный Авгарю Самим Христом, чудесно явится в мир.

– И ни вода, ни соль морская нисколько ему не соделают вреда, – добавил Сергий.

Они вместе с крестным ходом свернули и пошли правым берегом Яузы, присоединили голоса свои к московскому люду, поющему:

– Пречистому Твоему образу поклоняемся, Благий, просяше прощения прегрешений наших, Христе Боже…

– А письма? – спросил князь-мальчик, допев тропарь.

– Которые слал Авгарь Спасителю, а Спаситель Авгарю? – догадался, о чём речь, митрополит. – Вероятно, на том же корабле и потонули. Благо, что Константин Порфирородный их переписал. И благо, что изографы грецкие множество раз списали подобия самого образа Спаса Нерукотворного. Возможно, и тут тот же промысел Божий: не имеем Самого Христа во плоти среди нас, не имеем и того образа, однако, веруем в Спасителя и в Образ Его Нерукотворный! Оттого и Господь незримо между нами присутствует.

И Алексей истово перекрестился, а за ним Сергий и Дмитрий.

Крестный ход свернул на мост через Яузу и вскоре они уже двигались правым берегом притока. Снова вместе со всеми спели и через некоторое время разговор возобновился.

– А я забыл, дож это кто? – спросил князь– мальчик.

– Разбойник! – со смехом в голосе ответил Троицкий игумен.

– Дож сие есть сан главного господина в Веницейской республике, – сказал митрополит. – Как бы у нас глава боярской думы. Только в Веницее князя нет. Один дож над всеми.

– А у нас князь есть, – бодро притопнул Дмитрий. И сам себя поправил: – Хотя дядька мой всё равно надо всеми.

– Надо всеми Христос, – возразил Сергий. – Далее митрополит. Вот он. За митрополитом ты. А тысяцкий Вельяминов, дядька твой, только временно надо всеми, покуда ты невелик в летах возрастания своего.

– А Дандоло-то жив остался или тоже не спасли? – спросил Дмитрий.

– Утоп безблагодатный! – ответил Алексей.

– Туда ему и дорога! – злорадно сказал юный князь.

– Нехорошо, сынок, так говорить, – попенял ему наставник. – Он хотя и папежник, а тоже христианин. Пред Господом ответит. Не нам злорадствовать о его судьбе. Свою бы спасти! А в Царьграде показывали мне парсуну того Дандоло. Ни усов, ни бороды. Лицо бабье и зело злобное. Прости меня, Боже!

Святитель перекрестился и вновь влил свой чуть хрипловатый голос в пение тропаря. Кремль с его блистающими куполами тихо плыл слева в отдалении над невысокими холмами и постройками Посада.

Вся Москва собралась на Яузе, где должно было состояться торжественное освящение новой монастырской обители и деревянного Спасского собора, в это лето воздвигнутого на высоком берегу.

Вот уж прибыли митрополит всея Руси, Московский князь и Троицкий игумен, взошли на высокий холм, где сияли новизною свежие постройки. Спасский храм светился оструганной древесиной, будто янтарный.

Можно уже было начинать, а как будто ещё кого-то ждали. Вдруг догадались:

– Кого ждём-то? Великого князя? – спросил Алексей сердито, потому что и сам невольно ожидал появления своего дорогого крестника Ивана Ивановича. А ведь тот уже девять месяцев как лежал в гробу в Архангельском храме Кремля.

Началось священнодействие. Пели тропарь, совершали молебен Спасу Нерукотворному, затем пошёл чин освящения. А митрополиту то и дело и вспоминалась та заминка, когда все невольно ожидали Ивана Ивановича.

Вот уж и нет его, и нет на Москве великого княжения. Суздальские князья братья Андрей и Дмитрий ходили в Орду к Наурусу, и тот дал старшему ярлык на великое княжение Владимирское, но Андрей отказался в пользу младшего брата, считая его более деятельным и полезным. Вернувшись, новый великий князь Дмитрий Константинович сел на престол во Владимире, послал в Новгород своих наместников, и там их приняли с честью.

