Текст книги "Победа для Ники"

Глава 5

– Ага, все-таки влезли! Чудненько! Провокация сработала. – Дора потерла ладонью о ладонь с видом хитроумной мухи. – Выходит, навели мы с Верой шороху! То ли еще будет…

– Нет, ради всего святого! – в неподдельном ужасе отшатнулась я. – Мало нам проблем! Ты только вдумайся – копались в наших вещах… Жуть!

Меня передернуло от брезгливости и страха, а Дора лишь довольно захихикала. В этой странной эйфории тетушка пребывала со вчерашнего вечера, когда, вернувшись в номер, застала нас с Виктором в весьма двусмысленном виде. К тому моменту мы успели добросовестно прочесать комнату: отдернули шторы, просмотрели содержимое шкафов, заглянули за тумбочку. Никого не обнаружив, мы с облегчением вздохнули, но тут мой взгляд упал на спальные места. Секунда – я уже нервно перетряхивала постельное белье, а Виктор ползал по полу у моих ног, рассчитывая выудить лазутчика из-под кровати.

– Оу, – многозначительно вскинула бровь появившаяся на пороге в разгар поисков Дора. – Простите, кажется, помешала…

Я вскипела на ровном месте. Мало того, что по ее милости меня буквально трясло от страха, так еще и позорит почем зря! Выставляет этакой разбитной искательницей приключений, которая спит и видит, как бы закрутить роман с первым встречным…

– Нет, отчего же, не помешала. Ты очень кстати, – бросив одеяло и воинственно уперев руки в бока, отчеканила я. – В номере кто-то был. Совсем недавно. Рылись в вещах и в моем телефоне. Ищем следы злоумышленников. Подключайся.

К моему изумлению, новость о визите неизвестных Дора восприняла спокойно, будто была готова к чему-то подобному. Вынув из кармана мобильный, она потыкала в экран и поспешила уединиться на балконе.

– Верочка? – оживленно донеслось из-за едва прикрытой двери. – Да-да, все, как мы и думали! Искали сокровище, ха! Слишком предсказуемо… Я разочарована!

Мы с Виктором вздрогнули от последовавшего хохота – нарочито злорадного, нервного… И похоже, сумевшего смутить даже моего бойкого кавалера. Он тут же вскочил и мягко улыбнулся.

– Что ж, в номере никого нет. И, судя по всему, сейчас не самый подходящий момент для прогулки… Подышим воздухом завтра вечером, после открытия фестиваля. Заодно и церемонию обсудим. А пока отдохни хорошенько, Ника! Только давай обменяемся телефонами на всякий случай – и звони в любое время, без стеснения.

Мне оставалось лишь кивнуть. Виктор был прав: вторжение в номер и гогот тетушки окончательно развеяли лирический настрой. Что ж, завтра так завтра… Остаток вечера я с трудом сдерживала рвавшиеся из груди вздохи досады. Немного скрасило разочарование пожелание спокойной ночи, прилетевшее от Виктора по мессенджеру.

Теперь, когда желанное завтра настало, нелепый энтузиазм Доры продолжал тревожить меня донельзя. С утра пораньше я провела с неуемной родственницей обстоятельную беседу. Поведала, как стала невольной свидетельницей перепалки ее обожаемого Стаса с супругой. Но желаемого эффекта добиться не удалось.

– Что? «Достали»? «Надоело»? – мгновенно вычленив из моей эмоциональной речи главное для себя, оживилась тетя. – И это только начало! Ну что ты так волнуешься, Ника? Да, наткнулись на него с Верочкой, совершенно случайно. Задали пару вопросов, совсем невинных… Тут подоспела эта стерва размалеванная, его женушка, разоралась на пустом месте, мол, отвлекаем великого творца. Психушкой грозила, поганка! Ничего, скоро получит отпор по полной программе!

И она опять довольно захихикала.

Меня бросило в жар. Неужели назойливый дуэт пожилых, но вполне еще энергичных дамочек вознамерился испортить жизнь известному писателю? А заодно и оскандалиться на открытии литературного фестиваля, которое было намечено на сегодня? Значит, меня ждет еще один «веселый» вечер в попытках уладить последствия тетиных фокусов, и снова придется отказаться от прогулки… Нет, я просто обязана упредить все скандалы!

