Текст книги "Первое поле"

Глухарь

Вы побывайте в Восточной Якутии, на Яне, Индигирке, Колыме

За ужином Матвей старался не смотреть на геологинь. Заливное уже вовсю доваривалось, щуку решили пустить на уху. И как-то эта щука невольно подталкивала к разговору про еду. Вспоминали винегреты, салаты, колбасы и… мороженое. Обсосав скудные в поле харчи, решили на завтра из сухого молока сделать ведро как будто настоящего – это на утро, а на обед и день рождения не жалеть варенья и конфитюра. И утром на столе стояло ведро с молоком. Его можно было черпать, как в деревне, кружками и, ну почти как коровье, пить. Да ещё и Толстокулаков с утра свежего хлеба напёк. Матвей так торопился выйти на охоту, что совсем на завтрак задержался и прибежал, когда и молоко уже было почти на дне, и все позавтракали. Матвей даже есть не стал – быстро набрал кружку молока и, стоя, с удовольствием ел хлеб, запивая его молоком, когда с чистой миской с реки вернулась Нина. И тоже набрала молока и стала пить его глоточками. Вернулась Зина и с самого дна тоже зачерпнула молока, и неожиданно и громко вскрикнула, потому как кружкой на дне подцепила утонувшую в молоке тёмную мышку. Матвей пил своё молоко, стоя рядом с ведром, и поэтому видел, в общем, несимпатичный в молоке бок, похоже, мышонка, которого досталось подцепить Зое. И не успела Зоя как-то ещё отреагировать на мыша, как Нина, ойкнув и побелев, только и успела, что отвернуться извергнуть из себя, наверное, и завтрак, и молоко. Зоя успела поставить кружку и, торопясь за коллегой, повторила манёвр с желудком. И обе бегом побежали, наверное, на реку. Всё произошло настолько быстро, что никто, кроме Матвея, этого не видел. Да и Матвей сильно удивился реакции желудков женщин. Он же спокойно допил молоко, выудил мыша, крутнул его за хвост и как из пращи отправил его в тайгу. Молока было ещё литра полтора, зачем аппетит портить!

Матвей нёс тозовку, заряженную патроном с дробью, наизготовку, ожидая, что стрелять придётся влёт! А ещё надеялся выйти на озеро за двумя сопками, а там могут быть утки. Вот с такими всё заполняющими в голове мыслями он и всматривался в окружающую его тайгу. Работа и только работа как будто заслонила собой внимание к природе, не до неё. Река – попить, помыться, искупаться. Тайга – нарубить дров. Палатка – выспаться. Костёр – поесть и высушить одежду и обувь. Очень Матвея и Анатолия удивила сила огня, когда они подсмотрели, как Толстокулаков сушил болотники. Перед своей палаткой разжигал сильный огонь. Рядом вбивал два ствола берёзки и надевал на них сапоги вверх подошвами. Пять минут – и сухие. Так же сушили и одежду. Надо было только не перестараться с огнём. И в дождь смотреть на эту сушилку было занятно! Сверху струи дождя, а одежда парит и высушивается.

