Текст книги "Победа для Ники"

Глава 9

– Опять эти фантазии! Ника, с тобой не соскучишься. – Выходя из воды, Виктор взмахнул руками, в шутку обдавая меня брызгами. – Скажи, ты просто не умеешь жить спокойно, да? Такой редкий случай, когда наши курортники заняты экскурсией на винодельне, и я свободен до вечера… Вместо того чтобы безмятежно наслаждаться обществом друг друга, ты подкидываешь все новые идеи, несуразные и откровенно рискованные!

– Ох, какой риск, скажите, пожалуйста. – Я перевернулась на шезлонге, подставляя солнечным лучам спину. – В худшем случае снова попадемся в лапы Марине Львовне, только и всего. Выслушаем ее визг, не впервой. Зато будем точно знать, что происходит.

Виктор бросил полотенце на песок и уселся напротив меня, скрестив ноги по-турецки. Капельки воды заманчиво блестели на ровной коже, а глаза на фоне загара казались совсем синими. Нет, это просто преступление – быть столь безупречным! И как же портит образ, достойный древнегреческого бога, эта привычка к нравоучениям…

– Ника, да пойми ты, это не нравоучения! – Он серьезно взглянул на меня и принялся обстоятельно втолковывать. – Ладно еще просто прогуляться до Пегасовой бухты, посмотреть, что да как… Но вламываться в дом Лазуревского? Уму непостижимо!

– И совсем не вламываться, а аккуратно проникнуть. Выбрав подходящий момент, когда Лазуревской с сыном точно не будет. В ближайшее время планируется какой-то концерт прямо у моря, в холле гостиницы висит афиша. Наверняка там будут все, кроме Лазуревского. – Я тоже села на своем шезлонге, чтобы смотреть Виктору прямо в глаза. – Нас вряд ли застукают, а даже если так… ну не съедят же? Пойми, нельзя оставаться в стороне, когда человеку грозит опасность! Да, он груб и нелюдим, но кто еще ему поможет? А если его накачивают психотропными препаратами? Чем еще объяснить такие перемены в характере?

Увы, мой дар убеждения не работал, это ясно читалось даже в позе моего неуступчивого собеседника, превратившегося в каменное изваяние. Ладно, раз так, разберусь сама! Если вдуматься, он со своими нотациями будет только мешать. Попаду как-нибудь в дом, оценю ситуацию, найду Лазуревского… Могу заявиться туда открыто, придумаю какой-нибудь предлог. Точно, так и сделаю! А пока лучше притихнуть со своими предложениями.

– Э-э-э, Ника, нет, даже не думай! – Виктор рывком вскочил и нервно заходил передо мной. – Забудь об этом сейчас же, просто выкинь из головы!

– О чем забыть? – прикинулась невинной овечкой я. – Сижу себе, молчу…

– Ты громко думаешь! Еще психотропные препараты приплела, вот нелепица! Я запрещаю, решительно запрещаю тебе идти к Лазуревскому! Тем более одной! – рявкнул он и, осознав, что переборщил, примирительно вздохнул. – Прости, волнуюсь, как бы ты не наломала дров. С чего ты вообще взяла, что нашему гению грозит опасность? Его жена ведь ясно объяснила: заболел.

– Ага, заболел, так я и поверила! Да ты и сам сомневаешься, по глазам вижу…

Как, впрочем, и добрая половина участников фестиваля. За те три дня, что тетушка пребывала в больнице, я перекинулась с гостями мероприятия от силы парой слов – отвечала на вежливые вопросы о самочувствии Доры и Веры. К счастью, тетушка шла на поправку и сетовала лишь на неуступчивость Ричарда-Румпеля, который алчно поглотил всю рыбу, но так и не выучил ни одну из команд. Что же касается поэтессы, то к ней пока не пускали посетителей, но дядя Миша уверял, что скоро все будет в порядке. Так или иначе, но мое общение с постояльцами «Парящего Пегаса» было крайне ограниченным. Что не мешало улавливать общее настроение, так созвучное моему.

