Текст книги "Канны для ванны"

Когда вернулся обратно, Саня и Марк боролись за телефон.

– Отдай!

– Не отдам!

– Я должен ей позвонить!

– Нет, не должен.

– Она такая хорошая, я так ее люблю.

– Она стерва и дура, кинула тебя.

– Ты просто мне завидуешь.

– Да иди ты!

– Сам иди, только верни мне телефон.

– Фиг тебе! О, товарищ режиссер!

– О, водка!

– И вторая…

Через час мы дружно ненавидели Снежану, как и всех женщин на свете, подлых и коварных, Марк плакался, что Ольга даже шанса ему не дала, но после нашего фильма она будет локти себе кусать и колени, не говоря уже о клочках вырванных волос. У меня не было повода ненавидеть Валентину, скорее наоборот, я по-прежнему испытывал к ней чувство жалости, поэтому мысли переключились на Таню. Живет там в своем Саратове, а тут парень страдает. Ну да, он немного странный, но ведь любит ее, и еще как. Это сразу видно. А она, тоже мне королева. Шарлиз Терон недоделанная.

Еще через час водка закончилась. Мы попрятали все телефоны, чтобы никому не писать, я отрубил интернет. Соцсети – еще большее зло. А потом мы с Марком решили, что это не дело, надо как-то развеяться и расшевелить Саню.

А вот затем я уже все смутно помню. Кажется, мы поперлись на улицу, долго шли по дороге, пока нам не встретились байкеры, они угостили нас дешевым коньяком и немного покатали. Потом мы дружно поливали газоны содержимым наших желудков, а в них, кроме закуски и алкоголя, практически ничего и не находилось. После чего байкеры сказали, что такие тошнотики им «ни во что не всрались», и уехали. Дальше провал в памяти, скорее всего мы где-то еще раздобыли «топливо», подзаправились, после чего Марк решил, что нам просто не обойтись без женщин определенного поведения. С их помощью мы точно отомстим всем этим жестоким и бессердечным представительницам прекрасного пола, и Саня тут же забудет свою Снежану, которая сама похожа на представительницу женщин определенного поведения, проще говоря, та еще шлюха. И снова провал в памяти, шлюх мы, кажется, не нашли. Зато встретили «конкурентов». Марк как увидел людей с камерой, подорвался к ним и стал визжать, что они неудачники и плагиаторы, что мы были первые, кто решил снимать кино в нашем мухосранске, что мы выиграем Канны, а максимум, что светит им – это какой-нибудь задрипанный приз зрительских симпатий на каком-нибудь мелком фестивальчике в таком же задрипанном Тобольске или Ижевске. Ну и еще, что надо начистить им морды и заставить стричь газоны вместо Сереги. Но, кажется, это они нам начистили морды, так как утром у меня безумно болела челюсть.

Но это тоже смутно отложилось в моей памяти. Зато я прекрасно помню, как мы стояли под окнами Снежаны, по крайней мере, мы так считали, что стояли именно под окнами ее дома, а Саня, не жалея связок, горланил серенаду. Пел он отвратительно, хотя тогда нам так не казалось. Мы даже подвывали с Марком.

– Ты узнаешь ее. – И так раз тридцать.

Трудно было бы ее не узнать, она же скоро в Голливуде собралась сниматься.

А серенада получилась что надо. Соседи, как водится, поливали нас не только отборным матом, но и холодной водой и, возможно, томатным соком, по крайней мере, с головы стекало что-то красное и липкое. Снежана так и не вышла, а мы уперлись восвояси, пока не приехала наша доблестная полиция.

Далее Марк мочился на здание мэрии, а мы с Саней кричали: «Вадик, выходи, выходи, подлый трус». Время уже давно было за полночь, я бы сказал, что гораздо ближе к рассвету, чем к полуночи, и все уже почти спали, кроме доблестной полиции, которая все-таки навестила нас и даже поймала. Но, возможно, впервые я не пожалел, что попал в этот чертов ролик «зомби-домино», так как один из сержантов узнал меня, смягчился и уговорил второго отпустить нас взамен на небольшие роли в нашем, как он выразился, «нереально крутом» фильме. Хотя попросту мне могло показаться, что он так выразился.