Спускаясь с первой сопки, Матвей увидел впереди что-то тёмное на земле. И сердце остановилось от предчувствия. И если до этой минуты Матвей вёл себя как охотник, то с этой секунды он стал уже без «как»! Просто охотник-профессионал! Он ещё не понял, что это там вдали тёмное между стволов, но тут же медленно сместился за ближайшее дерево и выглянул из-за него с осторожностью, на какую он был способен, и долго всматривался, не обгоревший ли это пенёк. Но, когда пенёк переместился, Матвей понял, что засветила удача. И что эта удача была птицей. Птица останавливалась, и надолго, как показалось охотнику, толкалась на земле, затем взлетела и села на ветку, и Матвея охватил азарт, который тут же стал мешать быть охотником, потому как от волнения задрожали руки. По всему – и по цвету, и размерам – это был глухарь. Мелькнула мысль достать патрон с пулей. Глухарь не подпустит на расстояние для дроби. И решив, что так будет правильно, он встал спиной к дереву, за которым прятался, и бесшумно заменил патрон. Выглянул, и на сердце отлегло. Глухарь сидел на той же ветке. «Если я его вижу, – стал размышлять Матвей, – то и он меня тут же увидит, если я высунусь». Но тут глухарь нырнул вниз и перелетел от Матвея дальше, но не скрылся из виду, что подсказало Матвею, прячась за стволами, скрадывать птицу. Выбирая, куда ступить, Матвей сумел пройти метров пятьдесят, а тетерев так и сидел. «Если бы ещё метров двадцать подпустил», – оценил расстояние Матвей, решил рисковать и так же скрытно, медленно, выбирая перекрытые деревьями пространства, прошёл эти двадцать метров. Отдышался и выглянул. Сидит. «Если сейчас целить под ветку, то по идее пуля должна бы попасть точно», – размышлял Матвей, всматриваясь одним глазом в тайгу. Глухарь сидел далеко, но весь открыт. Было видно, как он поворачивает голову – «осматривается». «Надо стрелять». И Матвей стал готовиться к выстрелу. Сначала посмотрел под ноги и выбрал, куда поставить правую ногу, как повернуться, чтобы, поднимая винтовку, не привлечь внимание птицы. Когда он удачно ступил правой ногой, то понял, что если не промажет… Далее мысль боялась лететь, потому как лететь было некуда. Матвей ещё ни разу ни во что не стрелял. Только тир да единственный выстрел в мишень, когда Игорь Александрович вручил ружьё Матвею. Было от чего волноваться. Но, ступив ногой, перенёс с поворотом тело на правую ногу, почти не дыша поднял длинный ствол, приложил к нему, отведя совсем немного правое плечо назад, приклад, коснулся щекой его прохлады, подвёл мушку под ветку, ровно под глухарём. «А вдруг тетерев?» – почему-то подумал Матвей, что чуть ли не сбило дыхание. И, медленно набрав в себя воздух, потянул курок. Матвей помнил, в каком моменте должен сработать затвор, поэтому не волновался, но за долю секунды до удара бойка по капсюлю птица начала расправлять крылья, и… прозвучал выстрел. Так же особенно громко, с огнём и дымом и… с падением там, вдали, тёмного пятна вниз, на землю.

Птица – а это как будто точно глухарь – оказалась неожиданно тяжёлой. Красивой, с огромными чёрными крыльями, с красным ободком вокруг глаз. За переживаниями, как он вручит подарок Игорю, Матвей и не заметил, как вернулся на базу, и, подходя к столовой, понял, что это его час, так как все были в сборе и сидели за столом! Матвей спрятал птицу за спину, прошёл вдоль лавки к торцу стола, где висели кружки, повернулся лицом к Игорю, который теперь сидел вторым на правой лавке, и произнёс заготовленную по дороге фразу:

– Игорь Александрович, поздравляю вас с днём рождения, желаю вам всегда быть таким же красивым, молодым и настоящим, – Матвею очень понравилось это прилетевшее откуда-то слово, – и примите от меня вот этот подарок.

На последнем слове Матвей явил всем трофей, расправив его крылья. Эта никак не ожидаемая сцена, эта неожиданность, вставший Игорь, чтобы принять подарок, даже хлопки, передача птицы из руки в руки, чтобы все оценили и что-то произнесли, взволнованные лица…

Матвей повесил на сучок винтовку, сел (ребята раздвинулись) посередине лавки, и тут встал Гаев.

– Я сейчас, – и через минуту вернулся с армейской фляжкой. – Такое дело – день рождения, опять же трофей, глухарь. Думал, – потряс фляжкой, – на чёрный день. В общем, гуляем. Давайте посуду.

Перед Константином Ивановичем поставили девять кружек, по числу партии, Кучум не в счёт. На краю стола, стесняясь, сидел Илья. Гаев открыл фляжку и разлил по кружкам спирт. Встал Игорь. Не сразу, но народ притих.

– Давно свои дни рождения отмечаю в поле, понятно, что не разгуляешься, а тут и рыба, и… – Игорь посмотрел на глухаря, который лежал на перевёрнутом ведре, а рядом караулил Кучум. – …и спирт. – Зина поставила перед Матвеем мелкую тарелку с заливной щукой. – Спасибо, друзья, спасибо, Матвей. Свои сорок пять лет запомню. Спасибо.

Все встали, разобрали кружки, по очереди говорили разные поздравления. Матвей сел, понюхал спирт, о котором он столько слышал. Пахло серьёзно, но не страшно. Как незнакомое лекарство. Да и спирта оказалось на хороший глоток. Но, вспоминая, что рассказывали о спирте, набрал воздуха, совсем как перед выстрелом, и опа! Спирт, в отличие от воды, почему-то разлился во рту, как будто его было не сорок грамм, а все двести – он еле уместился. А ещё показалось, что как будто во рту кто-то дал подзатыльник, и горло обожгло. Но, тут же закусывая эти ощущения вкусным дрожащим заливным мясом щуки, Матвей как будто успокоил свои ощущения и заметил, что голоден после утреннего молока с хлебом. За столом стало веселее, говорливее. Анатолий протягивал Матвею кружку чокнуться, что они и сделали, после чего Матвей допил оставшиеся шесть граммов. И в этот момент заметил, что как будто губ не слышит. Точнее, не чувствует. Матвей притронулся к ним пальцами – не чувствует, потрогал подбородок и щёки – их нет. Как интересно! Ещё обратил внимание, что предметы на столе ведут себя странно, и тут понял, что это опьянение. Стараясь контролировать свои движения, вышел из-за стола и, слегка покачиваясь, пошёл к реке. Там присел на своём камне и побрызгал водой на лицо. Матвей отметил: «Не чувствует и воды». Увидел, как рядом оказался Толик.