Москва отныне вновь становилась – одним из городов.

И как бы ни был радостен и светел сей августовский денёк, а лица москвичей, участвующих в торжественном событии, были заметно более хмурыми, нежели обычно бывает в такие красные дни. Все думали об одном и том же: сегодня радуемся, а завтра придут отовсюду братья рязанцы да тверичи, смоляки да новгородцы делить с таким трудом собранное достояние Даниила и Калиты.

Особенно хмурым был тысяцкий Вельяминов, митрополит постоянно ловил на себе его обиженные взоры.

И совершенно неожиданное событие вдруг развеселило всех в самом конце освящения нового монастыря и поставления Андроника игуменом. В толпе москвичей, клубящейся чуть поодаль, возник шум, ропот, а потом и радостный смех. И когда можно было отвлечься, Алексей спросил Вельяминова:

– Что там стряслось?

Василий Васильевич тоже смахнул с себя хмурость, смеялся:

– Одна дурёха припёрлась сюда на сносях. Там же и родила, в толпе!

– Мальчика или девочку?

– Мальчика.

– Ну вот, – сказал Алексей новоиспечённому игумену: – Принимай, игумен Андроник, будущего тебе монаха!

Но когда вечером в Кремле собрались на трапезу, волей-неволей беседа вновь перетекла на неприятное.

Сидели на высоком гульбище летнего деревянного княжеского дворца. Погода стояла превосходная, ласково овевал тёплый ветерок со стороны Замоскворечья, да ещё на небе затеялось немыслимое представление облаков, словно руководимых кем-то для потехи обиженным москвичам.

Князь Дмитрий Иванович распорядился поставить столы на высоком открытом гульбище, чтобы можно было и пировать, и наслаждаться зрелищем облаков. Зрители, неторопливо закусывая и попивая всевозможные хмельные и трезвые напитки, узнавали в очертаниях небесных странников то одно, то другое:

– Ишь ты, вон там истинно лебедь плывёт!

– А гляньте, дети, какая чаша!

– А вон, вон, Васька Тетерев на коне скачет, такой же махонькой!

– А вон рыбина, про которую Репнины говорили, что выловили и пять дней ели.

– А лебедь в крылатого змия обратилась.

– А вон, гляньте, рожа, точь-в-точь как у нового великого князя!

Это произнёс тысяцкий Вельяминов и с укором посмотрел на митрополита. Алексей не выдержал и сказал:

– Что ты, Василий, на меня всё злобишься! Вот ответь, разве я мог отказать Константиновичам?

– Оно, конечно, не мог… – опустив взор, сердито ответил тысяцкий.

– И облако сие ничуть не похоже на Димитрия Суздальского, – продолжал святитель. – Вижу я в глазах у многих укоризну. Да, дети, я поставил Димитрия Константиновича великим князем во Владимире. Но он получил ярлык от ордынского царя. Откажись я, что будет?

– Романа позовут, тот быстро прискачет, – сказал игумен Сергий Радонежский, который ради торжественной трапезы позволил себе отведать пареной репы с мёдом и даже стерляди, а не только воды и хлеба.

– Ты, дядя Василий, напрасно сердишься, – молвил своё веское слово князь-мальчик. – Нельзя было отказываться ехать во Владимир. И впрямь Роман бы мигом примчался ставить Константиновича великим князем. А дальше? Великое княжение отойдёт под епитрахиль Романа. Тверь тоже быстро примкнёт. А там и все остальные.

– И явятся Москву брать, – добавила вдовствующая княгиня Александра Васильевна. – Право слово, Вася…

– Да всё я понимаю, – хмуро проскрипел Вельяминов. – Только нет мне на это конкордии!

– Вечно ты, Вася, со своими непонятными словечками! Какой такой конкордии? Что сие значит?

