Текст книги "Военная разведка Японии против России. Противостояние спецслужб на Дальнем Востоке. 1874-1922"

Безусловно, приоритетным для руководства Японии в ходе войны стало получение достоверных сведений о боевых действиях на Западном театре. С августа 1914 г. Генштаб рассылал в адрес военного министерства, МИД и других государственных органов ежедневные разведсводки «Война в Европе», в которых обобщал донесения японских военных наблюдателей и атташе в России, Великобритании, Франции, Италии, Швейцарии, доклады Квантунского генерал-губернаторства и Корейской армии о действиях армий Антанты и Четверного союза, мероприятиях русских властей по комплектованию, передислокации и материально-техническому обеспечению войск, использованию закупленного у Японии оружия и боеприпасов.

Альянс с Россией открыл перед военной разведкой новые перспективы, связанные с использованием ею легальных возможностей, поскольку в рамках договоренностей между странами Антанты в августе 1914 г. Токио смог командировать в царскую армию четырех своих наблюдателей – капитанов Микэ Кадзуо (10-я армия), Хасэбэ Сёго (23-й армейский корпус), майоров Нагано Икумаро (3-я армия) и Сакабэ Тосио (2-я армия) из числа офицеров Генштаба, проходивших годичную языковую стажировку в нашей стране³⁰⁶. Чуть позже в Харбин в распоряжение Заамурского округа погранстражи были направлены капитаны Хасимото Тораносукэ и Хаяси Дайхати. Всего же за годы войны в царской армии в качестве военных наблюдателей побывало около 30 японских офицеров³⁰⁷.

В соответствии с указаниями военного министра японские представители при штабах русских фронтов, армий и корпусов на Западном ТВД собирали информацию об органах военного управления и военном искусстве русской армии, изучали работу Верховного командования Российской империи, добывали любые полезные для развития японских вооруженных сил сведения³⁰⁸. Поэтому постоянное пребывание японских офицеров на передовой и наблюдение за работой русских штабов обогащало их знания о тактике и стратегии потенциального противника. Весьма показателен в этом ряду пример капитана Обаты Тосиро, который, будучи прикомандирован к штабу 7-й армии Юго-Западного фронта, принимал непосредственное участие в Брусиловском прорыве, а позднее использовал полученный опыт в качестве руководителя Военно-штабного колледжа и начальника оперативного отдела Генштаба Японии.

Общее руководство японскими офицерами осуществлял главный военный представитель при русской Ставке Верховного главнокомандования, которым, как правило, являлся сотрудник разведки с большим опытом военно-дипломатической или агентурной работы³⁰⁹. Два представителя – генерал-майоры Накадзима Масатакэ (1915–1916) и Такаянаги Ясутаро (1917–1918), по возвращении из России возглавили Разведуправление и приняли непосредственное участие в подготовке и проведении японской интервенции на советском Дальнем Востоке.

Кроме того, в рамках союзнических договоренностей между двумя странами в 1914–1918 гг. Генеральные штабы японской и русской армий обменивались информацией о военно-экономическом потенциале Четверного союза и деятельности разведывательных органов противника в Китае. Передаточными звеньями выступали военные атташе, а источниками сведений – штабы русских фронтов на Западном ТВД и японская агентура за границей³¹⁰.

К сбору разведывательной информации о ходе боев на Европейском театре были привлечены даже ранее не занимавшиеся агентурной разведкой военные стажеры и военные резиденты японской армии: директивой военного министра от 4 августа 1914 г. они в этом вопросе были оперативно подчинены военным атташе в Великобритании, Франции, Германии, России и Австро-Венгрии, причем военное ведомство заранее позаботилось об отправке одного резидента в Нидерланды с комплектом шифров для организации связи с немецкой агентурой в условиях неизбежного разрыва диломатических отношений с Берлином³¹¹.

Еще одним новшеством в деятельности военной разведки стало активное использование ею для прикрытия торговых организаций, вовлеченных в российско-японские отношения. В январе 1915 г. МИД Японии выдал паспорт на имя Кобаяси Дзиро сотруднику Генерального штаба капитану Такахаси Сутэдзиро, направленному на полтора месяца во Владивосток под видом члена Ассоциации мира и спокойствия, выступавшей посредником в поставках японского вооружения царской армии. Удачно подобранная для Такахаси легенда не вызвала подозрений у русской контрразведки, поэтому в августе того же года в двухмесячную командировку в Северную Маньчжурию и Приморье убыл другой разведчик – капитан Ямагути Масахиро, обеспеченный по линии МИД документами прикрытия на имя торговца зерном Накамура Кадзио³¹².

