Текст книги "Свет светлый. Повесть о митрополите Алексии Московском, всея России чудотворце"

Старший сын тысяцкого Вельяминова Иван осенью сыграл свадьбу, а в ноябре и декабре дважды с отрядом ездил в Киев искать митрополита, и оба раза возвращался с туманным докладом:

– Всё вверх дном перевернули! Нигде нет святителя нашего!

Больше всех страдал об отсутствии своего крёстного князь Димитрий. С самой зари своей жизни он воспитывался, как говорилось, под его епитрахилью. Святитель обучал его всему наиглавнейшему в жизни – как верить в Бога, как строить день, как вести себя с людьми, как речь держать, а главное, как ничего не бояться:

– Мы со Христом, а, значит, нам уже ни чего не страшно. Смерть, страдания, даже унижения, всё суть пустяки. Главный страх – оказаться неугодным Богу. А ещё издревле говорится: «Русские боятся только одного – позора!»

И теперь, часто тайком ото всех, плакал девятилетний мальчик, потерявший сразу две опоры в жизни, двух отцов своих – родного и духовного. И в слезах звал:

– Где же ты, отче Алексию! Приди, объявись! Господи Иисусе Христе, отдай нам его!

Молодые бояре Александр и Роман, приставленные охранять Димитрия, тоже горько переживали о том, что давно нет никаких известий об Алексее. Это они два с половиной года назад ездили с ним в Орду, когда митрополит исцелил царицу Тайдулу от слепоты. После той поездки у них появились особые прозвища. У Александра – Пересвет, у Романа – Ослябя.

Видевшие дивный свет, изошедший из Алексея, когда совершилось то сарайское чудо, оба они дали обед воздержания и безбрачия, готовя себя в будущем к монашеской жизни. Хотя посмотришь на них и никак не скажешь, что перед тобой будущие иноки. Оба здоровенные, высокие, плечистые, лица – кровь с молоком. Сильнейшие витязи в московском воинстве, в ратной фасции Василия Вельяминова. Не зря их приставили охранять жизнь юного великого князя.

В день сороковин новопреставленного Ивана Ивановича они пришли рано утром, дабы сопровождать Димитрия в Архангельский собор.

И вот, когда они уже собрались выходить, в палату тихо вошла девушка. Лицо чистое, светлое. Глаза ясные.

Подумали: княгиня Александра прислала одну из своих служанок что-то передать или сказать Димитрию.

Но девушка вела себя странно. Она не поздоровалась, не поклонилась, а сразу заговорила. И сообщила нечто совсем неожиданное:

– Раб Божий Алексей митрополит послал меня сказать, что он сидит в Киеве у Архангела Михаила.

С тем повернулась и вышла.

– Ничего не понимаю! – молвил Пересвет.

– Догоните её! – воскликнул Димитрий. Александр и Роман кинулись исполнить приказание, но девушки и след простыл. Ещё более странным было то, что кого ни спроси, никто её не видел. А уж за тем, кто входит в княжескую палату, постоянно глаз да глаз.

– Но мы же все трое её видели! – восклицал Пересвет.

– И слышали! – добавлял Димитрий.

– Вошля, сказаля и ушля, – пожимал плечами Ослябя, так и не избавившийся от своей млявости в речи.

– И что это значит: «сидит в Киеве у Архангела Михаила»? – недоумевал тысяцкий Вельяминов, которому первому поведали о случившемся. – А точно ли, что это она про нашего митрополита рекла?

В тот же день на Москву пришёл Сергий Радонежский, и, когда ему сообщили о случившемся утром диковинном посещении, он задумался, долго гладил свою бородку.

Наконец с загадочной улыбкой промолвил:

– А какой нынче день?

– Сороковины великого князя Ивана, – ответил ему тысяцкий Василий Васильевич.

– А ещё? – продолжал улыбаться Сергий.

– Двадцать второе декабря.

– И?

– Что «и»? Скоро светлое Рождество, Христова генезия… – слегка осердился Вельяминов.

Сергий ещё немного помолчал, испытывая людское терпение, и, наконец, объявил тихим своим голосом:

– Сегодня – святой великомученицы Анастасии. Узорешительницы.

Ещё помолчал и добавил:

– А в Киеве – Выдубицкий монастырь. Архангела Михаила.

