Текст книги "Пугачёвочка. Концерт в четырёх частях"

Глава двадцать пятая
Что могут короли

С песней композитора Рычкова на стихи Лени Дербенева «Все могут короли» Алла отправилась на международный фестиваль в польский город Сопот. Но участвовала она там не в конкурсе певцов, а в конкурсе песен. Улавливаете разницу? Песня получила вторую премию. Но наше телевидение как-то ловко преподнесло это как главный приз и личную победу Пугачевой. А главную премию на самом деле получила песня в исполнении голландской группы, и призом за нее была яхта. Но Рычкову и Дербеневу яхта не обломилась, уплыла в Амстердам.

Алле, как представителю авторов (их в Польшу не выпустили), вручили «Янтарного соловья», которым они были награждены, и конверт с двадцатью тысячами злотых. И тут Пугачеву в очередной раз «занесло». Получив чужой приз, она прямо на сцене вдруг брякнула: «Деньги я передаю детям-инвалидам Польши». Я ее спрашивал впоследствии: «Что это на тебя нашло?» Она ответила, что весь город был обклеен афишами «Помогите детям» и ей почему-то пришло в голову этим детям помочь. Возможно, был другой вариант – желая понравиться польской публике, Алла просто решила сделать красивый жест.

Вернувшись домой, она стала раздавать интервью о своей победе. Но тут взбунтовался Дербенев, затаивший обиду еще после «Зеркала души». Он написал письмо председателю Гостелерадио Сергею Лапину. Алла ведь ездила в Сопот не сама по себе – она представляла советское телевидение.

В Ленином письме сквозила обида. И на то, что его не выпустили в Польшу, и на то, что без спросу распорядились его деньгами. «Я не понимаю, – писал Дербенев в своем письме, – почему денежный приз, полагавшийся мне и композитору Борису Рычкову, исполнительница нашей песни передала польским детям? Лично у меня в Польше детей нет. Прошу вернуть причитающееся вознаграждение». Требование было абсолютно справедливым.

После этого нам звонят из Гостелерадио: такая вот неприятная история. «Поезжай, Сашечка, – просит Пугачева, – разберись».

Для начала я отправился к Дербеневу, не подозревая о глубине его обиды. И Леня мне говорит:

– Саш, ну, ты только представь – тебе на международном кинофестивале присуждают приз за лучшую режиссуру. И вдруг на сцене появляется артист из твоего фильма, забирает его и отдает в фонд детей Африки. Что бы ты сказал?

– Леня, ты прав, – отвечаю я. – Я тебе все компенсирую. Переведу злотые в доллары, доллары в рубли, естественно, по спекулятивному курсу, и отдам. А ты напишешь расписку, что не имеешь претензий.

Он согласился. Я отдал деньги, получил расписку и поехал на телевидение сообщить, что все уладил. Но там говорят:

– Минуточку. Все не так просто. По советским законам любая валюта, полученная за рубежом, сдается в посольство страны пребывания. А кто не сдал, должен был возместить государству в десятикратном размере. (Вот вам еще одна примета того времени).

Действительно, советский человек за границей не имел права зарабатывать. Он мог распоряжаться только своими нищенскими суточными. А все доходы обязан был сдавать. Доходило до курьезов.

Знаменитая балерина Ирина Колпакова рассказывала мне, как однажды специально для нее в Венской опере великий балетмейстер Морис Бежар поставил балет, дирижировал которым Герберт фон Караян. Но когда, приехав в Австрию, она узнала, сколько стоит люкс в роскошном отеле, который забронировал ей театр, то была вынуждена обращаться в Москву через советское посольство. Потому что стоимость номера в десятки раз превышала норму, положенную для проживания советскому человеку. А жить в другом, более дешевом, звезде такого уровня было просто неприлично…

Я попытался сопротивляться:

– Но Алла совершила благородный поступок. Отдала деньги детям наших братьев по соцлагерю – поляков.