Увы, дальнейшие попытки выведать хотя бы что-нибудь успехом не увенчались. Дора лишь загадочно потирала ручки, интригуя донельзя. Неудивительно, что к вечеру я была взвинчена до предела, и оставалось лишь гадать, что же на самом деле так меня будоражило, – предстоящая церемония или возможный срыв рандеву с главным красавчиком фестиваля.

– …и бесспорно, мы надеемся, что фестиваль откроет новые имена в мире творчества… э-э-э… в мире, так сказать, качественной литературы… если вы позволите мне такое выражение. И я… м-м-м… рад приветствовать всех собравшихся на… гм… этом мероприятии, которое, убежден, станет… станет…

Одним большим мучением оно станет! По крайней мере, в том случае, если он проговорит еще как минимум пять минут. Хотя какое там «проговорит» – пробурчит, промычит, пробубнит! Да-а-а, видимо, жизнь сильно потрепала «духовного лидера 1970-х», раз он умудрился начисто лишиться своей хваленой харизмы… Интересно, остальным так же за него неловко, как мне?

Я покосилась на тетю. Она сидела, вальяжно развалясь в кресле, и лишь сжатые на груди руки ясно давали понять: столь старательно демонстрируемое пренебрежение – видимость. На деле Дору распирало от злорадства, и я не могла осуждать ее за это. В конце концов, в свое время Лазуревский разорвал с ней отношения, выбрав другую, и чего ради? Чтобы сидеть сейчас в президиуме замшелым пнем, силясь произнести приветственную речь под уничтожающим взглядом хищницы-супруги?

Беглый осмотр остальных главных лиц фестиваля, расположившихся за столом на большой сцене конференц-зала, тягостного впечатления не развеял. Пара солидных сопредседателей оргкомитета из литературной среды перешептывались, деловитый представитель спонсора то и дело посматривал на экран мобильного, а розовощекий молодой громила пальцами отбивал барабанную дробь по поверхности стола, я хорошо видела это со своего пятого ряда.

Здоровяк совершенно не вязался с интеллигентной атмосферой и рафинированной публикой. Это что еще за фрукт? Я на мгновение задумалась, и тут писательская жена повернулась к нему, выразительно округлив глаза. Он в ответ понимающе хмыкнул – дескать, ничего не попишешь, нужно выдержать стариковское занудство… Эти двое, вне всяких сомнений, были на одной волне, даже на лицах застыло одинаковое выражение. Ага, понятно, громила – тот самый сынок хищницы, шустрый и предприимчивый.

Я бросила взгляд влево, туда, где у занавеса высилась подтянутая фигура любимца женской части публики. Черные брюки, распахнутая на груди белая рубашка, чуть выгоревшие на солнце волосы – и как ему удавалось всегда выглядеть безупречно? Взять хотя бы меня – часа два ушло на конструирование того, что Дора в шутку величала «скромным обаянием буржуазии». Теперь, в элегантном голубом платье, с уложенными волосами и «естественным» макияжем, на который ушла тонна косметики, я чувствовала себя вполне на уровне, но… Вряд ли наш Аполлон прикладывал столько усилий для эффекта элегантной небрежности – она просто была неотъемлемой частью его натуры.

Невнятную речь «гвоздя программы» Виктор переживал с благостным выражением лица, как и положено ведущему мероприятия. Похвальное терпение! Впрочем, приглядевшись, я заметила, как он еле заметно постукивает по полу носком ботинка. Ага, Лазуревский умудрился достать до глубины души даже вечно предупредительного красавчика! Конца-краю писательской речи не было видно, и я отдалась на волю грез, смакуя фантазию о грядущей прогулке у моря.

– Думал, это не закончится НИ-КО-ГДА! – Виктор заливисто рассмеялся, откинув голову назад. – Глупое положение: понимаешь, что публика впадает в анабиоз, а поделать ничего не можешь! А он все говорит, и говорит, и говорит…

– Сдал Лазуревский, – вздохнула я, подставляя лицо легкому бризу. Вечернее море оказалось не таким теплым, как представлялось в мечтах. – Но странное дело: регресс личности обернулся прогрессом в литературе. Доре, конечно, ничего не докажешь, но объективно его новые романы гораздо лучше прежних стихов!