Глава 7
Сергий

В праздник Крещения Господня митрополит Киевский и всея Руси Алексей радовался и веселился, освящая прорубь, как водится, вырубленную напротив Богоявленского монастыря. Он говорил:

– За всю мою жизнь не было ещё года, чтобы я не умылся из этой ледяной купели на Неглинке. Сидя в киевском заточении, тосковал о том, что, вероятно, в сей год не смогу… Но Господь милостив!

После того, как сама Анастасия Узорешительница явилась в Кремль и сообщила о месте пребывания Алексея, а Сергий Радонежский мудро истолковал её слова, в Киев снарядили крепкий отряд под предводительством самого московского тысяцкого. Вельяминов явился к киевскому князю и строго потребовал немедленной выдачи пленного митрополита. Князь стал лгать: знать не знает, ведать не ведает…

– Так мы сейчас в Выдубицкий монастырь, перевернём всё и сами освободим его! – грозно сверкнул глазами тысяцкий. – А станете вос препятствовать, сюда великое войско придёт. И Ольгерд вам не поможет!

В тот же день освобождённые из плена Алексей и Андроник вместе с московским отрядом отправились прочь из Киева, в Москву.

И вот теперь оба они сияли на солнечном и морозном воздухе, только что приняв крещенское омовение рук и лица.

– Не скучаешь, Андрониче, по нашему мирному заточению?

– Положа десницу на сердце, нет, – отвечал инок Андроник. – Монастырь мой начал строиться, забот полон рот…

– Лучшее место на Яузе! – кивнул Алексей.

– Ах, хорошо! – ликующе воскликнул юный князь Димитрий. Он только что весь окунулся в проруби, и слуга яростно вытирал его рыхлое тело, причём, сам же слуга и крякал, будто не Димитрий, а он только что окунулся и стоит голый и мокрый на морозе.

Мальчику хотелось на весь мир сообщать о том, как ему хорошо:

– А я раньше боялся окунаться! И чего боялся, спрашивается? Эх, до чего же… какое благолепие!

– Мы бы тоже погрузились, да монахам не полагается, – улыбался своему крестнику и подопечному митрополит.

В тот же день святитель отправился в гости к Сергию Радонежскому.

Вот уже три года Сергий был игуменом основанной им обители, а до того долго отказывался от игуменства, оставаясь простым иноком. А игуменом был Митрофан, который над Сергием и пострижение совершал. Когда Митрофан умер, митрополит Алексей ходил в Цареград. Наместником оставался в Переяславле епископ Афанасий Волынский. Он проявил волю и вопреки нежеланию Сергия возложил на него игуменство.

Ныне в обители проживало двенадцать монахов.

– Ну не я, так кто-то другой догадался бы… – отвечал Сергий на слова благодарности

Алексея за то, что он объяснил слова странной посетительницы.

Они сидели в келье Сергия, потрескивали дрова в печи, друзья хрустели сухариками и пили кипяток.

Сухарики были самые обыкновенные, но Сергий говорил о них:

– Отменные сухари. Хоть и не с маком, зато с просто таком.

Кипяток он тоже нахваливал:

– Это мои собственного изобретения щи. Запоминай предписание к приготовлению сего яства. Вскипятить воду, в неё класть ще дро снегу, крошить туда же сосулек, добавить ледышек, всё это варить, не помешивая, до полной готовности. Получается очень вкусно. Попробуй.

Алексей пробовал сухари с просто таком, щи из столь разнообразных составляющих, и было и впрямь на редкость вкусно!

– Помнится, ты рассказывал, как к тебе бесовская рать явилась… – сказал Алексей. – Верно ли, что на них были остроконечные шап ки и литовская одежда?

– Вроде того… Страшно вспомнить!..

– К нам с Андроником тоже в литовской одежде являлось человечье существо. Ольгерд.

– Приходил?

– Уговаривал, чтобы я всех русских князей подчинил под его властную руку. За это обещал прогнать митрополита Романа.

– Слыхал, как Роман в Тверь приходил?

– Слыхал. Напраснством и бесстудством. Обо мне говорил без любви. Епископ Феодор отказался встречаться с ним и никакой чести не дал.

– Но некоторые бояре дали честь Роману, с дарами являлись. Не с пустыми руками в Литву возвратился. Князь Всеволод Холмский его сейчас привечает.

