Текст книги "Военная разведка Японии против России. Противостояние спецслужб на Дальнем Востоке. 1874-1922"

Хотя резидентуры в Чите и Иркутске располагали меньшими оперативными возможностями, тем не менее в докладах начальника штаба управления сухопутных войск генерал-губернаторства генерал-майора Камио Мицуоми за 1907 г., составленных на основе отчетов Нарита и Идэи, содержались ценные сведения о социально-экономической, политической обстановке и военных объектах в Верхнеудинске, Иркутске, Чите, работе Транссибирской железной дороги, навигации по рекам Амур и Шилка²⁶⁷. Однако уже в декабре 1908 г. капитан Нарита попал в поле зрения русской контрразведки и срочно покинул Читу. Тогда же прекратил отношения с армейской разведкой и Идэи, видимо испугавшись разоблачения российскими спецорганами²⁶⁸.

В результате временного свертывания деятельности читинской и иркутской резидентур с 1908 г. армейская разведка стала изыскивать легальные возможности по сбору информации в России. В начале июля 1908 г. в официальный 40-дневный тур по железной дороге через Иркутск до Красноярска отправились старший штабной офицер майор Кида Иносукэ, капитан Уэхара Хэйтаро и военный переводчик Кито Кацуми. Во время поездки разведчики фиксировали данные о военных и гражданских объектах, органах управления, воинских частях, железнодорожном и речном сообщении. Ровно через год аналогичное путешествие по маршруту Маньчжоули – Чита– Иркутск – Сретенск – Благовещенск – Хабаровск совершили штабной офицер майор Отакуро Рюсукэ и военный переводчик Кито Кацуми, собирая в дороге разведывательную информацию о русских войсках и судоходстве по Амуру и Сунгари. Как установило жандармское наблюдение, в Благовещенске Отакуро и Кито посетили майора Сакабэ Тосио, а в Хабаровске – Такэути Итидзи, который сразу же после этой встречи выехал в Николаевск-на-Амуре, что дало повод царской контрразведке взять его в разработку как японского агента²⁶⁹.

Несмотря на временное свертывание работы иркутской и читинской резидентур, к 1910 г. объединение восстановило утраченные в Забайкалье агентурные позиции. В Иркутск был направлен новый нелегальный резидент, который, как отмечалось в отчетных документах, «хорошо разбирается в ситуации в Сибири и осуществляет ежегодное наблюдение за дорожными работами на Транссибирской магистрали»²⁷⁰. Помимо докладов о функционировании железнодорожного транспорта, Квантунское генерал-губернаторство получало из Иркутска аналитические обзоры, посвященные российской политике в Монголии и проблемам колонизации Сибири²⁷¹.

Можно предположить, что иркутским резидентом являлся Миямура Хитоси, сотрудничавший с харбинским разведывательным центром Квантунского генерал-губернаторства до сентября 1918 г.²⁷² В сохранившихся документах русской контрразведки упоминается некий Миямура, арестованный в Иркутске в сентябре 1913 г. по подозрению в шпионаже. Из отчета следует, что он проживал в городе по подложному паспорту на фамилию Ямасита, работал по заданиям чанчуньского разведцентра и был задержан при отъезде в Москву в качестве переводчика японской торговой компании²⁷³.

Кроме того, в 1912 г. в сводках контрразведки Иркутского ВО вновь стал фигурировать фотограф в Чите Амацу, собиравший через клиентов-солдат сведения военного характера, коим являлся капитан Нарита Тадаси²⁷⁴.

Квантунское генерал-губернаторство также пыталось вести разведку в Приморской области, традиционно входившей в зону ответственности Корейской гарнизонной армии. По сведениям разведывательного отделения штаба Приамурского ВО за 1910–1913 гг., генерал-губернаторство располагало во Владивостоке одной резидентурой в составе сотрудников чанчуньского разведцентра Мураоки Таёдзо (Тоёдзо) и Цукимото (Сугимото), а также прикомандированного переводчиком к японскому генеральному консульству Кито Кацу-ми. Еще раньше – в августе 1907 г. – штаб Заамурского округа пограничной стражи сообщил о прибытии в чанчуньский разведывательный центр из Владивостока некоего японца Сахиро с планом окрестностей города²⁷⁵.