– Возможно, возможно… – задумчиво покачал головой мой кавалер. – Скажи, Ника, а твоя тетя действительно знала Лазуревского? Это не фантазия экзальтированной одинокой дамы? Ну, то есть… м-м-м… прости, я не хотел обидеть ее… и тебя, конечно… просто не так выразился… как бы это сказать поточнее…

– Нет, хотя бы ты не начинай, новое занудство меня добьет! – с деланым страхом отшатнулась я и тоже рассмеялась. – Не беспокойся, никого ты не обидел. Дора и правда бывает весьма эксцентричной. Иногда мне кажется, что это я – ее тетя. Но по поводу Лазуревского она не сочиняет – своими глазами видела его письма и фотографии. Долгое время стараниями Доры у нас в семье существовало что-то вроде культа «гениального Стаса».

– Ух ты, письма и фотографии! – аж присвистнул красавчик. – Вот бы на них взглянуть! Понимаю, письма – это личное, но фотографии… Можно было бы снять копии, поставить дополнительные стенды в холле. Разумеется, с указанием того, какой бесценный вклад внесла в нашу импровизированную выставку твоя тетя…

Ого, а он, похоже, в самом деле боится потерять эту работу… Вон как старается, фонтанирует идеями! Хотя чему я удивляюсь? Если вдуматься, ему есть что терять. Отдыхай у моря, загорай, занимайся спортом, пой свои песенки, охмуряй скучающих курортниц вроде меня – не работа, а мечта! Я вспомнила незадачливых актеров, скачущих в костюмах пингвинов и белых мишек на корпоративах по моим сценариям, – любой из этих бедняг был бы счастлив занять место Виктора!

– Нет-нет, – верно считав в свете пляжных фонарей снисходительно-жалостливое выражение моего лица, поспешил объясниться он, – только не подумай, что я выслуживаюсь! Мне искренне интересен Лазуревский – не нынешняя бледная тень, а тот, прежний. Говорят, редкого обаяния был человек. До знакомства с этой…

И он так похоже запрокинул голову царственным жестом «хищницы», что мне оставалось лишь расхохотаться.

– А у тебя отлично получается, – отсмеявшись, заключила я. – Кстати, тетя говорит, что в тебе есть что-то от Лазуревского – то же пресловутое обаяние. Была бы счастлива помочь вашей выставке, но – увы, альбом с фотографиями и письмами свистнули по дороге к морю.

И я в красках расписала Виктору памятное происшествие в поезде. Странно, но то, что выглядело катастрофой несколько дней назад, теперь воспринималось как интригующее приключение. В этот миг, когда у ног мягко шуршало море, все треволнения и дурные предчувствия стремительно таяли в туманной дали… Для меня существовало только «здесь и сейчас»: серп луны, зависший в небе, влажный песок, прохладный бриз и мой спутник, располагавший к доверительной беседе. О чем, кстати, он там говорит? О каких-то метаморфозах. А, это он снова про Лазуревского… Что ж, не могу не согласиться.

– Знаешь, одно время меня это тоже удивляло. Такой активист-оптимист – и вдруг – бац! – превратился в хамоватого нелюдима. А потом подумала и пришла к выводу: все возможно. – Я со вздохом помедлила, задумчиво ковыряя мысом спортивной туфли песок. – Люди иногда меняются, перегорают. И для этого даже не нужен какой-то ужасный кризис – достаточно погрязнуть в рутине и мелких разочарованиях. Сил выплыть на поверхность нет, а рядом оказываются чуждые по духу люди. Вот и выходит: в чем-то не поняли, где-то не оценили, когда-то не выслушали… Или не справился сам.

Я поспешила перевести взгляд на мерцающую морскую гладь. Не хотелось, чтобы Виктор прочитал в моих глазах что-то еще – то, что мне хотелось бы скрыть. Но с таким проницательным спутником утаить переживания было непросто.

