Текст книги "Трудно быть папой. Невыдуманные уроки отцовства"

Странное хобби мамы

А тут еще наша мама подлила масла в этот пылающий огонь детской любви к спорту. Дело в том, что моя дорогая женушка, многодетная мать, домохозяйка, живущая в сельской местности, вот эта милая православная женщина вдруг решила, что у нее должно быть хобби. Ну, дело, в общем, понятное: жизнь в провинции скучна, найти себе интерес по душе хочется каждому. Странным оказался лишь ее выбор. И даже весьма странным. Потому что наша мама увлеклась творчеством… Джеки Чана. Она выписывала по почте какие-то редкие книги с его биографией, собрала полную коллекцию его фильмов, умудрилась найти где-то несколько компакт-дисков с его песнями (оказалось, что он еще и поет), даже начала изучать китайский язык. Ну и, естественно, мы всей семьей в тот период смотрели фильмы веселого и добродушного каскадера из Гонконга (а куда деваться, если у мамы – хобби?). Оказалось, этот актер и режиссер на удивление щепетилен в нравственных вопросах. Во всех своих киношных маханиях ногами Джеки Чан настолько последовательно старался обличать зло и утверждать добро, что западная кинокритика в ту пору уже привычно вышучивала его за излишнюю дидактичность. Зато для наших мальчишек такое странное сочетание морализма с карате-боевиком оказалось настоящей находкой. Мальчишкам ведь всегда нужен герой, на которого хотелось бы быть похожим. А тут вот он, Джеки, – бесстрашный, ловкий, сильный и в то же время добрый, честный, смешной. Что-то вроде д’Артаньяна-Боярского, только без мушкетерских ухлестываний за чужими женщинами и непрерывного пьянства в кадре.

Но главным открытием для ребят стал документальный фильм о том, как Джеки Чан придумывает, готовит и снимает свои трюки. Вернее сказать, тот эпизод, где были показаны тренировки его команды каскадеров. Оказалось, что за всем экранным великолепием головокружительных прыжков, бросков и ударов стоит обычная ежедневная работа в спортзале – все те же отжимания (правда, у самого Джеки норма для них – 2000 раз за один подход), пресс, растяжка, скакалка и другие прозаичные вещи. Для моих мальчишек эта приоткрытая дверца на каскадерскую кухню изменила все их представления о жизни.

Они вдруг поняли, что, если долго и упорно чем-то заниматься, результат обязательно будет. И с детской наивностью поставили себе задачу – стать такими же сильными и ловкими, как Джеки Чан. Спустя год упорных занятий дома они отжимались по 300 раз, неплохо подтягивались, лазали по канату. Ну и конечно, научились эффектно махать ногами и руками в лучших традициях гонконгского кино-карате.

Борис и Глеб спешат на помощь

Тогда я еще никак не связывал эти их занятия с заповедью «подставь другую щеку». В моем представлении мальчишеские стычки до определенного возраста и дракой-то назвать нельзя – так, обычная возня, как у молодых собак или котят. Тем более что сыновья были неконфликтными по натуре и вовсе не стремились реализовать свои новые навыки для самоутверждения в среде ровесников. Лишь где-то к четвертому классу Глеб со своим другом Борисом стали периодически ввязываться в стычки со школьными хулиганами. Мама Бориса (к слову сказать, тогда – руководитель нашей приходской воскресной школы) после очередного вызова к директору жалобно смотрела мне в глаза и спрашивала:

– Саш, но ведь надо что-то делать с этим?

– Ирина, ты же сама сейчас все слышала. Они заступились за одноклассниц, девочки это подтвердили. Что тебя не устраивает?

– Ну… можно же было как-то словами все решить. Они же православные, в конце концов.

– Знаешь, Ирин, я себя помню в их возрасте. И точно знаю, что есть в мальчишеской жизни ситуации, которые словами уже не разрулишь. Остается либо пройти мимо, либо драться. Неужели бы тебя больше устроило, если бы наши ребята прошли мимо?

