Текст книги "100 великих крылатых выражений"

Убивайте их всех, на том свете Господь узнает своих!

1209 г.

Они называли себя «истинными христианами», а свою церковную общину – «истинной церковью». За пределами же общины их именовали «катарами» (от греческого «katharoi» – «чистые»). Они считали себя настоящими последователями Христа, а всех остальных – отступниками от христианской веры. В частности, Римско-католическую церковь звали вавилонской блудницей, вестницей Апокалипсиса.

Исследователи полагают, что семена катарской ереси были занесены в Западную Европу с Балканского полуострова, где в середине X в. в Болгарии, сравнительно недавно принявшей христианство, зародилась богомильская ересь. Именно ее сторонники открыто заговорили о том, почему так беспомощен Бог. Все дело в том, что есть два Бога; один из них – добрый, другой – злой. Есть Господь, и есть Дьявол; оба они равны по силам. Бог сотворил душу; Дьявол – тело. Душа ищет небо; тело – грязь. Душа молится; тело мотовствует. Душа – голубь; тело – свинья.

Учение богомилов было понятно и потому популярно. Многие крестьяне увлеклись им. Возможно, богомилы так и остались бы местной сектой, но в 1018 г. Болгарское царство было завоевано Византией. Теперь богомильство распространилось уже в греческих областях империи и в Константинополе; им заинтересовались даже местные мудрецы. В XII в. учение богомилов, как вьющаяся окрест лоза, прижилось в соседних странах – в Македонии, Боснии, Сербии, Далмации. Его новые отростки проникли далеко на запад – в Италию, Францию, Германию.

В 1143 г. богомилы появляются в Центральной Европе, в Кельне. Десять лет спустя знаменитый средневековый мистик Бернард Клервоский с неподдельным ужасом сообщает, что в Провансе и Лангедоке (они составляют историческую область Окситания) все больше людей увлечены этой ересью. В считаные годы она распространилась по всей Южной и Центральной Европе, от берегов Рейна до Пиренеев. В 1163 г. монах-бенедиктинец Экберт, будущий аббат Шенау, в одной из проповедей впервые произносит слово «катары».

В основе катарской ереси, как и у богомилов, тоже лежала идея дуализма, двойственности мира. Душа и плоть, дух и мир непоправимо разделены. Добрый бог способен беречь лишь души людские. Миром телесным правит злой бог, или Дьявол; все мирское сотворено им. Мир зримый, мир преходящий живет во грехе, он пребывает во власти Дьявола.

В знак траура по миру, погрязшему во грехе, катары носили черные одежды. Для них окружающий мир был лишь тенью невидимого и эхом неслышимого. Подлинная жизнь велась по ту сторону здешнего мира – там, где были владения Бога света. Здесь же, под ясным солнцем, освещенное во всей отчетливости, лежало царство тьмы. Завлеченные Дьяволом, мы попали в этот мир. Вся грязь его облепила наши ангельские души и стала видимым телом.

Избиение катаров в Безье в 1209 г.

Гравюра XIX в.

Катары веровали также в переселение душ и, сказали бы мы, в кармическую предопределенность судеб. Все в нашей нынешней, мнимо настоящей жизни зависит от того, как мы прожили прошлые жизни.

В принципе в верованиях катаров не было места аду. Для души человеческой адом могло стать переселение в новое тело – тело человека, обреченного всю короткую земную жизнь лишь страдать. В свою очередь, чтобы избавиться от страданий и обрести рай, следовало избыть из своей жизни все преходящее, греховное, земное – то есть, иными словами, взятыми из иного религиозного лексикона, достичь нирваны, полностью вневременного бесстрастия.

