Текст книги "Военная разведка Японии против России. Противостояние спецслужб на Дальнем Востоке. 1874-1922"

По своей сути это был первый комплексный план ведения разведки на Сахалине и в Нижнем Приамурье с целью получения исчерпывающей информации о военно-политической, экономической обстановке в регионе и описания потенциального ТВД. Дело в том, что до прибытия Северо-Приморского экспедиционного отряда разведка здесь велась силами неподготовленной в военном отношении резидентуры николаевского предпринимателя Симада Мототаро и отдельными офицерами Владивостокской армии, командируемыми в Нижнее Приамурье на короткий период.

Так, по сообщению штаба Приамурского военного округа, в октябре 1919 г. исследованием местности по морскому побережью от Николаевска-на-Амуре до Владивостока занималась разведывательная группа капитана Одзава. Она, в частности, собирала сведения о населенных пунктах, местной промышленности, лесных ресурсах и транспортной инфраструктуре. С этой целью Одзава посетил Де-Кастри, затем побывал в Императорской Гавани (Советской Гавани), после чего спустился в бухты Америка и Ольга. Основными информаторами группы являлись служившие в лесной фирме Орлова японские инженеры⁶³⁰.

Главные усилия армейской разведки в конце 1920 г. были направлены на получение информации об обстановке в Нижнем Приамурье из Николаевска-на-Амуре. Согласно достигнутой 29 сентября договоренности начальника разведки армии майора Накаямы с избранным накануне вывода войск главой городского комитета П.С. Эповым, он должен был не реже одного раза в месяц направлять в штаб армии связников со специальными донесениями, однако вплоть до конца декабря от него не поступило ни одного сообщения, в связи с чем штаб армии черпал сведения о ситуации на материке из опросов жителей Северного Сахалина, прибывших в Александровск из Николаевска 10 декабря, а также от офицеров разведки, направленных 15 и 29 ноября в Де-Кастри на встречу с резидентами в Мариинском и Большемихайловском⁶³¹.

Обеспокоенный отсутствием связи с материком, 10 декабря 1920 г. начальник штаба объединения утвердил «План ведения разведки в зимний период командования Сахалинской экспедиционной армии», в соответствии с которым перед разведывательными органами армии ставились задачи по сбору информации о краснопартизанских отрядах на севере Сахалина, наличии у них связи с благовещенским или хабаровским правительствами, а также изучение обстановки «в намеченных нами зонах оккупации на противоположенном берегу, прежде всего в Николаевске-на-Амуре и его окрестностях».

С этой целью штаб армии спланировал на декабрь 1920 г. отправку разведывательной группы в Погиби, которая, оперируя на Северном Сахалине и в Николаевске, должна была организовать разведпункт в Де-Кастри, а также перебросить в январе – марте 1921 г. пять маршагентов в Николаевск-на-Амуре, Де-Кастри и Мариинское с задачей ведения разведки и восстановления связи с оставшимися там резидентами. Деятельность армейской разведки должна была вестись в тесном контакте с хабаровской военной миссией. На эту работу ей выделялось порядка 3000 иен золотом⁶³².

Реализация плана была связана с риском для жизни личного состава разведывательных групп, наглядным примером чему послужил инцидент с младшим унтер-офицером Мацумото Эйити. 24 декабря 1920 г. командование армии осуществило плановую отправку на северную оконечность острова к мысу Тамлаво двух разведывательных групп под командованием младших лейтенантов Имабори Тэцусаку и Катакура Тадаси с задачей сбора информации об обстановке на противоположенном берегу Амурского лимана и в Николаевске. Обе группы действовали в сложных погодных условиях. Как отмечалось в отчете экспедиции, в декабре – январе на Сахалине установилась крайне низкая температура, а частые бураны и пересеченная местность замедляли скорость движения групп до 1–2 ри (4–8 км) в сутки.

11 января младший лейтенант Катакура направил отряд из восьми человек под командованием Мацумото на доразведку района Фуруиво и установления контактов с местными жителями. Успешно выполнив поставленную задачу, отряд на следующий день вышел на соединение с главными силами группы, но попал в сильный буран и, потеряв ориентировку, был вынужден заночевать в близлежащей деревне. Собачья повозка Мацумото в буране отстала от отряда и двое суток блуждала по открытой местности. Японский разведчик и погонщик-гиляк провели две бессонные ночи, питаясь льдом и отморозив конечности, в результате чего проводник скончался от голода и переохлаждения, а Мацумото на вторые сутки вышел к стойбищу аборигенов, где 14 января его и обнаружила поисковая группа Катакура⁶³³.