Ирина вздохнула:

– Нет, конечно. Но все-таки… как-то нехорошо. И главное, имена-то какие у них – Борис и Глеб. Святые страстотерпцы. А тут.

– Да, вот с именами мы как-то не угадали, это точно.

Честно говоря, у меня эти инциденты не вызывали особого беспокойства. Конечно, всякий раз я проводил свое собственное, папское дознание, выслушивал не только Глеба, но и других свидетелей или участников «боя». И никогда не было такого, чтобы драку начал или спровоцировал Глеб.

Однажды он просто вогнал меня в ступор описанием своего очередного поединка. На вопрос о ссадине на щеке он пожал плечами, улыбнулся своей буратинистой улыбкой и поведал следующее:

– Пап, ну это опять Коростылев. Ты же знаешь, ему спокойно не живется. Шли из школы с Борисом. Коростыль со своей компашкой нас догнали, окружили. Борис говорит: «А чего вы толпой-то? Пускай кто-нибудь из вас со мной один на один выйдет. Или вон с Глебом. Раз такие герои». Ну, Коростылев и решил со мной помахаться. «Только, чур, без ног, – говорит. – Деремся только руками».

Я улыбнулся понимающе. Молодец Коростылев, правильно рассуждает, хоть и второгодник. Удар маваши-гери Глеб тогда научился бить так, что в бою с использованием ног у школьных хулиганов против него не было никаких шансов вообще.

– Ну и что дальше?

– Дальше отошли в сквер. Коростыль на меня кинулся, пару раз попал вскользь. Он же руками вдурную машет, как мельница. А я его на противоходе поймал. Короче, разбил ему нос. Он стоит, рубаха в крови, сопли и слезы по лицу размазывает. Орет: «Давай, продолжаем! Я тебя сейчас сделаю!»

– А ты?

– А что я… Я вижу, что он реально озверел. Тут уже или бить его всерьез, на поражение, или он меня сам искалечит. Здоровый же. И дурной. Я прикинул, посмотрел на него и говорю: «Слушай, ты сегодня явно не форме. Давай договоримся так: сейчас ты пойдешь домой и приведешь себя в порядок. А продолжим мы с тобой завтра, после уроков. Идет?» Ну и разошлись на этом.

Эта рассудительность в одиннадцатилетнем мальчишке меня тогда и удивила и обрадовала. Я понял, что мой сынулька умеет спокойно соразмерять ответное воздействие даже в такой острой ситуации. Этот навык и у взрослых-то нечасто встречается.

Иллюзии уходят, хулиганье остается

Вот так мы и жили. Но все когда-нибудь кончается. Закончилось и детство у моих ребят. Оглянуться мы с женой не успели, как вихрастые и смешные наши мальчишки вдруг в одночасье превратились в нескладных подростков, нервных, замкнутых, живущих какой-то своей, непонятной нам жизнью.

И здесь у нас начался второй, уже по-настоящему серьезный кризис, связанный с проблемой «бить или не бить».

Давно уже оставлены были и шустрый красавчик Джеки Чан, и многочасовые ежедневные занятия спортом. В какой-то момент сыновья поняли, что, сколько ни занимайся, а Джеки Чаном все равно не станешь. Что ж, утрата детских иллюзий – необходимый элемент взросления…

В общем, иллюзии ушли. А школьное хулиганье осталось.

В подростковом периоде у ребят с этим все гораздо сложнее, чем в детстве. Пара лет разницы в возрасте делает противника недосягаемым для симметричного ответа. Тут все влияет – и физическое развитие (между 16 и 14 годами – целая пропасть), и статусный момент – «старшие» неприкосновенны. Но, пожалуй, тяжелей всего переживается какой-то иррациональный животный страх, который обалдуи-старшеклассники умеют внушать ребятам всего-то на пару-тройку лет младше их самих. У нас в школе сложилась разновозрастная гоп-компания, находившая для себя радость в унижении тех, кто в нее не входил. Причем речь не шла об избиениях. Это была сложная многоступенчатая система морального подавления, состоявшая из подзатыльников, оплеух, пинков под зад, оскорблений, публичных «наездов» и множества других мелких пакостей, делавших жизнь невыносимой. Вот у этой шайки и попали под раздачу мои сыновья в самом непростом своем возрасте.

