Текст книги "Гончий бес"

Глава 22
Марк, Павел

Из-под высоченного потолка цеха свисал на железных тросах огромный крюк. На крюк была наброшена цепь. На цепи вниз головой висел сбежавший от расправы бодигард Хайдарова. Изо рта у него торчали концы кляпа – грязной замасленной тряпки. К связанным, опущенным вниз рукам была подвешена железная болванка. Бодигард мычал и раскачивался, но увидев появившуюся из подземелья миссис Вольф, затих.

– Вот, языка взял, – небрежно заметил капитан Иванов. – Надеюсь, будет разговорчивей, чем наш дорогой проводник. Да и информированней. Лицо уж больно знакомое. Взгляни-ка, Дарья, не он ли у твоего супружника старшим телохранителем числился?

– Он самый, – сказала миссис Вольф. Подошла к пленнику, несильно ткнула его стволом дробовика в область паха и спросила: – Потолкуем, Семёныч?

Понимая, что разговор будет не из тех, которые описываются в детских книжках, Марк отошёл в сторонку. Чувствовал он себя крайне неуютно. Пожалуй, хуже, чем в стылых катакомбах бомбоубежищ. Цех его подавлял своей абсолютной чужеродностью. Это был настоящий храм физического труда. Фишеру попросту не было в нём места – как Декстеру в мечети или Тузику «нудиста» в синагоге.

Ещё в детстве Марк пришёл к выводу, что руки у него растут, по грубому, но меткому русскому выражению, из задницы. Глубокому осознанию этого скорбного факта помогли уроки труда в российской школе. На них маленький Марк раз за разом получал раны и ссадины, марал и рвал одежду. А напоследок, почти накануне отъезда в США, лихо отпилил вместо доски последнюю фалангу безымянного пальца левой руки. С тех пор любая мысль о том, чтобы приложить эти скверно сконструированные конечности к орудиям производства вызывала у него недомогание. Вплоть до мигреней и расстройства желудка.

Вот и сейчас у него начало ломить в затылке, а к горлу подступила лёгкая тошнота.

Цех разделяла на две части застеклённая перегородка. Одну половину занимали громоздкие агрегаты – кажется, компьютеризированные станки. Вторая, дальняя, была заполнена рядами столов, напоминающих хирургические. Только оперировать на них должны были механических чудовищ. Каждый стол был оборудован множеством никелированных устройств. Зажимы, светильники и увеличительные стёкла на поворотных штангах. Разновеликие тисочки, дрели, точильные круги и бог весть что ещё. Марк был уверен, что полчаса работы за таким столом лишат его не только всех пальцев, но и головы.

Он ничуть не удивился бы, если жуткий капитан Иванов вместе с Дарьей Вольф бросили Семёныча на одну из сверкающих плоскостей и начали пытать, зажимая гениталии в тисках и высверливая дрелью зубы. Но те обошлись без крайностей. Вроде бы, даже без крови. Уже через несколько минут допроса они сняли пленника с крюка и усадили на какой-то ящик. А затем и вовсе развязали. Вскоре возле дознавателей столпилась почти вся команда. Лишь Павел Дезире со своей раскормленной как боров собачонкой бродил поодаль. У Марка сложилось дурацкое впечатление, что «нудист» разговаривал с шавкой, как с человеком. И что она ему отвечала!

Наконец допрос закончился. Капитан Иванов похлопал Семёныча по плечу и сделал жест, как бы приглашающий телохранителя стать провожатым. Тот не стал противиться и, припадая на ногу, зашагал в сторону стеклянной перегородки.

– Фишер! – позвала Сильвия. – Идёмте. Этот человек отведёт нас на склад, где хранятся остальные насекомые.

Марк нехотя двинулся следом. Разгулявшее воображение рисовало грядущее исключительно в мрачных тонах. От него исходила туманная, но ощутимая угроза. Марк знал, что на складе их ждут одни неприятности.

Его быстрым шагом догнал «нудист». Собачонку он взял на руки, отчего сладенькая мордашка Тузика приобрела торжествующе-высокомерный вид. Когда парочка поравнялась с Марком, пасть собачонки раскрылась, и…

– Шире гребок, юниоры, – протявкал Тузик. – Выше амплитуда! Отставать не рекомендуется. Здесь водятся хищные фрезы. Специализируются на крайней плоти.

