Текст книги "100 великих крылатых выражений"

Вся русская земля наша отчина

1503 г.

Родившись князем Московским, он стал к концу жизни государем всея Руси, подлинным царем ее. Пределы своей державы он расширил, как величайший полководец, обходясь при этом без кровопролитных сражений. Территория Руси при нем возросла почти в четыре раза. Вся Северная Русь была собрана им воедино.

Когда Иван III (1440–1505; годы правления: 1462–1505) пришел к власти, он стал правителем одного из карликовых государств, лежавших на севере Русской равнины. Его столица, Москва, могла ждать удара отовсюду. Московская земля находилась в плотном кольце враждебных ей государств. В 80 километрах к северу пролегала граница с непримиримым к ней прежде княжеством Тверским. Уже Клин и его окрестности принадлежали тверичам. В 100 километрах к югу можно было ждать нападения татар. Там, по берегу Оки, располагались сторожевые посты, готовые вовремя предупредить о вторжении врагов. На таком же расстоянии к западу пролегала граница с Литвой. Подытоживая географический экскурс, можно сказать, что все княжество, вверенное трудам Ивана III, было что небо в овчинку – так невелико! Если бы враг напал на Московское княжество, то почти сразу бы оказался у стен Кремля: препятствий к тому не имелось.

Удел Ивана III, как и всех русских правителей того времени, был таков: смиряться и подчиняться. Все княжества, лежавшие на севере и востоке Руси, вот уже более двух веков выплачивали дань хану Золотой Орды, а все южные и западные княжества Руси, когда-то разоренные ордынцами, со временем оказались под властью Польши и Литвы. Русский историк В. О. Ключевский определял положение Руси в середине XV в., на момент воцарения Ивана III, лаконичной формулой: «Политическое порабощение извне и политическое раздробление внутри».

При Иване III это положение абсолютно меняется. Московское княжество сбрасывает внешний гнет, а соседние слабые, враждовавшие друг с другом княжества объединяются вокруг него, образуя крепкое монолитное государство во главе с правителем всея Руси – Иваном III. Вся Русская земля становится отчиной московского государя. То, о чем только мог мечтать его современник, итальянский политик Никколо Макиавелли, свершилось в далекой Московии, а не под солнцем Италии.

Иоанн III и татарские послы.

Рисунок К. Е. Маковского. 1870 г.

Первые годы правления Ивана III выдались на редкость спокойными. Но в этой тишине в одном из княжеств, «слившихся» с Москвой, шла напряженная работа – «черный передел», как назвал эти события российский историк Н. С. Борисов, автор книги «Иван III» (2000). Там проводилась принудительная перестройка всей системы властных и поземельных отношений. Великий князь Московский, лишив местных князьков (а их насчитывалось свыше трех десятков) всякой власти, взялся отбирать их земельные владения, их отчину, взамен выдавая им новые владения при условии, что они будут верно ему служить. Как сказано в Ермолинской летописи, князья Ярославские «простилися со всеми своими отчинами навек, подавали их великому князю Ивану Васильевичу, а князь великий против их отчины подавал им волости и села».

В последующие 40 лет многие русские княжества и вольные города разделили судьбу ярославских «отчин». Все правление Ивана III – это непрерывное собирание земель. Все годилось в хозяйство государево: и захиревшие уделы князей, сидевших в Твери или Ростове, и вольные города Северной Руси (Новгород, Псков, Вятка). Осколки давно раздробленной Киевской Руси один за другим притягивались к Московскому княжеству, исчезали в его пределах, словно в черной дыре.

Все Москва пожирала, как языческий Молох. Все, на что поглядывал Иван III, становилось его поживой; все, от чего он отмахивался, отлетало прочь. Его сила, хитрость, упорство были необычайны. Русский историк С. М. Соловьев написал о нем: он являлся «истым князем Северной Руси: расчетливость, медленность, осторожность, сильное отвращение от мер решительных, которыми было можно много выиграть, но и потерять, и при этом стойкость в доведении до конца раз начатого, хладнокровие – вот отличительные черты деятельности Иоанна III».