– У меня такое чувство, что ты говоришь о себе, – осторожно, будто взвешивая каждое слово, произнес он. И чтобы развеять повисшую неловкость, расплылся в улыбке. – Наверное, именно поэтому я и прицепился к тебе с этим дурацким конкурсом, с «союзом победителей». Ты уже упоминала о неудачах, так почему бы не встряхнуться? Не разжечь затухший было огонь?

– Пустой номер, – мгновенно парировала я, сама изумившись отсутствию и тончайшего намека на иллюзию в собственной душе. – Я столько раз встряхивалась, хваталась за новые шансы, тешилась надеждами! Как глупо… Нет, решено, больше никакого самообмана! И стараться не буду. Набросаю что-нибудь на конкурс, лишь бы отвязаться. Тетя исполнит, она обожает быть в центре внимания. Признание, как обычно, получат другие, но хотя бы Дору развлеку.

Виктор еле заметно хмыкнул. Видимо, постоянно общаясь с разными людьми, наш аниматор стал заправским психологом. И теперь сомневался, что мою дражайшую тетушку нужно специально развлекать – такая сама задаст жару, только держись! И как еще сегодня обошлось без очередной ее выходки, ума не приложу…

– Ты прав, она не производит впечатления такой вот «перегоревшей». Но… что-то в ней сломалось. Еще тогда, давным-давно, когда Лазуревский прислал ей уведомление о прекращении переписки. В глаза не видела того злосчастного письма, не знаю его содержания, но, так или иначе, оно свое дело сделало. Как бы лучше объяснить… Вот, слышишь? – кивнула я в сторону открытой веранды пляжного кафе, с которой доносился грустный голос Синатры. – «Убей меня нежно» – именно это он и сделал! Добился, привязал к себе, дал надежду, а потом просто помахал ручкой.

Виктор навострил уши, ловя разливавшуюся в воздухе мелодию.

– Понимаю… Да, понимаю! Но, Ника, нельзя же позволять одной ситуации, какой бы удручающей она ни была, затмевать все радости жизни. А вместо печальной песни всегда можно поставить что-то более жизнеутверждающее. Это в наших силах. Момент… – Он повернул голову к террасе и прокричал: – Эй, дружище! Давай-ка следующую, да погромче!

Мгновение – и из динамика грянул тот же Синатра, но на сей раз другой – легкий, элегантный, влюбленный… Еще миг – и Виктор подхватил меня в танце. Я неловко переступила ногами, представив, как нелепо выгляжу в футболке, спортивных бриджах и кроссовках. И зачем только переоделась к прогулке, лучше бы ковыляла на каблуках по песку в своем изысканном платье!

А потом… мне вдруг стало все равно. Абсолютно все равно, что выгляжу как-то не так, что совершенно разучилась танцевать, что на нас пялятся редкие посетители кафе. Обворожительный мужчина сжимал мою талию, и мы парили над этим пляжем, а вместе с нами кружились волны, огоньки кафе, каменный крылатый конь вдали…

Как странно: еще несколько дней назад я, удрученная и одинокая, украдкой наблюдала за чужим танцем в ночи. А теперь сама таяла в уверенных крепких объятиях, безропотно доверившись своему спутнику. И пусть все это было понарошку, пусть он всего лишь «работал с контингентом». Плевать! В этот миг я, совсем как в разливавшейся по пляжу песне, была готова лететь с ним куда угодно, хоть на луну.

– А теперь, следующая участница нашего конкурса, поэтесса Вера Шторм! – с воодушевлением произнес ведущий и захлопал в ладоши, подавая пример публике.

Зрители с готовностью подхватили его порыв – завидная харизма! Я нисколько не сомневалась, что аплодировали именно Виктору и его неутомимому энтузиазму, а заодно и сногсшибательному обаянию, которое, похоже, успело накрыть меня с головой.

За три дня, пролетевшие с нашего танца на пляже, я настолько избаловалась общением со своим персональным аниматором, что уже не представляла отдыха без него. Нет-нет, я не потеряла голову и не превратилась в аналог знаменитой статуи на радость тетушке. Флирт с Виктором был лишь легкомысленной курортной историей, и осознание этого снимало массу ненужных переживаний. Я понимала, что мой отъезд положит конец зародившейся симпатии, и была готова к этому. Дора ведь уговаривала меня встряхнуться, вот и встряхнусь!