Практика отправки офицеров Генштаба с фиктивными документами в краткосрочные разведывательные поездки в приграничные с Россией районы Китая сохранилась и в следующем году. С февраля по март 1916 г. Корею, Южную Маньчжурию и КВЖД посетили полковник Кисимото Сикатаро и капитан Оки Наомити, которые изучили транспортную инфраструктуру региона, железнодорожные перевозки русских войск, базирование транспортных судов царского флота в Дайрэне и состояние его гавани. Параллельной военно-топографической разведкой в Северной Маньчжурии занимались полковник Муто Нобуёси и капитан Ямада Кэндзо, а с августа по октябрь 1916 г. водные и речные пути региона обследовали капитаны Такая Цунэхико и Хамамото Минэсабуро³¹³.

Некоторые изменения с началом войны коснулись агентурной работы Квантунского генерал-губернаторства. Хотя оно не стало развертывать новые разведцентры, сохранив два в Чанчуне и Мукдене, в 1914–1916 гг. на узловых станциях КВЖД и Транссиба у него появилась информированная агентура из числа проживавших там колонистов во главе с резидентами Тории Тёдзо (служащий филиала концерна «Кухара» в Благовещенске), Югами Дзисабуро (легализовался в Иркутске в августе 1916 г. как предприниматель Минами Сабуро), Андзё Дзюнъити (глава японской колонии в Маньчжоули), Ямадзаки Тораити (глава японской колонии в Хайларе) и Хирано Кэйдзиро (Цицикар). Еще один агент – Сэо Эйтаро прибыл в Россию в конце 1914 г. в качестве горного инженера и осел в Забайкалье, оперируя главным образом в Чите³¹⁴.

Как правильно установило КРО штаба Иркутского ВО, руководитель японской колонии на станции Маньчжоули и по совместительству владелец комиссионного магазина Андзё Дзюнъити систематически проводил собрания с колонистами в специально отведенном для этого помещении, куда был закрыт вход посторонним, после чего составлял письменные отчеты и через секретаря «кёрюминкай» нарочным отправлял их в Харбин или Токио³¹⁵.

Деятельность военной разведки в России велась с соблюдением строжайших мер конспирации. Хотя иркутское КРО в 1916 г. получило информацию об усилении японской разведработы в Сибири и Забайкалье, установить личный состав и формы прикрытия резидентур ему не удалось. Более того, русская контрразведка пребывала в глубоком неведении относительно методов деятельности японцев, полагая, что их разведывательные органы скрываются под вывесками крупных магазинов. Характеризуя положение дел с японским шпионажем, 6 января 1917 г. заведующий Особым отделом полковник Васильев сообщал начальнику иркутского губернского жандармского управления: «Применение японцами в деле разведки торговых предприятий наиболее ярко подтверждается существованием в гор[оде] Иркутске японского магазина, принадлежащего японцу Сираиси, основательно заподозренному в шпионстве.

Названный Сираиси ранее имел маленькое прачечное заведение, в настоящее же время он является владельцем большого магазина, находящегося на главной улице города. Дела этого магазина, судя по наружному виду, идут блестяще, между тем в магазине не только покупателей, но и товаров почти не бывает, что, в связи с павшим на владельца магазина подозрением в шпионстве, дает основания предполагать, что магазин содержится для целей разведки на средства японского правительства»³¹⁶.

Справедливости ради надо отметить, что поводом для причисления Сираиси к японским агентам стали не только его успехи на коммерческом поприще, но и факт остановки в его доме летом 1913 г. секретаря харбинского генерального консульства Хирато Минори, который прибыл в Иркутск для получения сведений от ранее завербованного им вестового командующего войсками Иркутского ВО ефрейтора 26-го Сибирского стрелкового полка Т.В. Кацана³¹⁷.