В 1470-е гг. покорен был Новгород Великий. Обширные области Северной Руси, давно освоенные новгородцами, перешли теперь под власть московского государя. В 1472 г. он разбогател Пермской землей, а в 1489 г. – Вяткой и окрестными землями. Северо-восточная граница Русской державы пролегала теперь по Оби, реке сибирской.

Самые отдаленные области стали московскими: Поморье, Урал, земля Обдорская (Обская) и Югорская. Тем хватче Иван III брал то, что лежало вблизи. В 1474 г. князья Ростовские продали Москве оставшиеся у них части Ростовского княжества и сами поступили на службу к государю.

В 1485 г. пришел черед Твери. Были времена, когда тверичи готовы были воевать с Москвой по любому поводу. Но в XV в. Тверь затихла, пусть владения ее и подступали к самой Москве. В год воцарения Ивана III во главе Твери был ребенок – девятилетний князь Михаил Борисович. Он вырос, но политика его так и осталась наивной, ребяческой. Историки отмечают, что он был человеком тихим и спокойным, не ссорился ни с кем и не желал чужого. Будучи равным по статусу своему зятю (мужу сестры) Ивану III, то есть будучи, как и он, правителем княжества, покорно служил ему – посылал тверские полки в Новгород и против татар. Так же покорно он наблюдал за тем, как лучшие помощники покидают его – тверские бояре один за другим переходили на службу к Ивану III. Перебежчики, пусть тверские летописцы и звали их «крамольниками», обычно делали удачный выбор: например, князь Андрей Микулинский получил в кормление Дмитров, а князь Осип Дорогобужский – Ярославль. «Тогда же, – сообщала Софийская вторая летопись, – бояре вси приехаша тверьскии служити к великому князю на Москву». Так разорившуюся коммерческую компанию, которую ждет банкротство или поглощение, спешно покидают лучшие сотрудники.

Тверское княжество ждало поглощение Москвой. Лишившийся лучших своих людей, князь Михаил пробовал искать защиты у всесильной тогда Литвы. Но раньше, чем подоспела помощь, пришла в движение Москва. Осенью 1485 г. ее войска подступили к Твери. Решающего сражения не было. Как метко выразился Н. С. Борисов, «Иван III легким движением, словно шахматную пешку, сбросил его (князя Михаила. – А. В.) с доски» («Иван III»). Князю осталось лишь ночью бежать в Литву. По словам летописца, Иван взял Тверь изменой боярскою.

И, подобно тому как Тверь теряла людей в разгар «странной войны» с Иваном III, сама Литва стала жертвой такой же «странной» («гибридной», сказали бы мы сегодня) войны, теряя и лучших людей (православных, «русских» по вере), и свои земли, добровольно входившие («аннексируемые», безуспешно твердили литовцы с поляками) в состав Московского государства.

В середине XV в. в верховьях Оки располагались владения потомков святого князя-мученика Михаила Черниговского, казненного монголами в 1246 г. Правившие ими князья Воротынские, Белевские, Одоевские, Новосильские, Трубецкие, Мосальские, Мезецкие долго признавали над собой верховную власть великого князя Литовского. Но чем сильнее становился Иван III, тем чаще эти князьки, как сформулировал В. О. Ключевский, «принимали условия зависимости, выработавшиеся в Москве для добровольно поддавшихся удельных князей». Вместе со своими владениями, которые были величиной то с добротный русский уезд, то со средней руки Люксембург, они присоединялись к Москве, сохраняя за собой видимые атрибуты власти: захудалый двор и потешную дружину.