Самое печальное, что многого я тогда просто не знал, а чего-то, возможно, не знаю и до сих пор. Подростки народ скрытный, особенно там, где речь касается унижений. Помню, однажды случайно увидел, как мой отважный Глебушка, словно партизан в лесу, прячется за деревом прямо перед крыльцом нашего дома. Метрах в тридцати через перекресток шла толпа молодых парней, человек восемь. Это от них мой сын почему-то прятался, боясь, что они увидят его. И как тут быть папе?

Я, конечно, пытался осторожненько спрашивать, выводил на разговор. И в целом картина была понятна. Но как быть дальше я не знал. Подкараулить обидчиков на подходах к школе и сделать так, чтобы им тоже стало страшно жить? Самое первое желание было именно таким. Слава Богу, у меня хватило ума этого не делать.

В большом городе можно было бы просто сменить школу. Но у нас их всего две, и обе друг друга стоят в этом отношении.

Когда я все чаще начал слышать от моих мальчишек унылые рассуждения о том, что они-де «прощают» своих обидчиков, потому что те, мол, «не ведают, что творят», то понял, что медлить больше нельзя. Потому что вовсе не христианское благочестие стояло за этими хорошими и правильными словами, а обыкновенная трусость и малодушие.

Сейчас мне очень хотелось бы написать, что я хорошенько все тогда обдумал и нашел универсальный способ, позволяющий совместить в воспитании своих детей мужественность и христианство. Но увы, к сожалению, такого способа я тогда найти не смог.

Несколько лет назад я учил их быть сильными, не бояться боли, бить самим и грамотно уходить от чужих ударов. Короче говоря, я учил их драться. Теперь ситуация изменилась качественно. Драться они уже умели, но боялись своих противников. И мне нужно было решить – принять этот их страх как неизбежную данность или пробудить в них боевой дух и готовность отстоять свое достоинство, если нужно, то и кулаками. При этом я понимал, что второй вариант прямо противоречит евангельским словам о другой щеке, которую нужно подставить, а также тем нравственным принципам, о которых они несколько лет подряд слышали на занятиях в воскресной школе.

Я все это понимал, но выбирать приходилось всего из двух вариантов. Либо мои сыновья становились зачуханными изгоями с благочестивой демагогией и со сломанным характером, либо учились, получив по правой щеке, спокойно и грамотно бить противника в левую. Выбор, прямо скажем, небогатый…

Всё, пацаны, детство кончилось

И вдруг выяснилось, что я в очередной раз опоздал. Пока я был занят этими своими папскими размышлениями, мальчишки тоже не сидели сложа руки. И все уже решили сами. Посмотрев фильм «Бойцовский клуб», они сделали из него довольно странные выводы. Вечерами они с еще тремя-четырьмя ребятами из нашей же воскресной школы собирались в лесу за стадионом. Здесь они разбивались на пары и… начинали спарринговать в полный контакт голыми руками без всякой защиты. Или, в переводе на обычный язык, – мутузить друг друга, по слову классика «кто – как и чем – во что». В навороченном психоделическом фильме Дэвида Финчера им приглянулась лишь эта простая идея – чтобы не бояться ударов по лицу, нужно на досуге практиковаться в их нанесении и получении. Чем ребята и занялись со всем усердием. Правда, просуществовал этот их импровизированный «Бойцовский клуб» совсем недолго, поскольку из этого экзотического опыта мои парни вынесли главную мысль: заниматься рукопашкой нужно всерьез и системно, без диких спаррингов под молодыми березками.

