Текст книги "Победа для Ники"

Глава 10

– Почти полдевятого, мы вконец опоздали! Я уже выхожу, – донесся до меня грубовато-насмешливый молодой голос, принадлежавший, очевидно, сыну Лазуревской. Через секунду калитка в метре от меня отворилась, заставив в волнении замереть. Ох, не попасться бы снова… – Поторопись, неудобно перед этим толстосумом, еще урежет нам финансирование!

– Сейчас-сейчас, уже бегу! Я, кстати, позвонила, предупредила, чтобы начинали без нас, – послышался властный голос с крыльца. – И куда запропастилась эта треклятая сумка, ума не приложу…

– Ах, женщины, вечно у вас эти сборы, – игриво бросил бугай. – Давай помогу найти. Что за сумка?

Голос явно отдалился, и я рискнула подойти ближе к приоткрытой калитке. Заросли нависавшего со стороны участка дикого винограда надежно скрывали меня, позволяя осторожно заглянуть во двор. На освещенном крыльце дома лихорадочно металась Марина Львовна. Она была уже при параде, с уложенными волосами и в алом брючном костюме.

– Такая маленькая, красная, с замком-поцелуйчиком, не видел? – Писательская жена на мгновение скрылась в глубине террасы, но тут же снова выбежала на крыльцо. – Нигде не могу найти, как сквозь землю провалилась!

– Поцелуйчик? Кто-то сказал про поцелуйчик? – отозвался из глубины дома фривольный мужской голос. Через мгновение на крыльце возник детина с чем-то вроде дамской сумочки в руке. Мои глаза чуть не вылезли из орбит, когда он развязно сцапал Лазуревскую за талию сзади, уткнувшись носом в изгиб ее шеи. – Дорогая, это звучит многообещающе…

Ох, как же нелегка шпионская доля! От потрясения я пошатнулась на ровном месте, чуть не растянувшись прямо перед калиткой.

– Будет тебе поцелуйчик… потом. Молодец, зайчонок, что нашел. – Марина Львовна повернулась в объятиях крепкого парня, забрала сумку и снисходительно потрепала его по щеке. – Все, пора! Надо бы запереть калитку понадежнее. Давно хотела нормальный забор поставить, сплошной, металлический! Нет, этот пень замшелый не дал… Нужно все сохранить в первозданном виде, как же! Больше не буду его слушать, после фестиваля и займемся!

– Обязательно сделаем, – заверил бугай и, поймав пальцы дамы, чмокнул их. – А сейчас запрем на совесть! Да ты не бойся, не сбежит. Понимает, чем рискует. Хотя давай проверим, как он…

Лазуревская с парнем снова отступили в глубину дома, а я так и осталась стоять на месте разинув рот. А ну-ка, очнись, дурочка! О странных вольностях Лазуревской и ее с позволения сказать «сынка» можно подумать и после. Гораздо интереснее, где сейчас «замшелый пень». Похоже, его удерживают в доме. Хорошенькое дельце: они вот-вот уйдут, заперев калитку, а через такой высокий забор мне вовек не перемахнуть… Значит, действовать, и немедленно!

Я помешкала еще немного, вглядываясь в крыльцо и убеждаясь, что путь свободен. Пока свободен. С минуты на минуту они выйдут, и дорога к Лазуревскому будет отрезана. Эх, была не была! Потом как-нибудь выберусь обратно. Если писатель, например, прикован наручниками или связан, могу и полицию вызвать! Собравшись с духом, я проскользнула в калитку и что есть мочи припустила к дому. Не знаю, кто придумал увить весь первый этаж диким виноградом, но хвала и слава этому герою! Я быстро нырнула в самые густые заросли слева от лестницы и уселась на корточки рядом со ступеньками, притаившись. Ждать пришлось недолго…

– Все в порядке, никуда он не денется, – тут же раздался над моей головой грубоватый голос «сынка». – Знает: я его быстро вразумлю, одной левой!

– И даже без помощи рук, – подхватила Лазуревская, и ее злорадный смех слился с гоготом детины.

– У нас и ноги работают так, что ого-го! – Судя по оглушившему меня стуку, «зайчонку» вздумалось поплясать на ступенях.