Справедливости ради надо подчеркнуть, что, изменяя Литве, они действовали скорее не корысти ради, а защищая право исповедовать свою православную веру. Ведь в Великом княжестве Литовском к концу XV в. все заметнее было стремление к тому, чтобы единой государственной религией стало католичество. Это отсутствие «федерализма» в вероисповедании и привело к тому, что Литва сама лишила себя многих земель, отпавших от нее, чтобы соединиться с Москвой. Так возвышение Московского государства было предопределено политикой новых литовских правителей, которые начали вдруг делить своих подданных на людей первого сорта (живших на западе страны католиков) и второго сорта (русских жителей Восточной Литвы). Так вся Русская земля постепенно становилась отчиной Ивана III.

В. О. Ключевский подвел итоги правления московского государя с бухгалтерской точностью: «При восшествии Ивана III на великокняжеский стол московская территория едва ли заключала в себе более 15 тысяч квадратных миль. Приобретения Ивана III и его сына увеличили эту территорию по меньшей мере тысяч на 40 квадратных миль».

Занятый главным своим делом, собиранием земель, Иван III легко, как кажется нам из своего исторического далека, выиграл в 1480 г. главную войну средневековой Руси – разгромил огромную армию Золотой Орды, даже не вступив в решающее сражение с ней. Будучи «скорее дипломатом, чем военачальником» (Я. С. Лурье. «Две истории Руси XV века». 1994), он долго оттягивал это сражение. Обе армии всю осень простояли по разным берегам реки Угры. Князь Иван III и боялся неудачи, и помнил, что противник не готов воевать зимой. Софийская вторая летопись лаконично сообщала о боевом духе врага: «Бяху бо татарове наги и босы, ободралися». «Странная» война продолжалась до 9 ноября, когда ордынцы начали отходить обратно в степи. С этого времени Москва перестала платить дань Орде, а князь Иван III наконец мог ощутить себя великим, независимым государем.

Впоследствии Иван III дважды воевал с Великим княжеством Литовским: в 1487–1494 гг. и 1500–1503 гг. Во время последней войны он дважды, на разные лады, высказал литовским послам одну и ту же свою заветную мысль. В 1501 г., отвечая на упрек посла, сказавшего, что московский государь захватывает вотчины у Литвы, государь молвил, пресекая разговор: «Русская земля – от наших предков из старины наша вотчина».

Два года спустя, при заключении перемирия, литовский великий князь Александр сказал, что ему жаль своих захваченных московским государем земель. «А мне, – возражал Иван, – разве не жаль своей вотчины, Русской земли, которая за Литвой, – Киева, Смоленска и других городов?»

То же упорно твердили во время мирных переговоров и русские послы: «Вся Русская земля из старины от наших прародителей наша отчина».

К тому времени князь Московский уже давно именовал себя: «Иоанн, Божиею милостию государь всея Руси и Великий князь Владимирский, и Московский, и Новгородский, и Псковский, и Тверской, и Пермский, и Югорский, и Болгарский, и иных [земель]». Кроме того, после падения монгольского ига он стал порой называть себя в сношениях с иностранными правителями «царем всея Руси» (слово «царь» – сокращенная русская форма латинского слова «цесарь»). В душе же Иван III, женатый вторым браком (с 1472 г.) на Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора, не мог не чувствовать себя преемником византийских императоров. В конце XV в. на его печатях даже появился византийский герб – двуглавый орел.

Биограф Ивана III Н. С. Борисов подчеркнул в деяниях своего героя ту преемственность, что многое предопределила в судьбе России: «Иван использовал опыт двух исчезнувших империй – Византии и Золотой Орды. Он взял от них не идею, как думали евразийцы, а прежде всего технологию абсолютной власти».

Н. М. Карамзин подвел лаконичный итог правления государя Иоанна: «Россия нынешняя образована Иоанном». На многие века вперед Россия стала единой и неделимой державой. В ней установилась царская власть – абсолютная власть московских правителей. Они все так же методично, как Иван III, расширяли свою «отчину» – на восток, запад, юг, пока та не превратилась в громадную многонациональную империю – «шестую часть земли с названьем кратким “Русь”» (С. А. Есенин), над которой и сегодня, пять столетий спустя, простирает свои крыла двуглавый византийский орел.