Разведывательные сводки объединения свидетельствовали о том, что управлению сухопутных войск не удалось наладить агентурную работу в Приморье и приходилось довольствоваться отрывочными сведениями из Харбина. В частности, 27 ноября 1911 г. начальник штаба управления генерал-майор Хосино Кинго проинформировал МИД: «Со слов нашего соотечественника, проживающего в Харбине и опирающегося на слухи из Владивостока, 14 ноября на всех железнодорожных станциях получен приказ срочно возвратить к месту службы уволенных в запас солдат дислоцированного во Владивостоке 12-го Сибирского стрелкового полка, во всех воинских частях продлен срок службы для демобилизуемых военнослужащих. Кроме того, несколько подразделений 3-й стрелковой дивизии должны быть привлечены для охраны железной дороги»²⁷⁶.

Вся поступавшая в Рёдзюн информация аккумулировалась в виде разведывательных сводок «Тёдай», периодически рассылавшихся в адрес Военного министерства, ГШ, МИД, Корейской и Китайской гарнизонных армий. В них разведка объединения систематизировала сведения о дислокации, вооружении, командном составе, организационно-штатных мероприятиях русской и китайской армий на Дальнем Востоке, в Забайкалье и Северной Маньчжурии, состоянии транспортных коммуникаций и связи, а также о военно-политической обстановке в регионе и в Монголии. С 1911 г. вся информация в сводках группировалась в десять разделов: «Военные вопросы», «Внешняя политика», «Внутренняя политика», «Администрация», «Транспорт и связь», «Экономика», «Финансы», «Монголия», «Текущие вопросы», «Разное». Чаще всего данные приводились в обезличенном виде и начинались стандартными фразами «по сведениям нашего резидента в Иркутске», «согласно донесению агента в Харбине» и т. п. При необходимости указывался первоисточник – фамилия (должность) чиновника или наименование официального печатного органа.

Активная деятельность разведки объединения, и в первую очередь центра Мориты, привлекла внимание китайского правительства. В декабре 1910 г. оно потребовало от японских властей немедленного прекращения его работы, поскольку созданная Моритой организация являлась тайным филиалом генерал-губернаторства и занималась агентурной и топографической разведкой в Монголии и провинции Цзилинь через действовавшую там под видом путешественников японскую агентуру. Хотя Токио отрицал разведывательный характер работы Мориты, в декабре 1910 г. его сменил полковник Михара Тацудзи, который перед назначением в Чанчунь в течение года изучал постановку военного дела во Франции, Великобритании, Германии и России²⁷⁷.

Морита позднее выполнял задания Генштаба в Сыпине, а в сентябре 1912 г. был вновь прикомандирован к генерал-губернаторству и назначен его резидентом в Мукдене. В декабре 1913 г. в его подчинение перешел работавший там же резидент Генштаба подполковник Сато Ясуносукэ²⁷⁸.

Вспыхнувшая в Китае 10 октября 1911 г. Синьхайская революция внесла существенные коррективы в деятельность разведывательных органов генерал-губернаторства, основные усилия которых были перенацелены на сбор информации о военно-политической обстановке в этой стране. В сентябре 1912 г. начальник Разведуправления генерал-лейтенант Уцуномия Таро отмечал в своем дневнике, что генерал-губернаторство фактически превратилось в центр японской разведывательной деятельности в Маньчжурии и Внешней Монголии²⁷⁹.