Потом Новиков обнимал дерево и предлагал ему пожениться в Лас-Вегасе, Марк спал на лавочке, а я засунул в рот дубовые листья и застыл на месте, как солдат на почетном карауле. Мне казалось, что я, как Алиса, проваливаюсь куда-то в пропасть и уменьшаюсь, уменьшаюсь, уменьшаюсь до тех пор, пока не становлюсь меньше спичечного коробка. Это было страшно и страшно приятно, так как теперь я мог незаметно залезать на женщин и гулять по их огромным и чарующим взгляд телам. Мне так казалось, по крайней мере.

– Свободу Анджеле Дэвис! – сквозь сон выкрикивал господин Никулов.

– Где оно? Где оно? Где оно? – выкрикивал Новиков, бегая по газону.

А я уже чувствовал себя тенью леопарда и двойником Майкла Джексона одновременно.

Пить, конечно, надо уметь, но как это сделать, когда у товарища такое горе?

Каким волшебным образом мы оказались у Валентины, не имею ни малейшего понятия, но, когда я путем нереальных усилий продрал глаза, то увидел спящих рядом со мною на полу в обнимку Саню и Марка, а впереди, примерно в метре от них, спокойно разгуливающего и воркующего наглого голубя. Где-то неподалеку раздавались приглушенные всхлипывания Валентины. Затем неожиданно они прекратились, раздался грохот резко открывшейся двери, и Валентина влетела в комнату в каске и с огнетушителем в руках и стала поливать из него голубя белой и мощной струей пены.

– Ага, так тебе. Так тебе, ублюдок!

Пена летела и на парней, отчего они проснулись, щурились и недоуменно смотрели на Валентину. А мне, несмотря на дикую головную боль, в этот самой момент она показалась дико крутой и привлекательной. Даже родинка на кончике ее носа стала бледнее и меньше. Голубь взлетел, заметался по комнате и наконец вылетел в открытую форточку, добавив на лету парочку мелких струй к шипящей на полу пене. Проще говоря, обделался от страха, родимый.

– И чтоб больше я тебя не видела, – кричала ему вслед Валентина, потрясая огнетушителем так, как злобные викинги трясли своим оружием над пораженными врагами.

– Обалдеть, – только и выдавил из себя Новиков.

– Ты кто? – поинтересовался у Валентины Марк.

– Валентина, – ответила она, снимая каску.

– А где здесь у вас туалет? – спросил господин Никулов и тут же снова отрубился.

Завтракали мы поздно. Часа в два или в три дня. Голова болела просто невероятно. Тело ныло так, словно всю ночь на мне боксировали Валуев с Майком Тайсоном, а затем еще использовали вместо груши братья Кличко и Федор Емельяненко, если он вообще колотит груши. Парням, думаю, было ни капли не легче. Зато никто из нас не вспоминал Снежану, она словно у всех разом вылетела из головы, как наша сборная на Евро 2000, а впрочем, на всех Евро, кроме фантастического Евро 2008 года. Валентина сидела рядом и смотрела на то, как мы с трудом впихиваем в себя ее яичницу. Яичница, кстати, получилась ничего, а вот состояние не позволяло съесть с аппетитом даже самые наивкуснейшие в мире жареные яйца.

– Может, пивка? – хотела угодить нам девушка.

Но вышло только хуже. Аппетит испортился окончательно, и вскоре мы, дыша жутким перегаром, распрощались и пошли отлеживаться по домам. В такие моменты даешь себе слово никогда больше не пить, даже хмельное и пенное. Мы не были исключением. Хотя понятно, что больше трех дней никто не выдерживает, ну, максимум неделю, а там снова до следующего раза, когда ты сам не замечаешь, как из стадии «все пучком» переходишь в «я еще держусь», а из нее практически тут же в стадию «я уже в хлам».

– Ну что, до завтра?

– Да, парни, давайте до завтра, а лучше сразу до послезавтра.

– Ага. Стоп. А как же Олег? – неожиданно вспомнил я.

– Какой еще Олег?

– Ну, наш вчерашний. Персонаж. Договорились же сегодня встретиться.

– А-а-а-а, – равнодушно произнес Саня. – Не, я пас.

– И я пас.

Тоже мне товарищи.

– А как же съемки?

– Сань, ты издеваешься, что ли?

– Действительно. Один день потерпит твой конец света. Ничего с ним не случится, товарищ режиссер.

– Он не мой.

– А мы с ним и не собирались разговаривать, – пошутил Новиков.

Они дружно захохотали, но тут же схватились за головы и скривились от боли.

