Текст книги "Пугачёвочка. Концерт в четырёх частях"

Глава тридцать вторая
Лубянские морозы

Встречу Нового 1979 года я запомнил надолго. Обычно люди на этот праздник стараются устроить себе сказку. Сейчас некоторые едут за границу. У нас тогда такой возможности не было. И когда пригласили в Воскресенск на спортивную базу хоккейной команды «Химик», мы поехали туда. База находилась в красивом лесу, а спортсмены разъехались по домам. Я на всякий случай взял с собой электрический гриль: а вдруг там нет мангала и не на чем будет пожарить шашлык? Словно чувствовал, что нас ждет.

В ночь на первое января в Подмосковье ударили сорокаградусные морозы. Еще утром тридцать первого декабря термометр показывал всего минус пятнадцать, а потом температура начала стремительно понижаться. Деревянные стены базы не выдержали холода, замерзло отопление. Новогоднюю гулянку пришлось быстро свернуть. Все просто задубели.

Мы с Аллой ночевали в большой комнате. Собрали все одеяла на одну кровать, стуча зубами, залезли под них в дубленках и шапках, а рядом поставили гриль для обогрева. «Гурман» нас спас. Утром мы еле выбрались из-под наших одеял. Их края были покрыты инеем. Но «телевизор для утки», так называла гриль маленькая Кристина, кочегарил во всю мощь. Словно зачарованные, мы смотрели в его открытое чрево, и наши сердца наполнялись благодарностью к этому раскаленному металлическому ящику.

Так мы встретили Новый год. Приятели наши, ночевавшие в других комнатах, простудились и заболели. А нам с Аллой – хоть бы хны. Наступал третий год нашей совместной жизни.

В апреле 1979 года Пугачевой исполнялось тридцать лет. Эту дату нужно было отметить. Алла сама выбрала зал для банкета. И утром пятнадцатого мне говорит: «Езжай в гостиницу «Белград», оплати зал, а я сажусь за телефон и оповещу всех, где будет торжество». В советское время найти банкетный зал было сложно. Это сейчас в Москве множество неплохих ресторанов, а тогда их было – раз-два и обчелся.

Приезжаю в «Белград» и нарываюсь на «антипоклонника» Пугачевой. «Антипоклонники» есть у каждой звезды. Наивысшее наслаждение для них – унизить кумира, сделать ему гадость. Именно таким типом оказался администратор зала, в котором Пугачева хотела устроить банкет.

Я с ним вежливо поздоровался и сказал:

– Вы, наверное, знаете: у Аллы сегодня юбилей. Мы пригласили знаменитых и уважаемых людей и хотели бы…

– Мест нет, – обрывает он меня.

– Помогите, пожалуйста, – прошу я, – Алла уже обзвонила гостей. Придет министр культуры РСФСР, придут ее коллеги – артисты, певцы, режиссеры…

– Вы что, меня не слышите? Мест нет, все забронировано.

– А мне Алла Борисовна сказала, что она обо всем договорилась…

– Не знаю, с кем она договаривалась, но точно не со мной. А я вам говорю – вашего мероприятия тут не будет.

Тогда я отправляюсь к директору ресторана:

– Извините, такая ситуация…

– А кто вам сказал, что зал занят?

– Администратор.

– Не слушайте его. Идите и оплачивайте аванс. А вечером мы вас ждем.

При мне директор звонит этому администратору:

– Не валяй дурака, прими аванс и организуй все по высшему разряду.

Иду к администратору, отдаю деньги. Он с перекошенным от злобы лицом выписывает мне квитанцию. Вечером мы с Аллой приезжаем в «Белград». Гостей – море. Все хотят поздравить Пугачеву, дарят подарки. Но надо понимать, что тогдашние подарки знаменитым артистам отличались от того, что дарят теперь. Сейчас звездам принято преподносить микрофон, украшенный бриллиантами, или белый «Мерседес». А тогда «звезда» была рада и комплекту колес к «Жигулям».

Я подарил жене золотую пластину с ее именем, в стиле арт-нуво…

За столом вообще была довольно пестрая компания. Чиновники высокого ранга, друзья, знакомые. Эстрадный цех, по-моему, представляли Лев Лещенко и Геннадий Хазанов. Они прекрасно выступили, а вот что подарили, я уже не помню…

И вот банкет идет своим чередом – тосты, поздравления, и вдруг в зал вбегает плачущая Кристина: «Папа, папа, мне дяденька руку вывернул». Я говорю: «Алла, занимай гостей, а я пойду, разберусь».

Иду с Кристиной, и она мне показывает на все того же администратора. Я спрашиваю:

– В чем дело?