Цель оправдывает средства

1513 г.

В 1469 г., в год рождения Никколо Макиавелли (1469–1527), власть во Флоренции захватил Лоренцо Медичи (1449–1492), прозванный Великолепным. При нем республика фактически превратилась в монархию. На все ключевые посты были назначены сторонники Медичи.

Однако сразу после его смерти баланс сил в раздробленной тогда Италии нарушился. В 1494 г. сын Лоренцо, Пьеро II, по прозвищу Невезучий (или Глупый), уступил натиску вторгшихся в Италию французских войск и подписал с ними унизительный мирный договор. Восставший народ прогнал неудачника.

Власть в городе ненадолго захватил монах Джироламо Савонарола, но и он со своими проповедями смирения и покаяния скоро оказался не у дел. 23 мая 1498 г. свергнутого «христианнейшего из тиранов» Савонаролу казнили в центре Флоренции, на площади Синьории.

А уже через месяц с небольшим мелкий чиновник Макиавелли был избран секретарем Второй канцелярии нового правительства республики, а чуть позже – и секретарем Совета десяти (этот магистрат ведал иностранными делами и вопросами мира и войны). Так с падением религиозного фундаменталиста Савонаролы резко пошла на подъем карьера прагматика Макиавелли.

Прошло несколько лет, и, выполняя важное служебное поручение, Макиавелли 24 июня 1502 г. впервые увидел «героя своего романа» – Чезаре Борджиа (1475–1507), незаконного сына папы Александра VI, молодого, решительного человека, готового вершить великие дела. Опираясь на силу войск, следовавших за ним, и авторитет отца, Борджиа подчинял своей власти одно мелкое итальянское княжество за другим. Уже Флоренция трепетала перед ним, ожидая его мрачного, как гроза, пришествия. Ради охранения ее прав в Урбино, во дворец герцога, и прибыл Макиавелли.

Перед ним предстал кондотьер с торсом олимпийского бога и лицом, изъеденным сифилисом. «Блистательнейший и великолепнейший, – писал Макиавелли в донесении флорентийским властям, – он волен в одно мгновение возвысить людей или уничтожить их».

Позднее в своем трактате «Государь» он напишет: «Чезаре Борджиа многие называли жестоким, но жестокостью этой он навел порядок в Романье, объединил ее, умиротворил и привел к повиновению. […] Поэтому государь, если он желает удержать в повиновении подданных, не должен считаться с обвинениями в жестокости. Учинив несколько расправ, он проявит больше милосердия, чем те, кто по избытку его потворствует беспорядку. Ибо от беспорядка, который порождает грабежи и убийства, страдает все население, тогда как от кар, налагаемых государем, страдают лишь отдельные лица» (гл. XVII).

Будущий «Цезарь Италии», Чезаре Борджиа, и сам чувствовал, что был рожден для великих дел. Его девиз звучал: «Aut Caesar, aut nihil» – «Или Цезарь, или ничто». Однако ему не довелось дожить до славы Цезаря. Он был убит в 1507 г., через три с половиной года после смерти отца. Объединение Италии, начатое им, не состоялось.

Книга Макиавелли «Государь», изданная в 1696 г. с портретом автора

В 1512 г. терпит жизненный крах и еще сравнительно молодой и деятельный Макиавелли. В тот год французские войска были изгнаны из Италии. Пару месяцев спустя войска папской коалиции захватили Флоренцию и поставили во главе нее двух младших сыновей Лоренцо Великолепного, Джулиано и Джованни.

Бедный Макиавелли, принадлежавший к лагерю побежденных, вскоре был отстранен от должности. Заподозренный в заговоре против новых правителей, он был брошен в тюрьму и претерпел страшные муки. Целый месяц он провел между жизнью и смертью, среди вшей, по его словам, «жирных и огромных, точно бабочки», среди вони, что была похлеще, чем «в лесах Сардинии».