– Не, все, Сань. Пока. Меня вообще-то девушка бросила. Мне нужен выходной.

– А я не в состоянии ровно держать камеру.

И ушли. А я вынул телефон, чтобы посмотреть, сколько времени, но он, собака, был разряжен.

Немного странный вопрос «Не подскажете, который час?» для сегодняшней эпохи, чуть менее странный, чем «Как пройти в библиотеку?» Видимо, поэтому два первых опрашиваемых взглянули на меня так, будто я разгуливал по улицам в жабо 2-го августа. А вот третий – невысокий хмурый мужик лет пятидесяти – остановился, оглядел меня с головы до ног, скривился еще сильнее, учуяв перегар, но все же вытащил древний кнопочный «Нокиа» (кто-то ходит еще с такими?), долго и пристально смотрел на экран и наконец ответил: «Четыре».

– Ровно? – уточнил я.

Он снова достал уже убранный телефон (когда успел?), снова долго и пристально смотрел на экран (будто с первого раза не запомнил) и только потом, сказав «Без трех минут», побыстрее засунул «Нокиа» в карман, словно боялся, что я нападу и украду этот дорогущий, если не еще дороже, чем «Верту», аппарат, и стал переходить на другую сторону дороги. Хорошо, что не побежал, а то бы я точно не удержался и погнался бы за ним.

«Без трех минут»…

Вот что за люди? Почему сразу не сказать: «Пятнадцать пятьдесят семь»? Нет, обязательно надо округлить. Как будто люди могут воспринимать только круглые числа и значения. Вместо 2999 говорят три тысячи, вместо 10,42 кубометра – просто десять, вместо 512 граммов – пятьсот. Вот откуда это? Откуда? Скажи 512, и всех начнет передергивать, что ли, того и гляди еще провода перегорят и станет понятно, что мы в матрице, и вообще не люди, а киборги.

А мужик оглянулся и прибавил ходу. Ну точно у него «Нокиа», хромированная золотом.

До встречи оставался час и три, вернее, уже две (время на размышления) минуты. Ни к селу ни к городу. Это как с обеденным перерывом: и домой не смотаешься, и целый час на покушать тратить просто нереально и глупо. Хотя бы еще минут двадцать, тогда бы точно дошел до дома. А так пришлось заглянуть в кафешку и заказывать себе кофе. Я сидел за столиком, смотрел на голубей, клюющих какие-то крохи за окном, и вдруг заметил проходящую мимо Снежану. Она тоже меня заметила. Остановилась, пристально посмотрела, а затем, гордо вскинув голову, пошла дальше, пошло виляя задом. С такой походкой ей точно не светил Голливуд. Вернее, откуда-то далеко, он, может быть, и сиял, даже полыхал, как горящая нефтяная вышка, но вряд ли это можно было увидеть из нашего мухосранска. Тем более Снежане, тем более с такой походкой.

У кофе не самый лучший вкус, когда его пьешь с перепою, но он помогает привести тебя в чувство, и даже восемьдесят рублей за кружку уже не кажутся грабительской ценой. Я пил мелкими глотками и чувствовал, как возвращаюсь к жизни: гул в ушах пропадает, желание лечь и сдохнуть прямо посреди улицы уже проявляется не так сильно, а глаза сбрасывают с себя мешки с песком и поднимаются выше и выше, как воздушный шар. Спасибо тому, кто придумал кофе. И ноги бы сломать тому, кто придумал алкоголь.

Я пришел чуть раньше, но Олег уже был на месте. Сидел на лавочке и что-то яростно чертил в блокноте. Заметив меня, он захлопнул блокнот и поскорее запрятал в карман.

– Это, это, это… – твердил он, вытянув руку для приветствия.

– Саня, – напомнил я.

– А я… это.

– Олег. Я помню.

– Снимать будешь?

– Нет. Сегодня не получится. Извини. Парни приболели. Послезавтра вечером. Ты можешь?

– Это я могу. А че делать-то будем?

– Ну, вообще, ты просто не обращай на нас внимания. Делай, что и всегда, а мы будем снимать твою жизнь.

– Мою жизнь? – напрягся он. – Это зачем?

– Ну просто, чтобы зритель узнал тебя. Полюбил. – Полюбил? – его глаза вспыхнули, как дерево после удара молнии.

Про Таню вспомнил.

– Ну да, они же переживать будут. Ты ведь хочешь увидеть Таню?