– А морды у демонов? Какие были?

– Звериные. Разнообразные. Медвежьи, волчьи, пардовые, кабаньи.

– Я в детстве очень свиней боялся. И ещё чужого человека, что придёт и утащит ночью.

– Но нет худа без добра. Зато я так нагляделся и настрашился этими демонскими привидениями в звериных обличьях, что настоящие лесные звери перестали меня страшить. Целые стаи голодных волков выли у меня по ночам у входа в келью. А я тогда жил один-оденёшенек в своей обители. Медведи тоже приходили. Лапой в окно стучали, спиной пробовали стену на прочность. Один так до сих пор, бывает, приходит.

Правда, реже. Братию побаивается. Чудной медведь! В берлогу то ли вообще не ложится, то ли недолго спит в ней. Я ему сначала на пеньке хлеб оставлял. Потом стал у меня из руки кормиться. Сергий выглянул в окно и обрадовался:

– А вот и он! Глянь-ка, будто нарочно для тебя явился. Пойдём кормить дурачину.

Игумен и митрополит вышли ненадолго из тепла кельи. Сергий, обмакнув в мёд краюху хлеба, нёс её медведю. Тот при виде игумена явно обрадовался, заурчал, стал бить себя по носу передними лапами: то одной, то другою. Вежливо приблизился и взял зубами краюху из руки игумена, отошёл, положил угощение на пенёк и стал поедать.

– Видал, каков лесной архимандрит! – за смеялся Сергий.

– Вельми учтив! – выразил удивление Алексей, в отличие от Сергия побаиваясь круп ного и с виду свирепого хозяина чащобы.

Полакомившись, косолапый даже сказал «спасибо» – благодарно прорычал в сторону людей и медленно отправился восвояси.

Несколько монахов издалека наблюдали за происходящим. Лица любопытные, малость испуганные, но весёлые. Качали головой в восхищении.

Лисснер Э. Э. 1380 г. Троице-Сергиева лавра

– Всё-таки, летом будем тын строить, – сказал Сергий. – Обнесём все кельи, у входа вратаря посадим.

Они вернулись в тепло, к особенным Сергиевым щам и сухарикам, к тихой беседе.

– Как братия? Смиренная? – спросил митрополит.

– Добрая братия, – ответил игумен. – Более всех среди нас почитается старец Василий Сухий.

– Двинский?

– Да, с Двины пришёл.

– А Якута рассыльный?

– Здесь. И Онисим, и Михайло плотник, и Дионисий Печальный, и Василий Мокрый… Только трое ушли. Но что удивительно: один уйдёт, тотчас вместо него другой является. Все эти три года, как я игумен, число братии неиз менно – двенадцать человек.

– Архимандрит Симон?

– В послушании у меня. О своём смоленском настоятельстве и не поминает.

– А Стефанов сынок?

– Хороший монашек.

– Просфоры по-прежнему все своими руками делаешь?

– И просфоры, и свечи, и кутью…

– А сам всё в рубище ходишь… – Алексей с любовью осматривал ветхую одежду игумена, выполненную из самой грубой сермяги, латанную-перелатанную. На митрополите тоже ризы были простые, но ни разу не чиненные, новые.

– Я не ордынский киличей, чтобы облачениями сверкать, – ответил Сергий.

– Батюшки! Забыл сообщить-то! – встрепенулся митрополит. – Из Орды новое известие! Опять они своего царя убили.

– Кулпу?

– И Кулпу, и обоих сыновей его, Михаила и Ивана.

– Ах, как жаль сыновей! Юноши сами приняли православную веру, увидев, как ты исцелил Тайдулу. Епископ Иван Сарайский лично их крестил.

– Да, очень жаль Ивана и Михаила, – огорчённо вздохнул Алексей.

– Кто ж отныне новый царь?

– Наурус. Сказывают, Кулпу возложили на пол и держали, а Наурус прыгал ему на спину и каблуками переламывал хребет, пока тот не испустил дух. Продолжается в Орде великая замятня. Что ни год – убийства и новый царь. А значит, слабеет Орда.