– Давайте без демагогии, – ответили мне. – Будете сдавать валюту или нам в прокуратуру обращаться?

– Неужели вам нужен международный скандал? – не сдавался я. – Что скажут поляки, когда узнают, что Пугачеву преследуют за помощь их детям? Вам это надо?

Бился я напрасно. Пришлось, таки, компенсировать валюту в десятикратном размере. Но значительно более серьезной потерей был окончательный разрыв творческих отношений с Дербеневым. Он перестал писать для Аллы песни.

Интересным следствием «первой сопотской эпопеи» (называю ее «первой», потому что была еще «вторая», о ней – отдельно) было личное знакомство с руководителем советского телевидения Сергеем Георгиевичем Лапиным. Он пригласил Аллу к себе, чтобы поздравить с победой. Мы поехали вместе и оказались в его кабинете на Пятницкой.

Лапин, один из приближенных Брежнева, – яркая и сложная фигура. Он был крупной личностью, крепким, но очень жестким руководителем. При нем на советском телевидении появились программы «Что? Где? Когда?», «В мире животных», «Время», такие сериалы, как «Д’Артаньян и три мушкетера» и «Семнадцать мгновений весны». При нем же Гостелерадио получило статус Государственного комитета Совета министров СССР, то есть стало выше многих министерств. При Лапине на работников телевидения, прежде считавшихся «вторым сортом», пролился дождь правительственных наград. В частности, фильм Эльдара Рязанова «Ирония судьбы», где Алла пела песни за кадром, получил Государственную премию. Но, тот же Лапин, лично убирал из эфира бородатых и длинноволосых, а так же, лиц «не коренной» национальности. При этом он был очень умным и образованным человеком.

После поздравлений Аллы с победой на конкурсе наш разговор, как-то сам собой, перешел на русскую литературу «Серебряного века», и я вдруг обнаружил в Сергее Георгиевиче тонкого знатока и любителя поэзии. Мы даже посоревновались с ним в знании стихов Гумилева. Это было очень неожиданно. Впоследствии мне довелось общался с министрами советского и российского правительства. Говорить с ними на такие темы было бессмысленно. Вряд ли, они вообще когда-либо слышали про Гумилева.

Встреча завершилась рассказом Лапина о том, что недавно «наш дорогой Леонид Ильич» прислал ему в кабинет с фельдъегерем личный подарок – ногу убитого на охоте в Завидово секача. Он поведал нам об этом «по секрету».

Правда, впоследствии его заместитель Генрих Юшкявичус говорил мне, что про кабанью ногу Лапин рассказывает каждому второму посетителю. Так что даже у «железных наркомов» были свои слабости.

Кстати о слабостях. Вернувшись из Сопота, Алла с восторгом рассказывала, что популярная тогда чешская певица Гелена Вондрачкова приехала на фестиваль с юным любовником. И это стало главным светским событием фестивального закулисья.

«Когда я буду старой, – закончила свой рассказ Пугачева, – обязательно заведу себе молодого пажа, чтобы все тетки сдохли от зависти!»

К чему она это сказала, я так и не понял.

Глава двадцать шестая
Преступление и наказание

Иногда я ездил с Аллой в те города, где у нее были гастроли. Это случалось редко, но если концерты проходили в Таллине, Киеве, Ялте или любимой мною Одессе, не мог отказать себе в удовольствии.

Незадолго до гастролей в Одессе я показал Алле замечательное стихотворение опального при советской власти поэта Осипа Мандельштама:

 
Жил Александр Герцович,
Еврейский музыкант,
Он Шуберта наверчивал,
Как чистый бриллиант.
И всласть, с утра до вечера,
Заученную вхруст,
Одну сонату вечную
Играл он наизусть…
 

Пугачева сочинила на эти стихи мелодию. Хотя сначала немного посопротивлялась: «Да кому это надо? Про евреев…» Пришлось объяснить, что реверанс в адрес гонимого народа хорошо воспримется интеллигенцией, которая задает тон в общественных настроениях. Она стала исполнять эту песню в концертах, правда, заменив слово «еврейский» на «чудесный». Ну, о ее страсти к переделыванию классиков на свой лад я уже упоминал.

Оказавшись с Аллой в «Жемчужине у моря», как часто называют этот город, я размножил клавир и стал разносить его по лучшим ресторанам. Приходил и шептал заговорщицким тоном: «Есть новая запрещенная песня из репертуара Пугачевой». При слове «запрещенная» лабухи делали стойку. И через пару дней вся мыслящая Одесса, сидя по вечерам в питейных заведениях, слушала песенку про еврейского музыканта и рассуждала:

– Наконец-таки эта Пугачева «расшифровалась». Я всегда говорил, шо она никакая не Пугачева, а Алиса Циммерман…

– А я вам больше скажу: она уже подала документы на выезд! И в Одессе у нее прощальная гастроль… Ой, надо сходить, пока она еще тут…

На «прощальных» концертах Пугачевой в Одессе был полный аншлаг.

Я уже писал, что официально Алла получала ничтожно мало, а заработать хотела, как всякий нормальный человек. И рядом с ней постоянно крутилось разное жулье, устраивавшее «левые» концерты. Случалось это достаточно редко – раз в полгода, а то и раз в год.

Однажды ей предложили дать несколько концертов на стадионе в Симферополе за «дополнительный» гонорар. Он не был каким-то огромным. Ну, может, тысяча рублей или около того. Пугачева согласилась на предложенные условия, и мы договорились, что я тоже приеду в Крым, чтобы сделать ее фотосессию в новом образе.

Алла улетела в Симферополь на самолете, а я посадил в свои «Жигули» Славу Манешина, который к этому времени стал ее личным фотографом, и мы покатили на юг, обсуждая по дороге, как по-новому представить публике Пугачеву. Сошлись на том, что вместо распущенной рыжей гривы, к которой все уже привыкли, нужно снять ее с гладко зачесанными назад волосами. Устроить фотосессию мы решили в Ялте, а заодно немного там отдохнуть.

Приезжаем в Симферополь, и тут оказывается, что Алла должна давать целую неделю по пять концертов в день! И весь Крым и вся Украина уже стоит на ушах. Людей из городов и сел свозят автобусами на тридцатитысячный стадион. А на такое количество выступлений никакого голоса не хватит. Но «жучки» подготовились – записали фонограмму с паузами между песнями, в которых певица могла обратиться к зрителям с проникновенным текстом, создавая иллюзию «живого» концерта.

Нам с Манешиным делать в Симферополе оказалось нечего – разве что слоняться по стадиону. И там я впервые увидел воочию, как действует механизм отъема денег у государства. В чем была суть? В так называемом «сжигании билетов».

Подпольные администраторы заявляли в официальных документах, что на каждом концерте было две-три тысячи зрителей, а на самом деле их собиралось в десять раз больше. «Непроданные» билеты как бы сжигали по акту, но на самом деле продавали, а разницу присваивали.

Самым захватывающим моментом в этой афере был дележ полученных денег. Я не помню точно, сколько стоили тогда билеты, кажется, три-пять рублей. По-любому, со стадиона за один концерт выходило не меньше ста-ста пятидесяти тысяч. Государству сдавалась десятая часть. «Излишки» нужно было сразу же поделить и увезти с глаз долой.