Преодолевая трудности в организации агентурной разведки, зимой – весной 1921 г. командование Сахалинской экспедиционной армии сумело восстановить каналы поступления информации с материка, систематически рассылая в адрес военного министерства, Владивостокской экспедиционной и Квантунской армий разведывательные сводки под общим названием «Обстановка в Николаевске-на-Амуре и прилегающих районах».

Связь с Николаевском поддерживалась через курьеров. В соответствии с «Планом ведения разведки в зимний период», 7 января туда прибыли два курьера-гиляка с инструкциями для городского комитета. Спустя два дня член комитета

В.В. Стрелков выехал на Сахалин с отчетом о ситуации в Николаевске, а 1 февраля 1921 г. в Александровск прибыл глава города П.С. Эпов, представивший командованию экспедиционной армии подробный доклад об обстановке на противоположном берегу. Вплоть до апреля армейская разведка поддерживала связь с Эповым через курьеров, а также забрасывала в районы Николаевска, Богородского и Мариинского специально подобранную разведывательной группой в Погиби агентуру из числа местных жителей и японцев⁶³⁴.

Повторный захват Нижнего Приамурья в апреле 1921 г. позволил армии развернуть в Николаевске-на-Амуре, Де-Кастри, Софийске и Мариинском постоянные разведывательные органы во главе с прикомандированными офицерами, которые в 1921–1922 гг. освещали военно-политическую обстановку в зонах своей ответственности⁶³⁵. Их деятельность регулировалась новым «Планом ведения разведки и пропаганды Сахалинской экспедиционной армии», подписанным командующим объединением Кодзима Содзиро 1 мая 1921 г.

В отличие от прежнего плана нововведением в нем стал пункт о возложении на командиров охранных отрядов, специально командированных офицеров и агентуру задач по сбору сведений о дислокации и вооружении частей НРА ДВР, милиции, краснопартизанских отрядов, деятельности и планах антияпонски настроенных граждан русской и корейской национальностей. При этом командиры отрядов могли задействовать в своих интересах все жандармские отделения армии, за исключением Александровска. Как и прежде, армия могла перебрасывать агентуру и офицеров разведки в неподконтрольные ей районы.

Сбор разведывательной информации по политическим вопросам возлагался на командиров охранных отрядов, специально командированных офицеров, начальника военно-административного управления армии и начальника жандармерии. Указанным лицам предписывалось регулярно изучать выходившие внутри и за пределами оккупационной зоны газеты, журналы, книги, вступать в контакты с бывшими российскими чиновниками и влиятельными лицами, перлюстрировать частные письма и телеграммы.

Штаб армии обобщал все поступавшие данные, проводил их комплексную оценку и направлял наиболее важную информацию военному министерству, Генеральному штабу и другим заинтересованным органам в виде срочных телеграфных донесений, сводок «Информация Сахалинской экспедиционной армии» («Сагундзё») и декадных отчетов.

Кроме того, план конкретизировал задачи всех разведывательных пунктов и отрядов, нацеливая их на получение достоверных данных о деятельности представителей ДВР, членов РКП (б), граждан США, Великобритании и Франции, антияпонски настроенных корейцев и китайцев, условиях жизни местного населения и его отношении к Японии, ДВР и трем великим державам, дислокации и вооружении частей НРА, милиции, краснопартизанских отрядов. Командованию Николаевского-на-Амуре охранного отряда, резидентам армии в Мариинском и Софийске поручалось ведение агентурной разведки в Хабаровске.

В вопросах пропаганды деятельность армии была нацелена главным образом на разъяснение россиянам правильности действий империи и культивирование среди них прояпонских симпатий: «Необходимо укреплять веру русских людей, проживающих в оккупационной зоне, в нашу мощь и разъяснять им, каким ядом является коммунизм, для чего постоянно знакомить их с лучшими сторонами и искренними намерениями нашей империи, а также с положением дел в Советской России»⁶³⁶.

Зона ответственности разведорганов армии не ограничивалась Сахалином и Нижним Приамурьем. Приказами военного министра и начальника Генштаба в 1921–1922 гг. к штабу армии были прикомандированы офицеры 2-го управления капитаны Миура Тосикото (август 1920 г.), Катаяма Сётаро, топограф-геодезист Югути Киёси (май 1921 г.) и другие лица, занимавшиеся топографической и агентурной разведкой на Камчатке⁶³⁷. Более того, в период потери связи с хабаровской миссией в июне 1921 г. заместитель военного министра распорядился об организации армией разведки на хабаровском направлении⁶³⁸.

Основными объектами разведывательных устремлений Сахалинской экспедиционной армии в 1921–1922 гг. оставались Николаевск-на-Амуре и прилегающие к нему районы. Для сбора необходимой объединению информации использовались различные методы, диапазон которых варьировался в зависимости от жизненного опыта и уровня профессиональной подготовки разведчиков. Например, резидент в Мариинском капитан Хаяси Дайхати, служивший в военной разведке с 1910 г., привлек к сотрудничеству начальника местного телеграфа, через которого получал копии телеграмм представителя ДВР Г.З. Прокопенко и узнавал содержание всех телефонных переговоров в округе, а также установил контакт с капитанами заходивших на рейд порта речных судов и опрашивал их пассажиров⁶³⁹.

Разгром Народно-революционной армией белых частей генерал-майора В.М. Молчанова в феврале 1922 г. означал фактический крах планов Японии по созданию на советском Дальнем Востоке «черного буфера» и заключению с ним соглашения о пребывании здесь императорских войск.

Поэтому 23 июня 1922 г. военный министр генерал армии Яманаси Хандзо проинформировал командование армии о принятом на заседании кабинета министров решении вывести Владивостокскую экспедиционную армию с территории ДВР и эвакуировать японские войска из Нижнего Приамурья. Подразделения в Николаевске-на-Амуре и Де-Кастри должны были покинуть материк до конца сентября, в связи с чем армейское командование разослало командирам охранных отрядов циркуляр, предписывавший подобрать и оставить на материке агентуру, способную «своевременно освещать изменение обстановки на противоположном берегу»⁶⁴⁰.

После завершения вывода войск штаб армии подготовил 30-страничный доклад под названием «Обстановка на противоположенном Северному Сахалину побережье материка», состоявший из шести разделов – «Военная обстановка», «Политическая обстановка», «Положение населения», «Обстановка с торговлей», «Положение оставшихся на местах соотечественников», «Различные вопросы», заключения и двух приложений – «Реестр имен сотрудников всех правительственных учреждений (по состоянию на последнюю декаду декабря 1922 г.)» и «Таблица имен соотечественников, оставшихся в Николаевске-на-Амуре в зимний период».

Его содержание свидетельствовало о наличии у армейской разведки хорошо информированного агентурного аппарата, освещавшего все стороны жизни советского общества в Николаевске-на-Амуре и в окрестных с ним поселениях. В то же время сведения из Хабаровска носили отрывочный и неполный характер. Так, в разделе «Состав и дислокация войск» приводились подробные сведения о размещении и численности частей Красной армии в Николаевске-на-Амуре, Мариинском, Софийске, Маломихайловке, Болыпемихайловке и т. д., а о советских гарнизонах в верхнем течении Амура до Хабаровска говорилось, что, «хотя подробности не могут быть полностью выяснены, никаких изменений по сравнению с прошлым периодом практически не произошло»⁶⁴¹.

В 1923–1924 гг. разведорганы армии продолжали контролировать обстановку на материке, получая агентурную информацию из Николаевска-на-Амуре и внимательно изучая русскоязычную прессу Хабаровска. Кроме того, в первом полугодии 1923 г. армейская разведка отслеживала действия Красной армии по ликвидации так называемого «якутского похода» генерала А.Н. Пепеляева⁶⁴².

К концу 1924 г. судьба Сахалинской экспедиционной армии была решена. В связи с подписанием советско-японского соглашения о выводе императорских войск с севера острова армейская разведка приступила к плановой консервации агентурного аппарата. Еще в мае 1922 г. начальник штаба объединения запросил у военного министерства на проведение разведывательной работы в 1923 финансовом году 36 000 иен⁶⁴³. По докладу штаба армии от 3 марта 1925 г. заместителю военного министра генерал-лейтенанту Нуно Кадзусукэ, текущие траты объединения по статье «Секретные военные расходы» составляли уже более 40 000 иен, в то время как у Квантунской армии они не превышали 5000 иен в год. Спустя месяц Нуно проинформировал командующего армией о выделении ему еще 20 000 иен для «русских граждан и лиц других национальностей, поддерживающих особые отношения с Сахалинской экспедиционной армией»⁶⁴⁴. Однако после вывода японских войск из Северного Сахалина Генштаб фактически свернул там разведывательную деятельность, возложив сбор информации на дипломатические представительства.