– Таню хочу. – И замолчал. Потом подумал и добавил: – Это, увидеть.

– Ну и вот, прекрасно. Все и будут переживать, увидишь ты ее или нет.

– Это, увижу. В Саратов поеду.

– Конечно, поедешь. И мы с тобой.

– В Саратов поеду. В Саратов поеду. В Саратов поеду, – заело пластинку у Олега.

Один на один с ним как-то жутковато. Такая сильная любовь, но как-то даже жалко Таню. Как щенок, еще задушит от нежности и ласки.

Я быстро свернул разговор. Мы договорились, что встретимся у него на работе, а работал он кондуктором. Как раз снимем конец его смены, а после в тир. Он, оказывается, очень круто и метко стрелял, настоящий Джеймс Бонд, а дальше уже как пойдет.

И я пошел. Домой. По дороге меня снова стало мутить и колбасить. В итоге я понял, что не дотяну, и пришлось свернуть к родителям. Как-то не радостно идти к родителям, да еще в таком состоянии, но в жизни вообще много нерадостных вещей происходит. Меня же угораздило связаться с Новиковым.

Мама будто знала, что я приду. Тут же на плите оказался борщ. Может, они его просто всегда едят, не знаю. Стол незаметно накрылся скатертью, так же незаметно на него приземлились тарелки, вилки, овощной салат, второй салат – крабовый, нарезка колбасы с сыром, грибочки соленые, сметана, хлеб, пирог. Так же быстро и непонятно каким образом мы с отцом оказались сидящими друг напротив друга за этим столом и наворачивающими эти самые салаты и запивающие их апельсиновым соком.

Отец долго смотрел на меня, пока мама гремела посудой на кухне, затем разломил кусок хлеба пополам и произнес:

– Кино снимаешь?

– Да, – с набитым ртом ответил я.

– Не позорился бы.

Ну это старая песня. Просто что бы я ни делал, у него на все звучит одна эта самая фраза.

– А что здесь позорного?

– Ютубы какие-то. Драки. Стыдоба.

Отец всю жизнь проработал на стройке, поэтому для него в принципе все, что не связано с физическим трудом, – это стыдоба и дуракаваляние.

– Ладно, не буду, – универсальный ответ для погашения любого конфликта.

Сработало и на этот раз, отец переключился на крабовый салат и замолчал. Но тишина длилась недолго.

– А вот и мы! – весело объявила мама, появившись с тарелкой дымящегося супа. – Говорю ж, изголодал совсем с Макдональдсом этим вашим. Ты знаешь, что туда красители добавляют?

– Я не ем в Макдональдсе.

– Ну конечно. Вообще ничего не ешь, худой, как глиста.

– Я щас уйду.

Кстати, не знаю почему, но мамина еда тоже вернула меня к жизни. Даже получше кофе.

– Ешь давай. Сметанкой заправляй. Уйдет он. Раз в полгода уже появляешься.

– Да чтоб не позориться, – вставил папа.

– Ты-то уж молчи, – махнула полотенцем в его сторону мама, – кажный день по телевизору показывают, сам мэр руки жмет, а он заладил свое «позориться».

Папа недовольно закатил глаза, но не ответил.

– Кушай, кушай, сынок. Соскучилась так.

– Супу дай, – обиженно потребовал папа.

Неужели я тоже когда-то буду таким? Ах да… Конец света. Не буду. Какое счастье.

Мама вернулась на кухню.

– Да не сёрбай ты, – рявкнул отец. Тихо так, что у меня аж волосы под мышками зашевелились. Хорошо, хоть ложку не откусил.

– Я тебе пельмешек с собой положу, – снова появилась с тарелкой в руках мама. – Сварить-то сможешь?

– Смогу. Я же не совсем криворукий.

Отец кашлянул. Он сомневался.

– Ну, рассказывай, – пытала меня мама, нарезая пирог.

– Да что рассказывать? Все хорошо у меня.

– Про мэра. Как он чего? Что говорил? Не сказал, когда пенсии прибавят?

– А он тут при чем?

– Ну, может, он знает.

– Не знает. Нормальный. Веселый мужик.

– Конечно, чего ж ему грустить? У него-то все хорошо.

– Сама за него голосовала.

– А за кого было голосовать. Я думала, этот хоть нормальный. А денег вам не дал?

– Нет.