Разведывательные органы Корейской гарнизонной армии располагали в 1907–1910 гг. шестью резидентурами в Приморье и Северной Маньчжурии, получая информацию от коммерсанта из Новокиевского Аоки Киити, осевшего в Никольск-Уссурийском в качестве предпринимателя военного переводчика Накамура Сахати, имевшего аналогичное прикрытие во Владивостоке военного переводчика Ямада Кёдзи, аптекаря из Владивостока Мисима Айносукэ, коммерсанта из Имана Хаттори Томидзо, главы японской общины Хабаровска Татикава Дзингоро и сотрудника харбинского консульства Синто Синтаро. Кроме того, в Приморье, Приамурье и Северную Маньчжурию систематически выезжали офицеры разведки и агентура объединения для наблюдения за гарнизонами Владивостока, Барабаша, Никольск-Уссурийского, Новокиевского, Хабаровска, Маньчжурии, организациями корейских повстанцев в Новокиевском, линиями Китайско-Восточной и Уссурийской железных дорог, за продовольственными, армейскими складами и гидротехническими сооружениями²⁸⁰.

Разведка армии активно использовала жителей Кореи из числа лиц, имевших родственников и друзей на приграничной российской территории. Перед заброской в Приморье с ними отрабатывались легенды прикрытия и обговаривались способы связи, давались явки к уже действовавшим агентам и выделялись необходимые денежные средства. В мае 1913 г. капитаны Утияма Камэкити и Танака Торо вывели в Южно-Уссурийский край под видом растратившего 2000 рублей переводчика гарнизона в Нанаме агента Мун Енхуна. Перейдя границу, Мун оформил в полицейском участке Новокиевского паспорт на имя Мун Нынхо и легализовался у своего родственника в Никольск-Уссурийском Мун Чанбома, также работавшего на Корейскую армию. Спустя месяц агент поселился на квартире у резидента Накамура Сахати, объясняя свое пребывание у него изучением русского языка, которым японец владел в совершенстве. В 1914 г. Мун покинул Приморье и совершил поездку по маршруту Никольск-Уссурийский – Хабаровск – Николаевск-на-Амуре, останавливаясь на квартирах проживавших там японцев и корейцев²⁸¹.

Тактика использования разведкой в качестве агентов корейцев и китайцев целиком оправдалась: как отмечал 17 декабря 1908 г. в письме к председателю Совета министров П.А. Столыпину приамурский генерал-губернатор П.Ф. Унтербергер, китайские и корейские наемные работники активно использовались на строительных работах частных и государственных подрядчиков по всему краю, имели доступ в закрытые для японцев районов, вели главным образом визуальную разведку и совершенно растворялись «в чуждой нам по языку, обычаям и вообще своей жизни массе соотечественников»²⁸².

Стекавшаяся по разведывательным каналам в Сеул информация обрабатывалась и рассылалась в военное министерство, Генштаб, соседние объединения и соединения японской армии в виде специальных докладов и картографических материалов, отражавших военно-политическую обстановку на юге Приамурского края и в приграничных китайских провинциях. В декабре 1913 г. начальник штаба армии генерал-майор Татибана Коитиро отправил в Токио две карты с нанесенной на них дислокацией русских и китайских войск вдоль корейской границы и описанием мест размещения корейских мигрантов в Приамурском крае и Южной Маньчжурии, а в марте 1917 г. новый начальник штаба армии генерал-майор Сиродзу Аваси направил в военное министерство военно-топографические материалы и разведывательное описание Южно-Уссурийского края и уезда Хуньчунь²⁸³.

Вся поступавшая в Токио информация от армейских объединений, военных атташе, МИД, МВД и МГШ сопоставлялась и тщательно анализировалась. На ее основе 2-е управление регулярно готовило обзорные и сводные доклады о Российской империи. Объектом пристального внимания военной разведки с 1909 г. стало наращивание царским правительством группировки войск в азиатской части страны как следствие опасений Санкт-Петербурга по поводу недостаточной обороноспособности Дальнего Востока перед лицом возможного повторного нападения японцев: по данным ГУГШ, в 1908 г. общая численность войск Приамурского, Иркутского и Сибирского ВО, включая пограничную стражу, уступала по разным показателям одной только японской армии в два-три раза, а в случае возникновения одновременного конфликта с Токио и Пекином положение российской армии на востоке становилось в крайней степени затруднительным²⁸⁴.