Фестивальная программа шла своим чередом, причем, как отмечали все вокруг, последние дни ведущий пребывал в особом ударе. Он так и сыпал искрометными шутками, умудряясь исподтишка подмигивать мне со сцены, а его песни теперь звучали иначе – проникновеннее, лиричнее. Я любовалась статным красавцем на сцене – а по вечерам и в собственном номере – и уже начинала робко верить, что эти перемены как-то связаны с моей скромной персоной. Признаюсь, из головы даже вылетели так мучившие меня вопросы. Я просто наслаждалась обществом Виктора – и начинала утверждаться в мысли, что зловещие тайны и подозрительные деяния мне лишь почудились…

Это блаженное парение в облаках прекратилось одним конкурсным вечером, когда Марина Львовна предварила очередные выступления экстренным сообщением.

– Уважаемые коллеги, соратники, друзья! – Этой ухоженной моложавой женщине отчаянно не хватало обаяния, и даже теплое обращение из ее накрашенных уст звучало черство. – Вынуждена сделать не самое приятное объявление. В ближайшие несколько дней Станислав Николаевич не сможет присутствовать на фестивальных мероприятиях по причине болезни. Заранее благодарим за понимание и добрые пожелания здоровья. Не беспокойтесь, ничего страшного не произошло. Наш идейный вдохновитель держит руку на пульсе событий и совсем скоро вернется полным сил и энергии!

Не сказать, чтобы отсутствие Лазуревского как-то повлияло на ход фестиваля. Он и раньше сидел на вечерах номинально, смущая поклонников безучастным видом. Теперь эта бледная тень супруги испарилась. Конечно, совсем незамеченным такое событие не осталось – до меня то и дело долетали слухи о том, что Лазуревский… банально запил. Наверное, стоило принять эту версию и устремить все силы на свой фееричный роман, но что-то упорно не давало мне покоя.

Ночами, когда Виктор проваливался в сон, я выскальзывала на балкон и долго стояла под звездами, пытаясь уловить суть изводившей меня тревоги. В самом деле, что же так меня беспокоило? При желании можно было найти объяснения всем странностям в поведении писателя. Так, он мог «не узнать» Дору нарочно, устав от верещаний надоедливой поклонницы. И помнится, Лазуревский сам назвал давний праздник Днем Нептуна – словно нарочно издевался над своими прошлыми идеями и наивной пенсионеркой, которая до сих пор возводила эти глупости в абсолют.

Мои версии казались правдоподобными, но… Я никак не могла отделаться от так и стоявшего перед мысленным взором образа писателя. Нелюдимый стареющий человек с потухшими глазами… Кажется, Лазуревскому требовалось только одно – чтобы от него отвязались. Возможно, отсюда и его неприветливость, даже грубость – он будто скрывал под угрюмой маской истинное лицо. Я вспомнила новую книгу Лазуревского, которую недавно начала читать, – злой порочный человек не смог бы так трогательно описывать чувства героев. И это название – «На пределе сил» – вдруг это отражение его состояния? Определенно, с этим человеком что-то сотворили! Неспроста, ох неспроста эта «болезнь»…

В такой ситуации нельзя сидеть сложа руки! Я, может быть, не самая харизматичная и смелая, но твердо знаю одно: лучше выставить себя на посмешище, чем бросить человека на верную погибель. Только Виктора к моей затее привлекать не стоит. Ой, он же о чем-то говорит, а я слишком увлеклась своими мыслями и все прослушала…

– …обычный приступ гипертонии, ничего подозрительного. Своими ушами слышал, как об этом упоминала докторша из медицинского кабинета гостиницы. Кстати, это подружка нашей Марины Львовны, такая же мегера, врать и щадить чужие чувства не будет, – между тем горячо втолковывал мне Виктор. – Так что дай Лазуревскому время прийти в себя. Лучше займись конкурсным заданием, ты совсем об этом не думаешь! По-прежнему предлагаю свою помощь. Очнись, Ника, ты ведь согласилась участвовать ради тети!