– Толь, как интересно, щёк не чувствую.

Анатолий рядом также обмывал лицо водой.

– Матвей, слышал, что если в поле ты не пил спирта, то ты не полевик? Чёрт, язык заплетается. Так что мы с тобой теперь настоящие. – Анатолий вытянулся, чтобы ветер обдул лицо. – А ты как это глухаря достал?

Матвей тоже встал.

– Вчера озарение пришло! Если рыбы не наловил, медведь не съел, должно же в чём-то повезти. А глухаря пулей срезал. Шёл на озеро. По идее, утки должны быть, но вот… не дотянул. А спирт, Толь, это ж и свалить может. Всего глоток, и на тебе.

– Да, уж повезло так повезло с топтыгиным, – протянул неуверенным голосом Анатолий. – Слушай, а что, если на лодке покататься? А то распаковали, и лежит себе.

И рабочие загорелись.

– Но сначала пошли поедим, – предложил Матвей, – я уже снова оголодал.

И ребята вернулись к столу, по-быстрому доели свои порции, после чего вытащили на берег надувную резиновую, на шестьсот килограмм груза лодку, на которую давно глаз положили, да всё времени не хватало. Похрюкали ножным насосом, и она превратилась в настоящее плавсредство привычного пасмурно-зелёного цвета, с задранным носом, двумя вёслами и тремя сидениями. Игорь Александрович вышел посмотреть, что это ребята затеяли, и посоветовал одному из ребят фал от носа лодки к руке привязать. Мало ли что, а лодку не унесёт. Она дорогая.

Друзья выслушали, согласились, что резонно, и, подняв её с двух сторон за специальные ремни, опустили кормой в воду и всю столкнули. Её тут же течением прибило к берегу. Смотрелась она очень солидно. Особенно гордо поднятый нос. Дно в лодке тоже накачалось, что стало неожиданным. И тут Матвей и говорит:

– Толь, а ведь мы дурака сваляли. Надо было километров на пять утащить её и оттуда сплавляться. А сейчас мы что, если только сил хватит на одном месте удержаться!

Толик покрутил головой и предложил:

– А если по перекату на ту сторону перейти, а там до следующего как раз километра два, вот и опробуем. – Так и решили.

Друзья перешли Ингили по перекату, что был в двухстах метрах от базы, и, как бурлаки, потащили лодку за собой. Толик тащил, а Матвей отталкивал её от берега берёзовым тонким стволом. А когда пришли, подтащили её на середину переката, и Матвей первым залез в лодку на самый нос. Развернулся, вставил вёсла в резиновые уключины, сел и стал грести к Анатолию, а Толик удерживал лодку за кормовой фал.

– Давай, – скомандовал Матвей, – залазь.

Анатолий только занёс в лодку ногу, как она пошла по течению, и ему пришлось в неё упасть. Сил удержать её на месте у Матвея не хватало! Но, посмеявшись этому, друзья сели вместе на скамейку и, подруливая вёслами, держались середины. И слева, и справа до берегов было по пятьдесят – семьдесят метров.

– А что, по-моему, то что надо! – немного успокоившись и проплыв метров сто, подытожил Анатолий. – И чего раньше ленились! Такая красота.

Говорить не хотелось. Новое ощущение незнакомой безмятежности, проплывающие мимо них берега – всё это оказалось настолько приятным, что захотелось петь.

Все перекаты да перекаты —

Послать бы их по адресу!

На это место уж нету карты —

Плывём вперёд по абрису.

На это место уж нету карты —

Плывём вперёд по абрису.

Песня Александра Городницкого совершенно ложилась на состояние, в котором находились наши москвичи.