Как и раньше, данные военной разведки Японии отличались высокой степенью достоверности. Наиболее полными сведениями она располагала о русских войсках в Северной Маньчжурии. Разведка управления сухопутных войск Квантунского генерал-губернаторства, в частности, готовила ежегодные сводные обзоры дислоцированной там пограничной стражи, в которых отражала динамику ее численности, проводимые командованием организационно-штатные мероприятия и мероприятия боевой подготовки. Так, в августе 1910 г. разведорганы объединения своевременно и в полном объеме вскрыли изменения в североманьчжурской группировке, произошедшие после реорганизации Заамурского округа весной того же года. Японская разведка, в частности, установила дислокацию и действительное наименование всех 3 отрядов округа, 6 пехотных, 6 кавалерийских полков, 6 пулеметных команд и 4 артиллерийских батарей, а также частей Заамурской железнодорожной бригады²⁸⁵.

Аналогичная картина наблюдалась и в отношении вооруженных сил нашей страны в целом, которые Разведуправление Генштаба Японии изучило в полном объеме. Например, 25 апреля 1914 г. оно разослало в правительственные учреждения секретный бюллетень № 55 «Боевое расписание сухопутных войск Российской империи», отражавший дислокацию и штатное расписание русской армии на начало года. В нем содержались подробные сведения о 12 военных округах и Области войска Донского с указанием нумерации и дислокации входивших в их состав армейских корпусов, дивизий, бригад и полков по родам войск, причем данные разведки целиком соответствовали действительности.

Таблица 5

Оценка 2-м управлением ГШ сухопутных войск Российской империи по состоянию на 1 января 1914 г. (в скобках – реальное положение)²⁸⁶

Сравнивая эти данные с предвоенными показателями, Генеральный штаб отмечал двукратное увеличение группировки царских войск в Забайкалье, на Дальнем Востоке и в Северной Маньчжурии за прошедшее с начала русско-японской кампании десятилетие: хотя она не могла сравниться с 627 пехотными батальонами, 221 кавалерийским эскадроном и сотней и 264 артиллерийскими батареями, имевшимися у Санкт-Петербурга на театре на момент подписания Портсмутского мирного договора, однако с января 1904 г. по январь 1914 г. количество батальонов там возросло с 88 до 160, эскадронов и сотен – с 35 до 37, артбатарей – с 25 до 96, не считая 60 рот, 36 сотен и 4 батарей Заамурского округа пограничной стражи²⁸⁷.

Поэтому проводимые Санкт-Петербургом мероприятия по наращиванию группировки войск на Дальнем Востоке вызывали у Японии закономерное беспокойство, в связи с чем, несмотря на подписание в 1907–1912 гг. ряда секретных соглашений о разделении сфер влияния в Маньчжурии, Монголии и Корее, Токио продолжал подозревать своего северного соседа в намерениях взять реванш за поражение в войне 1904–1905 гг.

Об этом, в частности, свидетельствовали неоднократные упоминания в «Курсе национальной обороны империи» (1907) потенциальной угрозы со стороны России, которая, по мнению его составителей, помимо наличия значительной группировки в азиатской части страны, могла за счет создания блока с Германией перебрость с запада на восток большое количество хорошо подготовленных войск, вооружения и амуниции, а также включение в мае 1911 г. в оперативный план Генштаба ремарки о возможном участии русских войск в совместном с китайцами нападении на японскую армию, в случае если последняя выдвинется в Маньчжурию и Центральный Китай для защиты интересов империи в ситуации возникновения там революционных волнений²⁸⁸.