Таким образом, деятельность органов военной разведки Японии с позиций Кореи и Сахалина в период интервенции носила вспомогательный характер и преследовала цель вести прояпонскую пропаганду среди местного населения, собирать информацию о краснопартизанских отрядах, их связях с правительством ДВР, а также о топографии, транспортной сети, мобилизационных возможностях, материальных ресурсах, промышленности, сельском хозяйстве Южно-Уссурийского края, Нижнего Приамурья и Северного Сахалина как потенциальных театров военных действий. Если Корейская армия в решении этих задач опиралась на ранее созданный агентурный аппарат из числа представителей японской и корейской дна-спор в нашей стране и приграничных районах Кореи и Китая, то Сахалинская армия была вынуждена приобретать агентурные позиции среди русского населения и регулярно забрасывать маршрутную агентуру из числа коренных обитателей Сахалина. В связи с выводом японского экспедиционного контингента из Приморья осенью 1922 г. оба объединения приступили к планомерному сбору разведывательной информации о группировке Красной армии и мероприятиях органов советской власти по укреплению обороноспособности дальневосточного региона. Корейская армия в целом успешно решала эти задачи вплоть до депортации 172 000 советских корейцев с Дальнего Востока в Среднюю Азию в конце 1937 г., в то время как Сахалинская экспедиционная армия после подписания в 1925 г. Пекинской конвенции о возобновлении дипломатических отношений между Москвой и Токио и о выводе японских войск с севера острова передала функции сбора разведывательной информации дипломатическим представительствам империи на Северном Сахалине и дислоцированной на острове Хоккайдо 7-й пехотной дивизии.

§ 2. От Стамбула до Вологды: крах Белой идеи (1917–1922)

Разведывательные органы Корейской, Квантунской, Сахалинской и Владивостокской армий являлись важным, но отнюдь не единственным компонентом агентурной сети Генерального штаба на советском направлении в годы Гражданской войны. Действия японского правительства по подготовке и осуществлению интервенции в 1917–1922 гг. обеспечивали легальные резидентуры в Советской России и соседних с ней странах, осевшие под прикрытием миссий при белых режимах и военных атташатов при посольствах.

К началу Октябрьской революции 1917 г. в России помимо военного атташе Исидзака Дзэндзиро и его помощника майора Хасимото Тораносукэ находились девять японских военных представителей в действующей армии – полковники Араки Садао, Коно Цунэкити, подполковник Фуруя Киёси, майор Токинори Хисаси, капитаны Судзуки Сигэясу, Такахаси Сутэдзиро, Куроки Синкэй, Обата Тосиро во главе с генерал-майором Такаянаги Ясутаро, три военных стажера, изучавшие русский язык и организацию военного дела, – капитаны Куваки Такаакира, Ямаваки Масатака и Ясуи Тодзи, а также инструкторы по артиллерийскому делу в Москве во главе с генерал-майором Миягава Ёсинари⁶⁴⁵.

В связи с циркулировавшими слухами о возможном переезде Временного правительства в Москву 19 сентября Исидзака обратился к Токио с просьбой одобрить расходы на отправку туда сотрудников военного атташата и всех военных стажеров вместе с остальным персоналом посольства, оставив в Петрограде полковника Араки Садао. Хотя правительство Керенского в итоге никуда не уехало, тем не менее 1 ноября в Москву с разрешения Токио прибыл сменивший Миягава на посту главы группы артиллерийских инструкторов подполковник Фуруя Киёси, который два дня спустя направил оттуда первую телеграмму с информацией о ситуации в городе⁶⁴⁶. Этот дальновидный шаг по организации московской резидентуры позволил японской разведке в дальнейшем получать жизненно важные для понимания событий в России сведения.

Падение Временного правительства стало в целом неприятным сюрпризом для японской разведки. На вторые сутки после Октябрьской революции – 9 ноября – Исидзака представил начальнику Генштаба свое мнение относительно причин происшедшего и необходимых ответных шагах японского правительства. Как полагал атташе, приход к власти большевиков был закономерным итогом развала промышленности и транспорта, нежелания населения и армии продолжать войну, нехватки политической воли у Временного правительства и отсутствия формальной поддержки Антантой прежних российских властей.