А через километр, там, где река поворачивала, упираясь в скалу, где течение убыстрялось, ребят ждало тонкое, невидимое над водой бревно, которое умудрилось застрять в дне комлем, а верхушка находилась в десяти сантиметрах под водой и торчала там против течения. И надо же было так распорядиться, что лодка чуть правее носа напоролась на это препятствие; упругости надутой резины хватило, чтобы нос лодки поднялся над верхушкой ствола, и ствол, пропоров дно, вышел прямо между ног ребят. И в эту дыру тут и с напором заспешила вода.

Матвей произнёс часто вспоминаемую Толиком фразу «тонем!». Что было похоже на правду, но как произнесена она была и каким тоном и голосом – как будто к ним на нос лодки сел член экипажа НЛО. Как-то у Матвея получилось соединить в одном слове две противоположности: факта и «быть такого не может». Но тем не менее перед ними торчал ствол, в лодке была вода, а саму лодку течение пыталось развернуть на этом стержне.

– Ничего и не тонем, – попробовал Анатолий скопировать Матвея, но попали так попали!

И в этот момент лодку развернуло. Вода перестала прибывать, и уже не надо было грести. Ребята посмотрели друг на друга, Толик ещё раз произнёс Матвеево слово «тонем», и они стали смеяться, и чем дальше, тем громче. И только смех затихал, как уже Матвей произносил это «тонем», и смеялись уже с надрывом. А ведь действительно только что и смеяться. Сидели себе мирно за столом, пили спирт, ели заливное. Но, отсмеявшись, стали думать, как быть. Матвей со своей стороны опустил в воду весло и, даже наклонившись, не достал веслом дна:

– Однако с головкой будет.

Лодку не сильно, но бросало из стороны в сторону. Ребята крутились на скамейке и думали, как быть. И Матвей договорил:

– Наверно, вот как поступим. Ты сиди, я смотаюсь в лагерь, принесу верёвку. Пилить ствол не получится, лодку испортим. Хотя почему, если вот хотя бы… вот в этом месте. – Матвей показал место в двадцати сантиметрах от пола лодки. – К носу привяжем верёвку, потянем и… на свободе.

– Плыви! – ответил Толик. – А то «тонем». – И ребята снова залились смехом.

Далее было так. Матвей разделся до трусов и вывалился из лодки, погрёб к берегу. И пошёл по бережку домой, в лагерь. А в лагере всё ещё продолжался пир. И пирующие были очень удивлены такой лёгкой одежде Матвея и тому, что не видно было, чтобы ребята вернулись на лодке.

– Что стряслось? – спросил Игорь Александрович и вышел из-за стола. – Пошли, показывай.

– Напоролись на топляк, – стал рассказывать Матвей, – бревно тонкое, дно пропороло и поднялось. Торчит внутри. Самим не сняться. Глубоко.

– Пошли, пошли, – заторопил Игорь.

И когда Матвей и Игорь вышли к месту ЧП, то Толик уже был на берегу.

– Да подумал, лодка крепко насела, что мне там как в проруби… Верёвку взяли?

– Ой, совсем забыли, – ответил Матвей.

А Игорь закурил и, рассматривая болтающуюся на стволе лодку, вынес решение:

– Матвей, ты за верёвкой, – Матвей побежал, – а дальше так. Толик, ты плывёшь с концом, привязываешь, мы натягиваем её, ты ныряешь под неё, под лодку, цепляешься за ствол и тут же толкаешь её вверх. Должно получиться. По крайности выныривай.

К ним пришли все рабочие. Как же! Такое событие. Когда лодку стащили, даже одежда сохранилась, только что намокла. Анатолий рассказывал, даже не привирая:

– Да ничего. Поднырнул. Обнял её, как на Масленицу на столб лазят, и головой и столкнул.

Уже на берегу перевернули лодку, слили воду и стали изучать пробоину.

Работа

 
Мы бредем, отсырели от пота…
Что ж поделать, такая работа,
Такая работа!
 