– То и значит, что не по сердцу…

– Так и говори, по-русски… А разве кому-то по сердцу? – сказала ему сестра.

– И нечего горевать, – твёрдо промолвил митрополит. – В Орде замятня великая. Каждые полгода – новый царь. Пускай их суздальские пока покняжествуют. Наш Димитрий Иванович малость наберёт лет. А там и Науруса скинут. К новому царю поедем, и коли жива будет Тайдула царица, я добьюсь ярлыка для нашего князя. Восстановим Москву в правах великого княжения.

– К тому же преосвященный не остался там, во Владимире, – сказал Дмитрий Иванович. – Ему предлагали перенести митрополию из Москвы обратно во Владимир. А он что ответил?

– Благословив Дмитрия Константиновича на великое княжение, аз воззвах к памяти святителя Петра, который завещал мне служить вечно при его гробе, – произнёс величественно митрополит. – А гроб чудотворный здесь стоит, на Москве, в Успенском соборе.

– В ноги надо кланяться святителю Алексею, что он мир нам сохраняет, – совсем взрослым голосом промолвил Дмитрий. – Не то бы со всех концов набросились на нас львы рыкающие. Покамест называют меня князем-мальчиком. Но скоро второе отпадёт, останется первое. А там, глядишь, и впрямь снова сменится царь в Сарае. Поеду к нему и получу ярлык на великое княжение.

– Долго ли ещё мы будем теми ярлыками питаться! – топнул ногой Вельяминов. – Пора самим решать свою судьбу-фортуну!

– Ещё не пора, – возразил игумен Сергий.

– Но пора, дети, придёт, дай только срок! – сказал святитель Алексей.

Солнце над Москвою садилось, уходило на запад, в Литву. А на юго-востоке игра облаков стала ещё затейливее, окрасилась в розовые и рыжие тона, а поскольку очертания облаков были самые разнообразные, то и краски заката ложились на них причудливо – там гуще, там светлее, там ярче, там нежнее.

– Смотрите! – сказал князь-мальчик. – Лев, а пред ним агнец!

И впрямь, на востоке родилось огромное облако в виде ярко рыжего льва, и сей лев шёл, хищно согнувшись, надвигаясь на другое облако, бледно розовое и имеющее вид трепетного ягнёнка.

– Чудеса! – произнёс Стефан Радонежский. – И впрямь лев на агнца охотится.

– Вот-вот наскочит и сожрёт! – испугалась княгиня Александра, будто и впрямь пред нею разворачивалась картина жестокой охоты хищника на несчастное травоядное.

Более всего правдоподобность облачному зрелищу придавали цвета двух создавшихся из ничего животных. Лев становился всё более рыжим, а ягнёнок бледнел и бледнел.

Но далее произошло нечто совсем неожиданное, от чего многие из сидящих за праздничным столом невольно повставали со своих мест и, раскрыв рты, взирали на происходящее в небесах на юго-востоке, за Таганским холмом.

Облаколев стало стремительно набирать алой краски. Оно разбухало и наливалось кровью, на глазах меняя цвет. И вот уже весь этот лев стал кровавым. Он остановился в отчаянии, а ягнёнок отлетел от него, спасённый, превратился в белую птицу, а затем в нечто непонятное, некий клочок… Лев же в ярости ещё больше разбух, задрал вверх страшную оскаленную морду и вдруг стал делиться надвое, потом на три части, на четыре, на пять… И все эти части были уже некими страшными кровавыми ошмётками, со всех краёв рваными, сочащимися густой ярко-красной кровью.

– Сам себя разорвал! – воскликнул святитель Алексей.

И далее чего угодно можно было ожидать, только не этого – все образовавшиеся от лопнувшего льва куски превратились в кровавые пятна и стали стекать с неба вниз, словно и впрямь были из настоящей крови. Они темнели, как запекающаяся кровь, но у самой земли каким-то неведомым образом таяли, растворялись, исчезали.

И, наконец, полностью исчезли.