О, это отличный повод сменить тему… Решено: к Лазуревскому проберусь сама, и Виктору не обязательно знать об этом. А то начнет снова верещать о неоправданном риске и нелепости моих идей – надоело! Что же касается конкурса, то я все решила.

– Ника, ты сошла с ума! – Услышав мой ответ, Виктор побледнел и отшатнулся, словно увидел перед собой кобру. – Даже не думай об этом!

– Как раз подумала, – беззаботно бросила я. – И нечего так пугаться.

– Нет, ты не можешь вот так все бросить! – в отчаянии схватился он за голову. – Не сдавайся, еще достаточно времени, чтобы выполнить задание!

– Достаточно, согласна. Но я не хочу. – В самом деле, участие в конкурсе с самого начала не вызывало во мне энтузиазма. Теперь же нашлись дела поважнее, и я не хотела тратить время впустую. – В голове – ни одной дельной мысли. Так зачем превращать отдых в мучение? Лучше снимусь с конкурса и проведу больше времени с тобой!

В подтверждение этих намерений я безмятежно улыбнулась и сделала попытку растянуться на шезлонге. Виктор в два прыжка одолел разделявшее нас расстояние и схватил меня за руку, заставляя снова сесть.

– Ника, послушай. – Он опустился рядом и перевел дыхание. – Я, конечно, не психолог, да и общаемся мы всего ничего, но одна твоя черта прямо-таки бросается в глаза… Какая? Неуверенность в себе. Поверь, у твоих сомнений нет ни одной веской причины! Но ты отступаешь там, где другие идут напролом. Возьми хотя бы конкурсный день накануне, какой перфоманс устроила та милая парочка…

Я прыснула, стоило вспомнить вчерашний гвоздь программы: рослый мужчина средних лет залихватски танцевал «Яблочко», пока его энергичная супруга исполняла уморительные частушки собственного сочинения. Да, номер не был идеальным, но плясали и пели супруги от души, и зрители провожали их искренними аплодисментами. Мне о такой раскованности оставалось только мечтать.

– Постарайся понять, Витя, – уменьшительная форма его имени сама сорвалась с губ, подчеркивая доверительный характер моих слов, – я не могу похвастать яркими впечатлениями, волнительными переживаниями, жаркими страстями… всем тем, что обычно сопровождает истинное творчество. Несколько дней назад, наблюдая за выступлением Веры Шторм, я вдруг поняла, что в моих сценариях нет главного – искренности. Мне просто нечего сказать другим людям. Неловко делиться сокровенными мыслями. Сам подумай: ну что я могу предложить на конкурс? Очередное «наше синее ты море, реют чайки на просторе»? Банально, фальшиво… стыдно.

Я горестно вздохнула, и Виктор погладил меня по ладони. Он помолчал с полминуты, размышляя над моими словами, а потом энергично подскочил на месте:

– Эврика! Если нечего сказать о себе, нужно поведать историю тети. Еще не имел чести с ней пообщаться, но, судя по всему, это весьма интересная дама. Тем более именно она должна была прочесть твое конкурсное произведение. Нет своего опыта – так обратись к чужому!

– Исключено, – покачала головой я. – Во-первых, Дору сейчас нельзя волновать. А во-вторых, мне просто не хочется выставлять ее на посмешище. Я ведь наконец-то разобралась в тетиной истории – здесь, на море… Все встало на свои места. Это очень грустно.

Соскользнув с шезлонга, я сделала несколько шагов вперед и остановилась у самой кромки воды. Ветер усиливался, на небе собирались облака, а море начинало волноваться, чутко улавливая мое настроение. В горле застрял комок, и в эту минуту мне отчаянно требовалось поделиться тем, что я поняла совсем недавно…

– Дора всегда вносила в нашу семью нотку безрассудства. – Я принялась мерить шагами кусочек пляжа перед шезлонгом. – Со стороны ее жизнь казалась полноценной, яркой. Но, с кем бы она ни встречалась, неизменным эталоном оставался Лазуревский. Ни один мужчина не дотягивал до его уровня. Дора часто говорила о Стасе, даже после того, как он прекратил с ней переписку – и сделал это самым обидным образом, прислав напечатанное «уведомление». Оправдывала его, превозносила до небес. Мы с родителями понимали, что ее рассказы грешат преувеличениями, и это еще мягко сказано… Но, с другой стороны, воспоминания держали Дору на плаву, помогали ей существовать. Мы выслушивали ее, делали вид, что верили… щадили ее чувства! Вспоминает о былых страстях? Да пожалуйста! Хочет считаться его главной музой? Да сколько влезет! Мы всегда жалели Дору, жившую в мире своих грез, но только тут, у моря, мне открылся истинный масштаб ее драмы…

Я помедлила и вскинула глаза к нахмурившемуся небу, силясь не заплакать. Виктор горбился на шезлонге и следил за мной взглядом, задумчиво подперев кулаками подбородок.

– Итак, представь: одинокая немолодая женщина возвращается туда, где когда-то была так счастлива… – Преисполнившись злорадным азартом, я заговорила быстрее. – Заметь, женщина эта вполне адекватна, она не рассчитывает на то, что бывший возлюбленный вмиг падет к ее ногам. Ей достаточно мимолетного внимания, пары теплых слов, намека на то, что он все помнит… А что она получает? Плохо скрываемое высокомерие, грубость, даже хамство! И, самое страшное, безразличие. Равнодушие, способное убить. Тот, кого она так любила – кого любит до сих пор! – отказывается ее узнавать и смеется ей в лицо. За что, в чем она провинилась? Пусть она комична в своих чувствах, пусть наивна, нелепа, но разве так можно?

Щеки обожгли едкие струйки, и я резко смахнула слезы. Обида за тетю ощущалась такой горькой, словно это не ее, а мои чувства растоптали самым унизительным образом.

– В юности он запудрил Доре мозги, потом годами держал ее на коротком поводке, чтобы в итоге жестоко оборвать общение. При встрече после долгой разлуки отмахнулся, поиздевавшись вволю, и смолчал, когда бедняжку прилюдно объявили душевнобольной, – старательно перечисляла я, по-мазохистски смакуя нанесенные тете оскорбления. – И этим он обесценил даже не свой светлый образ, не их прежний роман – саму ее жизнь. Дора пронесла юношескую любовь сквозь годы. Для него же это была лишь пошлая интрижка… так, эпизод у моря.

Я глотнула свежего морского воздуха, чтобы немного успокоиться и унять бившую меня дрожь. Виктор по-прежнему сидел молча, остановив на мне задумчивый взор. Судя по всему, он даже не уловил, что мой эмоциональный монолог закончился. Лишь когда пауза стала непозволительно долгой, наконец-то встрепенулся и потряс головой:

– Брр, как меня проняло! Ника, это же бесподобно… А ну-ка, повтори последнюю фразу!

Он вскочил и энергично прошелся вокруг меня, будто режиссер, желавший уточнить актерскую задачу.

Это что за новости? Выходит, я тут откровенничаю, душу наизнанку выворачиваю, а мой герой-любовник сидит в партере и наслаждается действом!

– Я просто очень внимательно тебя слушал – и заслушался, – задорно подмигнул Виктор. – Ника, давай, повтори еще раз то, что было в конце!

– Точно вряд ли смогу, – растерялась я. – Кажется, так: «Для нее это была вся жизнь, а для него – лишь эпизод»…

– Отлично! Гениально! – Он подпрыгнул и с непонятным восторгом захлопал в ладоши. – Ника, что, не понимаешь? Вот же он, твой конкурсный номер, это ведь готовый моноспектакль! Достаточно облечь в форму все, что ты сейчас рассказала. Я набивался к тебе в дуэт, но теперь понимаю, что ты справишься и сама! Ооооо, я уже предвижу успех…

Он что, совсем рехнулся? Какой еще моноспектакль? Хорошо, допустим, я напишу небольшую пьесу для одного актера, точнее, актрисы. Немного обобщу, скажу о чувствах, понятных каждой женщине… Идея неплохая. Но как, ради всего святого, я подъеду с чем-то подобным к Доре? Ведь, даже лишившись имен и некоторых подробностей, эта история не перестанет принадлежать ей. А врач ясно предупредил: никаких переживаний! Разве я могу подвергнуть такому потрясению близкого человека?