– Значит, я их не заинтересую, – на автомате парировал окончательно ошалевший Марк.

– Ну, что я говорил! – радостно гавкнула собачонка. – Наш парень! Пять баллов из пяти, мистер Фишер. Позвольте представиться. Жерар.

Марк вопросительно посмотрел на Павла. Тот дружелюбно улыбнулся и кивнул.

– Его действительно зовут Жерар. И он действительно говорящий. Вернее, болтливый.

– Перестань компрометировать меня, чувачок, – воскликнул пёс. – Мистер Фишер может подумать, что я треплюсь не по делу. Но ведь это не так! Каждое моё слово – это средоточие истины. И оцениваться должно на вес огранённых бриллиантов.

Он зажмурился и изобразил передними лапами весы. Одна «чаша» слегка перевесила. Пёс открыл глаза, с любопытством посмотрел на положение лап и добавил:

– Пожалуй, даже ценнее бриллиантов.

– Чем кривляться, лучше бы извинился, – сказал с укором Павел. – Покусал человека, и хоть бы что. Забыл?

– Глупо было бы забыть об этом! Мистер Фишер, простите меня за недоразумение возле клуба «Точка». Сами понимаете, обстановка была нервозная. Кроме того, на мне лежит некоторая ответственность за этого молодого лоботряса. И когда вы схватили его за одежду, каюсь, не выдержал.

– Ерунда, – пролепетал Марк. – Всё давно зажило.

– Ожидаемо! Так и должно быть! В моей слюне содержится высокая доза кровеостанавливающих веществ и антибиотиков. А также заживляющий раны витамин «А» и полезные для эпителия витамины группы «Б».

– Лучше бы в ней содержался клей «Момент», – буркнул Павел. – Всё, умолкни. Мы договорились, что ты откроешься только мистеру Фишеру. Остальным незачем знать, что в команде присутствует собака-мутант.

– Собака-мутант!.. – Жерар вскинул лапку ко лбу и обратил к Марку очи, наполненные нешуточным страданием.

Марк быстро заморгал и отвёл взгляд.

* * *

Глазки у Фишера забегали и он отвернулся. По-моему, он так и не поверил, что Жерар говорящий. Наверняка решил, что я просто-напросто разыгрываю его. Я ободряюще подмигнул ему и ускорил шаги. Нужно было догнать Дарью.

– Даша!

Она остановилась. Вместе с ней остановился и мистер Джи. Подойдя ближе, я наконец-то смог по-настоящему оценить его габариты. Это был настоящий гигант. Метра два ростом, с безупречной осанкой, роскошной гривой седых волос и суровым выражением лица. Если надеть на голову звёздно-полосатый цилиндр, получится живое воплощение Дядюшки Сэма. Неудивительно, что его окрестили Луизианским Львом.

– Чего тебе, Паша? – с оттенком досады поинтересовалась Дарья.

Не было у неё ни малейшего желания со мной разговаривать.

– Как чего? Я обязан сообщить о результатах расследования.

– Теперь это уже не важно. Столько событий успело произойти…

Она медленно двинулась с места. Луизианский Лев тоже – явно борясь с искушением подхватить её под ручку.

– Похоже, для нашей щучки нашёлся-таки достойный кавалер, – шепнул Жерар. – Не чета тебе или недочеловеку Басмачу.

– Тогда, может, расскажешь про эти события? – продолжал допытываться я, предварительно дунув маленькому паршивцу в ухо.

Он обиженно пискнул и замотал башкой. Поделом нечистому! Будет знать, как сравнивать меня с какими-то стариками.

– А! Да, конечно, – спохватилась Дарья. – Вскоре после того, как вы уехали, снова нагрянул Доп. Привёз Басмачу целый чемодан кузнечиков. Рассказывал, какие они забавные. Предлагал показать, как смешно танцуют. Надеялся умилостивить. Но муж упёрся. Сворачивай производство, и всё тут. Я опасные игрушки выпускать не буду. Тогда Доп впервые на моей памяти заорал на Хайдарова. Тот разозлился и велел ему убираться. Доп пообещал, что Басмач об этом пожалеет, и выпустил из чемодана саранчу. Я поняла, что дело плохо, схватила Басмача и бросилась в гараж. Хотела увезти. Не успела…

Дарья примолкла. Мистер Джи свирепо взглянул на меня и погладил её по плечу. Она благодарно положила поверх его кисти свою ладошку и заговорила опять.