– Вот так фазма! – в ужасе произнёс Вельяминов.

– Да уж, дети, похоже на знамение, – промолвил митрополит.

– А как толковать?.. – едва слышно произнесла княгиня Александра.

– Кто лев, а кто агнец? – спросил тысяцкий.

– Мы – агнец, и мы спасены, – сказал князь-мальчик.

А облако, которое недавно ещё было ягнёнком, отлетело к Яузе и как тряпочка зависло над Спасским монастырём, освящённым сегодня.

Глава 9
Кровавые облака

Богат и пышен был город Сарай Берке в тот год, когда святитель Алексей приезжал сюда, чтобы излечить от слепоты царицу Тайдулу. Чисты и опрятны были его улицы, дома сверкали роскошью, люди, живущие в этих домах и появляющиеся на этих улицах, щеголяли дорогими одеждами и кибитками, важно вышагивали, разъезжали, разгуливали среди ярких базаров, разглядывая несметные товары.

Всего лишь три года прошло с той поры, а как всё переменилось!

Те же улицы, да не чисты и не опрятны. По ним бродят шайки разбойников, дерутся друг с другом, режут, колют, иной раз по нескольку дней никто трупы не убирает, так и валяются в ошмётках кровавой пыли.

Те же дома, да только не радостные возгласы пирушек раздаются из окон, а злобные выкрики ссор. Или молчат окна, потому что люди в домах затаились, боятся нападения, болеют, вымерли.

А хуже всего во дворцах. Войдёшь внутрь и чувствуешь запах крови, которую смыли, а она, кажется, сама проступает на полу и стенах. Да кое-где и не смыто – приглядишься: вон они, мелкие бурые брызги.

По-прежнему в садах сарайских дворцов разгуливали диковинные птицы и звери, но стали они как-то особенно пугливы, пернатые переполошно бегали и кричали, копытные тревожно внюхивались в воздух, раздувая ноздри. Все они чувствовали смерть. Она поселилась тут, свила гнёзда в хитросплетениях ганча, прорыла норки в мраморе и глине, отложила свои муравьиные яички в тяжёлых складках дорогих тканей, свою лягушачью икру в сверкающих фонтанами водоёмах…

Смерть приснилась царице-матери в образе голого юноши, высокого и стройного, но сплошь покрытого белой липкой плесенью. Даже лица нельзя было разглядеть – столь

густо его покрывала плесень. И ей даже не нужно было спрашивать, кто он, сей юноша, она сразу догадалась, что он – смерть. И она, которая так часто вслух призывала смерть, во сне сильно струхнула, а когда покрытая плесенью рука взяла её за руку и потащила, Тайдула стала упираться и поехала подошвами по полу, как нашкодивший ребёнок, которого ведут сечь, или козёл, которого тащат резать.

– Да что ты боишься, глупенькая хатуня? – спросил юноша-смерть. – Я всего лишь стану твоим новым мужем. Детей у нас не будет, а значит, не будет больше и горя.

Он был прав. Нет детей, нет и горя.

Но как лечь в постель с таким заплесневелым!

Проснувшись, она долго билась в судорогах, от которых стучали зубы – столь страшным был сон.

– Хорошо… что только… сон… – бормотала она.

Теперь она отчётливо понимала, что все её призывы к смерти ложны и что ей безумно хочется жить, хотя жизнь стала невыносимой.

А уже утром она вдруг радостно подумала: «А, собственно говоря…»

Бердибек убил Джанибека и всех своих сводных братьев. Тайдула почернела от горя, но выжила. Бердибек творил непотребное, Момат убил его любовника Ахмыла и сам был убит по приказу Бердибека. Милый, честный, бедный Момат!.. Но она снова выжила. Потом убили и Бердибека, её внука, на которого она не могла взирать без стыда и омерзения. Объявились новые дети покойного Джанибека – Кулпа и Наурус, у которых доселе были другие отцы, а теперь они заявляли, что их матери на самом деле родили их от Джанибека. Якобы, это скрывалось, а теперь пора открыть. Кулпа стал новым ханом, а потом Наурус на глазах у Тайдулы перебил ему позвоночник, прыгая на спину и ударяя каблучищами. Наурус провозглашал себя ревностным мусульманином и не мог проливать кровь – ни мусульманскую, ни христианскию, ни даже иудейскую. Только язычников можно было резать. А потому Кулпу и обоих его сыновей умерщвляли бескровно, как умерщвляют пойманную рыбу – переламыванием хребта.