Ради этого истинные христиане, то бишь последователи учения катаров, должны были вести аскетичную жизнь, отказаться от плотских удовольствий и употребления в пищу мяса. Брак в верованиях катаров равнялся блуду; любая связь мужчины и женщины была греховна. В каком-то смысле брак был для них еще большим бесчестием, чем блуд, ибо люди, вступившие в брак, открыто демонстрировали свой грех, пользуясь потворством дурных законов. Брак был jurata fornicatio, «особо оговоренным блудом», «блудом по злому умыслу» – тем более страшным оттого, что, рождая детей, мы плодим воинство Дьявола.

Столь же категоричным было требование бедности. Катарам не дозволялось думать об имуществе. Как у первых христиан, их дела не расходились с речами. Они вели спокойную, аскетичную жизнь, стараясь не допускать излишеств. Жажда иметь вещи была среди них так же предосудительна, как прелюбодеяние.

Мужчины и женщины были для катаров равноправны. Насилия они не терпели, а особенно войны. Брать в руки меч – грех. Убивать людей им запрещалось даже в целях самообороны. Казнь преступников они тоже считали убийством. Это дело Божье, а не пап или королей. Орудие казни Иисуса – крест – они не почитали, называя эту традицию глупой.

Все это было несовместимо с устоявшимися нормами христианского благочестия и общежития. Все это, буде катары возьмут верх в споре вер, могло произвести революцию в жизни людей средневековой Европы. Катары грозили опрокинуть здание, построенное римскими папами, как некогда была опрокинута башня в Вавилоне, а о том, что «Рим – это второй Вавилон», критики папской власти твердили столетиями.

Не случайно католическая церковь видела в катарах (их именовали также альбигойцами, по названию города Альби, ставшего их оплотом) страшную опасность для христианской веры, а само их учение заклеймила как ересь. Теряя паству, церковь теряла власть.

Чтобы защитить устоявшийся порядок и охранить слабости, столь полюбившиеся сильным мира сего, нужно было одно: уничтожить катаров подчистую, как бешеных собак. «Убивайте их всех! – готовы были воскликнуть многие феодалы, купцы, попы. – На том свете Господь узнает своих!»

Распространилась катарская ересь прежде всего в Южной Франции. Многие знатные семейства здесь были заражены ею. Это грозило новыми потрясениями католической церкви. В ее теле стал растекаться яд, от которого одна за другой отмирали целые общины.

За полтора века до описываемых событий, в 1054 г., окончательно рассорились римская и греческая церкви. Теперь же из-под власти Рима могла выйти еще одна обширная область Европы – Южная Франция. Католические священники пытались обратить заблудших братьев в истинную веру, но успеха им это не принесло. И тогда грозные слова церковных иерархов сменились делом. Страшным делом!

Наместник Бога на Земле, папа Иннокентий III, решился на последний отчаянный шаг – непокорный народ покорить или… истребить. В 1208 г. он обнародовал буллу, в которой призвал всех, кто волен помочь церкви, встать под знамена истинной веры и отправиться в поход на еретиков, живущих в Провансе и Лангедоке – той области современной Франции, что еще не принадлежала тогда французскому королю. Своим «солдатам Христа», верным рыцарям-крестоносцам, папа готов был простить любые грехи за то, что они, как было речено, изведут «неверующих еретиков любыми способами и средствами, кои дозволит им Господь». В награду он обещал отпустить своим послушным агнцам тяготившие их грехи. Эта награда ждала любого рыцаря, который проведет в Крестовом походе не менее 40 дней. Завоеванные земли на юге Франции папа пообещал раздать знатным французам, поддержавшим его.

Возглавил военную экспедицию уроженец Каталонии Арно Амори (Арнольд Амальрик, †1225), настоятель аббатства Сито. В 1209 г. около 10 тысяч рыцарей-крестоносцев собрались в Лионе, городе на юго-западе Франции. Среди них было много уважаемых людей: герцог Бургундский, могущественные бароны из Северной Франции, а также ряд епископов. Все они – и еще множество простых феодалов – послушно исполнили волю римского первосвященника и отправились в поход.

