Текст книги "Свет светлый. Повесть о митрополите Алексии Московском, всея России чудотворце"

– Чего ещё можно желать! – всплеснул руками Алексей. – А наша Русь с одного боку сплющена Ольгердом, с другого – благословенной десницей Джанибека, да продлит ему Господь его дни. Улус Джучи раскинулся по берегам четырёх морей, владеет Волгой и Доном. На западе граничит с Венгрией, на востоке с улусами Угэдэя и Чагатая, на севере держит в повиновении черемисов, башкир, мордву и шибир, на юге громит хулагидов… Невероятное богатство!

– И всё это я бы отдала за то, чтобы видеть голубое небо и солнце, лица детишек, зелень травы и деревьев, игру воды в ручье, – печально произнесла пленница своей слепоты.

– А помнишь, хатуня, как ты хвалилась, что никогда не плакала? – спросил митрополит.

– Я и до сей поры ни разу не проливала слёз. Так только, если ресница или пылинка, а ни от радости, ни от горя… Даже на свою слепоту злюсь, горюю, а не плачу. Светлый! Попробуй! Может, твой Христос, Который у тебя в сердце, коснётся моих глаз?

– Вот что я тебе скажу, хатунечка, – продолжая говорить по-золотоордынски, именно так произнёс это последнее слово Алексей, – ты не сомневайся. Сейчас мы тебя вылечим. Только ты терпеливо сиди и жди, а я буду молитвы творить. И верь! Веришь?

Глава 2
Чудо

Верю, – ответила она. – Но ты должен надеть на себя то, что изготовили по моему приказу. В таких одеждах я видела тебя во сне. И ты в них оденься, а тогда уже и будешь творить своё лечение, ладно? – Она подбоченилась и властно приказала: – Подайте-ка!

Тотчас митрополиту принесли некое подобие саккоса, сплошь расшитое золотой нитью и усыпанное алмазами, нашитыми в виде крестов. Вместо омофора подали некое корзно красного цвета из дорогого аксамита. Вместо клобука – что-то вроде сарацинского покрывала, украшенное серебряными узорами и крестами.

Появись он в таком наряде на Москве или в Киеве, паства не поняла бы его, но здесь следовало подчиняться прихоти больной ханши.

Облачившись в это сверкающее не пойми что, святитель Алексей установил перед Тайдулой светильник, на котором поместил свечу от гроба митрополита Петра, приказал принести небольшой столик и на него поставил сегодняшнюю утреннюю чашу. Слуги Роман и Александр да несколько сарайских священников помогали ему.

– Да простит меня весь собравшийся унаган богол, – обратился Алексей к присутствующей в огромном количестве золотоордынской знати, – но вас тут слишком много. Для исцеления царицы необходимо остаться только самым близким.

Хан Джанибек отдал приказ и многочисленные шейхи, кадии, правоведы, факиры, багатуры, мергены, сечены и прочие знатные люди стали покидать обширнейшую палату с несколько обиженным, но покорным видом. Остались только избранные: сам великий хан Золотой Орды Джанибек, при нём несколько кешихтенов – особых воинов царской стражи, с десяток билгэ – самых мудрых старцев, столько же племенных вождей нойонов, фряжский посол да ещё один молодой темник, предводитель самого крупного воинского подразделения. О нём Джанибек сказал:

– Это Мамай, мой будущий зять. Как только в Сарай возвратится наш сын Бердибек, мы сыграем неслыханно богатую свадьбу. Отдаём за Мамая самую красивую девушку, что есть под синими небесами, дочку нашего сына Бердибека, несравненную Иткуджуджюк.

Из женщин стать свидетельницами происходящего было дозволено нескольким дочерям и внучкам Тайдулы, служанкам и трём хатуням Джанибекова покойного отца Узбека. Это были: дочь знаменитого эмира Ногая красавица Кабак, дочь эмира Исабека хатуня Урдуджи и гречанка Баялунь. Последняя была дочерью византийского императора Андроника Палеолога младшего и в крещении, конечно же, носила иное имя.

Наконец, можно было приступить к священнодействию. Всё затихло, и в воцарившейся благоговейной тишине святитель начал молебное пение. Спешить ему было некуда, поскольку пока не произойдёт чудо, богослужение не прервётся.