И вновь она сокрушалась: для чего Алексей вернул ей зрение? Чтобы видеть всё это?.. Особенно как убивали Ивана и Михаила, сыновей

Кулпы! Их тоже уложили на пол, держали и прыгали на хребты каблуками:

– Хаккк!.. Хаккк!!.. Хаккк!!!..

А ведь она так полюбила их в последнее время! Чистые душою, оба юноши были свидетелями, как Алексей исцелил её, и прониклись всем сердцем. Открылись Сарайскому епископу Ивану, что хотят принять веру в Христа, и он с позволения Кулпы окрестил их, дав эти православные имена.

Они приходили к ней и расспрашивали, что она чувствовала в тот чудесный миг. А сами рассказывали ей, как исповедуются и причащаются, какое это новое и необыкновенно прекрасное чувство, как всякий раз после причастия наступает блаженное состояние, будто ты снова младенец, и хочется спать, и снятся прекрасные сны, в которых никто никого не убивает.

А Тайдуле такие сны не снились. И она всё больше и больше задумывалась о том, чтобы и ей принять Православие. Она ждала, что отыщется куда-то пропавший митрополит Алексей, что он приедет в Сарай и она тайно откроется ему в своём желании стать христианкой. Ей нужно было только знать, что в таком случае будет после смерти – сможет ли она воссоединиться со своим милым супругом Джанибеком.

В косвенных разговорах получалось, что не сможет. Например, Наурус говорил об Иване и Михаиле:

– Несчастные! После смерти они будут разлучены со всеми своими предками и род ственниками. Даже с отцом. Если только Кулпа останется правоверным и не совершит ту же глупость, что его сыновья. А он – человек здравомыслящий.

И в книгах, которые ей читали, она улавливала такой же печальный ответ на свой вопрос: нет, не быть ей на том свете с Джанибеком, если она станет христианкою. И она вновь решала остаться в Магометовой вере.

А потом опять сомнения одолевали её, когда она беседовала с милыми Кулпичами – царевичами Иваном и Михаилом.

И на глазах у неё их убивали!

Видя то злодеяние, она заклинала Бога, Которому они поклонялись:

– Приди и спаси их!

Но Он не пришёл и не спас, и Тайдула больше не мечтала стать христианкою.

Но и жить не хотела.

А теперь…

Смерть? Нет, мы ещё поживём! Просто не надо никого любить. Когда никого не любишь, то никого и не убьют у тебя на глазах. А если кого-то и убьют, то не тех, кого ты любишь.

Ещё недавно она раскаивалась в том, что позвала Алексея и он исцелил её. Будь она слепая, ей не пришлось бы видеть эти страшные убийства.

А теперь она думала: «Я больше никого не люблю и могу спокойно всё видеть. Баярлала тебе, Алексей светлый! Баярлала твоему Богу, именем Которого ты вернул мне зрение! Я буду любоваться драгоценными камнями и посудой, дорогой парчой и шёлком, резными и лепными орнаментами. И пусть ко мне приводят стройных красивых юношей. В конце концов, я кто? Я – великая царица-мать!»

Наурус, зная, каким почтением пользуется Тайдула-ханым во всей Орде, возвеличил её этим титулом.

Наурус ненавидел её, считал Тайдулу лишней в этом мире, но он понимал, чем завоевать приязнь своих подданных.