Более того, в 1911–1914 гг. военное министерство и Генеральный штаб неоднократно поднимали перед кабинетом министров и парламентом вопрос о необходимости наращивания армии, мотивируя ее именно исходящей от России угрозой. Поводом к этому послужило то обстоятельство, что, несмотря на спланированное в «Курсе национальной обороны империи» увеличение числа пехотных дивизий мирного времени с 17 до 25, из-за финансовых затруднений военному министерству удалось сформировать только 2 дополнительные дивизии в 1907 г., после чего усиление боевого потенциала армии временно прекратилось.

В апреле – мае 1911 г. Генеральный штаб подготовил два совершенно секретных проекта плана мероприятий по наращиванию боеспособности сухопутных войск и развитию транспортной инфраструктуры в Маньчжурии и Корее, в которых его составители отмечали: «Россия следует заветам императора Петра I, захватывая территории, стремится выйти к незамерзающим портам. […] Она повернула свой взор на Дальний Восток, давно желая получить выход к Тихому океану. Проведя подписку на гигантский иностранный займ, она удачно построила Сибирскую железную дорогу, а затем, воспользовавшись истощением Китая, организовала Тройственную интервенцию. В качестве награды Россия с помощью жестких мер дипломатического давления завладела Ляодунским полуостровом, начав работы по его соединению со своей европейской частью. […] Застигнутая врасплох нашим внезапным нападением, Россия в итоге серьезно остановилась [в своем продвижении на восток], и можно только представить, в какое отчаяние она впала: большая Россия проиграла маленькой, слабой, отсталой Японии. […] Глубина и сила обиды всех слоев населения России к нам таковы, что, само собой разумеется, как это несложно предположить, они были всецело поглощены желанием смыть позор поражения. Хотя сейчас, к счастью, заключены японо-российские соглашения и на Востоке нет тех вопросов, которые могут привести к взаимному столкновению, утверждать, что у России нет намерений отомстить нам, было бы опрометчиво»²⁸⁹.

Больше всего аналитиков Генерального штаба пугала возросшая мощь русской армии в целом и наращивание ею возможностей по переброске войск на Дальний Восток. Если по прежнему расписанию Вооруженные силы России насчитывали 31 армейский корпус, 63 дивизии, 18 отдельных и 24 запасные пехотные бригады, что позволяло им в период войны развернуться в 104 дивизии, то, по данным Разведуправления на начало мая 1911 г., царская армия насчитывала уже 37 корпусов, 70 дивизий и 18 отдельных бригад, или 1 200 000 человек, которые в угрожаемый период превращались в 114 дивизий (3 000 000 человек). В противовес прежним 16 армейским корпусам (34 дивизии), которые Санкт-Петербург во время войны мог сосредоточить в Маньчжурии, по новому расписанию, как полагала японская военная разведка, в боевых действиях на Дальневосточном и Маньчжурском театрах могли принять участие уже 35 корпусов (70 дивизий), причем русская сторона успевала перебросить их раньше японской, даже несмотря на незавершенность работ по строительству Амурской железной дороги и вторых путей Транссиба²⁹⁰.

Позицию центральных органов военного управления поддержал в июле 1911 г. влиятельный глава Тайного совета маршал Ямагата Аритомо, высказав кабинету министров свое мнение о том, что «Россия питает к нам ненависть во всех слоях общества… и рано или поздно она неизбежно попытается отомстить [за поражение в Русско-японской войне]»²⁹¹.

Практически эти же аргументы легли в основу новых предложений военного министерства правительству 23 ноября 1912 г. и 28 января 1914 г. по наращиванию боеспособности армии: Россия, хотя и потерпела поражение на Дальнем Востоке, не застыла в мертвой точке, а сразу после войны спланировала строительство второй колеи Транссиба, возведение Амурской железной дороги, открытие водного сообщения по всем рекам Маньчжурии, Монголии и Сибири, что, хотя и объясняется необходимостью промышленного развития региона и переселения крестьян, фактически служит военным целям. Через 4 года, когда закончатся работы на Транссибе и Амурской железной дороге, она сможет за 4–5 месяцев сосредоточить на равнинах Северной Маньчжурии свыше 1 000 000 военнослужащих и необходимые им конский состав и вооружение²⁹².