Таким образом, несмотря на принятие в 1907 г. новой военной доктрины, определившей главным противником империи на суше Россию, которая, возможно, попытается реваншироваться за поражение в войне, обе страны взяли курс на нормализацию межгосударственных отношений, в связи с чем военная разведка Японии действовала на русском направлении с легальных позиций, избегая участия в подрывных акциях, способных дискредитировать Токио в глазах Санкт-Петербурга. Помимо резидентур под прикрытием военного атташата при японском посольстве в российской столице³¹⁸, должностей военных стажеров и практикантов русского языка, Генштаб образовал в 1906 г. разведцентр Квантунского генерал-губернаторства в Чанчуне для сбора сведений о Приамурском крае, Забайкалье и Северной Маньчжурии. Хотя русской контрразведке удалось частично парализовать деятельность органа благодаря агентурному проникновению в его аппарат, наличию информаторов в японской и корейской колониях на российском Дальнем Востоке, военная разведка империи оперативно получала достоверную информацию о состоянии царской армии.

С началом Первой мировой войны Генштаб Японии официально командировал в русскую армию тридцать своих наблюдателей для изучения хода боевых действий на фронте, а также активизировал разведку на линиях Транссиба и КВЖД с помощью членов японских колоний в Северной Маньчжурии и Забайкалье, завербовав в качестве резидентов их глав. Царская контрразведка фактически прекратила активную борьбу с японским шпионажем, так как переключилась на противодействие немецким подрывным акциям в глубоком русском тылу. Имевшаяся у нее оперативная информация не позволила контрразведчикам установить личный состав и формы прикрытия японских резидентур в Сибири, Забайкалье и на Дальнем Востоке.

В целом в 1906–1916 гг. японская военная разведка получала достаточно точные сведения о царской армии, сопоставляя собственную информацию с материалами МИД и МГШ. Наиболее подробными и достоверными данными Генштаб располагал о русских войсках за Байкалом, контролируя малейшие изменения в их численности и дислокации. Отчетная документация военной разведки за 1914–1917 гг. свидетельствовала об отсутствии какой-либо угрозы японским владениям на континенте, поскольку Россия в соответствии с духом союзного договора от 3 июля 1916 г. к середине 1917 г. держала в Маньчжурии, Приморье, Приамурье, Забайкалье и Сибири ярко выраженную оборонительную группировку из 31 запасного стрелкового полка, 43 дружин государственного ополчения, 44 пулеметных команд, 17 запасных казачьих эскадронов и сотен и 2 отдельных артиллерийских батарей, при этом запасные Сибирские стрелковые полки и батальоны Иркутского и Омского ВО использовались ею как учебные центры по подготовке войсковых резервов для европейского фронта³¹⁹.

§ 2. На руинах старого мира: дальневосточный гамбит (1917–1918)

К началу 1917 г. российско-японские отношения развивались в благожелательном для обеих стран направлении, свидетельством чего стал подписанный 3 июля 1916 г. двусторонний союзный договор. Секретная часть этого соглашения подтверждала на пять лет достигнутые ранее договоренности и определяла превентивные меры в случае захвата Китая третьей враждебной страной. Япония и Россия также договорились об оказании друг другу военной помощи в случае нападения на одну из них третьей державы³²⁰. Очевидно, что подписание этого договора стало гарантом неприкосновенности российских владений в Северо-Восточной Азии и позволило Петрограду беспрепятственно перебрасывать войска из-за Урала на Западный фронт, в то время как для Токио договор служил гарантией свободы действий в Китае.

На фоне значительного потепления в российско-японских отношениях разведывательные органы Генерального штаба действовали в России в обычном режиме, опираясь в европейской части страны на военный атташат при посольстве и корпус японских военных наблюдателей, а в Сибири, Забайкалье, Северной Маньчжурии и на Дальнем Востоке – на агентурный аппарат Квантунского генерал-губернаторства и Корейской гарнизонной армии.

Русская контрразведка, со своей стороны, ограничивалась наблюдением за сотрудниками военного атташата в Петрограде и подозреваемыми в шпионской деятельности японскими колонистами на Дальнем Востоке и в Забайкалье³²¹. На короткое время ей удалось проникнуть в чанчуньский разведывательный центр, однако с началом Первой мировой войны основное внимание отечественных спецорганов переключилось на борьбу с немецким шпионажем. Это, однако, не означало полного свертывания работы на японском направлении: в 1914 г. дешифровальщики МИД добились выдающихся результатов, взломав шифрованную переписку военного атташе и посла Японии в России.

Зимой 1917 г. Генеральный штаб направил в нашу страну очередную группу японских военных наблюдателей во главе с полковником Такаянаги Ясутаро. Предчувствуя возможные политические изменения, японское руководство поставило перед Такаянаги вместе с задачами чисто военного плана (оценка боевых действий русской армии и ее потенциала, анализ работы Верховного командования, обмен сведениями о вооруженных силах противника) также специальную задачу по изучению внутриполитической обстановки в России. Перед другими членами миссии такие вопросы не поднимались³²².

Видимо, исходя из тех же предположений о назревавшем в России политическом кризисе японское руководство заменило в январе 1917 г. военного атташе Одагири тесно связанным с русскими армейскими кругами генерал-майором Исидзака Дзэндзиро, рассчитывая через него не только черпать информацию из Ставки и Военного министерства, но и влиять на развитие внутриполитической обстановки в выгодном для империи направлении.

Донесения Исидзака в Токио зимой 1917 г. не внушали повода для оптимизма. В них военный атташе отмечал нараставший политический кризис в России и высказывал предположения о неизбежной смене режима. 23 февраля 1917 г. Исидзака телеграфировал: «Ходят упорные слухи, что во время запланированного на 27 февраля открытия сессии российского парламента произойдет восстание рабочих. Симптомы этого очевидны». Спустя сутки он уточнял: «Положение Кабинета министров сейчас таково, что по мере приближения даты открытия парламентской сессии оно становится все более неустойчивым. А если принять во внимание объявленный уход в отставку министров внутренних дел, земледелия и главного представителя по делам церкви, то пребывание правительства у власти становится проблематичным»³²³.

Февральская революция 1917 г. потребовала от японской военной разведки мобилизации всех ресурсов на получение достоверных сведений о политической ситуации в России и перспективах российско-японского военного сотрудничества. В середине апреля Токио поставил задачи военному атташе в Петрограде генерал-майору Исидзака Дзэндзиро выяснить перспективы выхода России из войны и заключения сепаратного мира с Германией, будущую форму ее государственного устройства, оценить распределение сфер влияния между Временным правительством и Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов, влияние революционных партий на армию, ее отношение к происходившим событиям, а также возможность сохранения существовавшей линии фронта и наличие у русского командования планов совместного наступления с войсками Антанты на западном и восточном направлениях³²⁴.

Для решения этих задач Исидзака задействовал японских военных представителей в действующей армии, которые подготовили аналитические справки о состоянии русских вооруженных сил. Кроме того, 22 апреля Исидзака обратился к генерал-квартирмейстеру ГУГШ генерал-майору М.И. Занкевичу с просьбой выдать удостоверение капитану Юса Кохэй и переводчику лейтенанту Кимуре Сигэкити для поездки с 25 апреля по 25 мая под предлогом «ознакомления с коннозаводством» по маршруту Москва – Воронеж – Хреновая – Харьков – Полтава – Ростов – Великокняжеская (Пролетарск) – Царицын (Волгоград) – Саратов – Козлов, против чего российский Генштаб не возражал³²⁵. Спустя три месяца – 9 июля – Исидзака вновь запросил у ГУГШ разрешение на трехмесячную поездку «по личным делам» для майора Хиросэ Дзюсукэ, который планировал посетить Кемь, Архангельск, Москву, Киев, Одессу, Севастополь, Владикавказ, Тифлис (Тбилиси), Баку, Астрахань и Самару³²⁶.

Не ограничиваясь усилением разведывательной деятельности в европейской части России, военное министерство весной 1917 г. отправило в Северную Маньчжурию опытного офицера разведки подполковника Куросава Хитоси, способного на месте правильно оценить обстановку и в случае ее резкого обострения возглавить региональный разведывательный центр. В апреле 1917 г. Куросава, прикомандированный к Квантунскому генерал-губернаторству, выехал в Харбин официально для руководства языковой практикой находившихся на Дальнем Востоке японских офицеров; фактически же он возглавил всю разведку Генштаба на Дальнем Востоке, в Забайкалье и Северной Маньчжурии. В помощь ему на годичную языковую стажировку в Хабаровск в июне 1917 г. был направлен сотрудник русского отделения РУ ГШ капитан Окабэ Наосабуро³²⁷.