– О великая царица-мать! – обращался к Тайдуле с докладом нёкёр Байдар. – Тревожные вести. Огромное войско Синей орды двигается на нас из-за Яика. Грозит бедою.

– Чем же мы провинились перед Синей ордой? – спросила Тайдула, с наслаждени ем скребя себе лопатки великолепной спиночесалкой. Рукоятка из слоновой кости в виде ладони, которую ты берёшь в руку. Длинное древко из золота. На конце древка – другая человеческая кисть и тоже из слоновьей кости, пальцы согнуты, как сгибаются, когда чешешь что-либо. Очень удобная вещь!

– Там не признали Науруса сыном Джанибека. Объявили его самозванцем.

– Я так и знала, что этим всё кончится. Кто же во главе воинства Синей орды?

– Сам синеордынский хан.

– Хызр?

– Да. Потомок Шейбана.

– Шейбан был сыном Джучи и внуком Чингисхана. Но точно ли, что Хызр его потомок?

– Одни утверждают, что да, другие говорят, что и он самозванец.

– Хызр ни разу не приезжал к нам в Сарай, а теперь чего хочет? Посадить кого-то вместо Науруса? Или сам хочет сесть ханом в Сарае-Берке?

– О том пока не ведомо, великая царица-мать!

– Я слыхала, Хызр считает нас неженками. – Пальцы из слоновой кости заскребли вдоль позвоночника. Какое блаженство! Но проказливый лори, любимец Тайдулы, недавно привезённый ей откуда-то из Индии, прыгнул и схватился цепкими лапками за древко спиночесалки. – Ну Глазастик! Ах ты, шалунишка ты этакий! – Великая царица-мать со смехом стряхнула озорного зверька на подушки.

– Да, – сказал Байдар, – Хызр воспитывает в своих людях мысль, что монголы не должны сидеть в городах, ибо это их развращает и ослабляет.

– Возможно, он и прав, этот дикий тигр. И далеко ли он со своим войском теперь?

– В сорока фарсангах от Сарая-Берке.

– А что же Наурус? Он намерен выйти ему навстречу с войском?

– В том-то и дело, что нет. Наше войско сильно пострадало после всех дворцовых переворотов. Военачальники…

– Знаю! – поморщилась Тайдула. – Один только проклятый Мамай увёл за собой в степь больше половины. Остальные тоже хороши. Кто теперь защитит столицу хана Берке?

– Возможно… – промолвил нёкёр и потупил свой взгляд.

– Говори!

– Полагаю, великой царице-матери следовало бы покинуть свой дворец и перебраться в более безопасное место.

– Кого мне бояться? Хызра? – она зло рассмеялась. – Если он действительно потомок Джучи, он меня не посмеет и пальцем тронуть. Я вдова Узбека, а он потомок Батыя – старшего сына Джучи.

– Говорят, Хызр жаждет полностью уничтожить Сарай-Берке и всех его жителей. Он называет нашу столицу гнездом гниения.

– Он увидит, как прекрасен наш город, и захочет в нём править, вот и всё, – произнесла царица-мать полную крамолу, потому что в этих словах она признала неспособность Науруса отразить нашествие хана Синей орды.

Нёкёр Байдар смущённо прокашлялся и добавил от себя, чтобы не участвовать в крамоле:

– Полагаю, блистательный хан Наурус найдёт силы, чтобы дать отпор.

– Да ладно тебе!.. – засмеялась Тайдула и ткнула его в грудь своей великолепной спиночесалкой. – Не смеши меня! Кто возглавит войско? Сам Наурус? Хо-хо! Или Муалбузин? Этот бездарный болван?

Нёкёр Байдар предпочёл скромно молчать. Ему подали сладости, но он от них отказался, потому что после бердибековых вольностей в Золотую орду при Наурусе вернулись чопорные мусульманские строгости.

Глазастик лори не считал себя мусульманином и с нескрываемым удовольствием принялся уплетать засахаренные орешки.