В слабом свете, достигавшем основания лестницы, передо мной предстали выделывающие замысловатые па черные ботинки. Оставалось только позавидовать ловкости и изяществу танцора, обладавшего внушительным телосложением. На какую-то секунду брючина над одним из ботинок задралась, и перед глазами мелькнули зеленые в белую полоску носки. Какая нелепость! Взрослый мужчина, а носки как у лепрекона! Детский сад, штаны на лямках…

Ой-ой-ой, а ведь этот принт мне уже доводилось видеть! Только вот где… С этими веселенькими полосками связано что-то неприятное… Видео! Да, они попали на запись выступления Веры, когда рука Доры с камерой телефона метнулась вбок и вниз. Теперь, когда я четко представляла, что это – мужские носки, запечатленная на видео картинка уже не казалась такой случайной. Да, пока Вера читала свое стихотворение, все мы, зрители, четко видели сидевших на сцене за столиком людей – их головы, плечи, руки… А ноги?

– …и надо бы с ним потолковать по душам, – ворвался в мои раздумья резкий голос Лазуревской. – Молва его уже в алкоголики записала, до меня дошли слухи… А вчера одна баба качала права, мол, почему на ее конкурсном выступлении не было главного члена жюри! Нет, я с ним с катушек съеду!

– Потолкуем, почему бы и нет? – отозвался «зайчонок», и ботинки перед моими глазами спрыгнули с нижней ступеньки. – Только я умаслил спонсора, бабки выбил, как старик – на попятную… И так просто чудо, что его еще не забыли, издают и везде приглашают, – с таким-то поведением! Нужны эфиры, выступления, фейсом пусть посветит…

– Ага, посветит он! – с досадой бросила Марина Львовна, и над моим ухом застучали спускавшиеся по лестнице каблучки. – Сколько раз уговаривала, все впустую: на «ящик» не выходит, от эфиров на радио отказывается. Трус! Кстати, слышал новую тему? Оказывается, мы обкололи его какими-то препаратами, поэтому он и чудит!

– Что-о-о? – Бугай покатился со смеху, а я в своем укрытии похолодела. – Кстати, это мысль! Но кто подкинул нам эту гениальную идею?

– Обыкновенно, кто – наш смазливый дуралей. – Лазуревская разразилась низким грудным смехом. – Тома рассказала: приперся тут к ней в медпункт под каким-то надуманным предлогом, мол, голова болит. Она вышла якобы за таблетками, а сама посматривает втихаря: так он обшарил ее стол и шкафчик с лекарствами. Потом еще разговор завел о психотропных препаратах – дескать, плохо спит в последнее время, и нет ли чего-нибудь успокаивающего под рукой… Намекал, что писатель, похоже, обколотый – курам на смех!

Ага, Витенька, значит, моя идея о том, что Лазуревского держат на седативных препаратах, – нелепость? Так-так… Но надо слушать дальше.

– Точно, придурок, – постановил «сынок» и тут же предложил: – Может, выгнать его взашей? Лезет везде, вынюхивает… Надоел.

– Э-э-э, нет, наоборот, пусть работает. – Коварный голос будто бритвой резанул мне по ушам. – Все тетки от него без ума. К тому же завел интрижку с этой малявкой, весьма кстати. Говорят, даже живет теперь у нее. Она совсем голову потеряла, смотрит на него, как на чудо света! Так глупо, у него ведь все мысли ниже пояса… Вот и пусть развлекают друг друга, как говорится, для здоровья.

Стерва мерзко захихикала, а меня ради разнообразия бросило в жар. Конечно, я не ждала многого от курортного романа с Виктором, но настолько все опошлить! Впрочем, это были еще не все сюрпризы этой в высшей степени увлекательной беседы…

– Да, насчет малявки, – перешел на деловитый тон «сынок». – Она тебя не узнала?

– Меня? – В изумлении Лазуревской послышались нотки возмущения. – Ты что, нет, конечно! Все же у меня за плечами два курса театрального – это тебе не шутки! Я такой маскарад устроила в поезде, мама не горюй! Ее тетка, похоже, все поняла – совсем недавно, когда увидела меня вблизи. А девчонка вовек не разберется, тем более сейчас, когда в голове один доморощенный Дон Жуан! Тамару они и вовсе не вспомнят. Переживать не о чем.

Что? В каком еще поезде? Перед мысленным взором тут же предстали вагон-ресторан и неясные очертания двух женщин, сидевших за соседним столиком. Одна, помнится, почти сразу испарилась, а другая – Надя – надолго осталась в памяти. Я вспомнила неестественно жесткие, будто из проволоки, рыжие волосы, маленькие глазки под толстыми линзами очков, мечтательно откинутую голову… Ух ты, а ведь наблюдать этот жест мне уже доводилось! В памяти всплыли характерная царственная поза Лазуревской и это движение головой, казавшееся таким знакомым…

Выходит, супруга мастера пера озаботилась тем, чтобы разыграть спектакль перед двумя ничем не примечательными пассажирками. Но зачем? Неужели все ради тетушкиного альбома?

– …сожгла, и дело с концом, – отвлек меня от мыслей полный злорадства голос. – Только представь: попало бы в чьи-то руки, стали бы разглядывать, делать выводы. Не нужно лишнего шума. И так уже подставились по полной программе с этими безумными бабками! Теперь проверками замучают…

– А я говорил, нужно техникой заниматься, – назидательно вставил «сынок». – Занавес заедает, микрофоны неисправны – для фестиваля такого уровня это непозволительно! Но в «Парящем Пегасе» и слушать не хотят об обновлении сценического оборудования. Говорят, если найдете деньги, все сделаем. Крохоборы! Хотя… все-таки удачно получилось, ничего не скажешь! Особенно с микрофоном – я-то думал, он просто не работает, а как все обернулось… Теперь эта чокнутая баба в больнице, мешать не будет! Как и ее подружка. Надеюсь, до окончания фестиваля мы их не увидим.

– Ох, скорее бы все это закончилось… Потом закатимся куда-нибудь в Европу, отдохнем. – В просветы между листьями я увидела фигуру Марины Львовны. Она подхватила «сынка» под руку и потянула его к калитке. – Ладно, пойдем, зайчонок, «посветим фейсами».

И они, смеясь, удалились. Хлопнула калитка, со скрежетом повернулся ключ в замке. Ох, хвала всем святым, наконец-то ушли! Ноги совсем одеревенели, и, не в силах держаться на них, я плюхнулась прямо в траву. Услышанное настолько потрясло меня, что я так и осталась сидеть, нелепо вытянув ноги. Мысли в голове хаотично метались, и среди них не выделялось ни одной связной. Что теперь делать? Звонить в полицию? А какие у меня основания – просто подслушанный разговор? Может быть, выбраться отсюда, добежать до сцены на пляже и во всеуслышание разоблачить Марину Львовну и ее «зайчонка»? Нет, Дора уже пыталась сотворить что-то подобное, и чем все обернулось…

В ушах вдруг противно заскрежетало: «Интрижка… малявка… ниже пояса». Неужели со стороны все выглядело так унизительно для меня? Не избалованная мужским вниманием пигалица попалась на уловки опытного ловеласа. Но я-то не ощущала ничего подобного! Напротив, Виктор был неизменно предупредителен, внимателен, а его страсть, казалось, не уступала по силе моей… «Доморощенный Дон Жуан», – услужливо подбросило сознание, и я задохнулась от стыда. Хорошо, хотя бы сижу в темноте, и никто в эту минуту позора не может меня увидеть…

Ох, за переживаниями я совсем забыла о главной цели своей миссии. Нужно собраться с силами и идти вызволять Лазуревского. Но как же трудно подняться, когда тебя буквально пригвоздил к земле груз важных вопросов! Как относится ко мне Виктор? Зачем Марина Львовна разыграла спектакль в поезде? Кем приходится ей здоровяк, которого все принимали за сына?

Я так разогналась в своих раздумьях, что не смогла остановиться, даже когда ветки дикого винограда передо мной раздвинулись, и за ними показался темный силуэт. Еще не отойдя от шока, я уставилась перед собой невидящим взором, а губы сами собой произнесли:

– Как выглядит пульт управления сценой?

– Что? – в недоумении произнес приятный баритон. – Ника, каким образом ты здесь оказалась? Так-то ты работаешь над своей гениальной пьесой!

– Ну… э-э-э… – неловко замычала я, но тут же сбросила с себя оцепенение. – Сам хорош! Если мне не изменяет память, кто-то сейчас должен быть на пляже, вести концерт!

– Повезло: биг-бенд привез своего ведущего, и я неожиданно освободился. Ну что ты удивляешься, Ника! Сама нагнала страху, расписала, какая опасность грозит бедняге Лазуревскому, я и поддался. – Виктор подал мне руку, помогая встать на ноги. – Перемахнул через забор за домом – у меня, к твоему сведению, был первый юношеский разряд по легкой атлетике. Затаился в углу участка, и кого я вижу – нашу неугомонную крошку! Бежит у всех на виду, ничего не боится…

Я наконец-то выбралась из зарослей и принялась отряхиваться, ожидая вполне справедливого нагоняя за самоуправство. К моему удивлению, Виктор оборвал гневную тираду на полуслове.

– Ладно, потом все обсудим, а пока – мир. – В слабом свете горевших над крыльцом лампочек я увидела его встревоженные глаза. – Нельзя терять ни минуты. Судя по обрывкам фраз, Лазуревский – в доме и почему-то не может выйти. Надо посмотреть, что с ним, и плевать, как это выглядит! Если вызовет полицию, перелезешь через забор, я тебя подсажу, а сам останусь объясняться… Запомни: тебя здесь не было. И не спорь, Мата Хари, иначе выставлю сейчас же! А теперь – вперед!

Согласно кивнув, я потрусила вслед за Виктором. Дом утопал во тьме, только из одного окошка на втором этаже пробивался слабый свет. Стараясь двигаться бесшумно, мы поднялись по ступеням, прошли террасу и толкнули дверь. Не тратя времени на осмотр обстановки, мой напарник включил фонарик телефона и быстро нашел винтовую лестницу. Ступени оказались крепкими, сделанными на совесть, – ни одна не скрипнула, пока мы поднимались наверх.

Оказавшись на втором этаже, я выглянула из-за плеча Виктора: так и есть, на полу виднелась слабая полоска света! Двинувшись по этому следу, мы оказались перед приоткрытой дверью. Виктор толкнул ее и смело шагнул вперед, я бросилась за ним…

Ого… вот это поворот! Я заранее настроилась на то, что столкнусь с чем-то страшным, – насильственным удержанием, пытками, ранами… Реальность, однако же, оказалась совсем иной: в небольшом кабинете, освещаемом светом тусклой лампы, горбился за столом человек. Тишину нарушал лишь неприятный скрежет карандашного грифеля, которым писатель – а это, как удалось рассмотреть, был именно он – что-то набрасывал на клочке смятой бумаги.

Мы с Виктором застыли на пороге, а Лазуревский, видимо уловив краем глаза движение, поднял от стола усталые глаза.

– Кто здесь? А, понятно. – Ничуть не удивившись, он сложил бумагу, сунул ее в карман рубашки и поднялся. – Хорошо, что мое исчезновение все-таки не осталось без внимания. Я должен спрятаться – желательно, подальше от этого дома. Прошу вас, помогите, в одиночку не справлюсь. Мне грозит опасность.

– Давайте хотя бы давление измерим, – суетливо забегал дядя Миша вокруг Лазуревского, стоило тому переступить порог палаты. – Возможно, стоит принять перед сном таблетку. Ребята, хотя бы вы повлияйте, никогда у меня не было такого капризного больного!

Нам с Виктором оставалось лишь заверить доктора, на голову которого по нашей милости свалился уже третий пациент, что писатель обязательно пройдет обследование, но потом. Сейчас требовалось быстро разобраться в сложившейся ситуации и максимально обезопасить Лазуревского от собственного же семейства.

Дядя Миша наконец удалился, ворча себе под нос что-то о запущенной гипертензии, и мы устремили вопрошающие взоры на писателя. Тот уселся на кровать и отхлебнул из стакана чая, любезно принесенного медсестрой. После недолгой паузы Лазуревский решился:

– Моя жена и ее… этот… как бы его назвать…

– Сердечный друг, – с ироничной улыбкой подсказал Виктор.

– Ладно, пусть будет сердечный друг, – вяло кивнул Лазуревский и поставил стакан на тумбочку. – Словом, они не дают мне житья. Буквально за пару минут до вашего прихода пригрозили: если не стану принимать активного участия в фестивальных мероприятиях и не соглашусь на телеэфир известного канала, сотрут меня в порошок!

– А вы не согласитесь, потому что… – вопросительно подхватил Виктор.

– Это не важно. – Моральные силы Лазуревского были истощены, он едва ворочал языком, но все же упорно гнул свою линию. – Поймите, они изводят меня! Превратили в свадебного генерала, требуют, чтобы я везде появлялся. Не дают работать! Такого уговора не было. Они крайне непоследовательны и опасны. Недавно, например, приказали мне безвылазно сидеть дома, объявили больным, изолировали от общества. Еще смеялись, наглецы, мол, хотел уединения – получи, может, поумнеешь! Отобрали компьютер, мобильный телефон… Хорошо, мне в свое время хватило ума втайне от них сделать дубликаты ключей. Но без поддержки я все равно далеко не ушел бы, ведь у Марины – связи по всей округе. Спасибо, нашелся вариант с больницей…

Что ж, этот человек, похоже, совсем не умел выражать эмоции – даже поблагодарить толком не мог. Не сказать, правда, что наша «спасательная операция» в Пегасовой бухте была архисложной: мы втроем спустились на первый этаж дома, где Лазуревский, пошарив в одном из украшавших террасу вазонов, нашел заветные ключи. После этого мы спокойно прошли до калитки, отперли дверь – и оказались на свободе.

Вариант укрытия для беглого писателя мы с Виктором озвучили в один голос: дядя Миша был человеком неглупым и проверенным, а в больнице Лазуревского отыщут не сразу… Эдик с готовностью оторвался от джазового концерта – благо, наш верный соратник предпочитал музыку потяжелее. Через каких-то полчаса мы неслись в его машине привычным маршрутом, к вотчине дяди Миши. Всю дорогу писатель хранил молчание, погрузившись в раздумья. Теперь же не уставал жаловаться на произвол со стороны стервы-супруги и ее хахаля, старательно уходя от ответов на прямые вопросы Виктора.

– …припугнули, что начнут обкалывать меня лекарствами, – удрученно промолвил Лазуревский. – Представляете, хотели превратить меня в безвольную куклу! Так и сказали, прямым текстом: у Марины есть подруга, Тамара, медсестра, она и поможет. А если не хочу такой участи, буду прыгать под их дудку, ради денег…

Я растерянно слушала сбивчивую речь. Выходит, моя версия не подтвердилась, скорее наоборот – дала Марине и ее любовнику новый повод запугивать писателя. Удивительно, что так все обернулось, ведь воздействие лекарственных препаратов блестяще объясняло перемены в характере Лазуревского. Минуточку, я ведь совсем забыла свои недавние выводы, уже начавшие складываться в четкую картину происходящего…

Итак, вернемся к множеству «почему», так занимавших меня на протяжении этого странного отдыха у моря. Почему у Доры украли альбом с письмами и фотографиями Лазуревского? Почему Стас не узнал бывшую возлюбленную? Почему стал курить? Почему невпопад упомянул о Дне Нептуна? Почему разорвал отношения, прислав напечатанное на машинке письмо? Почему почерк на бумажке из браслета тети отличается от написания букв в автографе? Почему Лазуревский не мог просто скинуть гнет супруги и развестись? Почему послушно сидел под замком дома, несмотря на наличие ключей? Почему литературный стиль писателя так изменился с годами? Почему, наконец, он сам стал совсем другим человеком?

– …могут сделать со мной все, что угодно, – вторгся в уже стройную череду мыслей монотонный голос. – Все, что угодно, понимаете? Вплоть до физического устранения…

– Подождите, – решительно оборвала я занудную цепочку бессмысленного набора слов. Пришла пора задать главный вопрос – тот самый единственный вопрос, что так изводил меня последние часы. Я собралась с духом и подняла глаза на писателя. – А вы, собственно, кто?

– То есть? Как это – кто? Вы ведь, если не ошибаюсь, прибыли на фестиваль, проводимый под моим патронажем! К вашим услугам: Лазуревский Станислав Никола… – Он осекся и вскочил, отворачиваясь от нас. Нервно смерил шагами палату, потом повернулся, видимо намереваясь врать дальше. Но рот ему не повиновался, дрожа и отказываясь произносить имя, по праву принадлежащее другому. – Ладно, ваша взяла… Авдеев Борис Геннадьевич – уже и забыл, когда представлялся по-настоящему. Скажите только одно: в чем я прокололся?

Я открыла было рот, чтобы перечислить все промахи эрзац-Лазуревского, но Виктор опередил меня.

– Дьявол, как водится, кроется в деталях, – усмехнулся он. – Например, когда вы застукали нас с Никой на балконе, я читал стихотворение, которое самым беспардонным образом приписал Лазуревскому. На самом деле эту ерундистику сочинил ваш покорный слуга в возрасте четырнадцати лет. Мог ли поэт забыть свои строчки? Допустим. Мог ли с годами переквалифицироваться в прозаика? Почему нет? Но меня никто не убедит в том, что человек с техническим образованием, коим, помнится, и был Лазуревский, слыхом не слыхивал о заземлении! И еще одно. У вас явное внешнее сходство с настоящим Станиславом. Но вы – не близнецы-братья. Разные жесты, иная манера говорить… Сомнения могут зародиться, даже если просто как следует изучить старые фотографии. Но по странному стечению обстоятельств почти все они со временем исчезли. В СМИ и Интернете редко встретишь снимки Лазуревского прежних лет. Почему? Ответ напрашивается сам собой. Что ж, я объяснил. Теперь очередь Ники.

– О, у меня этих объяснений вагон и маленькая тележка: другой почерк, нестыковка с Днем Нептуна, нежелание узнавать старых знакомых. – Я помедлила, глядя на немолодого подавленного человека, превратившегося в горестное изваяние. – Продолжать?

– Не стоит, – покачал головой писатель. – Подумать только – все-таки выдал себя! Столько лет прятался под чужой личиной, старательно подделывал почерк, менял манеру общения – и все же истина восторжествовала. Ладно, пора завязывать с этим маскарадом…

Он удрученно хмыкнул и, запрокинув голову, вытащил из глаз синие линзы.

– А что случилось с настоящим Лазуревским? – Виктору было не до сантиментов. – Где он сейчас?

– Собственно… – Наш собеседник опустил глаза, лишая меня возможности рассмотреть их настоящий цвет, и после внушительной паузы тихо промолвил: – Его нет.

Два простых слова громом ухнули в воздухе. Страшные слова, тяжелые, безнадежные… Окончание стихотворения Веры, так испугавшее Лазуревскую и ее «сынка». И у меня ведь был похожий вариант в списке рифм!

Я без труда воскресила в памяти незамысловатые строчки:

 
Герой утратил к жизни волю,
Любви неугасимый свет
И не парит он на просторе,
Все потому, что его нет.
 

Выходит, тетя с Верой обо всем догадывались – и играли с огнем, провоцируя писателя и компанию. Ох, почему же они не рассказали все мне! Вместе что-нибудь придумали бы…

– Его нет? – с непривычной резкостью переспросил Виктор. – Что это значит?

– Нет, – совсем поник головой бедняга. Видимо, напряжение долгих лет сказалось на его эмоциональном состоянии, потому что еле слышный еще мгновение назад голос вдруг истерически сорвался. – Нет, нет, нет! Он умер, давно! А я занял его место, понятно? И отдал бы все на свете, лишь бы повернуть время вспять и отказаться от этой затеи!

Писатель с размаху плюхнулся на кровать и уронил лицо в ладони. Кажется, что-нибудь седативное и в самом деле не помешало бы… Я же получила ответы далеко не на все свои вопросы.

– Это произошло 15 августа 1994 года, верно? – Я наклонилась к писателю и заметила, что его тело бьет крупная дрожь. – Борис Геннадьевич, послушайте… Сделанного не воротишь, но наверняка еще можно что-то изменить. Открыть правду. Восстановить справедливость. Стать самим собой.

Видимо, мне интуитивно удалось найти ключик к этому немного капризному и, без сомнения, несчастному человеку. По крайней мере, на моих словах он встрепенулся, сел ровно и поднял на нас мокрые глаза.

– Вы правы… Я расскажу все. Собственно, признание уже написано. – Он кивнул на свой карман, куда, сбегая из дома, наспех сунул исписанную карандашом бумагу. – Думал передать это каким-то образом в полицию. Мне нужно с кем-то поделиться. Звучит банально, но носить в душе такой груз я больше не могу. Вот моя исповедь. Это произошло давным-давно, когда я был молод и полон надежд…

И писатель начал свой рассказ. Говорил долго и обстоятельно, но мы с Виктором слушали, забыв о том, что концерт на пляже давно должен был закончиться, псевдо-Лазуревского наверняка уже ищут, а за окном – непроглядная ночь. Я будто наяву видела ушедшего кумира былых годов, и сердце разрывалось от горечи…