Но как и где? Секций в нашем городишке не было. Лишь в местном спортзале была оборудована «качалка», где всё те же школьные гопники с матерком нагоняли себе мышцу, периодически выбегая на улицу покурить. Поэтому я просто накупил мальчишкам боксерских мешков, перчаток, защитных шлемов и прочего спортивного барахла. И они стали тренироваться дома, благо места у нас для этого – целый сад. А когда ученик готов, как известно, приходит учитель. Сначала их стал тренировать сосед по улице, наш прихожанин, который в юности серьезно занимался боксом. Потом неожиданно появились другие учителя – двое местных парней, служащих в московском ОМОНе, с которыми мои ребята познакомились во время ежедневных пробежек. Регулярные занятия с мастерами, отжимания, пресс, скакалка, работа на мешке, тренировочные бои… Через полтора года такой жизни вместо мотивации сыновей к защите собственного достоинства мне пришлось уже очень серьезно и подолгу объяснять им, почему человек с поставленным ударом не должен бить другого человека в голову или в живот. Говорил я им примерно следующее:

– Всё, пацаны, детство кончилось. Это в десять лет можно было позволить себе выйти помахаться с кем-нибудь. Сейчас вы весите в два раза больше, и удар у вас стал раз в десять сильнее. А вот нос, челюсти, ребра и другие части тела у ваших противников крепче не стали. Вы научились таким ударам, которыми человека запросто можно искалечить и даже убить. А в душе у вас накопилось много обиды и ненависти к тем, кто не давал вам спокойно жить. И если теперь вы вдруг решите поквитаться за те давние унижения, это будет уже не школьная драка, а обычная уголовщина. Поэтому запомните простую, но очень важную вещь: на улице вам больше нельзя бить никого.

Слава Богу, ребята вняли этим моим увещеваниям. И когда на моего Глеба напал один из лидеров местного хулиганья, сын не нанес ему ни одного удара. Но тот во время их короткой стычки очень хорошо понял, что драться с Глебом ему больше не следует и что лучше найти себе для самоутверждения объект попроще. Странным образом мальчишки заработали себе авторитет в той же гопацкой среде практически без драк. Возможно, причиной тому было несколько их тренировок в спортзале, когда гопники, отвлекшись от своего железа, имели возможность с отвисшими челюстями понаблюдать за их спаррингами и прикинуть, каких нехилых люлей можно огрести от этих улыбчивых и доброжелательных ребят. Или, может быть, от готовых к драке людей просто идет некая волна уверенности в себе, а у хулиганья очень хороший нюх на такие вещи. Как бы то ни было, но обижать моих парней никто из местной шпаны уже не решался ни на улице, ни в школе.

Возможно, существуют какие-то другие способы воспитания мужества в мальчиках, не связанные с умением постоять за себя. Я вполне допускаю такое, потому что несколько раз видел несгибаемую силу духа в людях, не обладающих физической силой и боевыми навыками. Как это достигается – Бог весть. С огромным интересом ознакомился бы с этим опытом. У нас же все получилось так, как получилось.

Сами видите, христианских мотивов тут немного. Но это не значит, будто их совсем нет. Ну вот, например, хорошо всем известный эпизод в Гефсиманском саду, когда за Иисусом пришли стражники и Он запретил апостолу Петру защищать Себя при помощи оружия. Казалось бы, прямое указание на недопустимость насилия. Но что же происходит далее? Удивительно, но Иисус говорит, что Он и Сам вполне мог позаботиться о собственной защите, если бы захотел: …или думаешь, что Я не могу теперь умолить Отца Моего, и Он представит Мне более, нежели двенадцать легионов Ангелов?

Никому не навязываю свою точку зрения, но убежден: подставить другую щеку именно по заповеди, а не по трусости и малодушию, намного проще тому, кто имеет полную возможность ответить ударом на удар. Но не делает этого, спокойно и осознанно следуя слову Христа.

Ходить по воде, или Как пережить кризис при помощи пшенички

Три раза в своей жизни я издыхал от страха грядущих бедствий. Я боялся их до тошноты, до колик, до судорог в животе. И каждый раз мне казалось, что надежды уже нет, что мир рушится куда-то в бездну, а впереди сплошной мрак, кошмар и безысходность. Страшно было не за себя, а за детей, за жену, за маму. Для них я оказался в тот период единственным защитником от житейских невзгод, других мужчин в нашей семье не было.