Тайдула вновь обратила спиночесалку в орудие наслаждения, пальцы из слоновой кости дошли по позвоночнику почти до поясницы. Великая царица-мать заурчала от удовольствия и спросила:

– А какие новости из западных областей Джучиулуса? Как там мой возлюбленный Алексей светлый?

– Он не принял предложения нового великого князя Дмитрия остаться во Владимире. Вернулся в Москву. Там основал новый монастырь. И ещё…

– Что?

– Сообщают о странных небесных явлениях. Их наблюдали во многих русских городах и селениях. Но я не знаю, достойно ли это слуха великой царицы-матери.

– Вот дурак! Зажёг во мне любопытство, так теперь докладывай! Какие там небесные яв ления?

– Кровавые облака. Они появлялись вне запно на юго-востоке. Имели вид

окровавленных львов, которые разрывались на части и потом стекали вниз. С небес на землю.

– Что-то я никогда о таком не слыхивала. Врут!.. Хотя, впрочем… На юго-востоке? То есть, русские видели эти облака над нами? Ступай, я подумаю о твоём предложении покинуть Сарай-Берке.

Велик и пышен был город Сарай-Берке в глазах суровых степняков. Осенью года кровавых облаков с востока пришло могучее войско Синей орды, возглавляемое Хызр-ханом, и привело в трепет сарайцев. Некому было оборонять золотоордынскую столицу от нашествия степных людей, живших по жёстким воинским законам Чингисхана на просторах между Ишимом и Яиком. После убийства Бердибека и Товлубея лучшие воины ушли с берегов Волги и Ахтубы вслед за эмиром Мамаем на берега Днепра и Дона. Не к Мамаю же было обращаться Наурусу за помощью! Ведь попади тогда Мамай в его руки, Наурус и ему бы хребет переломил каблуками.

Подойдя к столице Золотой орды, Хызр-хан не спешил овладеть ею, потому что многие из царедворцев Науруса тайно уже связались с Синей ордой, обещая: «Мы тебе без боя отдадим Сарай-Берке!»

Бой, однако, вспыхнул, но не на подступах к столице, а в самом городе, в ханском дворце. Приближённые Науруса, составившие против него предательский заговор, вступили в схватку с теми, кто оставался верен этому хану. Братоубийственная резня разразилась в палатах дворца, построенного Узбек-ханом и обильно украшенного Джанибеком. Никогда ещё не проливалось столько крови на этот пол из тигрового мрамора, кровью были забрызганы резные терракоты и чудесные изразцы с бирюзовой поливой и подглазурной росписью, великолепные майолики и мозаики – синие, бирюзовые, ультрамариновые.

Наконец, сопротивление было сломлено, бой закончился, из дворца выносили трупы и выводили связанных – Науруса, сына его Темира, военачальника Муалбузина и многих других вельмож.

Городские врата отворились, и в Сарай-Берке вступил со своими нёкёрами и нойонами грозный Хызр.

Поскольку ханский дворец был залит кровью, завоевателя с почестями повели во дворец великой царицы-матери.

При виде страусов, жирафов, зебр и прочих диковинных животных, Хызр с отвращением произнёс:

– В этом пакостном городе, где юноши становились наложницами, даже звери и птицы утратили подобающие им образы. Уничтожьте всё это!

И чудесные сады дворца Тайдулы оросились кровью – люди Хызр-хана рубили головы жирафам, резали глотки зебрам, ловили страусов и сворачивали им шеи, а юного бегемота, совсем недавно привезённого Тайдуле, забили дубинами.

В просторной палате, в которой четыре года назад святитель Алексей исцелил ослепшую ханшу, властелин Синей орды, гневно раздувая ноздри, вершил свой суд, усевшись на трон покойного Джанибека. Он с ненавистью взирал на несказанную роскошь, кривя губы рассматривал разнообразные предметы, назначение которых подчас было ему неизвестно, он смахнул с просторного трона подушки, уселся на жёсткое и произнёс: