Текст книги "Первое поле"

Таёжная баня

И пахнущие лиственничным дымом…

То, что в обычной городской жизни понималось как выходные дни, в геологическом поле просто отсутствовало. Не было понедельников, не было денег. Когда через два месяца Гаев позвал к себе, кто был в этот момент рядом, а Матвей и был рядом, и показал трёхрублёвую купюру, Матвей повертел её в руках как совершенно незнакомую, даже смешно стало, насколько она была ничем в тайге. Совершено забылись телефоны и авторучки. Поэтому, разбив и привязав профили, наметили шурфы для, как Матвей запомнил, подсечки возможных проявлений присутствия алмазных россыпей или их признаков, пиропов, кимберлита, и в один из вечеров было произнесено слово «баня». Дни пролетали в совершенно понятных работах, маршрутах, дежурствах по кухне, ремонте одежды. Даже когда начался сезон комаров, мошки и уже прибавилось слепней, Ильянов, получив в руки накомарник, повертел его в руках и, тут же согнув проволочки, на которых он и держится, сделал из накомарника ковбойскую шляпу, что тут же повторили. Всё в работе имело совершенно прикладное значение. Ничего лишнего и ненужного. К слову, ковбойки, которые в городе годами были целёхонькими, постоянно рвались, цепляясь за ветви кустов и за всё на свете. Но к бане. Раннее утро начиналось с умывания на реке с плоского камушка, завтрака с сытным вторым блюдом (чаще это были каши с тушёнкой). Рабочие уходили на шурфы. Первые, совсем разведочные шурфы были по профилям, по тем ста метрам, и были мелкими, всего по полметра. Но тогда мерзлота ещё была у поверхности, поэтому каждый такой шурф, за исключением тех из них, кто оказывался на припёке, давался с трудом. Но и опыт появился, как и куда кайлом ударить, чтобы зацепиться им за какой камень, и как рычагом выковырять побольше породы. Первые маршруты были дневными, с возвращением в лагерь. Затем стали уходить на несколько дней, беря с собой еду и палатку. И вот тут слово «баня» заслонило всё. И красоту тайги и многих ручьёв, и редкие цветы на полянах, и три грядки, которые создали на террасе, натаскав из разных мест земли и посадив в них привезённые с собой сеянцы лука, и вечерние, у каждой палатки свой, костры с прекрасным запахом дыма, стреляющих угольков и переменчивым пламенем на горящих ветках.

Но такой день наступил. Анатолию и Матвею поручили её создание. Для этого надо было на берегу найти, выковырять и стащить более-менее плоские камни к тому месту на берегу, где решили ставить баню. Место выбрали рядом с лагерем, где терраса отступала от воды и получался почти пляж, как бы ни удивительно это слово звучало в условиях тайги. Но от воды до террасы было метров двенадцать. Игорь Александрович утром, перед тем как уйти в маршрут, показал, как складывать камни, которые станут внутри бани греть пространство. И друзья и обед сварили, и собрали и сложили из камней высокий, в метр и такой же в ширину куб. Затем натаскали дров, обложили этот куб и запали́ вокруг него костёр, а когда он разгорелся, то стали в него подбрасывать ветви, стволы – всё, что можно было принести из ближайшей тайги. Толстые деревья ставили наклонно к камням, и получился высокий, как в пионерских лагерях, прощальный костёр. Горело вокруг камней до вечера и ещё долго догорало уже ночью. К костру уже и подходить было невозможно из-за жары, поэтому последние ветви бросали издали. А утром после завтрака все рабочие в тайге нарубили много лап лиственницы. Получилась огромная куча. От пожога камни были невозможно горячи – пролетающие мимо слепни и прочие жуки и букашки, не разобравшись, сгорали в полёте и падали на камни. Из-за того, что камни ещё не остыли до терпимой температуры, баню решили делать после обеда. А день стоял прекрасный – тёплый, солнечный, даже без ветра. Матвея поставили дежурить по кухне, а у всей партии был заслуженный выходной. И Матвей сегодня впервые должен был испечь хлеб. Он несколько раз видел, как это делают дежурные, и не переживал. А хлеб получался необыкновенно вкусным, с запахом дыма и хлеба. И шёл на ура. Не успевали печь. И запекался он в интересной кухонной утвари, похожей на невысокую, но широкую кастрюлю с круглым отверстием по центру и у кастрюли, и у крышки к ней. Получалось такое кольцо, и называлась эта некастрюля из алюминия почему-то Чудом. И их было три штуки, чтобы хлеба хватало на день-два. Сразу после завтрака Матвей, убрав со стола, стал замешивать тесто. Самое простое, что приходилось делать по этой части, так это просто на камне, который нагрелся на костре, печь самые простые лепёшки – мука, соль и вода. Они получались как пышки, оладьи или, если постараться раскатать, то тонкие лепёшки. Их надо было тут же съедать, потому как очень скоро черствели. Но хлеб из Чуда был уже настоящим хлебом. Чтобы получилось тесто, надо на глаз набрать из мешка муки, из других – соли и сахара. Дрожжей и немного сахара и толику муки насыпать в миску, залить тёплой водой и опять же не ошибиться в количестве. Это должно стать опарой. Приготовить ведро для будущего теста. В это чистое эмалированное ведро набрать уже остывшей после кипячения воды с полведра и в первую очередь туда запустить опару, затем, помешивая, сыпать муку с сахаром и солью, размешивать её до однородной массы. И, когда опять же на глазок эта болтушка окажется подходящей, ведро надо так закутать (Матвей использовал телогрейку), чтобы тепло в нём заставило дрожжи бродить и вместе с тестом раздуваться. Сотворив всё это с мукой и дрожжами, Матвей переключился на банный костёр. Уже можно было растаскивать угли, чем Матвей и занялся, почти обжигаясь от жара камней. Через часа полтора Матвею стало интересно, как там у него тесто поднимается. Матвей пришёл на кухню, и вовремя. Тесто уже подняло крышку ведра и вот-вот стало бы падать на стол, так много его поднялось. Пришлось по-быстрому вымыть руки и запихивать эту шапку обратно в ведро, а она не очень-то и хотела. А ещё надо было немного масла подсолнечного налить и размешать. Побившись с этой опарой, Матвей ещё отвлёкся на баню (угли убирать) и достал и поставил на стол эти чудо-кастрюли. Тесто снова стало бунтовать и вылезать, пришлось применять силу. А ещё приготовить место на костре на кухне. После чего, отрывая от теста подходящие куски его, выкладывал на посыпанную мукой разделочную доску, лепил из теста большой крендель, точнее большое кольцо, соединял его по размеру Чудо-кастрюли и, смазав маслом донышко, выкладывал самодельное колечко на дно. Накрывал крышкой и отправлял на угли. Дело несложное. А на другом костре повесил на перекладину три ведра с водой – греться для бани. В общем, набегался, но всё шло как-то правильно!

Затем принялся из большой кучи веток лиственницы выбирать те из них, что разлапистее, и укладывать комлем к камням куба по кругу. Выложил первый слой, второй стал выкладывать поперёк, третьим уже мелкие ветви, чтобы помягче, – получилась такая почти перина из веток. Справившись, посмотрел на часы: шёл пятый час. Хлеба на углях как будто созрели. Матвей надел рабочие рукавицы, взял Чудо-кастрюлю за бок и вытряхнул готовый хлеб на стол. От хлеба так вкусно пахнуло жаром и настоящим хлебом, что еле удержался, чтобы не оторвать кусочек, но слюни сглотнул. Накрыл хлеб полотенцами, чтобы он пришёл в себя. Первыми вернулись Игорь Молнар и рабочие. На базе стало шумно и хлопотливо. Оценив Матвееву работу, Игорь Александрович позвал своих рабочих ставить над камнями большую шестиместную палатку. Она была без дна, поэтому её надо было растянуть над сложенным кубом, дверями к реке, подставить опорные берёзовые колья у входа и у задней стенки. Как только палатка стала и её, приставив снаружи по углам и по центрам колья, натянули, внутри стало, как в бане, жарко. Вернулись два отряда с Ниной и Зоей. Было слышно, как они на кухне оценили хлеба, спустились к реке, к палатке. По очереди заглянули внутрь.

– Ох, ничего себе натопили, – удивилась Нина. – Сгорим же!

Зоя засмеялась и подытожила:

– Я не для этого институт заканчивала, чтобы на работе и сгореть. – И через паузу договорила: – В бане, лучше уж на шурфах…

Вернувшийся из маршрута Гаев, оценив всё сделанное на базе, громко спросил:

– Кто отважится первым?

Почему-то никто на это и слова не молвил, и тогда Гаев распорядился мужикам мыться первыми. И, пока в палатку заносили вёдра с горячей водой, вешали на костёр следующие греться, начальник партии вынес из своей палатки радиостанцию: оказывается, надо было выходить на связь. Матвей только в начале поля один раз видел, как Константин Иванович разговаривал с центральной базой, нажимая на широкую кнопку на треугольной коробке, из которой к наушникам шли два толстых чёрных провода. А эта коробка с кнопкой, Матвей позже узнал – называется тангеткой. И в ней по центру встроен сам микрофон, чёрного цвета, с тремя круглыми отверстиями. Гаев ввернул на торчащий из радиостанции штырь высокую антенну, включил тумблером технику, и вскоре все, кто был рядом, услышали:

– База, база, я тринадцатый. База, база, я тринадцатый. Перехожу на приём. – Гаев отпустил рычаг на тангетке, тем самым переключив станцию на приём, слушал эфир. На третий раз база отозвалась, и Константин Иванович передал совершенно короткий текст:

– База, я тринадцатый! У нас все живы-здоровы. Работы идут по плану. Нам что есть? Понял, спасибо, конец связи.

Чтобы не смущать мужскую часть партии, девушки громко объявили, что прячутся по палаткам, и баня началась. Матвей был при кухне и только слышал, как из палатки неслись охи и ахи, и видел, как из банной палатки друг за другом выбегали нагие, красные, орущие ребята и со всего маху бухались в воду. Во второй партии досталось мыться и Матвею. Он разделся у себя в палатке и, глядя на блаженное и красное лицо Анатолия, спросил, как там. Толик лежал на спальнике в чистой майке и трусах и на вопрос только что и сумел, так это поднять большой палец.

Войдя в банную палатку, Матвей с ходу понял, почему Толик смог показать только большой палец. В палатке стоял изумительно сильный запах хвои и смолы. Запах и жар (а Матвей первым сунулся в палатку) остановили у порога юного рабочего. Матвей присел на корточки, тут же почувствовал совершенно волшебную мягкость веток листвянки под коленями. Как будто это были не те в основном жёсткие ветви, за которые цеплялась одежда на маршруте, а как будто зелёная вата лежала под ногами и коленями. Матвей так на коленях и пошёл дальше, держа в руках ведро с горячей водой и мыло с мочалкой. За ним также вприсяд вошли Игорь Александрович, Вася Кочергин и Сыроежкин. На корточках или на коленях было сносно. Все распределились вокруг жаровни, приноровившись к обстановке. Матвей налил в таз и горячей, и холодной воды. Всё тело взмокло. Пот почти ручьями стекал по коленям на ветви. И Матвей, не выдержав, спросил у Игоря Александровича:

– Игорь Александрович, я сейчас испарюсь? – на что услышал:

– Матвей, в бане все равны, так что без Александровичей, но побежали нырять, а то и вправду испепелимся.

Осторожно, не толкаясь, по очереди выползали из банной палатки и, разбежавшись, падали в спасительную воду. Вода в реке если и была холодной, то в эту минуту совершенно иначе чувствовалась. Она была родной и успокаивающей жар стихией. Вынырнув, все обязательно что-то кричали от удовольствия и фыркали совсем как конный состав партии. Вернувшись под своды, как-то устроились и, покряхтывая и балагуря, стали мыться. Кожа, разогретая этой каменной жарой, упоительно поддавалась мочалке, вызывая наслаждение от самого движения мочалкой по рукам, груди. Потёрли друг другу спины. И Игорь, он был у самого входа, снова крикнул:

– Всем в реку! – и как был в мыле, выскочил из палатки. Несколько прыжков по прибрежной окатанной гальке – и бултых в Ингили. Вода во втором нырянии показалась не холодной, но, вынырнув и ополаскивая лицо, Матвей заметил, что кожа на лице, руках и груди скрипит. От такого удовольствия Матвей сложил ладонь лодочкой и, двинув ею по воде, обрызгал сильной струёй Тостокулакова. Володя отвернулся и закричал:

– Ах так, сейчас я тебя! – и как гусь замахал руками так, что на Матвея вода полетела, как из вёдер. Матвей нырнул и под водой дёрнул Володю за ноги, пытаясь его свалить. Над рекой неслось: «Ох! Ах! Ух! Ой как здорово! Блаженство! Жить хочется!» – и повторялось: «Ох! Ах! Ух!» Побултыхались ещё и, почувствовав, что вода в Ингили пока не тёплая, скорее ледяная, бегом уже за жарой прошмыгнули в палатку, с удовольствием отметив радость этого тепла.

– Пацаны, – сказал Игорь, – все легли, я сейчас парку поддам, и на живот, – добавил: – А то и детей не будет, – и, набрав в ковш тёплой воды, метнул её в самый центр каменки. Что тут началось! Вода, клацнув доброй сотней атомных бомб, взлетела паром, который метнулся белым облаком вверх и по склонам крыши тут же пошёл, подпираемый своим же давлением, вниз на пацанов и заставил их молча открыть рты, терпя эту жуть. Матвей почувствовал, что сейчас сварится. Пар не обжигал, он жёг! Первой была мысль спасаться. Но и на это не было воли. Зарыться в землю… Исчезнуть… Но первый жар сменился на просто горячо. Матвей сообразил плеснуть прохладной водой из ведра на лицо и проговорил услышанное когда-то выражение:

– Мама, роди меня обратно!

Горячий, плотный, как новые портянки, жар вместе с паром окутал лежащие тела. Лежали тихо, как мыши, пока Игорь Александрович не спросил:

– Ещё подбросить?

От пережитого, от неожиданности предложения все лежащие не заржали, хотя, конечно же, засмеялись. А все, кто в это время был на кухне или женщины в палатках, услышали из бани дикое, громкое мужское ржание. Необъяснимость его тем более привлекла всех к этому смеху. Гаев, помытый в первом заходе и в чистом сидевший за столом кухни и блаженствовавший, наклонив голову, как это делают собаки, когда их что-то заинтересовало, проговорил:

– Театр у микрофона! – На это уже скромно засмеялись все, кто был рядом. А Кучум, который лежал у костра, встал и, повернув голову на бани, один раз гавкнул.

А в бане ещё два раза подбрасывали парку. Ещё два раза хлестали друг друга берёзовыми вениками, и было совсем не больно, кожа ничего не чувствовала. И ещё два раза с гиканьем ныряли в Ингили, после чего у всех от скрипучей кожи, от исчезнувшей усталости, от невесомых волос на голове и распирающего блаженства легким ветерком прошелестела фраза: «Как заново народились!» Немногим позже, когда в бане выветрился мужской дух, все мужчины попрятались в палатках, а из палатки доносились весёлые женские ахи, вскрики и почти не женские вопли с реки. Геологини мылись.

А мужчины тринадцатой партии аэрогеологической экспедиции Министерства геологии СССР честно старались об этом не думать.

Резьба по дереву

Мы вернемся обратно – ждет нас речка Протва

В один из первых дней на Ингили Матвей заметил в руках у начальника партии берёзовую палку без коры, сантиметров в пять диаметром. Гаев сидел за столом на кухне, на краю лавки, и небольшим рубанком строгал эту палку. Ещё через несколько дней он увидел, как Гаев скальпелем что-то вырезает в этой уже обструганной рубанком прямоугольной, примерно полтора сантиметра на полтора и в метр длиной палке. Брался начальник за резьбу нечасто, но ещё через неделю Матвей увидел, что с одного края на этой палке висели три продолговатых кольца. Матвей сел рядом. Гаев посмотрел на Матвея, ничего не сказал, но отложил палку, взял точильный камень и, поплевав на него, поправил на нём лезвие скальпеля, чем (которым) он вырезал эти эллипсы. Тут Матвей не выдержал и спросил:

– Константин Иванович, а что это будет?

Гаев, не отрываясь от дела и не спеша, ответил:

– У меня в Москве осталась жена. Дочка. Осенью вернёмся по домам, я достану из рюкзака мешочек, позову своих Свету и Танечку, – тут Гаев показал руками, как он высыпает на стол содержимое мешочка, – подарю ей вот такую цепочку. Лаком обработаю в несколько слоёв, должно хорошо получиться. А Танечке найду красивый камень. – Матвей представил всю эту сцену в Москве, и сердце его отозвалось благодарностью.

– Матвей, – Гаев перебил мысль Матвея, – ты тоже можешь что-то такое для своих женщин руками сделать. А ещё вот что.

Матвей на слове «женщин» неожиданно для себя сжался. Он давно уже не вспоминал Нину и совсем немного – маму.

– Скажи Анатолию и сам тоже. Садитесь писать письма домой, послезавтра у меня маршрут на устье. Отправим.

Матвей ещё раз пережил сердечное волнение, представив, как дома будут читать его пахнущее дымом письмо. Матвей вечером, когда вернулся с маршрута Толик, рассказал ему про цепочку и письмо. Тут же сели писать. Матвей достал из рюкзака ученическую тетрадь в клеточку, книгу, открыл тетрадь. Матвей ещё никогда так часто не писал писем. Да и читать особо не приходилось. Дома, если приходило от кого из родственников письмо, то его читали за столом, обсуждали. Матвей приготовился уже писать первое слово, как решил заточить карандаш. Достал из чехла, висящего на ремне энцефалитных штанов у входа в палатку, нож, аккуратно поправил им грифель. Вернул нож в ножны и, стараясь писать аккуратно, вывел: «Привет из Сибири». Подумал и уточнил: «Из Якутии». Ещё подумал и привязал (дополнил) привет фразой «с речки Ингили». Затем побежали строчки: «Здравствуйте, дорогие родители, уже пошёл второй месяц, как мы в поле. Ходим в маршруты, копаем шурфы, недавно была баня, с едой у нас всё хорошо, ещё доедаем последнюю настоящую картошку, которую заработали в Магдагачи, откуда я посылал первое письмо. В Нелькане было много совсем не геологической работы, пилили и рубили на дрова стволы деревьев. Хотя я из Нелькана об этом писал. А вот дальше мы баржей плыли по широкой и стремительной реке Мае. Тянул нас буксир. Теперь вот работаем в тайге. В маршруты берём с собой чай, галеты и сахар. Работаем без выходных. Работа не тяжёлая, но очень устаём». Подумал, что так получится, как будто жалуется, и дописал: «До осени надо много успеть сделать, поэтому работаем без выходных. А недавно был выходной и была баня. Теперь мы все чистые и скрипучие». Матвей стал думать, что ещё написать. Толик напротив строчил и строчил. Ещё подумал и продолжил: «Как в поле выехали, выдали нам болотные сапоги. Это такие резиновые сапоги, но к ним приклеены до самого пояса голенища, чтобы можно было в воду заходить почти по пояс. На маршруте часто приходится переходить речки. А они тут такие быстрые, с ног сбивают. Но не глубокие. И все в камнях. Идти надо очень осторожно. У нас есть лошади, на них мы перевозим породу и вещи, если дальний маршрут. Тайга вся в брошенных, точнее в упавших деревьях». Матвей решил, что слово «брошенных» неточно, и дополнил: «Деревья валяются везде, и часто приходится далеко их обходить, чтобы пройти к намеченной точке. Наверное, много миллионов лет назад деревья точно так же падали и складывались, и постепенно из них получался уголь и нефть». А ещё Матвей вспомнил, как три дня назад Гаев за ужином объявил, что рабочим Берёзе, Беленькому и Ильянову повышен разряд до четвёртого. А Сыроежкину, Толстокулакову, Кочергину уже повышать некуда – и так шестые разряды, и написал, что ему и Толику повысили разряд. «Надеюсь к концу сезона получить шестой разряд. Погода у нас стоит хорошая, солнечная. Но днём уже много овода и слепней. И комары уже осаждают. Но если высоко на сопке работа, то их там нет. И накомарники спасают. Это такие шляпы невесомые, а по краю свисает по кругу сетка. Здоровье хорошее». Что ещё писать, Матвей не мог придумать. Сидел с карандашом в пальцах, примерялся, но так ничего и не придумал. И тут вспомнил Кучума и дописал, что у них есть лайка, с каюром пришла, что зовут Кучум и что у него замечательное белое пятно на спине, как всё одно седло. Что хвост кренделем и очень добрый. И умный.

И решил, что можно заканчивать, поэтому дописал: «Надеюсь, у вас всё хорошо и все живы и здоровы». Вспомнил, как вешали «яркий почтовый ящик» на дерево, и строчки снова побежали. «Письмо к вам будет опущено в оранжевый прорезиненный мешок, который начальник партии привязал к дереву на террасе, где Ингили втекает в реку Маю». Прочитал и исправил «втекает» на «впадает». «Местный почтальон будет плыть на катере мимо и возьмёт наши письма». Теперь как будто всё написал и закончил: «Соседям и Москве большой привет. Рабочий четвёртого разряда Матвей». Матвей подумал, какое сегодня число, не смог сообразить и спросил у Толика. Вместе они решили, что уже идёт двенадцатое июня, и так и написали в письмах: «12 июня 1961 года, берег реки Ингили». Матвей взял конверт, написал на нём адрес: «Г. Москва, 4‑я Тверская-Ямская улица, дом 37, кв. 4» и фамилию. Затем аккуратно вырвал лист из тетрадки, свернул и вложил в конверт. Дождался, пока Толик допишет, и с конвертами пошёл на кухню. Гаев ещё резал подарок, посмотрел на конверты, кивнул.

– Молодцы! Через месяц, может, и ответы получим. А завтра вам с Ласточкой в маршрут. Сходи к Илье, всё ли хорошо с лошадью. Отвезёшь еды, заберёшь образцы. Лучше бы к вечеру обернуться! Тридцать километров всего, так что…

Матвей и этому обрадовался, но спросил, как заклеить конверты.

– Сходи к Нине, у неё клей канцелярский есть, вот и заклеишь.

Матвей ещё ни разу не заглядывал к Нине и Зое, заторопился. Подойдя к палатке, громко спросил, если ли кто дома.

– Тебе что, Матвей? – раздался Зоин голос, и она сама вышла из палатки.

– Вот, – показал Матвей конверты, – заклеить надо.

– Молодец, – сказала Зоя и провела ладонью по вихрастым волосам Матвея, отросшим после Москвы.

Матвей, как только отдал конверты Гаеву, позвал Анатолия, и они вместе нашли Илью. Илья сидел у своего костерка, у своей палатки и занимался странным делом: своим острейшим ножом у резиновых сапог аккуратно отрезал от подошвы край. Ребята в недоумении остановились и смотрели (стали наблюдать) за действом. Но, не найдя никаких объяснений этому, подошли, и Анатолий спросил у Ильи:

– Илья, а зачем ты это делаешь – срезаешь?

Илья отвлёкся, поднял на ребят голову, кивнул.

– Однако садитесь.

Ребята сели. И Толик снова спросил, зачем Илья сапоги режет. Илья как будто даже удивился:

– Как зачем? Чтобы легче стали!

Москвичи не то что удивились, но не приняли: как это легче, когда срезанное, дай бог, грамм пятьдесят весит? Это отрезание никак не умещалось в сознании, неужели и вправду это приносит пользу? Ребята даже думали повторить фокус, но решили подождать. Если у Ильи подошва оторвётся, то вот и итог. Но до конца поля Илья преспокойно ходил в этих сапогах. А вот возиться с этим уже не было смысла.

После того как сходили с Ильёй к Ласточке (все лошади как обычно паслись в низинке рядом), осмотрели её, угостили сахаром, договорились наутро о готовности к маршруту, ребята всё решали: неужели эти граммы так важны Илье, что он их срезает? А в столовой Матвей доложил Гаеву о готовности утром выйти в маршрут и долго смотрел с Толиком на новые продолговатые кольца будущего ожерелья, рождающегося в руках начальника партии.