Сохранявшееся и усиливавшееся из года в год превосходство русской армии над японской на Маньчжурском и Корейском театрах определяло единственно возможную с точки зрения императорского Генштаба стратегию упреждающего нападения. Как и в оперативном плане 1907 г., в основе аналогичной разработки на 1910 г. лежал сценарий, при котором в случае начала войны из метрополии морем в Южную Маньчжурию через Корею, Дайрэн и Люшуцюань перебрасывалась группировка войск Маньчжурской армии в составе 18 пехотных, 3 запасных пехотных дивизий, 4 кавалерийских, 5 артиллерийских бригад и других частей, после чего она под прикрытием соединений Квантунского генерал-губернаторства разворачивалась в районах Сыпин, Чанту, Кайюань, Хайлун, Телин и затем выступала навстречу вторгшемуся противнику, чтобы дать решающее сражение в центральной части Маньчжурии и захватить Харбин. Одновременно с переброской Маньчжурской армии на севере Кореи под прикрытием Корейской гарнизонной армии высаживалась Северная армия в составе 1 пехотной, 1 запасной пехотной дивизий, 1 запасной смешанной бригады и других частей, имея задачу сдерживать русские войска в Уссурийском крае, а при благоприятном развитии обстановки – захватить Владивосток²⁹³.

В расчет сил и средств, необходимых, по мнению Генштаба, для успешной реализации этого плана, были положены оценки военной разведкой мобилизационных и транспортных возможностей Вооруженных сил России.

Следует, однако, отметить, что активной деятельности японских разведчиков в приграничных с Китаем и Кореей районах препятствовал контрразведывательный заслон царских спецорганов, усиленный после Русско-японской войны. Сотрудники жандармско-полицейского управления Уссурийской железной дороги активно вербовали агентов среди корейских мигрантов, за подозреваемыми в шпионаже, как в случае с Мун Енхуном, устанавливался негласный жандармский надзор, в местах дислокации русской армии вводилась патрулируемая запретная зона. Вследствие этого в сети русской контрразведки иногда попадали кадровые японские разведчики, самым крупным из которых стал офицер 13-й пехотной дивизии лейтенант Аиба Сигэо.

В августе 1907 г. по заданию штаба Корейской гарнизонной армии он под именем Кимура Хэйтаро выехал в двухнедельную командировку в Приморье для сбора разведывательной информации о русских войсках в районе Барабаша, последующего перехода границы и возвращения к месту несения службы. Однако Аиба и сопровождавший его переводчик кореец Ри Такком были практически сразу задержаны жандармерией в момент проведения топографической съемки района Славянка и по приговору Приамурского военно-окружного суда приговорены к трем и двум годам тюремного заключения соответственно²⁹⁴.

И это был не единственный инцидент. Русская контрразведка в межвоенный период проводила комплекс мероприятий по нейтрализации деятельности японских спецорганов. Все сотрудники военного атташата, офицеры-стажеры, путешественники и лица, подозревавшиеся в принадлежности к японской разведке, находились под негласным надзором русских властей, предпринимались попытки подвести к ним проверенную агентуру, владевшую японским, корейским или китайским языками. В апреле 1913 г. контрразведывательное отделение (КРО) штаба Иркутского ВО успешно завершило начатую годом ранее операцию по агентурному проникновению в чанчуньский разведцентр. В отношении наиболее активных японских разведчиков проводились так называемые «острые» акции: в 1907–1913 гг. русской контрразведкой были задержаны и подвергнуты обыску майоры Гоми Тамэкити, Хамаомотэ Матасукэ, Куросава Хитоси и Араки Садао²⁹⁵.