Органы контрразведки дальневосточных военных округов не смогли своевременно вскрыть усиление деятельности японских спецслужб на подведомственной территории. Объектами их разработок по-прежнему оставались заподозренные в шпионаже японские колонисты и установленные офицеры разведки под легальным прикрытием. Все внимание контрразведывательного отделения штаба Иркутского военного округа зимой – летом 1917 г. сосредоточилось на наблюдении за братом хозяина прачечной из Иркутска Сираиси Кэйтаро, который, в отличие от реального резидента Югами Дзисабуро, к разведке никакого отношения не имел³²⁸.

Также вне поля зрения иркутских контрразведчиков остался подполковник Куросава Хитоси, хотя харбинский контрразведывательный пункт систематически освещал положение дел в местной японской колонии. Приоритетными объектами его наблюдения являлись подозреваемые в шпионаже резиденты в Цицикаре капитан Накаяма Сигэру, в Хайларе Ямадзаки Тораити и в Таонане капитан Хаяси Дайхати, хотя последний еще в декабре 1916 г. был награжден царским правительством орденом Святой Анны третьей степени за совместную разведывательную деятельность против немцев. Кроме того, штаб округа усиленно искал японских шпионов среди служащих торговой компании «Кёсинся» во Владивостоке, докладывая в Петроград 6 сентября 1917 г. о наличии в ее штатах четырех офицеров разведки Генштаба Японии, тогда как 2-е управление своей резидентуры там не имело и получало сведения от агентуры Корейской гарнизонной армии и сотрудников генерального консульства³²⁹.

К лету 1917 г. кабинет министров Японии составил достаточно полное представление об обстановке в нашей стране благодаря докладам военного министерства и МИД. В числе прочих 15 мая Генштаб представил правительству подготовленный по донесениям Исидзака обзор «Общее развитие революции в России и истинное положение дел в армии». В нем отмечалась поляризация сил российского общества, на одном крае которого находились радикальные социалистические партии и группировка В.Н. Ленина, спекулировавшие на лозунге прекращения разорительной для государства войны, на другом – Временное правительство с умеренными социалистами, обладавшие большим авторитетом у населения и выступавшие единым фронтом за продолжение войны ради защиты Отечества. Исидзака, а вместе с ним и ГШ полагали, что последнюю точку зрения разделяют интеллигенция и подавляющая часть армии, поэтому считали невозможным заключение сепаратного мира России с Германией.

Касаясь состояния вооруженных сил, военный атташе оценивал как незначительное влияние Петросовета на действовавшую армию, которая в своем большинстве поддерживала Временное правительство и благодаря радикальным мерам командования сохраняла боеспособность. Однако из всей совокупности информации вытекало, что провести в ближайшее время запланированное на май совместное с Великобританией и Францией наступление Россия не сможет: по сообщениям японских наблюдателей с передовой, русская армия была обескровлена агитацией большевиков, призывами немцев к братанию, неясными перспективами для офицерского корпуса и дезертирством нижних чинов, в то время как состояние промышленности позволяло ей накопить достаточные запасы вооружения и боеприпасов не раньше чем к июлю – августу 1917 г.³³⁰

Суммировав всю информацию, японское руководство пришло к выводу о том, что революция является внутренним делом его союзника, и решило не вмешиваться в происходившие в России события, поскольку Временное правительство сохраняло верность союзническим обязательствам и, что было принципиальнее для Токио, не отказывалось от погашения долговых обязательств по японским поставкам оружия. Поэтому, несмотря на предложение военного представителя на румынском фронте подполковника Араки Садао направить на Дальний Восток две дивизии «для укрепления обороноспособности региона перед лицом возможной германской агрессии», этот проект не был рассмотрен³³¹.

Победа большевиков в ноябре 1917 г. вынудила Японию существенно скорректировать политический курс в отношении России. Особое беспокойство у Токио вызвали ее отказ от участия в Первой мировой войне и начало мирных переговоров с Германией. Япония, в частности, опасалась, что выход Советской России из союзного договора не только спровоцирует вооруженное выступление многотысячной армии австро-венгерских и германских военнопленных в Сибири и на Дальнем Востоке, но также послужит поводом для отказа от оплаты японских военных поставок и захвата японского имущества, складированного в портах и на узловых железнодорожных станциях в азиатской части России.

Руководствуясь этими соображениями, в середине ноября 1917 г. Генштаб разработал план захвата советского Дальнего Востока. Он, в частности, предусматривал переброску ограниченного экспедиционного контингента из Японии в Приморье с последующим захватом территории вдоль железной дороги Владивосток – Хабаровск. Одновременно войска Квантунского генерал-губернаторства должны были взять под контроль узловые станции на линии Харбин – Цицикар под предлогом защиты проживавших там японских граждан³³².