– Конечно, откудау них? Остановку вон и ту отремонтировать не могут. Полгода раскуроченная стоит. Салатик накладывай.

– Я ел уже.

– А ты еще ешь, отъедайся.

Так и вижу, как конец света мама идет встречать с тарелкой дымящихся пельменей.

– Да нормальный мэр. У других, что ли, лучше?

– Какие у других, мне неинтересно. Мне надо, чтобы у нас лучше всех был.

– Лучший бы у нас не задержался.

– Тебе лишь бы поспорить.

– А тебе?

– Ну тебя. Ешь пирог-то. С вишней. Как ты любишь.

В ее представлении я все люблю, особенно домашнее.

– Когда невесту уже приведешь?

– Да кто за него пойдет? – скривился отец.

– Теперь-то уж любая. Только ты, сынок, не бери любую, выбирай получше. Чтобы самая лучшая была.

Отец только хмыкнул.

– Угу, – ответил я и подумал о Валентине. Вряд ли в мамином представлении «лучшая» относится к девушке с орнитофобией.

– Но и слишком долго не выбирай. А то и так телишься. Я тебя знаю. А мы с папой еще и внуков понянчить хотим.

Папа молчал. Ему бы полежать, пивка попить с рыбкой возле ящика да «Диалоги о рыбалке» посмотреть, это да. А внуки эти ему никуда не стучали.

– Понянчаете.

– Или есть уже кто на примете?

– Мам, ну какая разница?

– Как какая? Как какая? Мы же волнуемся за тебя. Ты вон такой непутевый. Ничего сам не можешь.

– Лодырь, – вставил папа.

– Ну уж не лодырь. Но не самостоятельный. Рассеянный.

Вот и снова можно ложиться и помирать. Все я не так делаю, ничего не умею. Лодырь и неудачник.

– Как же я у вас таким получился?

– Не знаю, мы с папой не были такими. Потом будет меня невестка корить, что же он у вас такой несамостоятельный?

– Не будет.

Все, надо валить. Приперся на свою голову.

– Мам, я пойду.

– Уже?

– У меня дела еще.

– Дела у него. Деловой, – комментировал отец.

– Съемки. Мы же кино снимаем.

– Ах да. Вы же кино снимаете. Не мог подвинуть свои съемки. Раз в полгода тебя видим.

Отец бы и раз в год видел или еще реже.

– Не мог, мам. Это не только от меня зависит.

И вот нисколько не стыдно, что врал. Как говорится, хорошего понемножку.

– Ну, конечно, раз так. Дай хоть обниму тебя.

Обняла. Еще и плакать удумала. Мне стало ее жалко. Вот что за жизнь у нее? С одной стороны – отец в трусах и с кислой рожей и телевизором, с другой – ни подруг, ни увлечений. Одна готовка. А тут еще и я. Понятно, что она самого лучшего мне хочет. Но у меня и так все неплохо. Даже вполне хорошо, я осуществляю свою мечту, делаю ее реальной. Многие на такое способны? Просто это не совпадает с ее представлениями о лучшем.

– Мам, ну перестань. Я зайду еще. Зайду.

– Когда?

– В субботу. Или в воскресенье.

– Подожди, щас с собой еще положу. Котлетки делала, разогреешь. Пельмешки сваришь. И пирог.

И пирог… Я шел домой с этим пакетом и чувствовал себя маленьким мальчиком. Мне уже скоро тридцать, не совсем прям скоро, но все равно уже ближе к этому; еще раньше, возможно, наступит апокалипсис, а я, как какой-то семилетний пацан, иду с пакетом, полным еды, приготовленной мамой, и понимаю, что ни хрена я не добился. Живу один, работаю вроде, кино снимаю, по телевизору даже два раза показали, а я все равно ни хрена не добился, потому что мама варит борщ, и я с аппетитом его ем. С аппетитом.

Потом я стал думать об Олеге. Даже у такого шизанутого, как он, есть любовь всей его шизанутой жизни, а что есть у меня? Ну вот правда, что есть у меня, если выкинуть эту чертову полочку? Люди как-то женятся, живут потом вместе, как мама с папой, детей рожают, беспокоятся потом, что едят их дети, не мерзнут ли, не болеют, получают ли хорошую зарплату, как скоро принесут им внуков, и прочая, и прочая. Как будто жизнь только в этом и состоит: в долбаном семейном очаге, делающем всех счастливыми? Неужели и правда никаких подвигов, свершений, открытий, просто завести семью и надеяться потом, что ничего плохого ни с кем не случится? Никто не заболеет смертельной болезнью, не пойдет по наклонной, не станет убивать людей и грабить банки, не сопьется, не сколется, будет хорошим семьянином и человеком. И все? Больше ничего не надо? Может, поэтому они и не боятся апокалипсиса, что им, по сути, немного надо от этой жизни?