– Случилась в прошлую весну и у нас замятня, – сказал Сергий. – В обители. Ты как раз в Киев уехал. Великим постом оголодала братия. Нищета такая, что не было воска для свечей. Берёзовой или сосновой лучиной. Дым! Каноны или Псалтирь читаешь утром или вечером, ничего не видно. Хлеба совсем не стало. И братия возроптала. Приходят ко мне: «Слушаясь тебя, помираем с голоду! А ты воспрещаешь идти в мир просить. Не можем терпеть здешнюю скудость. Завтра же уходим и не возвратимся!»

– А ты так и не разрешаешь ходить в мир за хлебом?

– Нет и нет. Не хотите жить у меня? А я и никого не звал, сами же притекли и окрест меня поселились. Уходите, так и уходите! Но старался обнадёжить: «Вечер водворится плач, а заутра радость. Верую, что Бог не оставит места сего и живущих в нём». И вдруг откуда ни возьмись – подводы с хлебом. Да много! И все хлебы мягкие, тёплые, будто недавно испечены. Некий христолюбец прислал из неблизких мест. Приглашали гостей к себе разделить трапезу, отказываются, говорят, что много иных поручений. А имя христолюбца так и не назвали. С тем и уехали. Мы выгрузили хлеб, соборно отслужили благодарственный молебен. Стали есть. «Ну что, – говорю, – роптали на заплесневелые хлебы? Забывали пророка Давида, который пепел яко хлеб вкушал и питие своё с плачем растворял? Видите же, что Господь не оставляет места сего и рабов Своих!» А на другой день снова подводы с хлебом пришли. И на третий. Братия присмирела, научилась терпению.

– «Воззрите на птицы небесныя…» – промолвил митрополит из Евангелия от Матфея. А Сергий продолжил:

– «Яко не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их… Не много паче вас, маловеры!».. Но только ты это… Ты, отец родной, не вздумай нам хлеб доставлять. Сие я тебе не для того поведал, а просто поделился, как у нас тут бывает. Помощь нам в монастырь должна приходить как бы ниоткуда. И тайком тоже никого не посылай хлеб нам возить, слышишь?

– Да слышу…

Митрополит нанадолго замолчал, набираясь смелости, наконец, заговорил:

– Вот что, отец Сергий, я хотел сказать тебе…

– Говори, отец Алексей.

– Когда я в Киеве сидел с Андроником в заточении, я дал себе слово, если освобожусь, добиться от тебя согласия.

– Нет, нет, и не уговаривай!

– Но ведь не сейчас, а когда придут мои сроки.

– И тогда не соглашусь. Ищи другого. Брата моего, Стефана.

– А мне только ты видишься. Слава о тебе по всей Руси и шире. Смирение твоё – образец христианской добродетели.

– Нет, отец родной, нет! Решительно отказываюсь. Не мне при князьях быть. Я отшельник, а не первоиерарх. И давай закончим разговор сей! Не то и я рассержусь, и ты пуще огорчишься.

На другой день была среда, поминовение Предтечи Иоанна Крестителя. После вчерашнего морозца резко потеплело, стало пасмурно, сыро. Митрополит спал в келье игумена, утром рано вместе с ним молился, потом оба вышли на свет – надо было дров принести. Вдруг к обители подъехали сани. В санях кто-то лежал укутанный, а спереди выскочил взволнованный человек, который подбежал к Алексею и с тоскою в голосе спросил:

– Где мне можно увидеть игумена Сергия?

– Вот он, – указал митрополит.

– Не шути так! – обиделся гость. – У меня сынок при смерти, весь задыхается, а ты шутки шутишь! Показываешь мне какого-то нищего оборванца!

– Говорю же тебе, это он и есть Сергий игумен. Спроси сам у него, кто он.

Человек подбежал к Сергию, несшему охапку дровишек:

– Скажи мне, кто ты?

– А кто тебе нужен?

– Игумен Сергий. У меня сынок помирает. Я с верою привёз его сюда. Мыслил: «Если только донесу его до человека Божьего, то, конечно, исцелит».

– Я и есть Сергий игумен. Неси же скорее сына ко мне в келью.

Вскоре мальчика внесли и уложили на старую овечью шкуру. Другого ложа в келье игумена не имелось. Он и гостей своих, включая митрополита Киевского и всея Руси, укладывал на такие шкуры и лохмотья.

– Даже кровати нет… – сердито пробормотал отец ребёнка.

– Как звать его? – спросил Сергий.