– В это время к дому подъехали американцы. Искали тебя. А у Допа, похоже, окончательно крыша поехала. Решил заодно избавиться от ненужных свидетелей. И натравил саранчу на них. Пока они отбивались, я поднялась в башню, взяла винтовку и пристрелила Допа. А заодно и телохранителя. Саранча сразу отключилась. Я хотела и Семёныча завалить, – Дарья мотнула головой в сторону прихрамывающего проводника, – да, видно, рука дрогнула. Всё-таки давно его знаю, неплохой дядька. Он и сбежал. Как видишь, сюда припёрся. К Искандеру Улугбекову на доклад. Этот кадр, оказывается, всё заводское руководство в кулаке держал. Да и самого Допа тоже. Семёныч боится его чуть не до мокрых штанов. А ведь не сопляк, повидал в жизни всякого. С благословения Улугбекова и штамповали этих кузнечиков. Миллионами.

– Уж прямо миллионами, – усомнился я. – Когда успели-то? Производство начали меньше недели назад.

– Миллионы – это я, конечно, преувеличила. Но много. Подготовительные операции давно проводились. В последние дни занимались только сборкой. Причём… – Дарья замялась. – Вроде бы рабочие собирали только первых кузнечиков. А дальше уже они сами себя.

– Механическая эволюция в действии, – пробормотал я. – Роботы-убийцы явятся к нам в образе симпатичных букашек. Накачанные мужики с объективом вместо глаза уходят в область преданий. Приседая и кланяясь. Приседая и кланяясь. Н-да, весёленькая история.

Я никак не мог решить, стоит ли рассказывать американцам и Дарье о том, что страшный Улугбеков – всего лишь шестёрка у Сулеймана Маймуновича. У ифрита, пестующего застарелую и, казалось, умершую обиду на человечество… Как видно, всё-таки не умершую.

Железная саранча! В этом был весь Сулейман. Жестокая сверхъестественная сволочь со склонностью к чёрному юмору. Ох, и влипли мы, если он не захочет по-хорошему расстаться с планами мести. Ох, и влипли…

Колебаниям моим так и не суждено было разрешиться. Мы дошли. Перед нами возвышались высокие ворота из гофрированного железа.

– Вот этот склад, – сказал Семёныч.

Он достал из кармана ключ, отпер жёлтую коробочку на стене, сдвинул вверх крышку и нажал одну из двух имеющихся кнопок.

Тут же пронзительно забренчала звуковая сигнализация, под потолком замигал проблесковый маячок. Ворота поползли в сторону.

* * *

Ребристое полотно успело отодвинуться лишь немногим больше, чем на фут, когда бодигард с поразительным проворством скользнул внутрь. Тут же часто-часто загремели шаги – Семёныч убегал.

– Ах ты тварь! – рявкнул капитан Иванов, но вдогонку за беглецом почему-то не бросился.

Наконец ворота открылись полностью. Дребезжащий звук тотчас умолк, погасла мигающая лампочка. Открывшееся помещение было примерно вдвое меньше сборочного цеха – длинное, но сравнительно узкое. Ровно посредине склад делился на две части глубоким бетонированным рвом. По дну рва пролегали рельсы узкоколейной железной дороги. На рельсах стоял состав: открытые платформы и маленький локомотив с кабиной как у старинного грузовика. В дальнем конце склада виднелись ещё одни ворота, рельсы уходили под них.

Пространство вблизи узкоколейки заполняли аккуратные штабеля красно-зелёных деревянных ящиков, напоминающих снарядные. Такие же ящики стояли на четырёх железнодорожных платформах из пяти. С пятой, последней, по металлическому пандусу, переброшенному на пол склада, съезжал электрокар. «Клыки» погрузчика были угрожающе задраны. За рулём горбился оскаленный Семёныч.

Пандус последний раз громыхнул и машина, глухо завывая, полетела в атаку. Это было жутко… и совершенно безнадёжно.

Навстречу грянул залп из полудюжины стволов. Стреляли все, у кого нашлось оружие.

Марк палил наугад, даже не пытаясь всадить пулю в бедного Семёныча. Просто сбрасывая напряжение последних часов. Он вновь и вновь жал на спусковой крючок, выкрикивая какую-то дичь, в иной ситуации постыдную, но сейчас абсолютно необходимую и правильную.