Он нагло ухмыляется:

– Ваши гости должны находиться в банкетном зале. Наш большой зал вами не арендован, а девочка ваша туда пошла танцевать. И вообще, дети после девятнадцати часов не могут появляться в ресторане. Таков наш регламент.

– Ах ты…! – кричу я. – И поэтому ты, ребенку руку вывернул?

Обычно я не ругаюсь матом, но под горячую руку могу вспомнить кое-какие выражения. Он вел себя так нагло, что очень хотелось ему по роже дать, но я сдержался, чтобы не портить Алле праздник, поэтому обошелся некоторыми народными эпитетами. Он в ответ произносит совершенно несуразную фразу:

– Как вы смеете так разговаривать с сотрудником КГБ?

– Да таких, как ты, сотрудников нужно вешать! – рычу я. Беру Кристину, ухожу с ней в зал и забываю эту историю.

Проходит две недели. Меня вызывает директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов. В кабинете у него сидит какой-то невзрачный сероглазый человечек с папочкой. И Сизов, не глядя в мою сторону, говорит:

– Вечно с тобой, Стфанович, все не слава богу. Вот из Комитета госбезопасности пришел на тебя материал.

Сероглазый открывает папочку и зачитывает:

– «Пятнадцатого апреля сего года в гостинице «Белград» во время банкета находившийся там режиссер «Мосфильма» Стефанович произносил за столом антисоветские речи, рассказывал анекдоты про руководителей партии и правительства, оскорблял их честь и достоинство. И призывал вешать сотрудников КГБ».

– Николай Трофимович, – возмущаюсь я, – но вы же понимаете, что это бред? У нас за столом сидели министр культуры, директор «Росконцерта»! Да они, если бы такое услышали, сразу бы покинули наше застолье.

Сизов вопросительно смотрит на сероглазого. Тот морщится:

– Показания дали метрдотель и официанты. У меня в этой папочке их собственноручные заявления. Нет оснований им не верить.

– Ты, наверное, пьяный был? – задумчиво спрашивает Сизов.

– Нет, трезвый.

– Почему так уверен?

– Тому есть свидетели, – отвечаю. – На обратной дороге из ресторана нас остановили гаишники, попросили меня подуть в трубочку. А я знал, что повезу жену и дочку домой, поэтому выпил только бокал шампанского в начале, хорошо закусил и больше к вину не притрагивался.

– Это плохо, – мрачно произнес Сизов, – был бы ты поддавший, можно было бы списать все на пьяный бред. А поскольку ты в ясной памяти призывал вешать сотрудников КГБ, то тебе – крышка. На «Мосфильме» ты больше не работаешь, до свидания.

– Но, Николай Трофимович!

– С тобой, Стефанович, разговор закончен, – произносит Сизов и обращается к сероглазенькому: – Видите, этот гражданин больше к «Мосфильму» отношения не имеет. Меры по поднятому Комитетом вопросу мы своевременно приняли.

– Требую расследования и гласного суда! – заявляю я.

– Можешь идти. Я тебя не задерживаю… – отвечает на это генерал Сизов.

Я прихожу домой совершенно убитый и рассказываю все Алле, самому близкому человеку. И жду, что любимая жена станет меня утешать: мол, бывает в жизни всякое, ты защищал мою дочь и не мог поступить иначе. Ничего, прорвемся. Но вместо этого слышу: «Сам виноват. Ты антисоветчик, всюду рассказываешь анекдоты про Брежнева. Не можешь держать язык за зубами? Вот тебя и поставили на место».

Я смотрю на нее, просто потеряв дар речи. Во-первых, Алла несет чепуху, а во-вторых, в этот скандал я попал из-за ее дочки. Тогда впервые и подумал: с кем же я связался? До этого у меня были идиллические представления о наших отношениях. Что мы будем вместе, как говорится, и в горе, и в радости. Если бы Пугачева влипла в какую-нибудь историю, я бы первым бросился на ее защиту. А тут она вела себя совершенно отчужденно.

Мы не повздорили, не перешли на повышенные тона, но у меня будто с глаз пелена спала. Именно тогда я пережил крах своих иллюзий в отношении Пугачевочки. Ведь я по наивности считал: люди женятся для того, чтобы всю оставшуюся жизнь провести вместе. А тут ясно понял, что долго жить с Аллой не буду.

И на студии мое положение было безвыходным. Никакие заслуги, никакие миллионы зрителей у касс кинотеатров больше не учитывались. Раньше я только успевал закончить один фильм, сразу начинал писать другой сценарий. А тут – приношу одну заявку, вторую, третью – мне отказывают. Потом отзывают в сторону и говорят: «Ну, Саш, ты же понимаешь, с кем у тебя отношения испорчены? С ОРГАНАМИ! Что мы тут можем поделать?» Это продолжалось несколько месяцев. Я ходил весь черный от переживаний. Чтобы попытаться как-то выправить ситуацию, пошел к Сергею Михалкову. Может он поможет?

Глава тридцать третья
Сергей Михалков звонит в КГБ

Одним из самых ярких людей, с которыми меня свела жизнь, был Сергей Владимирович Михалков. Я уже говорил, что на деньги, взятые у него взаймы, мы с Аллой гуляли нашу свадьбу.

Я поставил три фильма по его пьесам. Как-то он подарил мне текст государственного гимна СССР и написал: «На память моему режиссеру, Саше Стефановичу, от автора».

Удостоенный всех высших наград и званий, Сергей Владимирович в жизни был человеком открытым и даже в чем-то наивным. Вероятно, именно эти качества так подкупали его маленьких читателей. Он многим помогал, даже людям, литературные пристрастия которых были от него весьма далеки. Так, совсем недавно Зоя Богуславская рассказала в телепередаче, что именно Михалков помог с квартирой Андрею Вознесенскому, когда им негде было жить. Работая с Сергеем Владимировичем в его кабинете, я был невольным свидетелем того, как люди звонили ему с разными просьбами и он никогда не отказывал в помощи.

Михалков был талантливым драматургом и поэтом. Многое делал как бы играючи. Однажды в ресторане, желая произвести впечатление на понравившуюся ему даму, он целых два часа поддерживал с ней беседу в стихотворной форме и на все вопросы отвечал в рифму Сергей Владимирович очень гордился своим детищем – сатирическим киножурналом «Фитиль», но даже ему пробивать некоторые темы было непросто. Он мне рассказывал, что для «Фитиля» был снят сюжет про спекулянтов, торговавших золотом у известного ювелирного магазина на Арбате. И вдруг раздался звонок из Министерства внутренних дел: «Вы ошибаетесь, в Москве, образцовом коммунистическом городе, никакой спекуляции золотом быть не может. Такой сюжет на экраны не выйдет». Тогда Сергей Владимирович позвонил министру внутренних дел Щелокову, договорился о встрече, приехал и предложил: «Николай Анисимович, поехали на Арбат, я вам покажу кое-что интересное». Остановились они у магазина и из машины Михалкова стали наблюдать. Щелоков сам увидел, кто стоит с золотишком, а кто его покупает. На следующий день звонит: «Сергей Владимирович, сюжет можно ставить. У МВД нет возражений». Результат был достигнут.

У Михалкова было государственное мышление. Но и в простых житейских ситуациях его трудно было сбить с толку. Приехал он в Сочи на съемки фильма «Пена», посмотрел, как идут дела, и предложил: «Поедем, пообедаем в форелевом хозяйстве. Там, говорят, замечательный ресторан. Рыбу вылавливают и готовят при тебе»

Приезжаем. Полюбовавшись форелью, плещущейся в бассейне, Михалков подзывает официанта: «Ну-ка, поймай мне вон ту, с пятнышками». Я, глядя на него, тоже делаю выбор. Парень взвешивает рыбу и называет просто нереальную сумму. Михалков смотрит на него сверху вниз и говорит: «Выпусти их обратно, пусть живут. Саш, поехали в «Кавказский аул, там гораздо лучше кормят…»

В Ленинграде тоже был занятный случай. Сергей Владимирович жил в гостинице «Астория», я к нему пришел обсудить какие-то сценарные дела. Поговорили, и он предложил: «Пойдем в ресторан, пообедаем».

Спускаемся вниз. Огромный зал практически пуст. У входа спит какой-то толстый человек. По залу бегают официанты с очень деловым видом. На нас никто не обращает внимания. Стоим в центре зала и не знаем, куда присесть. Михалков мужчина заметный, и на пиджаке у него депутатский значок и Звезда Героя Соцтруда. Но этим халдеям все трын-трава.

И вот, когда пятый или шестой сотрудник общепита отмахнулся от нас со словами «Я занят», Михалков набрал воздух в легкие и закричал на весь зал:

– Мме-мме-трдоте-е-ель!!!

Все присутствующие замерли, а толстяк, спавший у дверей, вскочил и понесся к нам, как бешеный хряк:

– В чем дело?! В чем дело?!

Михалков посмотрел на него сверху вниз:

– Это вы ммемме-трдотель? – тот закивал.

Я подумал, что Сергей Владимирович разнесет его сейчас по кочкам. А он очень тихим и спокойным голосом произнес:

– Мме-мметрдотель, вы почему не встретили меня у двери?

То есть произнес самую правильную в этой ситуации фразу. Дал понять, что тот не исполняет свои служебные обязанности. Когда до толстяка это дошло и когда он, наконец, понял, кто его об этом спрашивает – не просто депутат и Герой, но и главный редактор «Фитиля», – ему стало плохо. Он весь трясся и лепетал:

– Извините, извините, прошу вас, ну, бывает, простите, мы все исправим…

Нас усадили за особый столик на возвышении и спросили, чего желаем.

– Н…н…на ваше усмотрение, – протянул Михалков.

Через пять минут стол заставили деликатесами – икрой, рыбой, закусками, разлили по рюмкам коньячок двадцатилетней выдержки. И мы с удовольствием пообедали.

Михалков попросил счет. Метрдотель подал его и полушепотом озвучил:

– Одиннадцать рублей двенадцать копеечек.

Михалков переспросил:

– Вы уверены?

На столе красовались яства на целый банкет.

– Абсолютно уверен, – подтвердил толстяк.

Сергей Владимирович отсчитал рубли и спросил:

– Саш, что то у меня мелочи нет. Посмотри у себя…

– Да, вот есть двадцать копеек.

– Двадцать не надо, дай двенадцать. Они на чай не заработали…

У меня с Сергеем Владимировичем сложились особые отношения. Он был моим соавтором, покровителем и учителем.

Когда я смонтировал «Дорогого мальчика», сценарий которого, мы написали вместе, Михалков приехал на «Мосфильм» посмотреть готовый фильм. Естественно, для него показ организовали в директорском зале, где когда-то смотрел картины сам Сталин. И вот появляется Сергей Владимирович – не один, а с каким-то серьезным мужчиной в черном костюме и при галстуке.

Садимся в зале, и я шепотом спрашиваю:

– Сергей Владимирович, это кто?

– Самый главный для тебя человек, – так же шепотом отвечает он.

Я думаю: «Неужели кто-то из отдела культуры ЦК КПСС? Или из Госкино? Может, новый министр?»

Гаснет свет, звучит веселая музыка, мелькают лихие кадры. Я поглядываю на товарища в черном костюме. Он сначала сохраняет серьезность, потом начинает хихикать, а в конце уже хохочет в голос и хлопает себя по коленкам. Зажигается свет, и Сергей Владимирович спрашивает его:

– Ну как?

– Смотрится, – отвечает мужик. – На такой фильм можно с женой сходить и детей привести. Музыка хорошая, и артисты отлично играют.

– Ну и лл-ладушки, – произносит Михалков. Мы спускаемся по лестнице, и я ему шепчу:

– Так кто же это?

– Я же сказал – твой главный зритель, – отвечает он.

– Из ЦК? – уточняю я.

– Из какого еще ЦК?! – усмехается Михалков. – Это мой шофер Гена.

– Вы меня обманули, – обиделся я.

– Я тебя не обманывал, Саша, – объяснил Сергей Владимирович. – Ты что, для ЦК фильм делал? Или, может, для министра кинематографии Ермаша? Ты его для зрителей делал – таких, как Гена. И если он картину похвалил, значит, будет успех. А что там Ермаш скажет – дело десятое.

Вот так Сергей Владимирович учил меня уму-разуму.

Поэтому в тяжелую минуту я обратился к нему:

– Помогите! – и рассказал о своих проблемах.

– Н-н-ну, ладно, не отчаивайся, сссейчас по-зво-ню… – сказал он и потянулся к «вертушке»: – Иван Павлович? Здравствуйте! М-мми-халков говорит. Ослушайте, что то ввваше ведомство обижает мммоего соавтора. Не тттрогайте его, хороший человек, я за нннего ручаюсь. Фамилия? Стефанович. Да, режиссер «М-м– мосфильма». Да? Ч-что вы говорите? Понятно…

Поворачивается ко мне и произносит с некоторым удивлением:

– Саш, я ннничего не могу сделать…

А звонил он зампреду Пятого управления КГБ, и чтобы тот отказал самому Михалкову! Я понял, что дела мои совсем плохи.

Жизнь между тем продолжалась. Мы с Аллой жили в одной квартире, ходили к каким-то знакомым, посещали Дом кино. А мой мозг бешено работал: неужели я не смогу победить эту страшную силу, которая на меня ополчилась? Как-то оказались с Пугачевой на дне рождения одного известного артиста цирка. Выпивали, за жизнь разговаривали, и я пожаловался:

– Вот ведь, блин, влип в историю… А хозяин дома говорит:

– Это еще что, старик! Вот у меня была история… Я попался на вывозе драгоценных камней из Колумбии. Меня сделали невыездным. А что такое для циркача остаться без зарубежных гастролей? Все, конец. Я написал Андропову, что это была провокация. И он разобрался. Сейчас езжу, как прежде. И ты давай – напиши ему.