В последнем случае удачная операция российских спецслужб обернулась громким дипломатическим скандалом, поскольку Араки являлся помощником военного атташе Японии в России. Сотрудники жандармерии арестовали его 15 июня 1913 г. на железнодорожной станции в Чите, в тот момент, когда Араки возвращался из Санкт-Петербурга в Токио для дальнейшего назначения. Поводом для ареста стали перехваченные письма Араки из Иркутска, содержавшие схемы Транссибирской железной дороги с многочисленными пометками, а также изъятые во время обыска материалы на русском и японском языках²⁹⁶. Однако как раз в тот момент Араки не вел какую-либо разведывательную деятельность. Касаясь характера изъятых материалов, Араки писал в отчете начальнику ГШ от 12 июля 1913 г., что они «не только не имеют никакого отношения к секретным и совершенно секретным сведениям, но получены вполне официально, путем просмотра «Путеводителя для путешественника по Сибири», беглого чтения железнодорожных журналов, изучения купленной по дороге «Карты маршрута»²⁹⁷.

Поэтому 20 июня 1913 г. майор Араки был освобожден и продолжил свое путешествие домой. Под нажимом МИД русская контрразведка сделала выводы идо апреля 1918 г. больше не прибегала к задержанию офицеров японской разведки, ограничиваясь наблюдением за фигурантами оперативных разработок²⁹⁸.

Сравнивая организацию контрразведывательной работы российских спецорганов в предвоенный период со временем, предшествовавшим Русско-японской войне, можно констатировать усиление этого направления оперативной деятельности, которое, однако, произошло только в 1911 г. в результате согласования действий МВД, ГУГШ и МГШ.

Первым кирпичиком в фундаменте единой контрразведывательной службы стало межведомственное совещание комиссии трех вышеупомянутых органов в марте 1909 г., обсудившее постановку агентурно-оперативной работы в центре и на местах. Комиссия признала необходимым взять под негласное наблюдение всех иностранных военных атташе, подвести агентуру к японскому, австрийскому, германскому и ряду других атташе, установить контроль над прикомандированными к дипломатическим миссиям офицерами (военными стажерами, практикантами русского языка и пр.), иностранцами-коммерсантами, по роду деятельности соприкасавшимися с русскими военнослужащими, а также над русскими подданными, замеченными в частных подозрительных сношениях с иностранцами, и военнослужащими (особенно из числа штабных офицеров и нижних чинов), чьи расходы превышали их официальное жалованье. Революционным для того времени новшеством стало предложение вербовать агентуру «среди лиц, занимающихся в России иностранной разведкой»²⁹⁹.

Однако централизовать в 1909 г. контрразведывательную деятельность не удалось, несмотря на проект организации к 1 июля того же года семи региональных объединенных военно-разыскных отделений под общим контролем Департамента полиции МВД, два из которых – иркутское (И сотрудников) и владивостокское (12 сотрудников) – должны были бороться с японской разведкой. Противодействием японцам по-прежнему занимались охранные отделения, жандармско-полицейские управления и разведывательные отделения штабов военных округов, распылявшие свои силы на борьбу со шпионами, политической оппозицией и сбор информации за границей. Причина неисполнения решений 1909 г. крылась в отсутствии денег на контрразведку у Министерства финансов. Найти средства удалось только в 1911 г., ик концу года при штабах военных округов и в Петербурге были сформированы одиннадцать контрразведывательных отделений. Их штаты несколько отличались от утвержденных в 1909 г.: так, в иркутском отделении служило 16 сотрудников, а в хабаровском – 22³⁰⁰.