Однажды я случайно зашел в служебное помещение под трибунами (а меня, как «своего», всюду пропускали) и увидел фантастическую сцену. На бильярдный стол вывалили гору денег высотой в метр – выручку за один концерт. Рядом стояли очень нервные люди. Один из них засовывал палку в середину денежной кучи и резко дергал ее вверх. Деньги распадались на две части. Каждую из них тоже делили палкой. Очень быстро – вжик, вжик. В результате получалось четыре кучи денег. Участники дележа моментально сгребали купюры в пластиковые пакеты, торопливо уминая рубли, трешки, пятерки, десятки, и разбегались в разные стороны. Одна четверть, думаю, шла городским властям, вторая – милиции, третья – руководству стадиона, четвертая – администратору, организовывавшему гастроли. Что-то перепадало певице и ее ансамблю. Но солистка и музыканты получали сущие гроши по сравнению с остальными.

Изумленный увиденным, я зашел в гримерку к Пугачевой. Она переодевалась после концерта:

– Пугачевочка, ты знаешь, какие на тебе деньги зарабатывают?

– Не знаю и знать не хочу, – ответила Алла. – Я договорилась на определенную сумму. Увеличивать ее мне никто не будет. И потом, согласись, тысяча рублей при ставке восемь рублей – совсем неплохо.

Когда симферопольские концерты закончились, мы поехали в Ялту и сняли там Аллу в новом образе.

Прошло несколько месяцев. И вот однажды в нашей московской квартире появляется концертный администратор Аллы – не просто бледный, а зеленый от страха. Со словами: «Алла Борисовна, я из прокуратуры. Они требуют вашей крови» – он падает на стул. Ноги его не держат.

Аллу начинают тягать на допросы. И меня туда приглашают – как свидетеля. Я объясняю:

– Пугачева – моя жена. Никакого отношения к ее концертной деятельности я не имею.

– Хорошо, но вы были в Симферополе?

– Был.

– Видели, что творилось на стадионе?

– Не помню, к публике не приглядывался. Я смотрел на любимую девушку и слушал, как она поет.

– Но стадион был полон?

– Этого тоже не помню…

– А сколько она там заработала?

– Не знаю.

В общем, косил под дурачка. Но, я действительно, не имел отношения к деньгам Пугачевой. Она распоряжалась ими сама. Был у нас, конечно, семейный бюджет, но все ее «левые» заработки шли в так называемый «фонд Кристины».

Алла говорила: «Сашечка, ты же понимаешь, что такое жизнь эстрадной певицы. Завтра я могу потерять голос, с ним и все доходы, а мне нужно дочку воспитывать. Давай сделаем так: все эти «левые» деньги моя мама, Зинаида Архиповна, будет класть на специальный счет для Кристины».

Я даже не знал, какая сумма на нем лежит. В принципе, моих заработков нам хватало.

И вот меня опять вызывают в прокуратуру и так ехидно говорят:

– Мы хотим освежить ваши воспоминания, Александр Борисович, раз у вас так плохо с памятью.

И кладут на стол пачку фотографий. На каждой – круговая панорама симферопольского стадиона, до отказа забитого людьми. Там же, в кадре – большие городские часы и человек с газетой, на которой видна дата. Таким образом, они сняли каждый из тридцати концертов! Фотки производили сильное впечатление. Прокуратура зашла с козырей. Очевидно, ребятам из этой структуры доли со стадионов не досталось.

– Хорошо работаете, – с искренним восхищением говорю я.

– А вы были на этих концертах? – Я же вам говорил: был. Но смотрел только на Аллу. Не отрываясь.

От меня отстали. Потом я узнал, что прокуратура занималась гастролями Пугачевой не только в Симферополе, но и еще в двух или трех городах. Самый громкий процесс состоялся в Иркутске. За все «ответил» Саша Авилов, руководитель ее ансамбля «Ритм». Он получил четыре года. Пугачева приезжала на суд, возмущалась, но это был не более чем красивый жест. Алла понимала, что на скамье подсудимых могла оказаться она сама. Болдин ведь не зря сказал: «Требуют крови». Посадили Авилова. А он был божий человек. Жил только музыкой и боготворил Пугачеву. Саша отсидел весь срок. А когда вышел, Алла не взяла его обратно к себе в коллектив, он руководил самодеятельностью завода АЗЛК. И рано умер.