Поначалу ему было тягостно осознавать, что чудо, возможно, и не случится. И что

скорее всего оно не случится, поскольку зачем, спрашивается, нужно Господу Иисусу Христу излечивать не христианку Тайдулу?..

Но чем дольше продолжалось его молитвенное бдение, тем больше и больше стала обретаться некая противоборствующая уверенность в том, что чудо неминуемо. Ему вспомнилось то, как рассказывали о благодатном огне в Иерусалиме в святую субботу, где всякий раз люди поначалу не уверены, что вновь случится это ежегодное чудо, и где священники поначалу тоже так неспешно начинают службу, а затем всё больше и больше укрепляются в вере, что вот-вот, и вновь вспыхнут огоньки в гробе Господнем.

Поглядывая на Тайдулу, он видел, как она сидит ни жива, ни мертва на своём троне, вся сосредоточена на том, что происходит. И, поглядывая на неё, все остальные, кто присутствовал, боялись даже дышать громче обычного, а не то, чтобы кашлять или произносить слова. И никакого смеха, никаких улыбок.

Прошло немало времени, и Алексей даже в какой-то миг ощутил усталость, но затем откуда ни возьмись притекли новые душевные силы, а сердце внезапно радостно дрогнуло, как вздрагивает и натягивается леска от того, что рыба села на крючок и дала об этом знать. И Алексей отчётливо увидел внутренним зрением, как в душе его затеплился тихий огонёк, который стал медленно расти и расти, и вот уже осмелевшее и окрепшее пламя встало над свечою сердца, озаряя всё вокруг радостным светом.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! – громко произнёс святитель и возжёг свечу чудотворца Петра.

Едва он сделал это, как внутри у Тайдулы родилось страшное рычание. Кто-то, сидящий глубоко в ней, выказывал злобное недовольство, поскольку его, наконец, проняло, что он сел на крючок.

– Погасите! Погасите это! Оставьте меня в покое! – низким, не своим, мужским, а вернее каким-то звериным голосом произнесла Тайдула.

– А, вот оно: «демонствуема»! – промолвил тихо митрополит, так, что лишь стоящие рядом Роман да Александр его услыхали.

Тайдулу всю дёрнуло и перекосило, искорёжило.

– Ненавижу! – заревело то, что сидело в ней. Присутствующие всполошились, отпрянули от трона, хан Джанибек почернел лицом, кешихтены бросились было исполнить приказ и

потушить свечу, но грозный митрополит встал перед ними с чашей в руках, прошёл сквозь них и, подойдя к ханше, принялся обильно кропить её крупным кропилом, так что целый дождь обрушился на несчастную.

– Окропляется хатуня сия Тайдула святой чудотворной водой во имя Отца, аминь, и Сына, аминь, и Святаго Духа, аминь, – возглашал русский первосвященник. – Моли Бога о нас, святый Архангеле Михаиле, яко мы усердно к тебе прибегаем, скорому помощнику и молит веннику о душах наших! Открой очи слепой Тайдулы для света! Очисти их слезами!

Вмиг царицу перестало косить и корёжить. Она вдруг вся вытянулась в струнку, замерла и… поток слёз хлынул из её глаз! Она закрыла лицо руками, рыдания сотрясали её, слёзы были так обильны, что просачивались между пальцами. Тайдула открыла лицо, и все увидели, что оно всё мокрое, но радостное и счастливое.

– Мне хорошо! – воскликнула хатуня уже своим, красивым и женственным, голосом. В следующий миг её словно озарило, она встала и, глядя перед собой распахнутыми глазами, в которых вновь засияли изумруды, с восторгом и ужасом произнесла:

– Свеча!

И указала пальцем на свечу от гроба митрополита Петра.

Капков Я. Ф. Святитель Алексий исцеляет ханшу Тайдулу (1850-е гг.)

Ропот удивления и восхищения прокатился по огромной дворцовой палате.

Тайдула огляделась по сторонам, уставилась на митрополита:

– Светлый! Я вижу тебя!

И самому Алексею в это мгновение показалось, что он тоже был слеп и вдруг прозрел, настолько всё кругом стало светлым, необыкновенно светлым!

– А меня видишь? – спросила одна из внучек, та самая двенадцатилетняя Иткуджуджюк, которую сосватали за темника Мамая.