Как уже отмечалось, отечественные спецслужбы попытались возвести непроницаемую стену на пути японских разведчиков к российским государственным тайнам, взяв под плотное наблюдение всех японских дипломатов в России, а также транзитников и наиболее деятельных членов японской диаспоры. Главным успехом контрразведки стало разоблачение в 1911 г. агента-инициативника А.А. Постникова, продавшего военному атташе Японии совершенно секретные документы о состоянии отечественной артиллерии³⁰¹. Однако парализовать разведаппарат ГШ в России она не смогла в силу переоценки масштабов деятельности японской разведки в нашей стране, нехватки подготовленных сотрудников-японистов и слабого использования такого эффективного метода, как агентурное проникновение в иностранные спецслужбы.

Так, в борьбе с японским шпионажем спецорганы Российской империи огульно причислили к агентуре противника чуть ли не все японское население Дальнего Востока и Забайкалья, видимо руководствуясь принципом «Каждый приехавший в Россию японец – агент своего правительства». Эти настроения особенно ярко отражала переписка русских правительственных чиновников в межвоенный период. 24 февраля 1909 г. приамурский генерал-губернатор П.Ф. Унтербергер в обращении к министру внутренних дел П.А. Столыпину отмечал, что после Русско-японской войны разведка Японии значительно активизировала свою деятельность и «главная сила этой системы [военного шпионажа] заключается в том, что к делу привлекаются не только правительственные агенты, но и почти поголовно все проживающие и путешествующие в наших пределах японские подданные». Ему вторил начальник штаба Приамурского ВО генерал-лейтенант С.С. Савич, характеризовавший в письме к военному губернатору Приморской области М.М. Манакину от 26 июня 1912 г. организации «кёрюминкай» во Владивостоке, Никольск-Уссурийском, Хабаровске, Николаевске-на-Амуре, Имане, Спасске, Бикине, Посьете и Новокиевском исключительно как опорные базы японского шпионажа в царской России³⁰².

Справедливости ради надо отметить, что масштабы разведывательной деятельности японской армии в межвоенный период были чрезмерно раздуты. Согласно отчету военного министерства Японии, в 1906–1909 гг. Корейская гарнизонная армия и Квантунское генерал-губернаторство использовали для сбора информации о Дальнем Востоке и Забайкалье 33 человека, из которых на более или менее постоянной основе в России работали 9 разведчиков, а остальные являлись оперативными офицерами или маршрутными агентами, специально командированными в приграничные районы России на срок от 1 до 6 месяцев³⁰³.

Между тем с началом Первой мировой войны наметившееся русско-японское сближение достигло своего апогея. Используя нейтралитет России как союзника по Антанте, Япония значительно укрепила свои позиции в Китае, захватив в 1914–1915 гг. немецкую военно-морскую базу Циндао и восточную часть Внутренней Монголии, провинции Шаньдун и Фуцзянь. Япония также превратилась в основного поставщика легкого вооружения и боеприпасов для остро нуждавшейся в них русской армии: в период с 1914 по 1917 г. Россия получила порядка 450 000 японских винтовок, задолжав к декабрю 1917 г. за оружие и боеприпасы, произведенные в Японии, 23 142 556 иен³⁰⁴.

Одним из факторов, обусловившим тесное сотрудничество двух стран в военной и военно-технической областях, стало сокращение численности группировки русских войск на востоке ввиду систематических перебросок наиболее боеспособных частей Омского, Иркутского и Приамурского ВО на запад в 1914–1915 гг., которое было своевременно вскрыто японской военной разведкой: уже 19 августа 1914 г. чанчуньский разведцентр проинформировал Рёдзюн о мобилизации подвижного состава КВЖД для отправки на фронт дислоцированного в Забайкалье армейского корпуса, а 7 сентября Квантунское генерал-губернаторство доложило в Генштаб со ссылкой на агентурные источники в командовании 5-го Сибирского армейского корпуса о спланированной переброске в действующую армию всех армейских корпусов Приамурского ВО, за исключением крепостных частей во Владивостоке и Приморье. В следующем году Разведуправлению стало известно о восполнении убывших войск народными ополченцами, переброшенными на Дальний Восток, в Забайкалье и Северную Маньчжурию из европейской части страны³⁰⁵.