Я встречался с Авиловым, когда он вернулся в Москву, и он мне рассказывал о своем житье-бытье на «химии», где отбывал наказание. Это был ад, особенно летом, когда заключенные строили дорогу. Саша раскидывал лопатой перед катком дымящийся асфальт, теряя сознание от жары и чудовищных испарений.

В бараке после работы зеки заваривали себе чифирь – пачку чая на кружку воды. Это был единственный способ как-то забыться. Кипятильники иметь запрещалось, и в кружку опускали опасную бритву. К ней присоединяли проволоку, воткнутую в розетку…

Мне было жаль Авилова. Я-то знал, как все обстояло на самом деле. Саша был не причем. Его просто подставили.

У нас в кино люди тоже боролись за место под солнцем, но чтобы вот так, запросто, взять и посадить человека, сделав его козлом отпущения, – этого нельзя было представить даже в самом кошмарном сне…

Мне не хотелось бы завершать эту главу на такой грустной ноте. Хорошо бы вспомнить что-нибудь веселенькое из поездок на юг. Ну, вот, к примеру…

Как-то раз после концерта в Сочи к Алле за кулисы пришли какие-то люди и пригласили «чайку попить». Она согласилась, думая, что речь идет об обычном банкете. Оказалось – нет.

В Краснодарском крае тогда выращивали замечательный чай. Некоторые сорта предназначались исключительно для высокого начальства. Для того чтобы ответственные товарищи могли продегустировать элитный напиток, в живописной местности построили деревянный «чайный домик». Красивый и добротный, с верандой, откуда открывался изумительный вид на горы и море. Угощения подавали девушки в русских сарафанах.

Мы на эту чайную церемонию взяли с собой нашего «летописца» Манешина. Угостились чайком и отправились гулять по горным тропинкам. Набрели на старинную бочку, наполовину закопанную в землю. «Залезай в нее, Пугачевочка, – предложил я, – давай тебя снимем. Авось пригодится».

Алла стала весело позировать. Получилась серия довольно занятных снимков.

Глава двадцать седьмая
Операция хижина

Я упоминал корреспондента ARD Фрица Пляйтгена (впоследствии он возглавил эту крупнейшую в ФРГ телекомпанию). Фриц решил взять у Аллы интервью. Его интересовало, как живут советские «звезды». Отказываться от такого шанса было нельзя, а снимать в нашей убогой «однушке» – невозможно. Алла договорилась, что для съемки ей уступит свою генеральскую квартиру Александр Сергеевич Зацепин. Пугачева демонстрировала немецким телезрителям «свою» шикарную спальню и «собственную» студию звукозаписи, а присутствовавшая в квартире жена Зацепина выдавала себя за Аллину домработницу.

Все это выглядело бы смешно, когда бы не было – так грустно. С каждым днем все яснее становилось, что однокомнатная квартира на далекой окраине Москвы, приютившая нас, – не самое удобное место. Из центра нужно было добираться туда больше часа. И к тому же – сквозь вечные «пробки». Вместить гостей, которых становилось все больше и больше, она уже не могла. Поэтому для встреч или деловых переговоров мы использовали ресторан Дома кино – закрытый, клубный, куда пускали только членов нашего творческого Союза. У меня там был постоянный столик за дальней колонной. Алла тоже использовала это место для деловых встреч.

Но ресторан, даже самый уютный, это, конечно, не свой дом. Полежать на диване, чтобы отдохнуть или сосредоточиться в тишине, чтобы написать заявку на сценарий – все это было невозможно. Нам нужно было решать проблему с жильем.

В шутку мы называли наши усилия по приобретению квартиры «Операция «Хижина». Но в Советском Союзе квартиру нельзя было купить просто так. Нужно было долгие годы стоять в очереди или с огромными трудностями вступать в жилищный кооператив и опять ждать.