– И тебя, – ответила Тайдула и засмеялась: – Маленькая ты была красивее!

Тут все тоже рассмеялись, кроме темника Мамая, которому не понравился такой отзыв будущей тёщи о его невесте. И вообще, кажется, только его не порадовало свершившееся чудо. Он обиженно отошёл подальше от трона.

– А меня? А меня видишь? А я красивая? – тем временем приставали к царице её дочери и внучки.

– Я всё вижу! – задыхаясь от счастья, отвечала Тайдула. – Моя жизнь открывается заново! Какое счастье! – И она снова заплакала.

– Плачь, хатуня, плачь, – говорил чудотворец Алексей, чувствуя, как теряет и теряет силы. – Феодакрима! Слёзный дар – дар Божий. А мне дозволь идти отдыхать, устал я сильно.

Она лишь махнула рукой, кланяясь своему исцелителю.

– Владыка, пир… – начал было Джанибек, но видя, как Алексей побледнел, приказал: – Уведите его, да бережно! Уложите в наших лучших покоях. Со всеми почестями!

Митрополит нетвёрдым шагом отправился вон из дворцовой палаты, в которую валом валили те, кого накануне он попросил удалиться. Пройдя против их течения, он вышел и тотчас пал навзничь на руки шедших сзади Романа и Александра.

Молодой Вельяминов не видел чуда с Тайдулой. Да и желал он совсем иных чудес. Едва только приметил во дворце у царицы фряжского посла, тотчас стал искать глазами его дочь Гвиневеру. Но её нигде не было. А ведь он накануне всю ночь не спал, мучился, мечтая о ней. Что вчера было? Почти ничего. И в то же время – всё! Они беседовали, попивая винцо и пробуя различные фряжские сладости. Иван, который слыл на Москве девичьим любимчиком, балагуром, весельчаком, теперь робел, краснел, боялся смотреть на дивные плечи и шею, боялся заглядывать в смелые, чуть насмешливые синие очи фряженки и упирался взглядом в её губы, которые так волшебно произносили эти певучие фряжские словеса.

О чём они говорили? Если б упомнить! Ах да – о новом чтении, которым увлекаются все фряги и немцы.

– Какое у тебя необыкновенно прекрасное имя, – сказал Иван. – Что оно означает?

– Разве ты не читал книгу «Ланчелот Рыцарь Телеги?» – удивилась Гвиневера.

– Нет… – смутился сын тысяцкого.

– Московиты не читают книг? – усмехнулась дочь посла.

– Мы читаем! – обиделся Иван. – Я много читал. Но всё по военному искусству.

– Я дам тебе один новый романцо, который у меня есть тут при себе. Он называется «Ланчелот Озёрный в поисках Гвиневеры». Ты прочтёшь и сразу узнаешь, почему меня так назвали.

– А что такое романцо?

– О-о-о! – засмеялась девушка. – Ты счастливый человек. Тебе ещё только предсто ит открыть для себя этот мир!

На прощанье она вручила ему книгу. Ночью он пытался её читать, но щёки его горели, строчки кувыркались, и он только ухватил смысл – доблестный рыцарь Ланчелот добивается любви королевы Гвиневеры, супруги короля Артура, которого она не любит, а Ланчелота

любит. И все страдают, потому что Ланчелот предан своему королю, но не в силах преодолеть чувство к его жене, а Гвиневера пылает страстью к Ланчелоту, хотя с великим почтением относится к своему мужу.

Лишь под утро влюблённый московит уснул, мечтая увидеть во сне шею и плечи, но видел почему-то чёрного козла, который всё норовил боднуть его под рёбра и, наконец, боднул-таки, а когда Иван Васильевич проснулся, оказалось, это книга бодает его острым углом твёрдого кожаного переплёта.

Хотелось, конечно, хотелось узнать, сможет ли Алексей вылечить Чанибекову хатуньку, но куда сильнее мечталось вновь увидеть дочь Котарди.

И она появилась!

Как раз когда святитель Алексей, облачившись в нелепые одежды, сшитые по заказу Тайдулы, вышел и потребовал удалить лишних людей. Увидев, что все выходят прочь, Гвиневера тоже исчезла, а Иван Васильевич, хотя ему-то и можно было остаться, не утерпел – бросился искать её.