Его спасла лишь амнистия, объявленная в 1513 г. по случаю избрания Джованни Медичи папой Львом Х. Ему вернули бесполезную теперь свободу и прогнали из любимого города, как паршивого пса.

Изгнанник, он поселился в своем небольшом имении Сант-Андреа, в нескольких часах пути от городских стен, и посвятил себя сельскому труду. Так в 44 года он остался не у дел, став поневоле «пенсионером». Для человека, уже готового к смерти, это имение было своего рода подарком судьбы.

Теперь он вел оживленную переписку с друзьями и начал заниматься литературным трудом – писал исторические и философские работы, сочинял стихи и даже пьесы. Известность, например, получила комедия «Мандрагора» (1518), написанная им.

Из писем Макиавелли мы довольно хорошо представляем себе, как протекала его будничная жизнь – его «труды и дни». Писатель и политический философ просыпался с первыми лучами солнца, шел в ближайший лес и проводил немного времени с работавшими там дровосеками. Затем, вернувшись домой, читал до обеда Данте, Петрарку или Овидия и тешился, как он сам писал, «их любовными страстями и увлечениями» (из письма к Франческо Веттори, 1513). Потом отправлялся в придорожную харчевню и расспрашивал проезжающих о всех известных им новостях. В полдень обедал дома и снова шел в харчевню, дабы поиграть в карты. Азарт горячил кровь, вспыхивали споры, чтобы опять неприметно угаснуть. Вечером же, сняв с себя затрапезную одежду, он облачался «в платье, достойное царей и вельмож», чтобы в подобающем одеянии торжественно войти в свой кабинет и предаться счастливому труду сочинителя.

В том же письме он обмолвился о сочинении, которое занимало его теперь. Оно называлось «Государь», и Никколо писал своему заочному собеседнику, дипломату Веттори: «Если вам когда-либо нравились мои фантазии, вы и эту примете не без удовольствия».

Опальный философ мог только мечтать о том, чтобы его родина, Италия, когда-нибудь, как тысячу лет назад, вновь стала единой. Его знаменитый трактат «Государь», написанный около 1513 г., но впервые опубликованный лишь в 1532 г., был как раз и посвящен тому, как объединить Италию, как из разрозненных городов, напоминавших города-государства Древней Греции, вновь создать империю, достойную величия Древнего Рима. Его не покидала мысль о том, что сделать это мог только «сильный и смелый» («Государь», гл. Х) человек, подобный античным героям. Стремясь к своей желанной цели – возрождению Италии, он должен быть готов на все, ведь в этом случае цель оправдывает средства. И трактат Макиавелли «Государь» призван был стать настольной книгой этого человека, его инструкцией по сборке государства из разрозненных частей.

И прежде Макиавелли знал такого героя, которому было предначертано стать спасителем Италии. Это был «цезарь его мечты» – честолюбивый Чезаре Борджиа. Когда-то он произвел неизгладимое впечатление на философа.

Десять лет назад Чезаре с армией наемников удалось взять под свой контроль значительную часть Италии. Вот только был ли он и впрямь похож на идеального государя из трактата Макиавелли? В захваченных им городах он действовал не как политик, достойный сравниться с «божественными» императорами» прошлого, а скорее как античный тиран. Он расправлялся с политическими противниками при помощи наемных убийц, а то и приканчивал их сам. Впрочем, разве не того же хотел от своего героя и Макиавелли, когда советовал «государю» не стесняться в выборе средств – и да не устрашат его ни жестокость, ни насилие?