Погрузчик вильнул, два колеса слева задрались. Все сильнее и сильнее кренясь, он проехал ещё немного и, дёрнув напоследок бивнями как убитый слон, рухнул набок. «Клыки» будто топор врубились в штабель ящиков. Брызнули щепки. Дробно стуча, покатились по полу чёрные бобы железных саранчуков со сложенными крыльями и лапками.

Стало тихо.

Марк дрожащими руками пихал пистолет в кобуру. Тот никак не пролазил.

– Откройте клапан, – посоветовали ему насмешливо.

Он последовал совету. Пистолет сразу улёгся на законное место. Сквозь штанину чувствовалось, насколько разогрелся ствол.

– Чётко вы лупите, Фишер, – сказал тот же голос. – Прямо олимпийский чемпион по скоростной стрельбе из пистолета!

Марк скосил глаза. Ну, разумеется, «нудист» с собачонкой. Оба держались спокойно, будто ничего не произошло. Тушеваться перед этой парочкой Марк считал ниже своего достоинства.

– Мы, американцы, рождаемся с кольтом в руке, – ответил он с наигранным пафосом. – И стрелять учимся раньше, чем разговаривать.

– Ну, вы-то, судя по всему, сперва начали говорить, – одобрительно тявкнул пёс.

Тем временем капитан Иванов и Декстер выволокли Семёныча из кабины погрузчика. Удивительное дело, бодигард был жив, хоть и ранен. Его бережно уложили на ящики. Он приподнялся на локтях и плюнул в сторону подошедшей миссис Вольф.

– Ты что, спятил? – спросила она, брезгливо отстраняясь. – Я же тебе, козлу, жизнь сохранила. Дважды.

– Дура! На что мне такая жизнь? Она щас ничё не стоит. И ваши ничё не стоят. Скоро вы все сдохнете. Страшно сдохнете. Как Басмач сдох. Улугбековы – это тебе не Доп. Хрен пристрелишь. Они вас с грязью смешают…

– Улугбековы? Сколько их? – спросила миссис Вольф.

– Двое, – сказал Дезире. – Только подозреваю, главные дрессировщики тараканов всё-таки не они.

– А кто?

Павел бросил вопросительный взгляд на капитана Иванова. Тот кивнул.

– Мой шеф. Сулейман ас-Саббах.

– Fucking sandniggers, – процедил Декстер.

Вряд ли он хорошо понял, о чём речь, но звучание арабского имени распознал сразу.

– Много знаешь, сучонок, – прохрипел Семёныч. – Значит, сдохнешь первым.

– Сдохнешь да сдохнете… Какой у вас словарный запас убогий, – ухмыльнувшись, сказал Павел.

– Посмейся, сучонок. Недолго осталось.

Семёныч закрыл глаза. Однако лежать спокойно ему не дали.

– Шары открыл, боец! – прикрикнул на него капитан Иванов и отвесил пощёчину. Голова Семёныча мотнулась. – Куда ведёт железная дорога?

– Куда надо.

– Лучше бы тебе не капризничать, – сказал Иванов, выуживая из контейнера на поясе железного кузнечика. – Я, конечно, не Улугбеков. Командовать сотней таких букашек не умею. Но с одной справлюсь. Будь уверен.

Он перевернул кузнечика кверху брюхом. Левой рукой вытащил из ножен кинжал с широким, зазубренным на конце лезвием и несколько раз ткнул острием туда, где крепились лапки железного насекомого. Будто ритм отбил. А потом быстро поднёс к лицу бодигарда.

Кузнечик шевельнулся. Хамелеоньи глаза заворочались в орбитах, челюсти разошлись и с резким щелчком сомкнулись. Потом ещё раз, ещё и ещё. Казалось, тварь ищет, во что бы вцепиться.

– Видишь, кушать хочет, – сказал Иванов. – Решай скорее, чем мне его покормить? Что тебе не жалко? Языком нельзя, ты ещё рассказать кое-что должен. Ушами или носом? Не эстетично. Глазом? Хорошая идея. Жаль, он может увлечься и добраться до мозгов. Запущу-ка я его, пожалуй, тебе в штаны.

Действия капитана были омерзительны. Его нужно было немедленно остановить. Марк уже почти набрался духу, чтобы возвысить голос против этой гестаповщины, но его опередили.

– Кончай. Издеваться, – просипел Годов. – Я знаю. Куда ведут. Пути.