Они встретились в саду, там, где гулял огромный диковинный олень, весь в пятнах, длинноногий, с непомерно высокой шеей.

– Я прочитал! Я всю ночь читал твой романцо! – первым делом доложил влюблённый юно ша.

Ради присутствия во дворце у главной татарки Гвиневера на сей раз была в более скромном наряде, скрывавшем ей шею и плечи. И молодой Вельяминов огорчился. Он так хотел вновь их увидеть!

– Какой ты милый, – улыбнулась Гвиневера. – Что же ты думаешь о них? Прав ли был Ланчелот, не отрёкшийся от своей любви во имя гражданского долга?

– По-нашему рассудить, не прав, – ответил Иван Васильевич. – На Москве бы такого казнили.

Чёрные брови нахмурились, и молодой боярин поспешил возразить самому себе и всей Московии:

– Но в сердце моём нет осуждения Ланчелоту. Я бы и сам…

– Что сам?

– Я бы и сам боролся за Гвиневеру, если бы встретил её! Пусть даже она была бы женой великого князя Московского!

– А если бы она была дочерью посла из Генуи? – засмеялась красавица.

– Но дочь посла из Генуи не замужем… – молвил Иван.

– Да, не замужем, – ответила Гвиневера. – Но у меня есть жених. Он служит в гвардии у генуэзского дожа.

Сердце в груди Вельяминова оборвалось. Он с трудом выдавил из себя:

– И как его зовут? Ланчелот?

– Нет, его зовут Джакомо. Джакомо Беллардинелли, – ответила девушка и вдруг на шаг приблизилась. – Но место Ланчелота при мне пока не занято.

От волнения Иван туго соображал. Наконец, до него дошёл смысл сказанного. И он тоже на шаг приблизился к своей возлюбленной. Вдруг огромная голова с небольшими рожками легла сверху между ними – длинношеий олень соблазнился пучком ромашек, которые фряженка держала в руках. Выхватил и понёс добычу в небо, радостно жуя.

– Нахальный джираффо! – воскликнула Гвиневера, громко смеясь.

– Хочешь, я накажу его! – воскликнул Иван, хватаясь за меч, которого не было, потому что русские гости при входе во дворец Тайдулы сдали всё своё оружие.

– У моего Ланчелота уже есть соперник! – продолжала сверкать улыбкой Гвиневера.

– Так значит… Я – твой Ланчелот? – спросил Иван, озаряясь радостью.

– А ты хочешь быть им?

– Да! О, да, да!

Кругом были люди, Гвиневера вдруг схватила Ивана под руку и быстро повела в дальний угол сада, где людей не было, а лишь бродили павлины. И там, спрятавшись за высоким кустом, юноша и девушка припали друг к другу, слились в поцелуе – сначала неловком, скомканном, потом на миг отпрянули и вновь слились, уже ладно, умело, сладостно…

– Почему на тебе не вчерашнее платье! – жарко шептал ей в ухо Иван. – Я хочу целовать твою шею, твои плечи, твою грудь!

– Вечером приходи к нам снова, – отвечала Гвиневера. – Я надену вчерашний чемизо. Или нет, у меня есть лучше – новый пелиссон, у него на груди шнуровка.

– Наши московитки не носят таких одежд, – усмехнулся Иван.

– А наши носят, – топнула ножкой Гвиневера.

И они вновь целовались и шептались, шептались и целовались, спрятавшись за огромным кустом, покуда весь сад не пришёл в смятение. Люди забегали с громкими криками.

– Что они кричат? Ты понимаешь по– татарски? – спросила девушка.

– Не очень, – ответил молодой боярин. – Но вон наши кричат: «Чудо!» Кажется, у нашего митрополита получилось.

– Чудо? Неужели она прозрела? Идём! Уже впускают!

– Останемся! Сейчас все полезут туда и здесь будет совсем пусто. Только ты и я.

– Никогда бы не подумала, что московиты – северяне! – могут быть такими страстными!

До вечера митрополит спал в отведённых ему покоях. Как упал он при выходе из дворца Тайдулы, так и принесли его, спящего, уложили и не беспокоили, покуда не пришли посланные от хана, чтобы звать его на торжественный пир по случаю свершившегося чуда. Он проснулся бодрый, вспомнил, что произошло сегодня днём, и засмеялся от счастья, веря и не веря светлому воспоминанию.

– Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Архистратиже Михаиле, благодарю тебя! Алексаша, Ромаша! Одеваться!

Слуги весело бросились его переодевать, готовить к ханскому пиршеству.

– Было ли чудо? Аль мне токмо приснилось? – спрашивал он их.

– Как же не было, когда было! – отвечал Роман.

– Да ещё как было-то! – щебетал Александр. – Сперва рычало, рычало… А потом свеча ярче вспыхнула, и кругом такой свет-пересвет! А ты, владыко, как стал её кропить, оно рычать перестало. И тогда царицу озарило. Она аки орлица, увидевшая добычу. «Вижу!» – кричит. А кругом такой пересвет!

– Ах ты, пересвет мой! – радовался вместе с отроком святитель, облачаясь в лёгкий подризник, пояс, поручи. Далее последовало облачение в просторный белый саккос, также лёгкий, летний. – Не дай Бог, хатунюшка опять заставит меня наряжаться в это… – кивнул святитель в сторону лежащего на ковре наряда, в котором пришлось совершать исцеление. Очень было жарко в этой расшитой золотом и серебром одежде, тяжёлой от множества драгоценных каменьев.

Слава Богу, когда явились снова в те палаты царицына дворца, где свершилось чудо, а теперь уготовлен был пир, Тайдула не сразу вспомнила про подаренный драгоценный наряд.

Святителя Алексея усадили на самое почётное место, напротив хана и его матери хатуни, подали холодного кумыса, который он с наслаждением выпил, утоляя жажду и восполняя силы.

– Что за день! Что за волшебный денёк! – говорил хан Джанибек.

– Глазам своим не верю! – восклицала ханша Тайдула. – Они говорят мне, что видят, а я не верю! Скажи, светлый владыко, это и вправду ты? Глаза мои не обманывают меня?

– Аз есмь, верь глазам своим, хатунечка, – смеялся митрополит, отвечая ей для разнообразия по-русски.

Подали ришту – нежную лапшу, сваренную в молочно-сливочной заливке с крошечными кусочками осетрины. Неподалёку девушки что-то тихо и ласково запели.

Отведав лапши, Тайдула поспешила сообщить митрополиту о важном:

– Сын мой, великий хан Алтын-орды хочет осыпать тебя милостями.

Джанибек в свою очередь отставил в сторонку миску с риштой, крякнул, утёрся, подбоченился:

– В знак благодарности за чудесное исце ление матери нашей, солнцеликой и звездоокой Тайдулы-ханым, постановили мы с нею вернуть послабления, данные ханом Токтой митрополиту Петру и подтверждённые моим отцом Узбеком митрополиту Феогносту. Ныне, по слову Тайдулы, я, великий хан Джанибек, возвращаю Русской Церкви свободу от дани, независимость церковного суда, освобождаю от постоя в церковных домах. В подтверждение сей милости вручаю тебе, владыко Алексей, старинный перстень, некогда принадлежавший самому Чингисхану Тэмуджину.

Джанибек снял с мизинца и протянул митрополиту Алексею подарок. Святитель с почтением принял сей дар, стал разглядывать. Перстень был дешёвенький, медный, жуковина выполнена из голубого стекла, но что удивило святителя, так это изображение, вдавленное в жуковину – тот же самый четырёхлапый зверь, что сидел на дне чаши! Той чаши, воду в которой он сегодня вымолил у Михаила Архангела.

– Не думай, что подарок дешёвый, – поспешил заметить Джанибек. – Он обладает магической силой, и ни один монгол не тронет тебя, если увидит на твоём пальце сей перстень.

Митрополит с благодарностью поклонился и надел перстень себе на мизинец. Ни на один другой палец он бы ему не налез.

Подали печёную жеребятину и дуки – особо приготовленную на сливочном масле просяную кашу, а в чашах – кисель из того же дуки. Кониной Алексей, будучи монахом, не мог угоститься, а кашу и кисель принялся уплетать с радостью.

– Я так отвыкла видеть, – счастливо улыбалась Тайдула. – Надо же, оказывается, как много разнообразия на свете! Когда долго сидишь в слепоте, забываешь. Кажется, что красок не так уж и много. А их вон сколько! Сын мой Джанибек, прежде, чем ты поставишь нишан на ярлыке, дадим светлому митрополиту возможность что-нибудь добавить.