Ая не то чтобы его боялся. Просто мне было тяжело мириться, что все это когда-нибудь закончится, а я ничего толком и не успею. Ведь были же Ньютон, Да Винчи, Наполеон, Попов с его чертовым радио, Братья Люмьер, братья Райт. Они тоже, что ли, так думали?

А у Олега любовь всей его жизни. Чертова любовь всей жизни у чертова Олега. А может, и Валентина ничего?

Но додумать я не успел, так как зашел в подъезд и увидел, что входная дверь моей квартиры выломана. Только этого не хватало! Грабанули, что ли? Да у меня и брать-то нечего. Но оказалось, не грабанули. Оказалось, что вся кухня была затоплена. И тут до меня дошло, что вчера мы, видимо, ушли, забыв выключить кран. Раковина была забита посудой, главное, у меня и посуды-то практически нет, а тут, как назло, набралась почти целая раковина, и разумеется, что совсем скоро вода стала течь на пол и затопила соседей. Представляю, сколько мата прозвучало в мой адрес. А после того как они пришли и поняли, что меня и вовсе нет дома, я вообще стал уродом номер один во всей вселенной. Хуже Гитлера и Усамы Бен Ладена вместе взятых. А сосед у меня не особо деликатный, видимо, сразу и стал ломать дверь. Представляю, какая меня ждет встреча. Вот только этого не хватало.

Угораздило Снежане бросить Новикова, ему припереться ко мне, и нам упиться до чертиков. И вместо того, чтобы лечь и спокойно посмотреть первого и второго «Терминатора», я взял тряпку и стал высушивать пол. Ха-ха, самое то после мыслей о Наполеоне орудовать тряпкой. Вот бы поглядел на меня батя. Порадовался бы. Наконец-то физическим трудом занимаюсь, не позорюсь.

Позвонил Саня.

– Как оно?

– Хреново.

– Что так?

– Соседей затопил.

– Когда ты успел?

– Вообще-то по твоей вине.

– Не понял.

– Неудивительно. Вчера мы втрешник уперлись и забыли закрыть кран.

– Ничего себе.

– А вот представь.

– Даже не хочется. И как, сильно затопил?

– Сильно. Приперся, дверь выломана. Пол весь мокрый. К соседям идти вообще страшно.

– Сочувствую. Я думал, ты закрыл кран.

– А я думал, что ты закрыл. Я его, по-моему, вообще не открывал. По-моему, это Марк открыл, ему же воды хотелось «природной, хлорированной».

– Точно. И что будешь делать?

– Что я могу сделать? Сушу пол. Потом пойду к соседям с повинной.

– Сочувствую, – повторил Новиков. – Встретился с персонажем?

– Встретился.

– И чего там?

– Послезавтра съемка.

– Послезавтра я не могу.

– Вечером.

– Во сколько?

– В семь.

– Я только в восемь смогу.

– Ну придешь, значит, в восемь. Все, давай. А то пол сам себя не высушит.

– А жаль. Было бы круто.

Жаль ему. Пришел бы да помог. Благодаря ему вообще-то. Но Саня уже положил трубку, да и пока он приперся бы, я уже сам управлюсь.

Соседи были не настолько злы, как я думал, напротив, даже обрадовались. Они как раз собирались делать ремонт, а теперь можно было провернуть все за мой счет. Сосед, конечно, ввернул пару ласковых, но я и сам понимал, что заслуживаю их. Затем он сказал, что все подсчитает и сообщит мне, сколько получилось.

– Так что готовь, Саня, денюжки.

– Ага. Еще раз простите. Такое больше не повторится.

– Надеюсь.

Встрял. Мне еще и дверь чинить теперь. А время-то вечер. Хорошо хоть, реально не грабанули еще. Сами соседи спокойно могли вынести что-нибудь. Впрочем, кроме ноута, и выносить-то нечего. Спал я, закрыв дверь на цепочку.