– Повезло тебе, Семёныч, – с видимым сожалением проговорил Иванов.

Он бросил кузнечика на пол и с маху опустил на него ногу. Ноги у него были обуты в высокие калоши со шнуровкой и тонкой резиновой подошвой, однако стальной панцирь насекомого лопнул, будто гнилой орех под молотком.

* * *

Отец откинул носком самый крупный обломок раздавленного механо-инсекта и, флегматично поигрывая ножом над горлом Семёныча, предложил Годову:

– Докладывай, рокер.

Годов уставился на него сквозь космы. Голова у легенды панк-рока подёргивалась, точно у поперхнувшейся курицы.

– Рельсы проложены. В экспериментальный. Цех. Он подземный. И далеко отсюда. Раньше там. Делали. Что-то секретное. Доступ был. Строго ограничен. Лично я никогда. Не бывал. Перед продажей завода. Хайдарову. Всё оборудование. Вроде как. Вывезли. А тоннель. Вроде как. Взорвали. Его должны были. Затопить. Воды пруда.

– Видать, плохо взрывали, – сказал отец, продолжая вычерчивать ножом знаки неведомого алфавита. – Ну что, Фишер, переводи господам империалистам, что им сейчас придётся сделать трудный выбор. Либо они едут вместе с гражданами России по суперсекретной ветке суперсекретного метро. После чего я буду обязан их уничтожить. Либо остаются здесь и прикрывают тылы. Тогда им ничего не грозит.

Фишер совершенно неожиданно вспылил:

– Знаете что, капитан! Прекращайте свои издевательские… своё издевательство. Над всеми нами. Надоело. Ведёте себя как дешёвый паяц.

Отец иронично приподнял бровь и сказал:

– Ах ты, неблагодарная скотинка. Да ведь если я расскажу твоему боссу…

Он вдруг осёкся и начал прислушиваться. Лицо у него исказилось, словно от боли.

– Что случилось, бать? – обеспокоенно спросил я, забыв о конспирации.

– Мне пора, – сказал он. – Слышишь, зовут?

– Ничего я не слышу!

– Потому что не умеешь слушать. Я научу. Когда вернусь.

Он резко опустил вооружённую руку. Нож врезался Семёнычу в горло, пробил насквозь и с глухим стуком вонзился в крышку ящика. Кто-то тонко, надрывно завизжал. Отец развернулся и очень быстро побежал параллельно железнодорожному рву. Он ускорялся сильнее и сильнее – и, когда достиг дальней стены, мчался быстрее, чем Харлей по шоссе. На этой безумной скорости он врезался в стену.

Послышался всплеск, будто отец нырнул не в железобетон, а в воду, и его не стало.

В тот же момент начали ломаться ящики. Они рассыпались по дощечке, точно изнутри их лупили могучие кулаки. Из образовавшихся дыр вываливались ярко-синие пластиковые соты. Раздирая их, наружу выползала ожившая саранча. Через считанные секунды всё вокруг было скрыто под шевелящейся, металлически стрекочущей, сверкающей глазками чёрной массой.

– Похоже, нам капец, чувачок, – тявкнул Жерар.

– Не факт, – сказал я и попятился.

– Уходим! – рявкнул Конёк-Горбунок. – Go! Go! Go!

Точно услышав его, гофрированные ворота у нас за спиной начали закрываться, дребезжа сигнализацией. Ползли они медленно, и мы наверняка успели бы выскочить из склада, но тут саранча поднялась в воздух. Сразу стало темно – железная стая накрыла нас будто колоколом. Лишь слабо мерцали алые точки тысяч наведённых на нас глазков.

– А вот теперь точно капец, – сказал я.

* * *

Матерясь сквозь зубы, Декстер выхватил меч. Марк испуганно прянул в сторону, споткнулся и с маху сел на пол. В зад впились обломки досок. Он потянулся к пистолету, но остановился, едва дотронувшись до рукоятки. Смысла в этом не было ни малейшего. Разве что пустить пулю в висок, когда саранча начнёт пожирать его заживо. Марк дёрнул клапан. Заело.