– Алёшей… Алексеем…

Мальчик задыхался. Весь потный, выпучивал глаза, мутные, ничего не видящие. Пальцами обирал всё вокруг себя. Сергий достал какую-то особую, белую и очень тонкую свечку, стал её зажигать. Но едва над свечкой родилось и вытянулось пламя, из груди мальчика раздался страшный хрип, Алёша весь вытянулся и тотчас откинулся и обмяк.

– Алёша! Алёша! – тщетно тряс его безутешный отец.

– Во имя Отца и Сына и Святаго Духа, аминь, – стал читать молитвы игумен. – Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй!

С. Чикульников. Воскрешение отрока преподобным Сергием

– Да что ж вы за люди такие! – отчаянно закричал отец только что умершего ребёнка. – Я же просил к Сергию! К игумену! А не к этому оборвышу!

– Господи, Иисусе Христе Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея Матери и всех святых, помилуй нас, аминь! – невозмутимо и спокойно продолжал Сергий.

Горестный отец вскочил над ним и занёс было кулаки, но митрополит схватил его за руки, собрав все силы, вытолкнул вон из кельи в сырой и серый день.

Там несчастный рухнул на колени и зарыдал:

– Лучше бы и не мучил!.. Не возил… Уж дома бы… Алёша! Мальчик мой!.. Где же ещё такого мальчика-то!..

Митрополит осторожно приблизился, положил бедному родителю руки на плечи, хотел сказать утешительное слово, но тот резко отшатнулся:

– Оставьте меня, нелюди! Просил же, а вы… Он стал постепенно успокаиваться, Алексей снова положил ему руки на плечи и тот уже не отбрыкивался.

– Здесь и похорони, – сказал святитель. – Здесь о нём монахи будут молиться. О его душе.

– Да он безгрешный… Эх, вы!.. Знали бы, какой это мальчик!..

– Стало быть, в рай… В раю-то… Хорошо…

– А я как?.. А мать его?..

Он встал и угрюмо направился назад в келью. Но Алексей вошёл первым, на всякий случай загораживая Сергия от возможных новых нападений. В келье игумен Сергий Радонежский стоял на коленях перед свечой и иконами и плакал:

– Господи!.. Алёшеньку!.. Господи!.. Маль чика такого милого!..

Мальчик по-прежнему лежал на ветхой постели на полу. Вдруг громко и испуганно произнёс:

– Где это мы, отец? – Он приподнялся и с тревогой оглядывался по сторонам. – А где матушка?

– Алёша! Сын! – не веря своим глазам, упал перед ним на колени отец. – Да как же это?

Сергий же, наоборот, встал с колен. Шептал, быстро и много крестясь:

– Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе! Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков, аминь! Благодарю Тя, Господи, яко услышал мя недостойного и грешного раба Твоего!

Оживший мальчик вскочил со своего смертного ложа и бросился в объятья отца:

– Батюшка, родненький! Мне такой сон страшный…

– Сон, конечно, сон… – бормотал ошалевший от горя и сменившего его счастья отец.

– А потом не страшный… дивный… Там всё кругом пело… – говорил Алёша, ещё задыхаясь, но всё меньше и меньше.

Отец сгрёб его в охапку, поднял, встал перед Сергием, поклонился:

– Прости меня, Божий человек!.. Как же мне благодарить тебя?

– Вот ещё, благодарить… – очень сердито промолвил в ответ игумен. – Было бы за что! Не рассмотрев, возмущался тут… Отрок твой и не умирал. Надобно было его не трясти, а просто дать полежать спокойно на полу. В нём буря была, она теперь успокоилась. Ступай с Богом!

– Нет, это ты… Это ты ведь… – бормотал отец Алёши.

– Не серди меня! – продолжал ворчать игумен. – Прельщаешься и сам не знаешь, за что благодаришь. Говорю тебе: отрок был изнемогший от сильной стужи, а у меня отогрелся в тёплой келье. А тебе кажется, будто он был мёртвый, а теперь вдруг ожил. Поезжай домой, говорю тебе!

Он так топнул ногой, что отец Алёши поспешно покинул келью, неся ожившего сына. Митрополит последовал за ним, помог уложить мальчика в сани, перекрестил обоих:

– Поезжайте с Богом! Господне благословение на вас!

– Так это Сергий или не Сергий? Ответь мне, милый человек! – от счастья пьяный взмолился родитель.