Утром побежал за замком, вернее, отправил Марка. Он открыл кран, пусть хоть помогает. Марк поворчал, но все же согласился. «Ладно, схожу, раз ты не можешь бросить хату». Принес и тут же свалил, дела у него, видите ли. Полдня я вставлял этот долбаный замок, потому что он не подходил по размеру и пришлось раскурочить дверь. Хорошо, что она была деревянная. С железной бы сосед не справился, пришлось бы вызывать эмчеэсников, а они вообще могли распилить ее на хрен. Но зато почувствовал себя крутым, когда все же расправился с ней и вставил этот адский замок.

Затем поработал немножко. Правда, в голову ничего не лезло. Быт напрочь убивает все творчество. А вечером пришел улыбающийся сосед и сказал, что насчитал на двадцать тысяч. Двадцать тысяч, не прифигел ли? Понятно, что пятно получилось огромное и на весь потолок, но, к счастью, у них был не евроремонт, и обои не особо дорогие. Может, еще и пол сделать им за мой счет да и новый гарнитур прикупить в придачу? Электрику не задело, так что наглеть ему было непозволительно. В итоге сговорились на пятнадцать. Но их тоже надо было где-то взять. Поддержали несчастного Саню. Как скажу им, пусть тоже вкидываются. Как раз по пятере на брата получится. Но у нас всегда так, как только вопрос касается денег, все становятся тихими и ни к чему не причастными. Ладно, потом обсудим.

Подогрел мамины котлеты. Навернул. Вкусные, но жирные. Жирней, чем в Макдональдсе, но без красителей. А на сытый желудок вообще работать не хочется. Поэтому стал прокрастинировать: вылез в инет, посмотрел ролики на ютуб, наш так и не добрался до миллиона, но и слава богу, почитал про Каннский фестиваль, посмотрел на предыдущих победителей, решил глянуть их фильмы, но пока все-таки включил «Терминатора», как и хотел.

Кэмерон все же гений. Как ни крути, а настоящий гений. За какие-то копейки снять реальный шедевр. Сколько лет прошло, а фильм все так же круто смотрится, как и тогда. Просто на одном дыхании. И Шварц здесь так же круто смотрится. Как нигде. Железный Арни. И вообще все настолько круто, что можно только кусать от зависти локти. Вот еще одна причина для грусти: если случится апокалипсис, то мы больше не увидим картин Кэмерона. Реальная трагедия. Как же это потрясно быть режиссером, чьи фильмы ждет целый мир. Целый мир. «Битлы», наверное, чувствовали себя королями. А как иначе, когда все сходят с ума и носят тебя на руках.

А тут семья, дети.

– Дочка, ты покушала?

– А ты, сыночек, покушал?

– Дорогой, вынеси мусор.

– Сегодня холодно, надень шапку.

– Мы с папой в кино, не забудьте поужинать и помыть ноги и уши.

В кино на Джеймса Кэмерона. Который снимает себе и снимает шедевры. Интересно, он тоже менял подгузники своим отпрыскам?

Ну ничего, ничего. Выиграем Канны, тогда, может, и он обо мне узнает, и руку пожмет, как Вадим Вадимович. Лишь бы все получилось, лишь бы Олег не подвел.

В полседьмого мы встретились с Марком. До вечера я неплохо поработал, нависший надо мной долг, на удивление, успешно мотивировал. Выполнил два заказа и приступил к третьему. Я был полон сил и весел. А вот Марк не очень.

– Товарищ режиссер, а ты уверен, что он – это то, что нам нужно.

– Уверен. А у тебя откуда сомнения?

– Да не знаю, отсмотрел материал. Мне кажется, у нас какая-то нудятина.

– Ну, так пока мы ничего стоящего и не сняли. Все только начинается.

– Не, так-то вроде прикольно. Чудик, любит девушку в другом городе. Но мы ж даже не знаем, что там за Таня.

– Да какая разница?

– Ну, так-то да. И что, он прям в Саратов поедет?

– Собирается.

– И мы тогда тоже?

– И мы тогда тоже. Ты не хочешь?

– Не знаю. Одни уже выложили свой фильм.

– Уже?

– Они не телятся, как мы. Быстро написали, быстро сняли.

– И как?

– Неплохо, кстати. У них короткий метр. Про робота.

– Который хочет стать человеком?

– Ага.

– Банально.

– А у нас не банально?

– Про роботов круче Кэмерона никто не снял.

– Матрица еще.

– Матрица еще. Но она про другое.