Черный купол медленно опускался. Насекомые образовали его, плотно сомкнувшись боками и сцепившись конечностями. Купол, наверное, мог существовать очень долго, как эскимосское иглу, сложенное из снежных кирпичиков. Но саранчуки один за другим выкрашивались из него, словно семечки из перезрелого подсолнуха, и прочность сооружения уменьшалась прямо на глазах. Скоро, очень скоро из стенки выпадет роковое зерно, и люди окажутся погребены под железным саваном.

Фишер хотел заплакать от жалости к себе, но слёз не было. Повинуясь безумной надежде на лучшее, он выдрал из кармана зерцало Макоши и уставился в него. Стекло было сизым, как стальная окалина. Сквозь единственный прозрачный глазок виделась чудовищная сцена: маленький человечек, не то борющийся, не то сочетающийся с огромным, но редкостно изящным пауком. Нижняя часть человечка неистово двигалась. Однако голова уже исчезла в пасти паука. Глянцевые жвала полосовали голые плечи.

– Да сделайте же что-нибудь! – взвыл Марк и заколотил зерцалом по полу.

Оправа загудела как колокол, но стекло почему-то не разбилось. Даже не треснуло.

– Успокойся, сынок, – пророкотал откуда-то сверху Дядюшка Джи. – Я справлюсь с этим.

Марк поднял лицо. Луизианский Лев стоял, широко расставив ноги и вскинув над головой трость. Его поза напоминала гигантскую букву «Х» с перекладиной сверху. Он встряхнул гривой и заговорил.

Язык, на котором он говорил, был странен. Слова напоминали русские, но более строгие, холодные и намеренно укороченные. Они словно родились от фантастического брака латыни и старославянского. Это был сильный язык, подчиняющий и указующий. Созданный, чтобы повелевать броненосными флотами и танковыми армиями.

Саранча повиновалась ему, как стадо повинуется хлопкам пастушеского бича. Верх купола раскрылся и стал заворачиваться наружу десятком неровных лепестков. Насекомые торопливо ползли друг по другу, некоторые срывались, падали и тут же каменели. Когда сооружение превратилось в сужающуюся кверху трубу с рваной кромкой, ЛЛ засвистел по-разбойничьи и переломил трость о колено. Раздался мокрый хруст – как будто переломилась не палка, а позвоночник.

«Труба» враз обрушилась, образовав замкнутый вал. Вал был неподвижен, точно земляной. Лишь с его гребня то тут, то там скатывались одинокие комочки поджавших конечности саранчуков.

– Ну вот и всё, – сказал Дядюшка Джи подсевшим, но весёлым голосом. – В Сенате бывает сложнее.

– Ещё не всё, – пролепетал Марк. – Не всё!

Он единственный видел, как за спиной Дядюшки Джи выдвигается из-за ящиков крупный, устрашающий и нелепый зверь. Зверь был горбат точно вепрь, с длинным клыкастым рылом и раздвоенными чёрными копытами на крепких ногах. Всю шкуру без просвета покрывала короста из проклятых железных кузнечиков. Низко хрюкнув, он сорвался с места, в мгновение ока домчался до вала, разметал его, будто кучку попкорна, и как таран врезался в поясницу Дядюшки Джи. Тот рухнул на четвереньки. Зверь поддел его сбоку, опрокинул навзничь, начал бить клыками и топтать копытами. Дядюшка Джи, как видно, потерял сознание. Он даже не предпринимал попыток сопротивляться.

Раскатисто бухнул выстрел. В боку зверя, брызнув белыми искрами, образовалась проплешина. Зверь на миг оцепенел, а затем рывком развернулся к стрелку.

Дарья хладнокровно передёрнула затвор дробовика и влепила второй заряд в голову зверя. Картечь будто метлой прошлась по морде и холке, сдирая чешую воронёных панцирей. Стало видно, что это – лесной кабан. Дарья выстрелила в третий раз, опять в голову. Картечь не могла пробить толстый череп, но вышибла глаза, порвала уши и превратила в кровавое месиво пятак. Кабан завизжал от боли, но всё-таки посеменил вперёд.

Почему-то всё ещё молчали крупнокалиберные револьверы Декстера. И тогда на кабана с двух сторон навалились Михаил Горбунов и Павел. Лысый старшина ухватил его руками за клыки, а «нудист» с поразительным безрассудством нырнул вниз и захлестнул передние ноги кожаным ремнём. После недолгой, но яростной борьбы зверя уронили. К нему шагнула Сильвия, воткнула в ухо пистолет и дважды выстрелила. Кабан сначала буйно забился, а потом вдруг вытянулся, задрожал и обмяк.