Хан согласился, велел подать уже написанный ярлык. Святитель Алексей развернул грамоту, испещрённую волнами арабской вязи, окружённой точками, как пчёлами, и стал читать: «По ярлыку Джанибека слово Тайдулы. Татарским улусным и ратным нойонам, и волостным, и городским, сельским даругам, и таможенникам, и побережникам, и мимохожим послам, или кто на каково дело пойдёт, ко всем!..» Далее перечислялись те ослабы, про которые только что говорил Джанибек. Что можно было к ним добавить? Тут невольно задумаешься. Попросишь чего-нибудь слишком, хан осерчает, не даст, разгневается. Попросишь малость, потом себя корить станешь, что прогадал, надо было больше просить.

– Ну, что добавишь, почтеннейший? – спросил нетерпеливо хан.

Эх, была не была!

– Великий господин Золотой Орды, – об ратился к нему Алексей, – не сочти за дер зость, но попрошу тебя вот о чём. Московский Кремль – великая ставка моего государя Ивана Ивановича Красного. Народ московский любит Ивана, а тебе он верный слуга и помощник. Но хорошо ли, что в самой середине Кремля рас полагается золотоордынский двор и конюшня? Ничего хорошего от этого нет. Люди москов ские только злятся на твоих людей, что они в таком местоположении. Приказал бы ты выве сти свой двор и конюшню за пределы Кремля, вот было бы полезно. Подчиняться Золотой Орде москвичи от этого будут не меньше преж него, а злобы поубавится.

Хан нахмурился. Затем из-под густых бровей сверкнул на митрополита недобрым взором. Медленно произнёс:

– Мне московская злоба не страшна.

– Повелитель… – прикоснулась было к нему хатуня, но он отстранил её и продолжил:

– Да, не страшна! Я отнял Азербайджан у хулагидов. Мой сын отныне наместник всего Кавказа. Захочу и полностью уничтожу княжество Московское!

– Прости, что разгневал тебя, – пересохшим горлом промолвил Алексей. – Я полагал, что оказал тебе великую услугу, исцелив Тайдулу-ханым…

Хан Джанибек спохватился, прокашлялся, пересел поудобнее, тягостно вздохнул и вдруг примирительно улыбнулся:

– Ладно, и ты прости меня за гнев мой. Но как мне не гневаться, если наш двор вот уже не один десяток лет стоит в Московском Кремле… Даже не знаю, что и сказать тебе… А пусть нас Бог рассудит! Давай так… Я гляжу, при тебе двое крепких нёкёров. Славные багатуры из них получатся. Сколько им лет от роду?

– Пятнадцать и четырнадцать.

– Пусть один из них поборется с кем– нибудь из наших крепышей, таким же по возра сту. Одолеет – уводи двор из Кремля. Не одо леет, не впишу сию ослабу в ярлык. Согласен?

– Что ж, по рукам, – согласился митропо лит, радуясь, что так обернулось. – Эй, Алексаша! Свет-пересвет! Намнёшь бока татарско му ровеснику?

Хан тем временем стал совещаться, кого ему против Алексаши выставить. На помощь пришёл темник Мамай:

– У меня есть Челубей. Ему как раз четырнадцать лет, а покрепче этого уруса будет.

– Зови Челубея!

Для поединка освободили круг. Челубей и Алексаша разделись до пояса, встали друг против друга. Наш высокий, в плечах широкий, выйди против него Джанибек или Мамай, и того, и другого свалит. Челубей пониже ростом и не так широк в плечах, но какой-то более сбитый, тугой, жилистый, мордочка хищная. Наш – молодой лев, а этот – грифон какой-то…

– Если наш твоего одолеет, тогда – не обессудь, владыко, – весело сказал Джанибек, видимо прикинув, что Челубей быстро спра вится с Александром.

Стали бороться. Долго и так, и сяк, и эдак друг друга валили, мяли, выкручивали, толклись, падали, сцепившись намертво, вставали и снова тужились, силясь одолеть один другого.

– Э-э… Эдак они до утра будут! – не вы терпел столь долгого и упорного поединка ми трополит.

Но в следующий миг оба молодых витязя рухнули, расцепились и лежали, тяжело дыша. Их подняли. Они тупо уставились друг на друга и не спешили вновь схватиться.