21 июля 1209 г. армия подошла к стенам Безье – цитадели катаров на юге Франции. После того как горожане отказались выдать на расправу две сотни самых известных катаров, крестоносцы приступили к осаде. Уже на следующий день им удалось прорваться в город. Опьяненные ненавистью рыцари перебили почти всех горожан.

В средневековой Франции не было резни страшнее, чем в тот день в Безье. В донесении, отправленном папе римскому, Арно Амори сообщил о 20 тысячах убитых. Впрочем, эту цифру не следует понимать буквально. Она была равнозначна бытующему у нас выражению «тьма-тьмущая», то бишь обозначала множество погибших.

Например, неофициальный хронист Крестовых походов Пьер де Во де Серне (ок. 1182–1218) упомянул о 7000 погибших. По его словам, они находились в церкви Марии Магдалины и погибли в ее стенах, когда та сгорела. Однако хронист не был очевидцем событий и сообщал о них с чьих-то слов. Сам же храм, отмечают историки, был не так велик, чтобы внутри него могли собраться столько людей.

По словам немецкого писателя, монаха-цистерцианца Цезария Гейстербахского (1180–1240), автора знаменитой в Средние века книги «Беседы о чудесах» («Dialogi miraculorum», V, 21), именно в тот день Арно Амори и произнес печально прославившую его фразу: «Caedite eos. Novit enim Dominus qui sunt eius» — «Убивайте их всех, на том свете Господь узнает своих!».

Случилось это в ту минуту, когда рыцари и наемники, бросившиеся грабить город, обратились к своему духовному вожатому с вопросом, как отличить «добрых людей» (католиков) от «людей злых» (еретиков). Вот тогда папский легат якобы и произнес фразу, ниспровергавшую все, что проповедовал Христос.

Серьезные историки, впрочем, с сомнением относятся к этой фразе, записанной лишь через много лет после тех кровавых событий, хотя и регулярно цитируют ее в публикациях, посвященных Альбигойским войнам – войнам против катаров.

Примечательно, что публикаторы чаще всего не упоминают о том, что Цезарий Гейстербахский, говоря о взятии Безье, сослался на бытовавший в то время рассказ об этом: «Fertur dixisse» – «Как говорили». Молва же бывает обманчива. Кроме того, фраза Арно Амори обычно приводится с небольшим искажением: «Убивайте их всех…» вместо «Убивайте их…». С другой стороны, Цезарий, как и Арно Амори, был монахом-цистерцианцем, а значит, мог узнать чуть ли не из первых рук о том, что происходило в Безье.

В любом случае рыцари, прибывшие из Северной Франции, действовали в Безье с невероятной жестокостью, не жалея живших здесь людей. Повинуясь мнению, ставшему приговором, ревнители веры казнили без разбора и рассуждения. Мученической смертью умерли здесь катары и католики, мужчины, женщины и дети. Резня в Безье стала беспримерным событием в средневековой Европе. Подвиги крестоносцев, этих «бешеных псов» папского престола, вселили ужас в души многих, кому довелось узнать об этом Крестовом походе против Европы.

Однако захват Безье был лишь страшной прелюдией к страшной войне. После первой победы монах Амори повел своих рыцарей бесчестья в Каркассон по умытой кровью стране. До него крестоносцы добрались неделю спустя, 1 августа. После двухнедельной осады город пал. К тому времени почти все его жители, боясь расправы, бежали из города в окрестные леса по обустроенным ими подземным ходам. Во всем городе крестоносцы нашли лишь полтысячи человек – детей и стариков, людей увечных и больных. Почти все они были казнены – их сожгли или повесили. Лишь сотню счастливчиков, раздев донага, отпустили восвояси: они пошли, как сказано было, «облаченные токмо в грехи свои».

Итак, в течение двух месяцев Амори захватил два крупнейших города Южной Франции. И все же война лишь начиналась.