Но в арсенале у Виктора числилось немало веских аргументов.

– Ника, твоя тетя может спокойно продолжать лечение в компании дяди Миши, – лукаво улыбнулся он, давая понять, что разгадал истинную причину затянувшегося пребывания Доры в больнице. – Ее роль исполнишь ты. Подожди возражать, просто послушай. Я только что наблюдал за тобой – и был поражен тем, насколько глубоко ты чувствуешь ее боль. Часть этой истории разворачивалась у тебя на глазах, тоже плюс. Не знаю, как выглядела твоя тетя раньше, но кто больше походит на нее юную, чем родная племянница? Как профессиональный сценарист, ты наверняка мастерски расставишь все акценты. Наконец, вспомни, как начались наши отношения – с твоего смелого решения. Первый раз отбросила страхи, и какой результат… Не сомневаюсь, это сработает и с конкурсом. Ну что, убедил?

Виктор снова залихватски подмигнул, и моя оборона пошатнулась.

– Не знаю… – Я по привычке малодушничала, придумывая поводы для отказа. – Не уверена, что смогу написать полноценное произведение за столь короткий срок. У меня и названия-то нет…

Все-таки мне попался на удивление настырный собеседник, не привыкший мириться с отказом!

– Ника, да как же нет, если ты сама только что его произнесла. – Он расправил плечи и победоносно сложил руки на груди. – Вспоминай: последнее предложение, слово в самом конце. Емко, выразительно, кратко…

– «Эпизод», – медленно, будто пробуя название на вкус, произнесла я. Ай да аниматор, это он удачно подсказал! – Монопьеса «Эпизод» – звучит неплохо…

В конце концов, что я теряю, если попробую? Опять прокатят с победой? Как-нибудь переживу разочарование, по сравнению с бедами Доры это – сущая ерунда! И, раз уж на то пошло, работа над пьесой даст мне повод нагрянуть к Лазуревскому с визитом. Прикинусь незадачливой конкурсанткой, попрошу совета, попробую разговорить… Решено, берусь за работу!

– Вот и умница. А теперь – еще один важный вопрос. – Виктор посерьезнел и заговорил тише: – Твоя сегодняшняя речь была весьма впечатляющей. И одна вещь не дает мне покоя…

Он помедлил, давая понять, как это важно. Меня вмиг захлестнула тревога – что я там плела? Может быть, слишком занудствовала? Или предстала истеричкой? О, знаю: этот красавчик все-таки счел меня жалкой! Какой ужас…

– Ника, не волнуйся, все поправимо. – И как Виктору удавалось видеть меня насквозь? Улыбнувшись, он взял меня за руку. – Ты сказала, что в твоей жизни было мало волнующих переживаний. Так не пойдет! Я знаю здесь неподалеку один уединенный заливчик… Словом, ты не против пополнить копилку ярких впечатлений? Безрассудство и жаркие страсти гарантирую.

Ну как я могла отказаться?..

Блокнот положила, ручку – тоже. Эх, сейчас мне для имиджа пригодился бы диктофон, но где его взять… На худой конец воспользуюсь функцией звукозаписи в телефоне – хотя сомневаюсь, что Лазуревский будет делиться со мной воспоминаниями. Если я вообще обнаружу его в заросшем диким виноградом домике…

Очередной выброс адреналина заставил мое сердце яростно заколотиться. Последние пару часов я только и делала, что накручивала себя, представляя страшную участь писателя. И как еще умудрилась сохранить видимость спокойствия во время ужина с Виктором, ума не приложу…

При воспоминании о расчудесном ухажере щекам стало горячо от чувства стыда. Как же не хотелось лгать мужчине, с которым меня связывали пусть мимолетные, но такие приятные отношения! Увы, именно это я и сделала, заявив, что вечером буду безвылазно сидеть в своем номере и строчить монопьесу. Похоже, Виктор так проникся идеей выступления, что с готовностью позволил повесить себе на уши лапшу о внезапно посетившем меня приступе вдохновения. И так горячо поддержал желание поработать над заданием, что я до сих пор мучилась угрызениями совести.