Но я был тогда совсем еще молодым и глупым. А невзгоды надвигались такие грозные и всеобъемлющие, что, несмотря на молодость и глупость, я отчетливо понимал: защитить от них своих близких не по плечу и куда более сильным людям. Поэтому мне было очень страшно. Сейчас, почти четверть века спустя, всё это видится совсем по-другому. Что-то стерлось из памяти вообще, что-то едва пробивается скорее на уровне ощущений, чем воспоминаний. Но некоторые вещи запомнились.

Яйцо протеста

Девяностые начались для меня с яйца. Обычного куриного яйца, которое я украл в продовольственном магазине. В училище нам тогда выдали продовольственные карточки, где указывалось, что на месяц мне положено 2 кг сахара, 2 бутылки водки, по 2 кг какой-то крупы и полтора десятка яиц. И было в этом «1,5 десятка» что-то ужасно обидное. В принципе к отсутствию продуктов в магазинах на закате СССР все уже привыкли и не особенно возмущались скудным репертуаром прилавков, на которых бесконечными рядами уходили вдаль консервные банки с морской капустой. Но была у покупателей и некая надежда на маленькое чудо: вдруг сейчас зайдешь в магазин, а там ну вот буквально только что завезли те же яйца или сахар! Продуктов не было, зато была вера в удачу, в свое покупательское везение. Карточки отняли и это слабое утешение: написано два кило в месяц, значит, два кило. И никакой тебе фортуны.

Вот тогда я и совершил свою единственную в жизни магазинную кражу – в придачу к положенным мне на месяц полутора десяткам яиц засунул втихаря еще одно яйцо в карман куртки. Не корысти ради, а в знак протеста, так сказать.

Потом в общежитии мы с приятелем зажарили эти шестнадцать яиц на сковороде и слопали в один присест. Ну а водку даже по карточкам нужно было покупать с большой оглядкой: местные гопники в день завоза оккупировали магазин и могли отнять эти жалкие две бутылки у счастливого покупателя прямо в торговом зале.

Потом все стало еще интереснее: на предприятиях людям перестали платить деньги. Экономика в стране рушилась, и заводы перешли на бартерный обмен, исключив деньги из обращения. Мой тесть, например, в счет зарплаты получил однажды кухонный гарнитур из семи предметов. А к маме пришла соседка и предложила купить у нее полмешка гречки, которую им тоже выдали на работе вместо жалованья. Мама отказалась, потому что денег у нее тоже не было: пенсию задерживали неделями, а после – уже и месяцами. Соседка вздохнула и сказала: «Всё равно бери. Тебе хоть когда-то принесут. А мне откуда взять? Потом рассчитаешься».

Но пенсию не несли. И мама ходила в лес за грибами – чтобы было с чем есть соседкину гречку. Самыми классными были чернушки. Их в тот год уродилось очень много. Мама носила их домой ведрами, высыпала прямо в ванну, отмачивала несколько дней. Потом солила, распихивала по банкам и угощала меня, когда я приезжал с учебы погостить. Вкуснее тех маминых чернушек из ванны я в своей жизни мало что пробовал.

Играй, оркестр!