И сейчас же, как по команде, с его шкуры начали отваливаться кузнечики.

* * *

Освобождённый от кузнечиков Борька лежал спокойно. По его изуродованному рылу текли, будто слёзы, струйки крови. Запоздал он себя оплакивать.

– Не фига себе в Америке сенаторы! – уважительно тявкнул Жерар. – Чувачок, ты хоть врубился, по-каковски он говорил?

– Нет. Впервые слышу. А ты?

– Глупо было бы!.. – фыркнул он с превосходством. – Это же сакральный мат, язык жрецов Перуна. Но откуда этому дяде его знать?!

– Да не всё ли равно… – отмахнулся я, осматриваясь.

Декстер, понурив голову, сидел на одном из уцелевших ящиков. Под ногами у него, как что-то ненужное, валялась катана. Если бы этот трусливый человечишка был настоящим самураем, ему следовало сейчас сделать себе харакири. Если настоящим ковбоем – застрелиться. Но он, как оказалось, был всего лишь дешёвым понтярщиком, которому только и заниматься, что изображать Элвиса Пресли в придорожном кабаке.

Женщины и дядя Миша суетились возле поверженного Луизианского Льва. Там же топтался Фишер. В руке у толстячка я разглядел чрезвычайно знакомый предмет – зерцало Макоши. Моё или похожее? Если вспомнить, что своё волшебное зеркальце я сунул в ящик секретарского стола, за которым частенько сиживает Зарина… И вспомнить слова отца о том, что эта маленькая засранка поймала Фишера на крючок… То вполне могло быть и моё. А крючок из зерцала Макоши получался знатный. Когда-то на эту приманку клюнул сам Сулейман, – что уж говорить о бедном американском лузере!

Игорь Годов торчал верстовым столбом возле опрокинутого электрокара. Кажется, с момента, когда спятивший батя заколол Семёныча, Годов так и не шевельнулся. Зато Семёныч наоборот весьма энергично ворочался на ложе из разрушенных ящиков.

– Какая нынче молодёжь нелюбопытная, – укорил меня Жерар. – Эх, был бы здесь Владимир Васильевич. Его-то наверняка заинтересовало бы.

– Ты какого Владимира Васильевича имеешь в виду? – спросил я, направляясь к Семёнычу. Надо было срочно выяснить, в чём там дело. Может, пора уже позаимствовать у Декстера катану? Оттяпать новорожденному зомби башку да ручки с ножками. Пока безобразничать не начал.

– Твоего папашу, ясное дело. А куда мы идём?

– Уже пришли.

Я наклонился и поднял обломок доски. Из него торчал пробивший доску насквозь боевой нож опричника – серьёзное оружие с выгравированной на лезвии собачьей головой. Ни капельки крови, ни клочка кожи на ноже не обнаружилось. Отец воткнул его рядом с шеей Семёныча!

– Ого! – уважительно тявкнул Жерар. – С таким глазомером твоему старику прямая дорога в Голливуд. Постановщиком трюков работать.

– Посоветуй ему при встрече, – сказал я и осторожно ткнул телохранителя носком кроссовка. – Эй, дядя! Ты живой?

– Да! – Покачиваясь и скрежеща зубами, он встал на четвереньки и поднял ко мне перекошенную морду. – Семёныча так просто не завалишь. А вы всё равно скоро сдохнете!

Он резко качнулся – собираясь не то боднуть меня, не то укусить. Пришлось отдёрнуть ногу.

– Слушай, бес, он мне реально надоел. Угомони его, пожалуйста. Иначе я за себя не отвечаю.

Орудуя ножом, как рычагом, я разломал доску, в которую он был засажен. Отбросил щепки, провёл лезвием по краешку ногтя. Завилась белёсая стружка.

– Прирежу и точка.

– Угомонить, говоришь? Да запросто, – сказал Жерар. Вспрыгнул Семёнычу на спину, пробежал к шее, прицелился и с размаху врезал передней лапой по горлу. Тот рухнул как подкошенный. Жерар кубарем скатился с него, отряхнулся и сообщил:

– Сонная артерия. Полчаса крепкого исцеляющего сна больному гарантировано.

– Титан! – искренне похвалил я. – Асклепий и Гипнос в одном лице.

– Не без этого, чувачок. Не без этого. О, это, кажется, нас.