Хотя Исидзака не исключал подписания советским правительством сепаратного мира с Германией, он настойчиво рекомендовал воздержаться от любых действий по захвату российского Дальнего Востока или дестабилизации обстановки внутри нового государства, считая, что, «поскольку Россия или Германия не планируют с помощью русской армии или полутора миллионов австро-немецких военнопленных в российских лагерях захватывать Дальний Восток или Индию, Япония, даже если будет увещеваться Великобританией и США, должна придерживаться осмотрительной позиции по принципу „вступать в войну только ради защиты мира в странах Востока“ и не ввязываться беспричинно в боевые действия».

Тем не менее Исидзака предлагал принять превентивные меры на случай разрыва отношений с Советской Россией и отъезда японской дипмиссии в метрополию, полагая, что «параллельно с отзывом наших военных представителей из России и Румынии необходимо образовать с их участием разведывательные органы в Швеции и странах Западной Европы для обеспечения непрерывного ведения оттуда агентурной разведки против России»⁶⁴⁷.

К реализации этих идей военно-политическое руководство Японии приступило месяц спустя, когда очевидным для него фактом стали начавшиеся 3 декабря советско-германские переговоры о перемирии. Информация о них поступала по каналам военного атташе и посольства, которые не располагали агентурой в советском правительстве и были вынуждены ориентироваться на просачивавшиеся оттуда отрывочные сведения, о чем свидетельствовала телеграмма Исидзака от 4 декабря: «В настоящее время идут переговоры с австро-немецкой стороной. Хотя их результаты неизвестны, по слухам, Германия под предлогом отказа от репараций и уступок внесла в повестку выгодный для себя дополнительный пункт об освобождении от таможенных сборов»⁶⁴⁸.

На фоне возможного разрыва отношений Японии с Россией 7 декабря военное министерство потребовало от военного атташе доложить варианты эвакуации офицеров разведки. 16 декабря Исидзака изложил следующий план: он вместе с послом, генерал-майором Такаянаги, капитанами Судзуки, Куваки, Ясуи и Ямаваки выезжает в Швецию, военные представители в действующей армии и инструкторы артиллерийского дела – в Великобританию, а если обстановка не позволит этого сделать, через Сибирь возвращаются в метрополию⁶⁴⁹.

Одновременно в Токио была послана телеграмма Такаянаги о целесообразности создания на российском Дальнем Востоке «единой независимой области» и взятия ее под охрану японскими войсками ввиду наличия там опоры в лице «спасавшихся бегством бывших царских офицеров и представителей притесняемого среднего класса»⁶⁵⁰. Было очевидно, что после отказа Советской России продолжать воевать за Антанту петроградская резидентура стала одним из инициаторов реализации разработанных военным ведомством планов отторжения советского Дальнего Востока.

Как уже отмечалось, с 17 по 27 декабря по этому поводу в Токио состоялось заседание Чрезвычайного комитета по изучению вопросов внешней политики, на котором правительство отклонило план захвата российских владений, однако свернуло военное сотрудничество с Петроградом, в результате чего большая часть сотрудников военной миссии вернулась из России домой: 6 января 1918 г. Исидзака донес, что полковник Араки, капитан Куроки, лейтенант Кимура и старший мастер Нагатоми через два дня выезжают в Харбин, а полковник Коно и капитан Обата отправлялись в Стокгольм. Туда же намечалось направить генерал-майора Такаянаги и майора Токинори, в то время как сам атташе вместе с капитаном Судзуки и подполковником Фуруя оставался в России⁶⁵¹.

В ответ военный министр, в целом одобрив действия Исидзака, потребовал от него оставить нескольких представителей при действующей армии в Москве и Петрограде для ведения там агентурной разведки, командировать Такаянаги на Украину, еще одного офицера – на Дон, отложив их выезд в Стокгольм или в Токио до «возникновения обстоятельств непреодолимой силы»⁶⁵². Однако осуществиться этим планам было не суждено: в начале марта все японские военные представители и стажеры через Сибирь и Маньчжурию вернулись домой.

Постоянное упоминание в шифрованной переписке Стокгольма было не случайным: в соответствии с рекомендациями Исидзаки Генштаб планировал образовать там новый разведывательный орган, видимо с учетом успешного опыта работы полковника Акаси Мотодзиро против России в годы Русско-японской войны. Именно такую задачу – организация связи и ведение агентурной разведки – получил выехавший И января 1918 г. из Петрограда в Стокгольм капитан Обата Тосиро, который координировал свою деятельность с уже находившимся там с июня 1917 г. майором Умэдзаки Нобутаро⁶⁵³.

В рамках развертывания разведаппарата в Швеции кабинет министров Японии выделил Умэдзаки в феврале 1918 г. на покрытие годовых расходов на транспорт, жалованье и оплату телеграфной корреспонденции 30 647 иен золотом⁶⁵⁴. 1 апреля в помощь ему был направлен владевший немецким языком сотрудник Генерального штаба капитан Имаи Киёси, а 24 июля Умэдзаки стал официальным военным атташе при японском посольстве в Стокгольме, что окончательно оформило создание там разведывательного центра, занимавшегося сбором информации по Советской России и Германии⁶⁵⁵.

Оставшиеся в Москве и Петрограде немногочисленные сотрудники военного атташата внимательно наблюдали за развитием обстановки в нашей стране, черпая сведения главным образом из бесед с представителями Наркомата иностранных дел (НКИД), союзных дипломатических миссий и из советской прессы: в отправленной Хасимото 24 апреля телеграмме, например, источниками информации об организации, передислокации красноармейских отрядов, положении дел у австровенгерских военнопленных в Сибири фигурировали газетные публикации, наблюдения офицеров французской, британской военных миссий и представителей датского Красного Креста⁶⁵⁶.

В самом выгодном положении оказался подполковник Фуруя Киёси, поскольку с 12 марта 1918 г. Москва стала столицей Советской России, а японское посольство, включая сотрудников военного атташата, из-за немецкого наступления на Петроград эвакуировалось 28 февраля в Вологду. После возвращения Исидзаки домой в начале апреля там оставался только майор Хасимото, назначенный помощником нового военного атташе Фуруя⁶⁵⁷.

Несмотря на сокращение штатов и отъезд из Петрограда, резидентура Хасимото – Фуруя смогла в короткие сроки приобрести агентуру в Вологде и Москве. Летом 1918 г. агенты Хасимото совершили ряд поездок по разным районам Советской России, информируя его о деятельности германских военных представителей и формировании частей Красной армии. Источник «Ро» (№ 2), в частности, сообщал помощнику военного атташе об условиях сделки советского правительства с Германией по передаче ей остатков Балтийской эскадры в обмен на приостановку наступления на Петроград и о концентрации в июне отряда немецких военнопленных под Вологдой для подавления белочешского мятежа, а источник «И» (№ 1), ранее работавший в МИД, освещал переброски войск под Москву через швейцарских эмигрантов в Петрограде и деятельность отдела Востока Наркомата иностранных дел через сохранившиеся там контакты⁶⁵⁸.

В свою очередь, на связи у Фуруя находились как минимум три агента: один – имевший доступ к телеграфной переписке Москвы с Иркутском, один – контактировавший с сотрудниками Всероссийского центрального исполнительного комитета (ВЦИК) и сообщавший о ходе мирных перговоров с Германией, и один – получавший сведения из командования 10-й немецкой армии в Минске⁶⁵⁹. Кроме того, Фуруя сохранил деловые отношения с сотрудниками Всероссийского главного штаба, от которых в середине июня 1918 г. получил ряд разведсводок о немецких и австро-венгерских войсках на оккупированной советской территории и в Финляндии. С Фуруя непосредственно контактировал начальник Оперативного управления штаба генерал-майор С.А. Кузнецов, который параллельно возглавлял Комиссию по организации разведывательного и контрразведывательного дела и в сентябре 1919 г. был расстрелян как активный участник антисоветской организации «Всероссийский национальный центр»⁶⁶⁰.

Большое внимание весной 1918 г. военный атташат уделял строительству Красной армии, поскольку, как докладывал 4 апреля Хасимото со ссылкой на сотрудника Всероссийского главного штаба, «хотя формальная новая армия готовится к войне с Германией и Австро-Венгрией, на деле она должна быть готова выступить против Японии»⁶⁶¹. Первым сообщением по этому вопросу стала шифровка Исидзака начальнику Генштаба от 23 марта о переезде Высшего военного совета во главе с Л.Д. Троцким в Москву, разработке им планов обороны Москвы, Петрограда и создания армии, а также организации рубежей обороны в Поволжье и на Урале на случай захвата обеих столиц немцами⁶⁶².