Жители Южной Франции сражались не только за свою веру, но и за самобытность. В то время Южная Франция заметно отличалась от Северной и в политическом, и в культурном отношении. Здесь, например, говорили на провансальском (окситанском) языке, а большинство местных феодалов придерживались верований катаров. В ту пору «южнофранцузская национальность была не более родственна северофранцузской, чем теперь польская сродни русской», – писал немецкий политолог XIX в. Фридрих Энгельс («Дебаты по польскому вопросу во Франкфурте», 1848).

На том же провансальском языке сочиняли свои стихи в XII – начале XIII вв. около 500 (!) поэтов-трубадуров, чьи имена и биографии нам известны теперь. Почти каждый трубадур мечтал написать не сравнимое ни с чем стихотворение и потому придумывал новую, неведомую метрическую форму. В дошедших до нас текстах насчитывается до 900 различных стихотворных размеров. Кроме того, для каждого стиха сочинялась своя музыкальная мелодия. При дворах знатных сеньоров, казалось, нескончаемо будут звучать кансоны и сирвенты, альбы и пасторелы, тенсоны и баллады.

…Войне между Севером и Югом суждено было продлиться до 1244 г., когда сдались последние катары, укрывшиеся в замке на горе Монсегюр. Все пленные числом 225 человек были сожжены победителями.

С окончанием Альбигойских войн началось постепенное поглощение разоренной Окситании Северной Францией. Четыре кровавых Крестовых похода (1209–1244) испепелили цветущий край. Крестовые походы стерли с политической карты Европы страну, где начиналось Возрождение. Провансальская цивилизация, создавшая удивительную культуру трубадуров, была фактически уничтожена.

Тем временем немало беглецов из Прованса и Лангедока нашли убежище в Италии – в Милане, Вероне, Парме, Сиене, Флоренции. Вольные мысли, принесенные ими, пожалуй, напитали многие книги Итальянского Возрождения, но это уже другая история.

У Окситании же истории более не было. Много радости знал цветущий край Тулузский, но уже не осталось той страны, ибо была она предательски умерщвлена. В 1271 г. крупнейшая область Южной Франции, Тулузское графство, стала владением французского короля, хотя на протяжении последующих пяти веков, вплоть до 1779 г., она и сохраняла свой особый статус. Культурные же различия между югом и севером Франции заметны еще и сегодня.

Не в силе Бог, а в правде

1240 г.

Рассказывая о «Крестовом походе против Европы», который уничтожил цветущие области Южной Франции, нельзя не упомянуть события, разыгравшиеся у границ России – в Прибалтике. Сюда по призыву папы Иннокентия III устремились немецкие рыцари, чтобы крестить «огнем и мечом» живших здесь язычников – племена пруссов, куршей, жемайтийцев, латгалов, земгалов, ливов, эстов. Тогда эти земли казались европейцам таким же «туманным и неведомым краем, как Центральная Азия или сердце Африки» (Д. Райт. «Географические представления в эпоху Крестовых походов», 1988).

Так начался Drang nach Osten, «натиск на Восток». Большая часть племени пруссов была истреблена. Местное население превращено в крепостных крестьян. На месте одного из торговых поселений в земле Ливской в 1201 г. был основан город Рига. На восток, на земли Пруссии, на протяжении всего XIII в. со всех концов Германии переселялись колонисты.

К востоку и югу от Прибалтики лежали русские земли. В 1237–1240 гг. часть их была разорена монгольским нашествием. Казалось, что они не выдержат новой войны. Все чаще немецкие отряды приходили на земли Новгородского и Псковского княжеств. Уже в тридцати верстах от Новгорода местным купцам не было проезда. Нужно было либо противиться, либо смириться.

Между тем в декабре 1237 г. папа римский Григорий IX провозгласил Второй Крестовый поход в Финляндию, объявив, что финский народ «стараниями врагов креста, своих близких соседей, возвращен к заблуждению старой веры [православию] и вместе с некоторыми варварами и с помощью дьявола совершенно уничтожает молодое насаждение католической церкви Божьей» в Финляндии.