Я обернулся. Конёк-Горбунок махал рукой.

– Идите сюда!

Мы подошли. Мистер Джи лежал, пристроив львиную голову на коленях Дарьи. Он был перебинтован буквально как мумия. А где не перебинтован – залеплен пластырем, будто иностранный конверт марками. Думаю, на это ушёл добрый пяток перевязочных пакетов из американских аптечек.

Однако глаза у героического сенатора были свободны от бинтов, открыты и веселы.

– Марк, переведите, пожалуйста, мистеру Джи, что я восхищён его поступком. И благодарен за спасение жизней – своей и пса. Хоть совершенно не понимаю, как ему это удалось. И где он научился так здорово материться по-старославянски.

– Ещё бы мне это не удалось, – сказал Луизианский Лев на чистейшем русском. – Ведь я, как-никак, придумал этих красавцев.

– Простите, сэр, но их придумал Горгоний Мочало, – пробормотал я. – Более века назад.

– Ну, так я и есть Горгоний.

– И вам полтораста лет?

– Сто сорок шесть, если быть точным.

– Но ведь инженер Мочало умер? От тифа, кажется.

– Я выжил, – сказал сенатор.

…Тиф на Горгония Мочало подействовал необычно. Не убил, а ввёл в состояние летаргии. К счастью, врач его лечил превосходный, профессор Коломенский. Он быстро определил, что к чему, и взял любопытного пациента под опеку. В те годы медицина активно изучала летаргию. В обществе тема летаргического сна тоже была модной. Коломенский, пользуясь этим, вывез спящего инженера в Европу. Сначала в Берн, затем в Берлин. Перед второй Мировой переправил в США, в Мэрилендский университет Джона Хопкинса. Сам профессор в Балтимор, к сожалению, не приехал. Горгоний пылился в университете до семидесятого года. Потом очнулся и сбежал. Его даже не искали. В Россию возвращаться не хотелось, и он решил стать стопроцентным американцем. Вроде бы получилось. Жаль, пришлось пожертвовать длиной имени. Но для англосаксов произнести Горгоний – сложнее, чем признать независимость Гаити. Так и появился мистер Джи.

– Похоже на сказку, – недоверчиво сказал я.

– Кто бы говорил, – пробасил дядя Миша.

Я погрозил ему кулаком. Он загоготал.

– Ладно, будем считать, что сказка стала былью, – сказал я. – Что дальше-то?

– Поступило предложение загрузиться на поезд и проехаться до конечной станции, – сказал Конёк-Горбунок. – Надо же выяснить, кто заказывает музыку этому хору хитиновых мальчиков. Да и господин сенатор недоволен тем, как используются его игрушки.

– А загрузиться в автомобили и рвать отсюда когти предложений не поступало? – спросил я.

– Поступало и такое. От мистера Фишера. Но подавляющим большинством голосов оно было отвергнуто. Поэтому больше не рассматривается.

– Где Америка – там подлинная демократия, – ехидно сказал я.

– Именно так, – согласился сенатор. – Ты с нами, сынок?

– Обязательно. Мне ещё капитана Иванова выручать. Как-никак мой отец.

– Кстати, мне показалось, или он действительно вошёл в стену? – спросил мистер Джи.

– Вам показалось, – сказал я, честно глядя ему прямо в глаза. – Там есть дверца. Батя вообще известный фокусник. Меня зачал так, что мама об этом догадалась только на третьем месяце беременности. Или взять Семёныча. Отец его вовсе не прирезал. Только сделал вид. Так что придётся тащить с собой и этого гада.

– Зачем? – удивилась Дарья. – Он просто чудесно умеет висеть на цепи. Будто создан для этого.

– Ты страшный человек, Даша, – сказал я.

– Временами, – ответила она.

Через десяток минут экспедиционный корпус был готов к отправке. Локомотив тарахтел, пуская сизый дизельный дым. В кабине сидел Игорь Годов. На первой платформе, очищенной от ящиков и ломаных досок, с комфортом разместилась вся наша гвардия. Зловредный Семёныч, спелёнатый бинтами как личинка шелкопряда, висел на гофрированных воротах, через которые сам же привёл нас на склад. Цепь гуманно охватывала его под мышками и вокруг талии. Думаю, ему было удобно. Впрочем, этого гада так напичкали всякой медицинской химией, что ему было бы удобно даже на дыбе.