Текст книги "Первое поле"

Як‑12

И пахнущие лиственничным дымом…

Несколько дней прошли в ожидании самолёта. Ещё внимательно обошли косу, куда должен был сесть аппарат тяжелее воздуха. Убрали, сместили, вынесли те из камней, которые могли бы испортить шасси. Гоняли чаи и с непривычки на мясо уток уже не могли смотреть. Вася ещё расспрашивал Матвея про Москву, про магазины, цены. Узнал впервые про такси и прогулочные по реке кораблики. Про бани спросил и удивился, что в квартире у Матвея есть ванная комната с котлом для разогрева воды. А осень наступала со всех сторон. Утром на реке уже замечали зачатки шуги, когда вода как будто на гребешках становилась снежной. Утром выползать из спальника совсем не хотелось. А самолёт застал геологов неожиданно. Пришло Васе на ум соорудить баню. Два дня шли несильные дожди, и как-то всё было таким сырым, что невольно хотелось тепла.

– Ск-колько ещё ждать, неиз-звестно. Дав-вай, Мат-твей, и с-себя пост-тираем.

И Матвей с Васей натаскали дров, веток, уже запалили вокруг каменной кладки костёр и ходили вокруг, подкладывая и греясь, как услышали новый звук. Бегом поднялись на терраску над рекой и уже явственно услышали звук мотора, и очень даже обрадовались, стали хлопать друг друга по плечам и смеяться, пританцовывать.

– Мат-твей, ставь чай, пилота горячим порадуем.

– А без сахара? – усомнился Матвей.

– Ничег-го, эт-ти на чифире выжив-вают, так что без сах-хара сам-мое т-то!

И наши счастливые рабочие, Матвей пятого разряда и Василий седьмого, долго ещё стояли на террасе и смотрели вдоль реки туда, откуда доносился звук мотора. И наконец увидели его силуэт над Ингили.

– Совсем как слепень летит, – произнёс Матвей, – а не самолёт.

– Так же д-далеко ещё, – ответил ему Василий.

Но «слепень» прилетел и оказался и вправду не шибко в размерах и зелёненький. Прошёл на бреющем мимо рабочих: пилот из кабинки помахал им рукой, а рабочие всеми руками. И затем следили, как он разворачивается, заваливаясь на крыло, выравнивается и идёт на косу, снижаясь. Но не сел, а ушёл дальше, ещё раз развернулся и пошёл на посадку.

– По п-песку-то лучше сад-диться, – сказал на это более опытный Василий, – знающий, зн-нать, пил-лот-то!

А самолётик, приземлившись, уже бежал по песчаной косе к рабочим, вздрагивая на неровностях, притушив звук двигателя, и остановился прямо напротив. Сверху он был буквально кроха.

– Эт-тажерка, не в-видел таких, – констатировал Василий.

Когда пропеллер перестал вертеться, Василий и Матвей подбежали к аэроплану, дождались, когда лётчик вылезет из него. И лётчик же первым и весело произнёс:

– Ну, здравствуйте, геологи!

Геологи протянули свои наработанные за лето, но уже отмытые и даже изящные ладони. Пожали по очереди пилотскую руку, и как-то всё встало на свои места. Матвей протянул свою кисть.

– Матвей, – назвал себя и услышал:

– Леонид.

Лётчик оказался ладным, стройным, светловолосым и улыбчивым. Улыбка так и сверкала на его открытом светлом лице под светлыми волосами.

– Чай будете? – уважая чин пилота, спросил Матвей.

– Василий, – не запнулся и протянул руку Вася, – и утка есть жареная.

– Леонид, – пожав руку Василию, ответил лётчик. И продолжил: – Давайте так: вырулим отсюда, – Леонид показал на колёса самолётика, которые как-то так сами по себе осели в камнях и песке косы, – развернёмся, а потом уж…

Самолётик оказался совсем лёгким. Крылья как брезентовые. Но внутри крыльев были рёбра из металла.

– Вот за них можно толкать, – пояснил Леонид, – а то проткнёте – и зазимуем тут.

Не сразу, но, раскачивая, получилось вытолкать аппарат из песка с камнями на более плотный почти белый песок, развернули пропеллером на ВПП Ингили, даже положили под колёса две доски, оторванные от лавки на кухне, чтобы колёса не тонули, и сели накормить чем бог послал Леонида.