Соседние с Финляндией земли, прилегающие к реке Неве, а также Карельский перешеек уже давно стали причиной раздоров между русскими князьями и шведами. Шведы пытались крестить жившие там карельские, финские и балтийские племена, не раз высаживались на берегах Невы и вторгались в новгородские земли. «Шведы – противник известный», – писал советский историк В. П. Пашуто, автор книги «Александр Невский» (1974). Они перехватывали новгородские корабли, проникали в Ладожское озеро и даже нападали на Ладогу. Однажды и новгородцы ответили им тем же, напали в 1187 г. на древнюю столицу Швеции Сигтуну и сожгли ее.

Невская битва. Александр Невский наносит рану в лицо Биргеру.

Художник А. Д. Кившенко. 1880-е гг.

Летом 1240 г. шведские корабли вновь прибыли в устье Невы и сделали остановку там, где в нее впадала река Ижора. Новгородская первая летопись сообщала о «множестве» кораблей, пришедших на Русь, и о том, что вместе со шведами сюда прибыли финские отряды и норвежцы. Были здесь и католические епископы. Чаще всего историки оценивают численность шведского войска в 5000 человек.

Однако их вторжение не осталось незамеченным. Молодой новгородский князь Александр Ярославич (1220/1221—1263) уже год ждал нападения и позаботился о тщательной охране берегов Невы.

Сборы были скоры. Князь выступил с малой дружиной, не дожидаясь, пока соберутся все новгородцы. По преданию, которое сохранило для нас «Житие Александра Невского», написанное в конце XIII в. одним из приближенных владимирского митрополита Кирилла, он произнес, обращаясь к дружине, собравшейся после церковной службы возле собора Святой Софии: «Не в силѣ Бог, но в правде» («Не в силе Бог, а в правде»). И голос его, по словам летописца, «гремел перед народом, как труба».

Едва враги высадились на Ижорской земле, как местный старейшина Пелгуй, «разведав о силе войска» шведов, отправился к князю, чтобы рассказать ему «о станах их и об укреплениях», говорится в «Житии Александра Невского». Так благодаря донесению, полученному от дозорного, стало ведомо о прибытии врагов, о том, сколько их и где разбит их лагерь.

Войско двинулось вдоль Волхова к новгородской крепости Ладоге, чтобы взять с собой местное ополчение. К утру 15 июля, преодолев около 150 километров пути, оно подошло к Ижоре. Князь надеялся на то, что появление новгородцев будет внезапным. Только это поможет им справиться с многочисленным войском шведов.

В. П. Пашуто так описывал приход войска, которого никто не ждал в этой глуши: «Скрыто подойдя к Ижоре, русская конная дружина в тесно сомкнутом строю внезапно появилась из-за леса. Шведские воины, выскакивая из шатров, спешили: кто смелее – к коням, кто духом слабее – к судам».

Действия Александра Ярославича в начавшейся битве лишь усилили панику среди шведов. Он пробился к одному из их предводителей, зятю шведского короля Биргеру (позднее тот и сам будет править Швецией), и копьем ударил его в щеку, или, как пишет автор «Жития», «возложил печать на лицо острым своим копьем».

Под стать князю сражались и его дружинники. «Житие Александра Невского» сообщает о подвигах некоторых из них. Дружинник Гаврило Олексич въехал на коне по сходням прямо на шведский корабль, а свергнутый оттуда бился с самим воеводой посреди «полку их» и сразил его насмерть. Сбыслав Якунович сражался против мечей противника с одним топором в руках, «не имея страха в сердце своем». Княжеский ловчий Иаков, «напал на врагов с мечом и мужественно бился» так, что князь «похвалил его». Слуга князя Ратмир отчаянно сражался пешим против нескольких шведов и «от многих ран упал и скончался». Он был одним из немногих русских воинов, убитых в тот день.

Всего, согласно летописным источникам, в Невской битве пали несколько десятков русских воинов при численности войска в 1300–1400 человек. Потери шведов могли составлять от нескольких десятков до нескольких сотен человек.