– Ладно уж! – засмеялся и махнул рукой Джанибек. – Ни тот, ни другой не взял верх. – Одинаковой силы ребята! Подайте им кумыса!

Александру и Челубею подали пить, стали утирать им пот, одели, а хан, ханша и митрополит вернулись к трапезе. Им подали варёную ягнятину в сливочно-вишнёвой подливе. И тоже кумысу. К ягнятине Алексей не притронулся, а кумыс стал с удовольствием попивать.

– Сын мой Бердибек – отменный воин, – уводил разговор в сторону хан. – Превосходно сражался в эту войну. На севере Персии в Азербайджане и на всем Кавказе он отныне господин и грозный повелитель.

– Многая лета твоему сыну, великий хан Золотой Орды, – отвечал митрополит. – А также и тебе самому и матери твоей, вновь обретшей дар зрения.

– И тебе, светлый! – отвечала Тайдула с благодарностью и любовью во взгляде. – Если бы ты знал, как меня только ни лечили. Один арабский лекарь уверял, что слепота наступила от того, что я выводила глистов отваром папоротника и мне слишком густо его заварили. Лечил-лечил – не вылечил. Убрался восвояси. Приехал китаец и спросил меня, не принимала ли я сильные дозы хинина, чтобы устроить себе выкидыш. За такую дерзость дурака обезглавили. Потом какой-то перс уверял, будто на меня повлиял свинец, содержащийся в краске для волос. Тоже лечил без толку. Великий хан едва и этого не лишил верхней части туловища. Ещё один китаец пытался уверить, что на зрение повлияла жидкость, с помощью которой я вывожу волосы на руках и ногах. Якобы в ней содержится яд, вызывающий слепоту. Но потом он сделал предположение, что мне, всё-таки, что-то подлили в еду или питьё, и лечил с помощью поясничных проколов. И тоже без всякого проку. Отовсюду приезжали шаманы, окуривали, окропляли, заклинали… Все обманщики, ничего не умеют! И только ты! О чудо!

Она повернула голову на мужа и властно произнесла:

– Сын мой! Прикажи вписать в ярлык, пусть выведут ордынский двор за пределы Московского Кремля.

Хан пытался сопротивляться:

– Но русский отрок не одолел нашего Челубея!

Тут митрополит вновь набрался смелости:

– Но ты же сам сказал: «Если одолеет Челубей, то не обессудь…» Однако Челубей не одолел моего Александра.

Не дожидаясь ответа сына, хатуня приказала секретарю дивана:

– Эй, битикчи! Вписывай в грамоту: «По ярлыку Джанибека и по слову Тайдулы выве сти двор Золотой Орды за пределы Москов ского Кремля».

Битикчи посмотрел на хана, тот сердито вздохнул, но – махнул рукой, и в грамоту потекли новые слова. Вскоре ярлык был подан Джанибеку, тот ещё раз тяжело вздохнул и поставил нишан – оттиснул на печати жуковину своего перстня. Готовый ярлык подали святителю Алексею.

В следующий миг ропот пронёсся по дворцовой палате. Запыхавшийся взволнованный гонец появился пред лицом хана.

– Что случилось, Галимбей? – спросил его Джанибек.

– Беда, о повелитель! Бердибек объявил себя главным покорителем Кавказа и больше не хочет подчиняться твоей воле!

От греха подальше на другой же день святитель выпросил себе разрешение отправиться восвояси.

Помимо великолепного ярлыка, в коем были вписаны весьма значительные ослабы, Алексей вёз с собой на Москву арбы с многочисленными подарками от благодарной царицы Тайдулы. Чего там только не было! И китайские шелка, и венецианские материи, и левантские платья, и александрийские одежды, и ковры из кожи с навесами, и ковры из шкур, и светильники золотые, и светильники двойные с плакированными подставками, и позолоченные лампады на серебряных цепочках, и калджурские мечи с насечками, и позолоченные булавы, и котлы из змеевика, и китайская посуда, и многое другое. Некоторые из подарков шли сами – дюжина арабских скакунов и три нубийских верблюда. Кроме того на забаву князю Ивану хатуня подарила трёх носатых обезьян и пяток попугаев, одного из которых Александр вёз в кибитке, где они ехали со святителем и вторым отроком, и всю дорогу забавлялся, пытаясь научить птицу русскому языку. Попугай умел произносить некоторые монгольские и тюркские слова, а вот по-русски – ну никак!