– Что за аппарат? – кивнув в сторону самолётика, спросил Матвей.

– Сказывали, что Як‑12. Уникальная игрушка.

– А я н-не вид-дел сиден-ний, – вставил Вася, – гд-де нам лет-теть?

– О, с этим полный абажур. Плацкарт с матрацем, – весело ответил, жуя утку, Леонид, – как загрузимся, покажу. – Леонид, поглядывая по сторонам, спросил:

– Так тут и ночевали целое лето?

– Неа, на край планшета уходили с ночёвками. А так с мая тут и кантовались, – ответил Матвей. – Курорт, однако!

– Вижу, что курорт, – хохотнул Леонид. – По одёжке и лицам видно. Всё, поели. Собираемся, грузимся – и в цивилизацию.

Вася с Матвеем собрали палатку, перенесли рюкзаки к самолёту. Лёня откинул своё сидение и, принимая от рабочих скромную поклажу, закладывал её куда-то в брюхо аэроплана. Затем спрыгнул с крыла и скомандовал недоверчиво смотрящим на всё это рабочим:

– Забирайтесь в плацкарту.

Матвей забрался на крыло, заглянул вовнутрь и увидел эту самую плацкарту. Обернулся к лётчику.

– Не шикарно, согласен, – понимая выражение лица Матвея как полнейшее удивление, – но через полтора часа будете дома. Потерпите.

И ребята забрались в эту трубу, раскатали палатку и улеглись на неё. Рюкзаки положили под головы, даже почти сидя получилось.

– Ну как, нравится? – спросил Леонид.

– Так т-тут и сп-пать зап-просто, – ответил Вася.

Пилот защёлкнул сидение, отчего и Матвею, и Василию стало темно в этой плацкарте, и забрался в кабинку. Кабинка была без крыши, только лобовое окно.

– Запускаю, – громко сказал Леонид, и тут же что-то засвистело, двигатель чихнул, брюхо задрожало вместе с плацкартой. Двигатель просто взвился в своём рёве, и самолётик дёрнулся и затрясся по косе. «Обидно, – подумалось Матвею, – не простился с лагерем, и ни одной щелки нет, посмотреть». И тут этот Як‑12 оторвался от земли, и дальше только вполне ровный звук двигателя, ветра за бортом. Матвей крикнул Васе:

– Как ты там, Василий?

Василий, не отвечая (он лежал ближе к пилотскому сидению), поднял большой палец вверх. Полтора часа и вправду прошли незаметно! Матвей немного помечтал о том, как появится в Москве, придёт в школу. Как вокруг него, загорелого и возмужавшего, соберётся класс, и заснул. Проснулся от тряски, когда сели, дождался остановки двигателя. Слегка оглох от всего этого, но весело крикнул:

– Вася, вы выходите?

Ещё немного Сибири

 
Но мы-то возвратились, и это – не пустяк,
И будем петь, пока ещё не вечер
 

В болотных сапогах с закатанными верхней частью на колени ботфортами. В энцефалитке, прожжённой до белизны солнцем и кострами, пропитанных потом, но тщательно выстиранных энцефалитках. С тайным для окружающих ощущением вернувшегося в порт флибустьера, или, на худой конец, опять же прожжённых путешественников, или геологов-полевиков Матвей открыл дверь в чайную, как открывают двери в цивилизацию, где есть ситро и пиво, вино и весы, счёты и буфетчица. А в руках напрочь забытое шуршание бумажных денег и брезжащая на безмятежном горизонте счастливая жизнь с лифтами и троллейбусами. Удивительное дело, но Матвей по дороге к прилавку сначала сбил алюминиевый стул, покраснел и извинился перед вскинутой головой в белом чепчике – продавщицей. И только извинился, совершенно не понимая, как это происходит, тут же опрокинул стол. И только Матвей подхватил не успевший упасть стол и поставил его на четыре ноги, как снова свалил стул. «Да что за напасть, – подумал про себя Матвей, – мебель под ноги бросается!» И, пока поднимал и устанавливал на четыре ноги очередной стул, услыхал женский, с ехидцей голос продавщицы:

– А, геологи! Натопались в тайге на свободе, заширели, раскачивает как на море.