Сражение продолжалось в тот долгий летний день до темноты; к ночи противники разошлись. Шведы потерпели поражение и к утру отступили на уцелевших кораблях. Так вторжение в Новгородскую землю было пресечено, прежде чем хоть один ее город пострадал.

За эту битву молодой князь Александр Ярославич, еще почти отрок летами, был прозван Невским. И правда в тот памятный день была на его стороне, и перед ней отступила чужая сила. Казалось бы, на фоне грандиозных исторических битв древности и Нового времени эта битва в лесной глуши выглядит мелкой пограничной стычкой, в которой обе стороны не понесли столь уж больших потерь, но она изменила ход истории. Новгородская земля еще на столетия сохранила свою свободу и навсегда уберегла свою веру. (Впрочем, пограничные стычки со шведами продолжались и впоследствии.)

Столь же незначительной – при переводе на язык цифр – может оказаться и другая победа, одержанная князем Александром Ярославичем два года спустя в битве на Чудском озере, более известной как Ледовое побоище, но и ее значение так же велико. Она закрепила границы Русской земли, остановив немецкое продвижение на восток.

Пятого апреля 1242 г. на льду Чудского озера, на границе между русскими и немецкими владениями, состоялось сражение. Новгородское войско насчитывало около 15 тысяч человек, а немецко-датское – около 10 тысяч.

«И была злая сеча, и раздавался такой треск от ломающихся копий и звон от мечей, будто замерзшее озеро двинулось, и не было видно льда, ибо покрылся он кровью», – сказано в «Житии Александра Невского». По оценке историков, в отряде крестоносцев погибли до 400 человек, но далеко не все они могли быть рыцарями. Историк Е. В. Анисимов в своей «Хронологии российской истории» (2013) сообщает, что рыцари, согласно немецкой хронике, потеряли 20 человек убитыми и 6 пленными. И пусть эти цифры, на первый взгляд, очень невелики, Тевтонский орден понес солидные потери, отмечает другой российский историк И. Н. Данилевский, поскольку его общая численность тогда едва ли превышала сотню рыцарей («“Цепь времен”: Проблемы исторического сознания», 2005). «И так победил их (рыцарей. – А. В.) помощью Божьей, и обратились враги в бегство. […] Здесь же прославил Бог Александра перед всеми полками, как Иисуса Наввина у Иерихона» («Житие…»).

После этой битвы прекратилось наступление западноевропейских рыцарей на Русь. В 1243 г. был заключен мир, по которому Тевтонский орден отказался от всех претензий на русские земли. Впоследствии Александр Невский отверг предложенные папой римским Иннокентием IV союзный договор и церковную унию – иначе православная церковь подчинилась бы Риму. Александр предпочел признать царем монгольского правителя. Теперь нападение на любое русское княжество было равносильно объявлению войны монголам. Призрак их непобедимого войска, словно великая стена, отгородил Русь от Европы, защитил ее границы. Иначе, писал историк Л. Н. Гумилев, Русь бы «ожидала судьба Византии, захваченной в 1204 году крестоносцами и разграбленной до нитки. Организованные рыцарские армии, с латной конницей и арбалетчиками, настолько превосходили раздробленные дружины русских князей, что выиграть можно было одну-другую битву, но не длительную войну. А такая война была неизбежна, потому что папа объявил Крестовый поход против православия» («Древняя Русь и Великая степь», 1989).

Впоследствии князь Александр был причислен к святым земли Русской. «Знаменитые подвиги за веру и землю на западе доставили Александру славную память на Руси, сделали его самым видным историческим лицом в нашей древней истории от Мономаха до Донского», – писал историк С. М. Соловьев. Он был «защитник и спаситель Руси», лаконично сказал академик Д. С. Лихачев. В 1724 г. по повелению императора Петра Великого мощи святого князя были торжественно перенесены в Санкт-Петербург, в Александро-Невский монастырь (ныне – лавра), основанный в 1710 г. в память о Невской битве.