– Ну да, да.

– Ладно, все. Они молодцы. Но нам пофиг, что и кто снимает. У нас своя крутая история.

– Ладно.

Но мои слова его явно не убедили.

В семь троллейбус подошел к остановке. Мы сели. Олег увидел нас, но, кажется, не узнал.

– Это, оплачиваем проезд.

– Олег, это же мы.

– А вы бесплатно поедете? Это.

– Я думал, ты нас не узнал.

– Узнал. Это. Оплачивать будете?

Марк недовольно посмотрел на меня и полез в карман за мелочью. В принципе он прав, мы же будем ехать, значит, надо платить, просто обычно, если приходишь к кому-то на работу, где нужно за что-то платить, по знакомству пропускают бесплатно. Тем более что мы по делу, но да ладно. Не развалимся.

Олег выдал нам билеты. Мне попался счастливый. Ну, хоть где-то повезло. Марк вытащил камеру. Начал снимать. Пассажиров было немного: пара старушек, студенты (везде эти студенты), тетка, болтающая по телефону, спящий мужик и тетка с двумя детьми. Олег сидел на своем месте, смотрел в окно, иногда водил по нему пальцем. Дети, конечно, уставились на Марка, указывали на него ручками, но тетка цыкала на них, не давала спокойно побеситься. Студенты помахали в объектив, похихикали и быстро утратили интерес. Марк выключил камеру и сердито посмотрел на меня.

Я развел руками. Олег хорошо справился с задачей не замечать нас.

Кисло-кисло-кислота. Такого персонажа сложно будет полюбить зрителям.

Я сел напротив Олега, дал сигнал Марку, тот снова начал запись, а я обратился к кондуктору.

– Олег, тебе нравится твоя работа?

– Нормальная, – пожав плечами, ответил он. – Едешь, едешь, проверяешь.

– А что ты рисовал на стекле?

– Рисовал?

– Ну, сейчас ты водил пальцем.

Троллейбус остановился. Вошла еще одна пенсионерка. Олег вскочил и побежал к ней.

– Оплачиваем проезд. Это, – потребовал он, не дав старушке даже усесться как следует.

– Напугал аж, окаянный! – стала возмущаться она. – Орет как ненормальный.

– Оплачиваем проезд, – повторил Олег.

– Проездной.

Но он и не думал уходить.

– Вот, видел, видел? – наконец достала она проездной. – Орет еще. Где не надо орут. По телевизору орут, в думе орут, лучше б пенсию прибавили.

Вот и социалочка уже.

Олег вернулся на место, и я повторил вопрос.

– А что ты рисовал на окне?

– Это… – сказал он и задумался. – Таню.

– Таню?

– Да.

– А какая она?

– Кто?

– Таня.

И снова глаза у него побагровели, лицо сразу вытянулось и слегка побледнело. Он оглядел всех и не сразу ответил:

– Это… красивая.

– Красивая. А как выглядит?

– Синие глаза, желтые волосы, – не задумываясь, ответил он.

– Синие глаза, желтые волосы. Блондинка, значит?

Он не ответил. Я подождал и задал новый вопрос:

– А длинные?

– Кто?

– Волосы.

Но Олег ушел в себя и не хотел возвращаться.

– Ладно, не отвечай.

Он и не отвечал. Молчал, пока не вошли новые пассажиры.

– Это, оплачиваем проезд.

Тетка с детьми вышла, а остальным до нас не было особого дела. Один, правда, из новых узнал меня:

– А, это же вы?

– Я.

– Круто, – и похлопал по плечу. – Ну, снимайте, снимайте.

Он сел сзади и что-то шептал своей спутнице, периодически указывая на меня. Видимо, рассказывал, кто я такой, пытаясь произвести на нее еще большее впечатление тем, что поздоровался со мной и вот так запросто похлопал по плечу.

Так мы доехали до конечной. Я пытался еще разговорить Олега, но он только вздыхал, пялился в окно и водил по нему своим толстым пальцем. Главное, сам-то жилистый, а пальцы толстые. Жуткий тип.

То же самое твердил и Марк всякий раз, когда Олег вскакивал навстречу новым пассажирам.

– Ну, бывайте, – снова похлопал меня тот мужик уже на выходе.

– И вам не хворать, – зачем-то ответил я.

Затем мы сняли водителя. Невысокий крепкий мужик с усами, как у Буденного.