А жизнь становилась еще интереснее. Инфляция в 1992 году зашкаливала за 2000 %. Деньги, которых не платили и на которые ничего нельзя было купить, обесценивались каждый месяц в разы. И вот тут мне наконец стало страшно. Не из-за инфляции, нет. Просто к этому времени моя жена носила под сердцем нашего первенца. А я только-только закончил учебу и стал обладателем диплома по специальности «Руководитель оркестра русских народных инструментов». Прямо скажем, не самая востребованная профессия в эпоху глобальных перемен. Правда, мне дали распределение – директором сельского дома культуры в деревню Богдановы Колодези. С предоставлением жилья, не абы как. И я даже съездил в эту деревню пару раз. Обещанный мне дом был недостроенный, щитовой, какие-то хлипкие дощечки… Из одной комнаты доносился ровный мощный гул. Я заглянул туда. На стене висело гнездо размером с пылесос, похожее на осиное. По нему лениво ползали шершни. Я смотрел на них и понимал, что везти сюда беременную жену мне совсем не хочется. Но другой программы на ближайшую жизнь у меня тогда не было совсем. А вокруг закрывались фабрики и заводы, шахтеры стучали в столице касками по мостовой, и все чаще по телевизору и в газетах говорили о том, что страна идет к гражданской войне. В соседней пятиэтажке застрелился главный инженер одного из городских предприятий, которого незадолго перед этим отправили на пенсию. В предсмертной записке объяснил, что не хочет видеть, как его близкие будут умирать от голода. У него было два автомобиля, дача и четырехкомнатная квартира. У меня не было ничего, кроме дурацкого диплома и беременной жены. Но мне нужно было жить. А жить было очень страшно.

Последняя надежда

Советоваться было не с кем, взрослые, повидавшие жизнь люди были в ту пору растерянны и испуганны не меньше моего. И тогда я стал просить совета у Бога. Никогда до этого я еще не молился так истово, со слезами. Да что там со слезами – с соплями и всхлипами, с битьем поклонов и простиранием ниц перед иконой. Что я просил тогда у Бога и какими словами, уже не вспомню. Но привычные слова «Господи, помилуй!» вдруг открылись для меня с неожиданной стороны. Когда помощи ждать больше ну совершенно не от кого и вся надежда – только на Него.

На следующее утро я сел в электричку и поехал в Оптину пустынь, к единственному знакомому священнику – иеромонаху. Он выслушал мой сбивчивый рассказ о том, как все вокруг ужасно, страшно и плохо, помолчал. И сказал очень обыденные, совсем не апокалиптические слова:

«Ну что ж… Езжай в свой сельский ДК, трудись. Выкинь из библиотеки всю атеистическую литературу, сделай полку с православными книжками. Батюшку пригласи, чтоб освятил помещение. А вообще – моли Бога, чтобы послал тебе нормальную работу».

Я так и сделал. Видимо, Бог услышал мои молитвы довольно быстро. Дом в деревне, который сначала предложили мне, решили отдать местному ветеринару. С одной стороны, это было хорошо: вопрос о переезде с беременной женой в деревню снимался автоматически. С другой – у меня совсем не осталось какой-либо почвы под ногами и планов на будущее. Вместо пускай плохонькой, но все же перспективы впереди маячила сомнительная пустота. Я снова поехал в Оптину к батюшке. Он еще раз выслушал мое перепуганное нытье и улыбнулся:

– Вот и слава Богу! Сколько, ты говоришь, жене до родов осталось? Вот как раз тебе время – обучиться какому-нибудь ремеслу. Когда выберешь, чем будешь заниматься, – приезжай, я тебя благословлю.

– Батюшка, так ведь… Вообще непонятно, что дальше будет. Какие тут планы. – залепетал я, опять сбитый с толку этой спокойной уверенностью священника в завтрашнем дне.

А он посмотрел на меня внимательно и сказал:

– Умирать соберёшься, а пшеничку сей. Поговорка такая есть, слыхал?

Не знаю почему, но слова эти меня тогда сразу успокоили. Вокруг продолжали рушиться остатки Советского Союза, страна по-прежнему балансировала на грани гражданской войны, на улицах появились первые коммерческие ларьки, а вслед за ними – первые бандиты. Но теперь я знал, что на свете есть человек, который смотрит на все это без какого-либо страха. И готов как умереть, так и жить дальше, спокойно сея свою пшеничку на обломках рухнувшего мира. Потому что живет он как бы и не совсем уже здесь. То есть отчасти здесь, а отчасти уже где-то там, где сейчас Христос и апостолы. И потому все эти земные наши передряги для него не так уж важны, он живет, готовясь к смерти и жизни будущего века.