Увы, иного выхода, кроме как солгать, у меня не было: лучшего момента, чем сегодня, могло больше не представиться. На восемь вечера был намечен концерт именитого джазового биг-бенда, ради которого прямо на пляже два дня сколачивали деревянные подмостки. Об этом мероприятии, проводимом в рамках фестиваля, гудели все вокруг. Значит, ни одной живой души по пути из гостиницы к вожделенной бухте мне не попадется. Вести концерт будет Виктор – еще одной проблемой меньше.

К гадкому чувству вины в моей душе примешивалось волнение. Я не могла похвастать опытом проникновения в чужие дома вопреки воле хозяев. Но промедление в прямом смысле слова было смерти подобно: кто знал, что происходило в этот самый момент с несчастным Лазуревским?

Завязав два задорных коротких хвостика, я повертелась перед зеркалом. То, что нужно: легкомысленное розовое в белый горошек платьице, светлые массивные кроссовки, незатейливая прическа и широко распахнутые глаза создавали миленький образ глупышки. План действий был предельно прост: дождаться, когда обитатели гостиницы отправятся на концерт, и пробраться в Пегасовую бухту. Дальше буду ориентироваться по ситуации, главное – убедиться в том, что Лазуревский жив и здоров. Наплету ему что-нибудь, мол, нужен профессиональный совет по поводу конкурса… Что же касается супруги и пасынка писателя, то для них, как обмолвился Виктор, уже зарезервировали места в первом ряду импровизированного пляжного зала.

До старта концерта – а заодно и моей операции – оставалось полчаса, и я, чтобы унять беспокойство и навести некоторый порядок в сознании, решила еще раз пройтись по списку Доры. Уселась на диван, в который раз все перечитала, вспомнила, сопоставила… и в раздражении чуть не скомкала бумагу, пробуравив глазами злосчастный пункт о «тексте» и камнях. Вот ведь незадача! Ломаю голову который день, и ни одной дельной мысли!

Я подскочила на месте, нервно теребя на запястье тетин браслет. Камни, камни, камни – откуда я знаю, что имелось в виду… А вдруг как раз из-за этих дурацких камней Лазуревскому сейчас грозит смертельная опасность? Только вот я настолько глупа, что не в силах разгадать эту нехитрую головоломку! Разозлившись, я машинально дернула немудреную ниточку с лазуритами и бирюзой, чуть не разорвав ее. Ох, надо бы осторожнее, не хватало еще испортить любимое украшение Доры… Стоп, а это что такое?

Я наклонилась, рассматривая браслет так, словно видела его впервые в жизни. Прилегавшие друг к другу камешки были собраны в цепочку, которую с концов замыкали столбики винтового замка. Не веря своим глазам, я подслеповато сощурилась, потом включила фонарик на мобильном телефоне и поднесла к браслету. Неужели показалось? Нет, так и есть: половинки замка были закручены неплотно, и в образовавшемся зазоре торчало что-то белое.

Похоже, замок закрывали наспех, одна половинка вошла в другую чуть криво. Из-за этого мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы разомкнуть два столбика. Железные половинки оказались полыми, причем в одной из них нашлась… скрученная бумажка. Отыскав среди своих косметических принадлежностей пинцет, я аккуратно потянула за торчащий белый уголок и вытащила содержимое замка на свет божий. Передо мной предстал крошечный листок – видимо, старый, если судить по пожелтевшим заломам на местах сгиба. Я аккуратно, чтобы не рассыпался, развернула его. Ах, какая досада, что Дора, попав в больницу, не оставила здесь свои очки! И как разобрать такой мелкий почерк?