Может быть, и Макиавелли мечтал когда-нибудь, подобно литературному герою, расправиться со всеми своими противниками? Ведь цель, к которой он стремился, оправдывала любые средства. Его трактат был, можно сказать, пространным прошением о том, чтобы его вернули на службу в любимую Флоренцию. Не случайно он посвятил свой труд ее нынешнему молодому правителю, «его светлости Лоренцо деи Медичи» (1492–1519), который мог положить конец его опале и призвать к великим делам. Трактат «Государь» был в этом отношении лучшим портфолио политолога и одновременно проектом переустройства родной страны.

Однако блистательный труд Макиавелли не был оценен властями. Стареющий политик провел почти всю оставшуюся жизнь в опале. На окружающий мир он смотрел теперь с бесконечным пессимизмом. В своем захолустье, по правде говоря, не так уж далеком от «исторической сцены» (ведь деревушку, где он жил, не сравнить с Сибирью, где томились декабристы), Макиавелли изнывал от отчаяния. Ему так страстно хотелось, «чтобы эти синьоры Медичи вспомнили» о его «существовании и поручили хоть камень в гору катить» (из письма к Франческо Веттори, 1513). «Я не теряю надежды, – признавался он, – и надежда множит мои муки».

Письма, которые он отсылал из своего скромного имения, полны старческого ворчания: «Я все еще торчу в своей вшивой дыре, и мне не сыскать тут ни единой души, что вспомнила бы, как преданно я когда-то служил, или уверовала бы, что я еще мог бы на что-то сгодиться». Здесь, в захолустье, он жил вдали от великих «тайн и дел». Пробавлялся, по его словам, «орехами, да бобами, да вяленым мясом, стряхивая с него опарышей, да сухим хлебом».

Восемь лет он провел в сельской глуши, прижил еще четырех детей, прежде чем милость семейства Медичи, похоже, вернулась к нему. К нему поступила высочайшая просьба написать историю Флоренции. Этот труд, выполненный в 1520–1525 гг., заказал ему кардинал Джулио Медичи (будущий папа Климент VII). Что ж, каковы были средства, такова оказалась и цель у человека, мысленно уже свергнувшего власть во всех городах-государствах Италии ради ее объединения.

Макиавелли использовал этот подвернувшийся повод, чтобы рассыпаться в похвалах перед Медичи. «Никогда еще не только Флоренция, но и вся Италия не теряли гражданина, столь прославленного своей мудростью и столь горестно оплакиваемого своим отечеством», – этой восторженной похвалой в адрес Лоренцо Великолепного он завершил «Историю Флоренции». Эти восторги, надеялся опальный писатель, будут приятны влиятельному семейству Медичи.

Его расчеты наконец оправдались. Макиавелли был реабилитирован. В 1526 г. ему поручено было заняться фортификационными сооружениями Флоренции, то бишь под его надзором укрепляли городские стены. Затем он выполнил одно дипломатическое поручение…

Однако он слишком долго добивался расположения Медичи и завоевал его лишь тогда, когда эта семья опостылела всему флорентийскому народу. В 1527 г. во Флоренции вспыхнуло восстание. Молодые Медичи в спешке покинули город.

Макиавелли же опять угодил в опалу. Когда-то изгнанный Медичи за то, что был республиканцем, теперь он был прогнан сторонниками республики как марионетка Медичи.

Эта неудача сломила его. Через несколько дней он слег от лихорадки и 22 июня 1527 г. умер. Умер, как говаривали языки, столь же злые, как сам Макиавелли, оттого, что старался усердно служить любым правителям города – то как истовый республиканец, то как записной монархист.

Через пять лет после смерти автора был напечатан наконец его трактат «Государь». Так неудачливый, позабытый еще при жизни политик обрел вторую – и уже великую! – жизнь post mortem. Автор небольшой прославившей его книжицы «Государь» (в сотню страниц толщиной), он считается сегодня не только одним из крупнейших мыслителей эпохи Возрождения, но и одним из самых проницательных описателей механизма власти – важнейшего механизма любого общества.