Если честно, то мне в голову не приходило жаловаться председателю КГБ на его собственное ведомство. Пришел домой, достал пишущую машинку, на которой мы с Аллой обменивались любовными записками, и начал свое письмо так: «Уважаемый Юрий Владимирович!

Я режиссер «Мосфильма», снял такие-то картины, получил такие-то премии… А меня обвиняют…» Напирал на то, что мне приписали то, чего не было. Не отпирался, что сказал: «Таких, как ты, надо вешать». Но уточнил, что имел в виду одного конкретного подонка, обидевшего ребенка, а не всех сотрудников КГБ. Жаловался, что мне больше не дают снимать. Выражал надежду, что справедливость восторжествует. И т. д. и т. п.

Послание отнес в приемную Комитета госбезопасности на Кузнецком Мосту. Дежурный офицер спросил, что в конверте. «Письмо конфиденциального содержания, – ответил я. – Адресовано лично Юрию Владимировичу Андропову». Дежурный проверил мое мосфильмовское удостоверение и паспорт с пропиской, списал данные, а письмо попросил бросить в большой деревянный ящик.

Что мне запомнилось в этой приемной – там стояли столы и лавки. На лавках сидели бдительные граждане и вдохновенно что то строчили. Их было довольно много.

Недели через две раздается звонок:

– С вами говорит референт Филиппа Денисовича Бобкова, начальника Пятого управления КГБ СССР. Он приглашает вас к себе на беседу.

– А могу я прийти со своей женой?

– Зачем?

– Конфликт, о котором я написал Андропову, происходил у нее на банкете. Я думаю, ее свидетельские показания могут иметь значение. Кто моя жена, вы, наверное, знаете?

– Подскажите, – усмехнувшись, просит он.

– Алла Борисовна Пугачева, закажите ей пропуск тоже.

– А, артистка…

Это, конечно, спектакль. Каждый из нас понимает больше, чем говорит. Но на встречу в КГБ мы с Аллой едем вдвоем. Она не отказывается. Видимо, понимает, что дела мои не совсем безнадежны, раз вызвали к такому большому начальнику.

В назначенный час приезжаем, паркуем машину со стороны проезда Серова, ныне Лубянского, напротив входа, который нам нужен. Откудато возникает неприметный человек, произносит строго:

– Здесь не положено…

– Мы к Бобкову, – отвечаю я. Человек растворяется.

Через мрачный подъезд с огромными дверями мы входим в здание. Там нас ждут, провожают в лифт. Он странный: треугольной формы и очень узкий. Еле-еле влезаем втроем с сопровождающим. Поднимаемся вверх. Нас проводят в приемную, потом в кабинет.

Его хозяин – немолодой, лысоватый, довольно обаятельный человек – представляется:

– Я Филипп Денисович Бобков, встречаюсь с вами по поручению председателя КГБ. Какие у вас претензии?

– Вы читали мое письмо?

– Читал, но все-таки расскажите…

– Филипп Денисович, я режиссер, патриот…

– Рассказывать, какой вы патриот, – прерывает меня Бобков, – не нужно. Наш сотрудник, снимая ваше дело с полки, спину надорвал.

«А он с юмором, – думаю я. – Ловко дал понять, сколько они знают».

– Поэтому, чтобы не тратить драгоценное время, давайте сразу перейдем к делу. Принято решение забыть эту историю. Я думаю, вы сделаете выводы и согласитесь, что поступили с вами гуманно. Чай будете пить? Вы какой предпочитаете – черный, зеленый?

Продолжаем разговор мы уже за чаем в комнате отдыха.

– Спасибо большое, что разобрались, – благодарю я. – Не могли бы вы позвонить директору «Мосфильма» Сизову и сообщить, что у меня больше нет проблем с КГБ?

– А вы ему скажите, что со мной разговаривали, этого будет достаточно, – мягко улыбается Бобков.

Попрощались, пошли к дверям, и тут Филипп Денисович произносит:

– Кстати, Алла Борисовна, к вам будет маленькая просьба. На днях состоится торжественное заседание, посвященное юбилею нашей службы. Вы не могли бы принять участие в праздничном концерте?

– Конечно, – улыбается Пугачева, – о чем речь? Сообщите, когда концерт.

– Вам позвонят.