– Да я же говорил тебе: Сергий! Ну ты ж и чудное творение Божье!

– Сергий, стало быть… А такой неказистый… Да я ему… Господи! И тебе спасибо, милый человек! Ты, стало быть, монахом при нём, так?

– Вроде того.

– А тебя как звать-поминать?

– Так же, как твоего сына.

– Алексеем? Вот и мило! Буду о тебе тоже Бога благодарить!

– Так поезжай же! Далёко тебе?

– Не ахти как. Пятнадцать вёрст.

– Поезжай с Богом, ангела хранителя тебе. Да смотри же, сообщи потом, как отрок будет себя чувствовать.

– Да я… Да что ты!.. Но!

Когда он уехал, святитель вернулся в келью к Сергию. Тот устало сидел на полу. Тихо промолвил:

– Ты, отче, не сказывай никому, что тут было. Мол, не умирал он и весь сказ. Показа лось отцу. Я так обещал Господу, что мы никому не скажем.

На другой день Алексей всё ещё оставался в Троице, не хотел уезжать. В полдень пришли две подводы. На одной привезли хлеб и всякое соленье-варенье. На другой – разную одежду. Привёз вчерашний гость со своим братом.

Игумен и митрополит в то время работали, чинили келью старцу Василию Сухому.

– Прибыли, – сразу нахмурился Сергий. – Отец родной, поговори ты с ними. Ежели дары привезли, сам знаешь, какие взять, а какие нет.

Митрополит рассмеялся и пошёл встречать гостей. Вчерашний низко поклонился, брат его тоже.

– Исполать вам, благочестивым монахам! Благословение можно?

Алексей благословил обоих.

– Се брат мой Владимир, – сказал вчерашний. – А я сам Фёдор.

– Стало быть, сынок твой, как Александр Невский – Алексей Фёдорович.

– Не понятно мне сие.

– Отец Александра Невского, князь Ярослав, перед смертью принял схиму под именем Феодор. Сам Александр Невский перед своей кончиной тоже принял схиму под именем Алексей. Стало быть, он Алексей Фёдорович.

– Ага… А тот – точно, что игумен Сергий?

– Ну!..

– Не серчай. Уж больно обтёрхан. Я тут ему одёжи разной привёз, пусть одевается.

– Он всё равно не станет.

– Отчего же?

– В таком подвиге.

– А как же?..

– Для других иноков пригодится. Я сейчас подошлю, чтоб выгрузили дары твои. Сам-то – в ущерб семье?

– Мы себе наживём.

– Ну-ну… А как там Алёша?

– Здоров, бегает. Смешной! «Мне, – речет, – сон приснился. Будто я помер. И сперва страшно, звери рычат. А потом хорошо стало, дивный свет светлый и птицы поют…» Он думает, всё то во сне было. А ведь он, милый человек… Алексей? Тебя ведь Алексеем, как сынка моего?

– Алексеем.

– Так вот, он… Я что хотел спросить… Он был мёртвый али нет?

– А болтать не станешь?

– Вот те крест!

– Смотри же! Крестом побожился. Был твой сынок мёртвый. Его игумен Сергий отмо лил у Господа. Пожалел тебя, твоё неутешное горе. Гляди же, не болтай никому, а не то мо жет опять беда приключиться!

– С Алёшей?

– С Алёшей.

– Тогда уж точно не буду. Скажу только, что он его вылечил. Иначе… Все же видели, какого я его увёз. И какого обратно привёз.

– Что просто вылечил, это можно. Но смотри же – не воскресил, а вылечил!

– Ну а на самом-то деле?..

– Всё, Бог с тобой. Сейчас пришлю иноков на подмогу.

– А можно мне подойти к игумену поклониться?

– Ни в коем разе! Не то, знаешь, как осерчает! Помнишь же, как намедни ногой на тебя притопнул?

– Грозен!

Митрополит было отошёл, а Фёдор его окликнул:

– Постой, Алексей!

– Чего ещё?

– Неловко мне… Что же дурного в благодарности? Разве сие не по-христиански – благодарить? Да за такое благодеяние!

Святитель только рукой махнул. Надоело, мол. А Фёдор всё же пробормотал во след митрополиту Киевскому и всея Руси:

– Чудно! Что вы за люди?.. Будто не русские!