Однако принятие окончательного решения являлось прерогативой кабинета министров, поэтому 17 декабря 1917 г. он собрался на специальное заседание так называемого Чрезвычайного комитета по изучению вопросов внешней политики («Риндзи гайко тёса иинкай»), посвященное ситуации в России. Министр иностранных дел Мотоно Итиро изложил свой проект отправки войск на Дальний Восток и в Маньчжурию, но итоговое заседание было отложено до 27 декабря³³³.

18 декабря Генштаб представил в МГШ «Оперативный план боевых действий армии против России» и провел консультацию по вопросам организации взаимодействия сухопутных войск с флотом на случай принятия кабинетом министров решения об отправке войск на Дальний Восток³³⁴.

27 декабря правительство собралось на повторное заседание. Выслушав аргументы Мотоно, апеллировавшего к необходимости защитить японских колонистов в Харбине и Владивостоке, лидер партии Сэйюкай Хара Кэй высказался против этой идеи, аргументируя свои возражения большой вероятностью возникновения после отправки войск полномасштабной войны с Россией и Германией. Большинство членов правительства поддержало Хара³³⁵.

Политические изменения в России потребовали от разведывательных органов армии их детальной и объективной оценки, поэтому зимой 1917/18 г. ГШ направил на Дальний Восток, в Забайкалье, Сибирь, Северную Маньчжурию, Синьцзян и Внешнюю Монголию большую группу офицеров военной разведки.

Таблица 6

Отправка офицеров разведки зимой 1917/18 г.³³⁶

Кроме того, Разведуправление Генштаба спланировало образовать резидентуру в Челябинске, однако против этой идеи выступил генерал-майор Исидзака Дзэндзиро, посчитавший неоправданным риском отправку туда резидента без соответствующего прикрытия и надежной связи. Он, в частности, высказался за создание разведцентра в Харбине и его резидентуры в Иркутске³³⁷.

На организацию агентурно-разведывательной сети на советском Дальнем Востоке, в Забайкалье и Сибири 27 декабря 1917 г. японское правительство выделило значительную для того времени сумму в 130 995 иен золотом, ассигнованную Генеральному штабу и Квантунскому генерал-губернаторству на отправку шести разведчиков, поддержание с ними связи и вербовку агентов на период с января по март 1918 г. Львиная доля средств – 60 000 иен золотом – приходилась на статью «Секретные расходы на агентуру», из которых 6000 иен предназначались генерал-губернаторству, а 54 000 иен – разведчикам Генерального штаба. С учетом уже имевшихся на Дальнем Востоке двух резидентур ежемесячные выплаты агентуре восьми разведывательных органов должны были составить 2250 иен золотом на каждого резидента³³⁸.

Одновременно с отправкой разведчиков на Дальний Восток Генштаб эвакуировал из России личный состав японской военной миссии во главе с генерал-майором Такаянаги Ясу-таро. Основная группа военных наблюдателей и стажеров в бывшей царской армии вернулась на родину через Харбин в январе – марте 1918 г. и практически сразу выехала в Северную Маньчжурию и на Дальний Восток. В Советской России остались легальный резидент в Москве подполковник Фуруя Киёси, военный атташе в Петрограде генерал-майор Исидзака Дзэндзиро и его помощник майор Хасимото Тораносукэ³³⁹.

Особую роль в планах военной разведки зимой 1917/18 г. играла Корейская гарнизонная армия, имевшая надежные агентурные позиции и линии связи в Приморье. Небольшой штат ее кадрового аппарата – 3 офицера разведки и 1 переводчик – компенсировался быстро растущей агентурной сетью, численность которой за годы Первой мировой войны утроилась: если в 1912 г. она состояла из 4 резидентов, то в 1918 г. разведку в интересах объединения вели уже 12 работавших на постоянной основе резидентов³⁴⁰.