Сначала Алла решила действовать сама. Пришла на прием к большому начальнику. Тот заявил, что может решить этот вопрос, но предложил ей съездить с ним на пару дней на охоту. «Щас, – ответила возмущенная Пугачева, вставая и направляясь к двери, – только дуло прочищу!»

Тогда я пошел к Николаю Трофимовичу Сизову, директору «Мосфильма», и он подсказал: «Пусть Алла возьмет из «Росконцерта» ходатайство в Моссовет, а мы тебе тоже напишем ходатайство от студии. По существующей санитарной норме вам троим, вместе с Кристиной, положено по четырнадцать метров на человека. Но у вас уникальная творческая семья. Алла – известная певица, ты – режиссер-постановщик. В Моссовете это могут учесть. К тому же у тебя как у члена Союза кинематографистов есть право на дополнительные двадцать метров – для творческой работы. А еще в квартире должна быть нежилая площадь. Так что вы можете получить вполне приличную по московским меркам квартиру. Действуйте».

Генерал Сизов знал, что говорил. После руководства московской милицией и перед назначением на «Мосфильм» он был заместителем председателя Моссовета. Сейчас, наверное, такая карьера может показаться странной. Но в советское время это был обычный путь номенклатурного работника.

Человек, попавший в эту категорию, трудился там, куда его направляла партия. Сначала мог руководить сельским хозяйством, потом строить самолеты, а после заняться медициной или культурой. И даже оказавшись несостоятельным в той или иной сфере, номенклатурный работник все равно оставался непотопляемым. Его просто переводили на другое место.

До милиционера Сизова, кстати, «Мосфильмом» руководил трубач Сурин. Когда-то он играл в оркестре, а потом сделал административную карьеру. Владимир Николаевич был очень неплохим директором. При нем, между прочим, начинал Андрей Тарковский. И многие другие наши режиссеры…

В общем, достали мы с Аллой нужные бумаги, отправили по назначению. Через какое-то время раздается звонок: «Принято решение о выделении вам квартиры в Безбожном переулке у метро «Проспект Мира». Пожалуйста, съездите, посмотрите и дайте свое согласие. А мы оформим ордер».

Приезжаем и видим новый, роскошный по тем временам дом. И нам в нем предлагают трехкомнатную квартиру с двумя большими лоджиями. Это после нашей-то тесной «однушки» у Кольцевой дороги! В соседях – Булат Окуджава, один из руководителей Гостелерадио Генрих Юшкявичюс и другие знаменитости.

Мы сначала шалеем от счастья. Но когда едем домой, у меня в мозгу, как червячок, начинает шевелиться одна мысль.

– Знаешь, Пугачевочка, вообще-то я неверующий, но не могу себе представить, что у нас будет такой дикий адрес: Безбожный переулок. Представляешь, это будет написано на каждом конверте…

– Да, противно, – соглашается она.

– Так что, отказываемся? – спрашиваю я и жду, что Алла скажет: «С ума сошел?»

А она неожиданно отвечает:

– Да.

Приезжаем в жилищный департамент и заявляем:

– Нам не нравится эта квартира.

– Что?! – восклицают там. – Вы, ребята, очевидно, чего-то не понимаете. По вашему поводу было принято специальное решение руководством Моссовета!

– Так пусть примут другое, – достаточно нагло отвечаем мы.

Причину отказа не называем. Нас сочтут полными идиотами, и жизнь свою мы так и закончим возле Кольцевой дороги. Конечно, мы рискуем. Советская власть капризов не любит.

Но через некоторое время опять звонок: «Вы ведете себя странно, но, к счастью для вас, греческая миллиардерша Кристина Онассис, вышедшая замуж за советского гражданина Сергея Каузова, отказалась от квартиры на улице Горького. Мол, там слишком шумно. Взамен мы ей предложили «вашу» трешку. Она ей понравилась. И вы теперь можете посмотреть квартиру, которую забраковала семья Онассис».