Меня уже колотило от нетерпения. Конечно, нехорошо вот так беспардонно обращаться с чужими секретами, но вдруг эти строчки спасут Лазуревскому жизнь? Значит, нужно во что бы то ни стало их прочесть!

Я включила свет, вытащила из сумки блокнот и ручку, потом вернулась на диван, расправив бумажку из браслета. Минут десять я, удерживая блокнот на коленях, тщательно переписывала в него то, что удавалось рассмотреть. При этом старалась уделить особое внимание форме, точнее передать расположение строк и написание букв.

Наконец моя работа была окончена, и настало время оценить содержание. Я пробежала глазами лист с переписанными словами – получилось три четверостишия:

 
Поверь, однажды я вернусь,
Ворвусь к тебе неделикатно,
Приливом бурным вмиг домчусь,
Без слов ненужных и без такта…
Пускай метут уже снега
Или сияет ярко солнце,
Дорога будет нелегка,
Но бризом я влечу в оконце!
 
 
Не важно, будет утро, день,
Рассвет еще иль час заката.
Не испугает ночи тень,
Мне лишь страшна любви утрата…
 

С. Л.

С берега уже доносились робкие звуки пробующих силы музыкальных инструментов, а я все сидела на диване, в потрясении глядя на листок со стихами. «С. Л.» – «Станислав Лазуревский», это понятно. Браслет появился у Доры много лет назад, после ее памятного романа. Выходит, молодой в ту пору литератор подарил симпатичной ему девушке украшение, вложив в него на память свое нехитрое стихотворение.

Я задумчиво перевела взгляд на браслет – бирюза, лазурит… камни! Неужели я нашла пресловутое «сокровище»? Что, если именно эти камешки с хитрым замком и имела в виду тетя? Что там требовалось – сравнить?

Дрожа от предвкушения скорой разгадки, я схватила с тумбочки книгу и открыла на авантитуле. «Преданной поклоннице от автора этого текста». И что? Почерк похож, почти идентичен, ничего подозрительного. Хотя погодите-ка…

Я схватила лист с переписанным стихотворением и, отступив строчку, приписала снизу слова лаконичного автографа, точно так же сохраняя особенности начертания букв. Так-так, что там упоминала тетя? «Текст»?

Теперь, когда передо мной было два послания, мозг заработал быстрее. В стихотворении не было слова «текст», зато были другие слова с двумя буквами «т». Я внимательно рассмотрела строчки, особо остановившись на «такта», «метут», «утрата». В этих словах первая буква «т» стояла прописной, напоминающей латинскую «m», последняя – печатной, образованной двумя палочками, «т». В автографе же обе «т» слова «текст» были начертаны по-печатному.

Ника, да ты – гений! Или все-таки нет? Начавшую зарождаться в душе эйфорию обдало холодом сомнения. С чего я взяла, что разное написание буквы в словах с двумя «т» было характерной особенностью почерка Лазуревского? Да и автограф он набрасывал второпях, раздраженный, желая быстрее отвязаться. В таком состоянии ему было не до каллиграфии. Дора обменивалась с ним посланиями добрых два десятка лет и наверняка могла ответить на все мои вопросы, но обратиться к ней, подвергая стрессу, я не могла. Как же быть? Для начала – найти Лазуревского.

Часы показывали уже 20.10, когда мне удалось кое-как сладить с эмоциями. Аккуратно закрутив замочек, я надела браслет на запястье. Снова бросила блокнот и ручку в сумку, предусмотрительно отправила маме сообщение о том, что буду на концерте и поговорить с ней в обычное время не смогу, после чего выключила звук мобильного.

В коридоре и холле гостиницы я не встретила ни одного человека – выступление биг-бенда действительно привлекло всех. Я тихо нырнула в спасительные сумерки, уловив уже разливавшуюся в воздухе джазовую импровизацию, и тут же ускорила шаг.

Мне не терпелось задать Лазуревскому один-единственный вопрос.