– Скажи: «Слава государю!» Скажи: «Дай тебя поцелую», – вдалбливал в попугайскую башку Александр, но всё тщетно.

– Ярамаз! Ярамаз! – талдычил попугай, словно споря с русскими.

– Да брось ты его! – возмущался Роман. – Вот тоже нашёл себе занятие!

– А что, дорога длинная, – возражал митрополит. – Пускай забавляется.

– Ох, до чего же хорошо будет приехать на Москву с такими подарками да с таким ярликом! – мечтал Роман.

– Да уж, смилостивился Господь, – соглашался святитель. – Такие ослабы для нашей Церкви выпросили!

– А глявное дело – татарский двор из Кремля вон! – ликовал Роман. – Вот уж ослябя так ослябя!

– Сам ты ослябя! – загоготал Александр, издеваясь над млявостью Романовой речи. – А ну-ка скажи: «Хатуня заплакала». Ну скажи! Как ты говоришь: «заплякаля».

– Сам говори. Вон, попугая своего учи!

– Эх ты, ослябя!

А попугай вдруг распахнул крылья и повторил:

– Ослябя! Ослябя!

– Ух ты! Вот диво так уж диво! – просто душно воскликнул митрополит.

Из всех москвичей один мало радовался чуду с царицей Тайдулой и совсем не радовался быстрому отъезду из Сарая Берке. То был, конечно же, Иван Вельяминов. Только влюбился, только сладилось у него с прекрасной фряженкой, и – на тебе! Горестное расставание!

На подъезде к границам Рязанского княжества богатый обоз внезапно был остановлен крупным татарским отрядом. Наглый сотник приказал своим людям рыться в вещах, подаренных Тайдулой. Сопровождающие обоз русские и татары стали ругаться с разбойниками, но их бесцеремонно отпихнули и едва не загорелась битва. Сын тысяцкого уже выхватил меч и размахивал над головой, злобно покрикивая:

– А ну-ка!

Пришлось святителю Алексею вмешаться. Он вылез из кибитки и грозно приказал налётчикам прекратить бесчинство.

– Кто ты такой, старый урус? – спросил наглый сотник насмешливо.

– Я московский первосвященник Алек сей, – ответил митрополит. – Это я исцелил царицу Тайдулу от слепоты. Вот мой ярлык, полученный от хана Джанибека!

В ответ сотник внезапно разразился смехом. Смеялись и его воины. Затем он сказал:

– Мы не подчиняемся Джанибеку. Наш хан – Бердибек!

Алексей на мгновение замешкался, опешив, но быстро вернул себе самообладание и показал сотнику свой мизинец:

– Вот перстень самого Чингисхана Тэмуджина!

Наглое и насмешливое выражение вмиг слетело с лица сотника. Перестали гоготать и его воины. Сотник спрыгнул с коня, приблизился, внимательно разглядел перстень, затем приложил ладонь к груди и поклонился:

– Прости меня! Езжай своею дорогой. Тронулись дальше.

Не получилось у молодого боярина излить всю свою горечь во внезапной битве с басурманами. Ехал он дальше и время от времени извлекал меч из ножен, зачем-то подолгу смотрел на его лезвие. Вспоминал, как на прощание обещал Гвиневере:

– Я вернусь! Я очень скоро вернусь сюда! А как он вернётся? По какому такому поручению?..

На второй день после отъезда митрополита хан Джанибек вышел со своим войском из Сарая Берке и двинулся на юг в сторону Кавказских гор. Ханша Тайдула осталась одна в своём дворце, и потекли для неё дни тоски и неведения, что там творится с её сыном и её внуком, помирились ли они, а может быть, сошлись в поединке и убили друг друга. А если один убил другого, а сам остался живой?.. Как ей жить с ним? Если Джанибек убил сына, сможет ли она любить его? А если Бердибек убил отца, как ей после этого называть его своим милым беркутёнком?

Недолгим оказалось счастье от вновь обретённого зрения, и скажи ей теперь, что она вновь ослепнет, но муж и сын, так часто в последнее время ссорившиеся, навеки станут любящими друг друга, она бы согласилась снова быть слепой.