Едем на улицу Горького, дом 37. И теряем дар речи, потому что нам предлагают уже четырехкомнатную квартиру! Под ней апартаменты Марка Захарова, рядом с нами, на той же лестничной площадке, – квартира балерины Людмилы Семеняки. Неплохая компания. А дом «крутой», элитный, относящийся к Управлению высотных зданий и сооружений. И с охраной – значит, там не будут доставать разные сумасшедшие поклонники. Мы соглашаемся…

Как только получили ордер, у меня сразу закипела творческая мысль:

– Пугачевочка, вот эти стенки мы снесем, здесь будет галерея, здесь барная стойка, здесь камин…

– Тогда и займись ремонтом, – говорит Алла. – Ты ведь любишь все переделывать и благоустраивать.

Я пригласил с «Мосфильма» бутафоров, резчиков, реставраторов, мебельщиков, запустил их в квартиру и начал перестройку.

Поработали они на славу. Внизу в доме находится парикмахерская, и там до сих пор не могут понять, почему в их помещениях так душно. А все просто: наши строители перекрыли им воздуховод на шестом этаже, когда переносили дверной проем.

Кстати о парикмахерском искусстве. Алле нравилось меня стричь. Все наши годы я проходил с прической ее «ручной работы».

В одной из комнат я сделал каминный зал с баром. А другую комнату, по плану считавшуюся кухней, превратил в проходную галерею с огромной стеклянной стеной. Ремонт продолжался два года. С ним связано несколько замечательных историй.

Одна, очень поучительная, – про камин. В советское время он был редкостью и считался немыслимой роскошью. А где взять каминщика, если ни у кого этих каминов не было? Обратился к помогавшему нам зампреду Моссовета Коломину. Тот пообещал: «Я вам дам специалиста самого высокого класса, строившего камин Брежневу». – «Это круто», – подумал я.

Пришел такой Петрович, я стал ему рассказывать: «Вот здесь у нас три комнаты будут образовывать анфиладу, завершающуюся каминным залом. Здесь надо пробить трубу А вот декоративное оформление для камина из мореного дуба». (Я купил у приятеля высоченную спинку от немецкой кровати, вывезенной из Германии после войны. Выпилил проем, и получился красивый портал.)

Петрович почесал в затылке и попросил пятьсот рублей – бешеные по тем временам деньги. Но как поспоришь с уникальным специалистом? Ударили по рукам. Петрович трудился целый месяц.

И вот камин построен.

– Давай его зажжем, – предлагаю я.

– Да на хрена его зажигать? Плати деньги, хозяин, и я пойду.

– Нет, надо попробовать, как он тянет. Мы же дымоход пробили через три этажа в капитальной стене! Я хочу убедиться, что все в порядке.

Взяли куски картона, щепки и зажгли. И через тридцать секунд вылетели из квартиры, потому что весь дым пошел в комнату.

– Петрович, это что такое?

– А хрен его знает. Чего-то я недодумал.

– Ну, давай переделывай.

А переделка была очень сложной – кирпичи огнеупорные, связывались они специальной глиной. Их нужно было разбить, потом заново сложить, потом ждать, чтобы все высохло. Через две недели Петрович зовет принимать работу. Хочет получить свои пятьсот рублей. Повторяется старая история: «Давай зажжем». – «Не буду», и так далее.

Но мы все-таки, затапливаем камин и опять вылетаем из квартиры.

– Слушай, по-моему, ты не умеешь строить камины, – говорю я с сомнением.

– Это я не умею? – возмущается Петрович. – Да я самому Леониду Ильичу камин строил, и Гале, дочке его, и маршалу Гречко…

– Тогда переделывай, чтобы была тяга!

– Не буду! Давайте деньги, и все!