27 марта более подробную информацию о формировании Красной армии в Токио доложил подполковник Фуруя. Он полагал, что идеологом создания регулярных вооруженных сил стал Л.Д. Троцкий, по инициативе которого Высший военный совет разработал проект назначения на командные должности царских военных специалистов, отвечавших только за оперативное планирование и руководство боевыми действиями, в то время как вопросы обучения, организации войск и несения внутренней службы оставались в компетенции представителей Советов. В соответствии с этим проектом за каждым военспецом ранга командира корпуса и выше должен был быть закреплен комиссар. От внимания Фуруя не ускользнули попытки укрепить воинскую дисциплину путем ограничения выборности командиров: по его данным, был подготовлен проект приказа о назначении высшего комсостава Советами, хотя красноармейцы могли выбирать командиров взводов, а командиры взводов и рот – командиров рот и батальонов соответственно. Фуруя также докладывал, что за два месяца планировалось довести численность Красной армии до 200 000–300 000 человек, а в случае необходимости, благодаря принудительно проводимому всеобщему военному обучению, под ружье могло быть поставлено все население.

Кроме того, московский резидент кратко охарактеризовал образованную постановлением от 25 марта 1918 г. систему центральных и территориальных военно-административных органов, наделенных функциями учета вооружения, людских и материальных ресурсов, набора добровольцев из числа демобилизованных солдат, крестьян, рабочих, бывших офицеров и унтер-офицеров. В отношении последней категории Фуруя полагал, что, хотя в офицерской среде было много желающих вернуться на службу, из-за неопределенности их статуса и полномочий добровольцев в Красную армию будет мало. В целом же резидент констатировал, что «планы организации армии являются весьма непоследовательными и поспешными, полными партийных предрассудков, в связи с чем шансы на создание в ближайшее время боеспособных вооруженных сил чрезвычайно малы»⁶⁶³.

В последующих телеграммах Фуруя и Хасимото продолжали освещать ход строительства новой армии. 4 апреля Хасимото проинформировал Токио о намерении советского правительства в ближайшие два месяца довести численность Красной армии до 1 500 000 человек, а 23 апреля Фуруя направил в Генштаб сообщение о выдвинутых днем ранее Л.Д. Троцким на заседании ВЦИК проектах декретов «Об обязательном обучении военному искусству», «О сроке службы в Красной армии», «О порядке замещения должностей в Красной армии», «О формуле торжественного обещания при вступлении в Красную армию», заложивших основу регулярных вооруженных сил⁶⁶⁴. Тем не менее детальными данными об организационно-штатной структуре, дислокации, численности и вооружении Красной армии японская военная разведка в 1918 г. не располагала.

Не ограничиваясь простым освещением первых шагов советского правительства в области военного и государственного строительства, вслед за подписанием Брест-Литовского договора и высадкой японских моряков во Владивостоке весной 1918 г. сотрудники военного атташата провели детальный анализ сложившейся ситуации под углом возможной отправки экспедиционного контингента на Дальний Восток.

Обобщив всю информацию, 4 мая Фуруя доложил заместителю начальника Генерального штаба свое мнение о нецелесообразности этого шага. Резидент полагал, что империя должна была прежде всего официально озвучить свою позицию Советской России и использовать мирные средства для улаживания с ней спорных вопросов, прибегнув к интервенции только при возникновении обстоятельств непреодолимой силы. К такому выводу Фуруя подталкивал учет ряда факторов. Во-первых, союзные державы в целях недопущения расширения германского влияния в России и получения экономической прибыли взяли курс на заигрывание с советским правительством, особенно США, которые рассчитывали получить монополию на торговлю с РСФСР, и Франция, надеявшаяся на возврат большевиками царских долгов. Во-вторых, меры советского руководства по разрешению внутренних проблем благодаря поддержке низших слоев населения, отсутствию организованной оппозиции и невмешательству иностранных держав обеспечивали укрепление основ его власти. В-третьих, любые открытые антисоветские действия неминуемо вели к образованию военного блока Советской России с Германией. Поэтому Фуруя рекомендовал сделать заявление правительству РСФСР о недопустимости распространения германского влияния за Урал и на Дальний Восток, поставить его перед фактом возможного применения силы в случае возникновения там угрозы японским интересам, проявить осмотрительность в оказании тайной помощи антисоветским организациям (то есть Хорвату, Семенову и Калмыкову)⁶⁶⁵.