Лето постепенно заканчивалось. Уже рыжели и осыпались листья. Гаев из берёзового брусочка вырезал цепочку-подарок и спрятал, чтобы случайно не сломать, в крепкий ящичек из фанеры. Лодку сумели вполне качественно заклеить и опробовали. Работы постепенно стягивались к базе, или лагерю. База – это всё таки там, где начальник экспедиции и головная радиостанция. Редко когда для уточнения выходили на дальние участки, но работы – а это шурфы и промывка – не прекращались. Временами налетали дожди. Если они были сильными, пережидали в палатках, разжигая перед входом костры. Крылья входа подворачивали, связывали, и можно было часами лежать на топчане и смотреть на огонь или сладко засыпать. В палатке становилось тепло и уютно! «Памирка» Анатолия и Матвея прекрасно себя зарекомендовала, только что ещё выгорела и стала почти белой. Постепенно скудел да и приелся запас еды. Выручал вечерний чай. Искупаться после работы в реке уже не хотелось. Вода в Ингили потемнела, и её от дождей прибавилось, умывальные камни пришлось немного перетащить. Лошади отъелись, особенно Казбек похорошел, и в один день, когда Матвей верхом на нём вернулся в лагерь, потянуло его невзначай на любовь. У одной из лошадок начался физиологический процесс, отчего Казбек, не обращая внимания на сидящего на нём Матвея, как только они вернулись в лагерь, полез на эту лошадку. Произошло это прямо на берегу, у воды. Матвей взлетел вверх, совсем как памятник в Ленинграде Петру Первому. Лошадка, похоже, была не против, а вот Матвей, не зная, как быть – ни остановить, ни спрыгнуть, – заорал, скорее всего, дурным голосом, на какой и прибежал Володя и тоже не знал, что делать! Матвей прямо Македонский, где-то очень высоко, доспехов не хватает. Володя схватил первую же попавшую на глаза палку и стал ею охаживать Казбека меж ушей! И это слегка помогло. Сначала лошадка, испугавшись, прянула, затем Казбек, не удержавшись, опустился на передние копыта, и Матвей, совсем как в цирке, успел спрыгнуть и отбежать в сторону от этой стихии. Володя успел схватить повод и какое-то время сдерживал Казбека, который рвался за отбежавшей лошадью. Но Толстокулаков недаром носил такую убедительную или убеждающую фамилию – убедил жеребца погодить с этим делом. И, ещё не отошедши от такой нетрагической истории, Матвей пошёл к себе, как из камеральной палатки вышел с полевой сумкой Гаев. Он что-то искал в сумке и, видно, на свету хотел что-то в ней найти. А тут встрёпанный пережитым Матвей. Иван Константинович посмотрел на него внимательно.

– Стометровку, что ли, сдавал?

– Если бы. – И Матвей выдал все козни Казбека начальнику.

– А ведь хорошо, что обошлось! Правда? – Матвей недоверчиво, но кивнул, соглашаясь. – Вот случись что, как бы я писал в докладной? «Такого числа рабочий пятого разряда Матвей Берёза, возвращаясь на базу партии верхом на арендованном в колхозе «Знамя Ильича» коне Казбеке, оказался в эпицентре любовных отношений между Казбеком и…» – как лошадь зовут?

– Ласточка, – ответил Матвей.

– «…и лошадью Ласточкой, еле спас свою жизнь и вышел из эпизода вполне в рабочем состоянии»? Да вся экспедиция стонать станет. Напугался?

– Ещё как! – тут же сообразил Матвей, что это шутка. – Как на горе оказался. Конечно, испугался, – сбивался Матвей, не зная, как всё это сложить в пережитое. – Слишком высоко, и если бы не Толстокулаков…

Тем временем Гаев нашёл, что искал, и, доставая незнакомую бумажку, спросил у Матвея:

– Это что такое?

Матвей взял бумажку и удивился, что не узнал её, потому как это были совсем забытые пять рублей. Матвей уже начинал смеяться от этой смешной (забавной) мысли, что, оказывается, деньги-то совсем не нужны для жизни и работы в тайге. Вот просто не нужны, и поэтому Матвей совсем забыл, как выглядят деньги.

– Вот это номер, Константин Иванович! Последний раз в мае их в руках держал.

Матвей вертел в руках купюру, разглядывая рисунок – крепость с башенками.

– То-то же, – поддержал настроение рабочего Гаев, – нет в них необходимости, и всё тут. И никому не говори, что сегодня деньги в руках держал.

– А это почему? – удивился Матвей.

– Шучу – фарта не будет!

Рабочие дни сами по себе становились короче, солнце позже поднималось, раньше заходило, становилось постепенно прохладнее, уже не тянуло купаться, но приходилось, и спасала баня. Такая же жаркая и с водными, как говорят на радио, процедурами, только что вопли становились громче. В конце августа стало понятно, что партия в график укладывается. Работы на границах территории сделаны, маршруты становились короче, порода промывалась всеми рабочими. Дабы экономить труд ребят, Нина с Зиной по очереди стали подменять рабочих на кухне. Образцы пород упаковывались и складывались в ящики. Срывающиеся не так часто дожди заставляли чаще жечь костры, сушить одежду и обувь. По рации передавали сводки экспедиции и попросили привести вьючных оленей, чтобы на них отвезти породу. Лошадей для этого не хватает. Полевой сезон шёл к завершению.