Матвей стоял перед продавщицей и стеснялся.

– Привыкайте, ребятушки. Тут у нас тесновато.

Из всего обилия на полках за прилавком выбрал конфитюр (он Матвею даже снился!) и по бутылке ситро. Продавщица внимательнее всмотрелась в лица покупателей и признала в одном из них, обветренном, совсем не мужика, а, ну, не ребёнка, но явно школьника, быстро сообразила, что план по продаже алкогольной продукции на них не сорвёшь, и охотно заговорила:

– Откуда будете? – уже совсем материнским голосом поинтересовалась продавщица.

– Из тайг-ги, мать, не в-видно, что ли! Вон Мат-твея всего шат-тает, – стараясь свернуть (обернуть) падение стульев в шутку, ответил Василий.

– Вижу, что не из ДК, а откуда?

Матвей сообразил первым и пришёл на помощь Василию:

– С реки Ингили прилетели, слышали такую?

– А к нам-то откуда прилетели? – допытывалась непонятливая продавщица.

И тогда Матвей понял, о чём она спрашивает, и протянул давно забытое слово:

– Москва!

Из этой чайной с просторным крыльцом из исхоженных досок, с дверью, тоже выгоревшей на солнце слегка голубой краской, наискось прибитой деревянной ручкой, с этими дюралевыми стульями со столами, с окнами с мелкими стёклышками, как на подмосковных дачах на террасах, плаховыми досками под ногами и улыбкой доброй продавщицы; казалось, что и нет этой самой Москвы, что это мираж из букв, а вот тайга с оборзевшим гнусом и оводом – это настоящее, неподдельное, без автобусов и милиционеров, но с вечным шумом раскачивающихся верхушек деревьев в бесконечной тайге! С речными шумными перекатами, с зарослями малины и нежной морошки, с рыбой и вечерним чаем у костра из закопчённой кружки с сахарком – это было настоящим. Потом, спустя годы и годы, Матвей, вспоминая то первое своё поле, всякий раз возвращался от частностей работы, и снова работы, к этому чаю, крепко заваренному, к самой кружке, которую, чем ближе к зиме, было всё приятнее держать в ладонях, согревая их, к его скромному запаху грузинского чая, чёрной его смолистости и вкусу. И в конце концов завёл дома себе точно такую же кружку, которые попадались ему и в балках Чукотки, и на увалах предгорий Кавказа, и на буровых Ямала. Как память о спасительном горячем чае с сахаром или без, с её горячими боками и дымком над коричневой поверхностью. Пожившие и поскитавшиеся геологи поймут Матвея безо всякого дополнительного объяснения. Кружке мы обязаны и теплом, и… всем.

Прошло много лет. Половина века и больше. Вот и у меня уже какое утро, часто в четыре утра, реже в три, рядом со мной дымится кружка с уже заваренным зелёным чаем. Грузинского, номер два, уже не найти. Всегда рядом со мной на полке стоит белая, со следами губ и пальцев (специально не отмываю), эмалированная старая кружка! Я писал ночами эту повесть, отдавая свой персональный долг всем, кто до меня работал в геологии в СССР, кто писал для меня и таких, как я, книги, влюблял меня в профессию.

А в тот день конфитюр оказался неожиданно приторным, но пошёл на ура, ситро – шипучим, и мы, разливая его по гранёным стаканам, переглянулись и, сведя стаканы в чоке, решили, что всё уже хорошо! И что сто лет не пившие ситро, мы ничего от этого не потеряли, но, увы, соскучились. И, поблагодарив продавщицу, вышли на крыльцо и, возможно, в последний раз в этом сезоне, свернули себе из газетной нарезки самокрутки с махрой и отчаянно задымили, прикуривая от одной на двоих спички. Так как уже заканчивался багряный сентябрь, наступал прозрачный октябрь, сознание грело незнакомое состояние школьника, пропускающего школу по причине невозможности в неё попасть, и снисходительное отношение к школьным товарищам, которые вот уже месяц по утрам тянутся в школу, в то время как Матвей и настоящий товарищ по партии, Василий, стоят на крыльце чайной в очень далёком от Москвы посёлке, да ещё и смолят самокрутки, что уж совсем не совмещалось с понятием «школьник».

23 мая 2018 года