Основная идея книги быстро принесла ей и ее покойному автору скандальную славу. Его имя стало одиозным. Степенный любитель карточных игр в придорожной харчевне и неторопливых бесед с подуставшими дровосеками превратился чуть ли не в подручного Сатаны, который своим выспренным умствованием освящает любое злодейство. Ведь на страницах своей книги он оправдывал жестокость и ложь, предательство и убийство. Любые преступления и грехи были для него лишь удобными инструментами власти. В политике дозволено все, твердил Макиавелли. Там нет ни добра, ни зла. Там есть лишь добротные и негодные средства. Порочно только одно – когда государь проявляет безволие, в то время как ему подобает прибегать к самым жестоким мерам, лишь бы они шли на пользу общему делу.

Разбитый, как параличом, реальной политикой, Макиавелли упорно писал о ней, воспевая силу, подлость и лицемерие – качества, которые непременно нужны властителю. Он был готов оправдать любое зло, лишь бы оно шло на пользу государю. Коварный изменник, хитрый, жестокий и лживый, – вот лицо подлинно государственного человека в его представлении.

Казалось бы, все разочарование, вскормленное бессрочной опалой, излилось на страницы его книги. Устав презирать и ненавидеть своих счастливых соперников, все так же суетившихся при дворе правителя Флоренции, и находясь теперь вдали от политических бурь, в надежном, безопасном изгнании, Макиавелли насылал на честолюбцев – таких же, каким был сам, – самые страшные бури. В своем трактате он превратил Государя в грозного бога-громовержца древних религий. Он сделал его власть безграничной.

Книга Макиавелли оказалась столь цинично откровенной, что уже в 1559 г. церковные власти внесли ее в индекс запрещенных книг (оттуда ее исключили лишь в 1890 г.). В 1615 г. в Ингольштадте иезуиты даже сожгли соломенную куклу, изображавшую «проклятого флорентинца». Зато коварный герцог Глостер в исторической хронике У. Шекспира «Генрих VI» (ч. 3, акт III, сц. 2) рад был бахвалиться тем, что он «в коварстве превзойдет Макиавелли».

Казалось, репутация г-на Макиавелли была погублена в веках, но тень его не упокоена и поныне. К концу XIX в. его постыдная известность преобразилась вдруг в неотразимый ореол славы, окруживший его. Ницше назвал флорентинца «сверхчеловеческим, божественным, трансцендентным». Диктаторы и авторитарные политики XX в., как под копирку, стали следовать его рекомендациям, когда речь заходила об укреплении власти, о строительстве мощного государства, способного диктовать волю соседям. Ну а в XXI в. наследие элитарного философа, дававшего советы лишь сильным мира сего, стало предметом массового консалтинга. Появились даже справочники типа «Макиавелли для женщин» или «Макиавелли для менеджеров».

Остается добавить, что афоризм «цель оправдывает средства» в нашем сознании неразрывно связан с именем Макиавелли. Однако, подобно многим изобретениям и научным фактам, этот страшный закон политической жизни был в разное время открыт – независимо друг от друга – сразу несколькими мыслителями.

Например, в «Героидах» (II, 85) римского поэта Овидия, которым зачитывался Макиавелли, сказано: «Результат (цель) оправдывает поступки» («Exitus acta probat»; в поэтическом переводе С. А. Ошерова: «Служит исход оправданьем делам»). Немецкий клирик Дитрих фон Нихайм в трактате «О схизме» (1411) утверждал: «Если целью является объединение церкви, все средства дозволены».

Сам же Макиавелли, вопреки тому, что мы все о нем думаем, так лаконично не формулировал эту мысль никогда. Пожалуй, ближе всего к известному нам афоризму она высказана в «Рассуждениях о первой декаде Тита Ливия» (I, 9): «Обвинять его [правителя] будет содеянное, оправдывать – результат». Макиавелли ведь был прагматичен до мозга костей; он стремился к результату, а не к туманной, расплывчатой цели.