Никаких денег он, разумеется, не получил и переделывать отказался. Ситуация была тупиковая. А тут как раз мы с Аллой поехали на неделю в ГДР. Она на местном телевидении исполняла песню «Поднимись над суетой» из моего фильма, и я под это дело получил визу. Но ехал исключительно с одной целью: изучить тонкости каминостроения. В Берлине нашел в книжном магазине толстенное пособие по устройству каминов. В Москве дал его переводчику. И читая этот фолиант, наткнулся на формулу о пропорциях между объемом топки и сечением дымохода.

Я вызвал Петровича в квартиру, при нем измерил сантиметром объем топки, сечение дымохода и сказал:

– У тебя не тянет, потому что объем топки не соответствует формуле.

– Чего ты меня учишь?! – возмущается он. – Я пятьдесят лет камины эти строю.

– Мне все равно, сколько ты их строишь, мне нужно, чтобы в нашем камине была хорошая тяга. Поэтому, пожалуйста, уменьши размер топки до такого-то объема. Если камин перестанет гнать дым в квартиру, получишь деньги.

Петрович разражается сквозь зубы трехэтажным матом, но что ему остается? Перекладывает кирпичи в соответствии с формулой, уменьшает объем топки. Мы опять встречаемся, зажигаем камин – дым, как и положено, улетает в трубу. Петрович чешет в затылке и говорит: «Ё-моё, а ты, хозяин, оказался прав. То-то у Леонида Ильича все время дымом пахнет. И Галя, дочка евонная, на дым жалуется, и маршал Гречко… Какой, ты говоришь, объем делать-то надо?»

То есть пятьдесят лет человек занимался кладкой каминов, абсолютно не понимая, как правильно их устроить и при этом считался лучшим специалистом! Вряд ли такого каминного специалиста можно встретить во Франции, Англии или Голландии.

Это возможно только у нас…

В общем, нелегко дался нам этот ремонт. В то время достать любую мелочь было проблемой, а какая нибудь чешская ванна была пределом мечты. Как говорил мудрец Дербенев: «При развитом социализме деньги для умного человека не проблема, проблема – товары».

Однажды раздается звонок:

– Бонжур, это говорят из посольства Франции. В Москве завершается строительство гостиницы «Космос», построенной с участием французских фирм и специалистов. Мы хотим устроить грандиозный концерт на ее открытии. В первом отделении от СССР – ваша жена. Во втором от Франции – Джо Дассен. Как можно организовать выступление Пугачевой и обсудить финансовые условия?

«Вот идиоты, – подумал я, – нашли о чем спрашивать по телефону, который наверняка прослушивается!» И вспомнив, что любая валюта изымается родной советской властью до последнего сантима, я начал судорожно соображать, что же эта власть не сможет отнять. Поэтому мой встречный вопрос, адресованный французам, звучал достаточно странно:

– У вас там, на стройке, сантехники не осталось?

– В каком смысле? – опешил атташе по культуре.

– В самом прямом. Не осталось ванны, унитаза, биде?..

Короче, приехал я в «Космос», отобрал сантехнику. Нам ее для квартиры как раз не хватало. Это и стало гонораром самой знаменитой советской певицы за совместный концерт с Джо Дассеном, на который собралась вся Москва. Мы даже не поинтересовались, сколько там сотен тысяч франков получил мсье Дассен, потому что считали свой «куш» просто даром судьбы.

Когда мы после ремонта переехали наконец в новую квартиру и я перетащил туда остальной свой антиквариат из Ленинграда, то глядя на эту роскошь, было невозможно даже представить, что еще три года назад мы спали на матрасе полу в совершенно голой «однушке», из которой я вынес сто сорок водочных бутылок.

Так что при всех издержках советской власти нужно признать – о своих артистах она заботилась. Искусство тогда считалось государственным делом. А получив звание Народного или Засдуженного артиста, к примеру, творец прикреплялся к правительственной больнице, ему полагалась достойная пенсия.

Впрочем – хватит о грустном. Пора переходить к самой захватывающей части нашего правдивого повествования…