Именно на корейскую армию легла основная работа по изучению военно-политической обстановки и налаживанию контактов эмиссаров Японии с лидерами крупнейших на тот момент антисоветских организаций в Приморье. На месте деятельностью армейских разведчиков руководили выехавшие с разницей в две недели во Владивосток начальник русского отделения подполковник РУ ГШ Сакабэ Тосио и глава Разведуправления генерал-майор Накадзима Масатакэ. Последний перед отправкой в Приморье получил от начальника Генерального штаба Уэхара Юсаку и премьер-министра Тэраути Масатакэ инструкции об установлении контактов с контрреволюционными элементами на Дальнем Востоке и создании с их помощью марионеточного «автономного государства»³⁴¹.

Фактически эти директивы повторяли переработанный Генштабом 18 января 1918 г. «План отправки усиленного экспедиционного контингента в Приморье», который предполагал «подавление экстремистского бунта и подрывной деятельности в Южно-Уссурийском крае и в полосе Уссурийской железной дороги» за счет «умиротворения [захваченной] территории и охраны исповедующих умеренные взгляды жителей региона, а если потребуется, оказания им помощи в обретении независимости»³⁴².

Однако в начале 1918 г. большая часть территории Дальнего Востока находилась под контролем большевиков: в декабре 1917 г. советскую власть поддержали Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов Владивостока, Сучана (Партизанска), Никольск-Уссурийского и Хабаровска, в середине января 1918 г. к ним присоединился Благовещенск, 25 декабря делегаты 3-го съезда Советов Дальнего Востока в Хабаровске признали Совет народных комиссаров единственной центральной властью в России, провозгласили советскую власть на Дальнем Востоке и избрали Дальневосточный краевой комитет Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов³⁴³. В то же время попытки харбинского Совета распространить власть на КВЖД закончились его ликвидацией в декабре 1917 г. управляющим дорогой Д.Л. Хорватом с помощью китайской армии и созданием там антисоветского «Дальневосточного комитета активной защиты Родины и Учредительного собрания», объединившего все контрреволюционные силы в Маньчжурии.

Решая задачу по налаживанию контактов с лидерами антисоветских организаций, Накадзима планировал в первую очередь связаться с казачьими атаманами Приморья и Приамурья, чье неприятие советской власти было известно японской разведке. Основания для этого имелись: как сообщал 25 января 1918 г. заместителю начальника ГШ начальник штаба Корейской гарнизонной армии со ссылкой на своего владивостокского резидента капитана Ёко Нориёси, днем раньше японского консула посетил неизвестный офицер Уссурийского казачьего войска и от имени командира гродековской бригады предложил ему помощь в борьбе с «экстремистами» в обмен на поставку Японией некоторого количества пулеметов и 2000 винтовок³⁴⁴.

Накадзима прибыл во Владивосток 23 января 1918 г. и на следующий день в сопровождении подполковника Сакабэ Тосно, капитана Кано Тоёдзю, агентов военной разведки предпринимателя Симада Мототаро, прозванного среди японцев «генерал-губернатором Николаевска-на-Амуре», сотрудника его конторы Сэкитакэ Сабуро, а также присоединившегося к ним в Хабаровске Такэути Итидзи отправился в Благовещенск. Формально делегация путешествовала по Дальнему Востоку под видом «Правления японо-российского общества»³⁴⁵.

28 января 1918 г. миссия Накадзима прибыла в приамурскую столицу, где ее уже ждали резидент Квантунского генерал-губернаторства в Алексеевске майор запаса Исимицу Макиё и его агент Тории Тёдзо. Накадзима обратил их внимание на то, что, хотя Приморье оказалось под властью большевиков и такая же ситуация складывается в Приамурье, в случае антисоветского выступления традиционно сильного амурского казачества приморские казаки поддержат его и общественное спокойствие в Восточной Сибири будет сохранено. Сразу же после этого разговора, являвшегося руководством к действию, Тории встретился с атаманом И.М. Гамовым и другими казачьими лидерами Приамурья, настойчиво призывая их к восстанию против благовещенского Совета³⁴⁶.

30 января 1918 г. 4-й Войсковой круг амурского казачества принял резолюцию, осуждавшую советскую власть и признававшую всю полноту государственного управления только за Учредительным собранием и демократическими органами самоуправления. В тот же день по инициативе казачьей верхушки Накадзима посетил командир 2-го Амурского казачьего полка полковник Р.А. Вертопрахов, озвучивший просьбу своего руководства к Японии об оказании военной помощи. Хотя Накадзима и уклонился от прямого ответа, он приказал Исимицу переехать из Алексеевска в Благовещенск и установить постоянную связь с казачьими атаманами³⁴⁷.