Отдых как-то незаметно вошел в приятную колею. С утра, наскоро позавтракав, я бежала к морю – благо, тетя не требовала моего внимания, направив всю свою кипучую энергию на общение с новой подругой. На пляже я неизменно заставала «группу здоровья» и, пока дамы крутили хулахупы, успевала переброситься парой фраз с их расчудесным тренером. Наши заигрывания не укрылись от глаз вездесущих отдыхающих: я нередко ловила на себе женские взоры – любопытствующие или откровенно завистливые.

До и после обеда я предавалась блаженной лени – читала, загорала, гуляла… А вечером уже без прежнего ропота собиралась к ужину. Придирчиво выбирала наряд, колдовала над макияжем, укладывала волосы. И все это – старательно поддерживая скучающий вид, чтобы Дора не бросилась форсировать мое сближение с обожаемым всеми ВиктоQром. После ужина и развлекательной программы меня ждала приятная прогулка вдоль берега в компании остроумного парня, и этого было вполне достаточно.

Перед сном, любуясь звездами с балкона, я считала оставшиеся дни отдыха, – и душу наполняла радость, когда для этого не хватало пальцев на обеих руках. Спешить было некуда, разве что совесть иногда напоминала о конкурсном задании, к выполнению которого я так и не приступила. Свежий солоноватый бриз еще не надул в мою голову ни одной подходящей идеи – не то чтобы я, конечно, всерьез продумывала будущее произведение…

Между тем некоторые участники конкурса предпочли не откладывать дело в долгий ящик. Первая тройка соперников представляла свои шедевры уже сегодня, сразу после ужина, на большой сцене конференц-зала. Сначала Виктор провел творческий вечер одного маститого литератора – авторитетного, но не уступавшего в занудстве Лазуревскому дядьки. Который наверняка вогнал бы в сон всех присутствующих, если бы не интригующие, забавные вопросы ведущего. Виктор буквально спас мероприятие, и литератор вернулся за стол жюри безмерно довольным восторгами публики.

Потом пришел черед конкурсных выступлений. Миловидная девушка с гитарой исполнила незатейливую песню о море и чайках на просторе, а седовласый мужчина прочел короткий рассказ о старом рыбаке – явное подражание Хемингуэю. Перед выходом Веры Дора быстро осведомилась у меня, правильно ли приближает изображение при съемке видео, после чего вскинула перед собой мобильный и нажала на кнопку записи.

Поэтесса сдержанно кивнула, поблагодарив ведущего за подгонку оказавшейся слишком длинной стойки микрофона, и с достоинством произнесла:

– Приветствую всех собравшихся на этом литературном вечере. Я прочитаю стихотворение «Открой мне тайну, море», которое написала буквально пару дней назад под влиянием царящей на фестивале атмосферы.

На этих словах Дора суетливо заерзала, и изображение на экране телефона дрогнуло. Тут же угомонившись, тетушка сосредоточилась на съемке. Вера выдержала театральную паузу, запрокинула голову и надрывным монотонным голосом, который так не вязался с незатейливыми строчками, начала:

 
Всегда ты было мне отрадой:
Источник щедрый вдохновенья,
В минуты грустные – награда,
Для тяжких дум моих – забвенье.
 
 
Ты подарило мне героя,
Глаза его лазурней волн!
Лишилась я с тех пор покоя,
А он тобою покорен…
 

С каждой строчкой мне все больше становилось не по себе. В ушах звучал любимый афоризм Доры: «Творчество – это душевный стриптиз». Глядя на хрупкую фигурку на сцене, я лишний раз убеждалась в справедливости этой фразы. Не нужно было обладать особой чувствительностью, чтобы за подражанием манере чтения известной поэтессы-шестидесятницы увидеть маленькую трагедию самой Веры. Рутина, ежегодное ожидание коротких поездок на море, одинокие вечера за книгами и несбыточные грезы о кумире, авторе любимых стихов…

Брр! Слишком откровенно. Вряд ли кто-то из здешней взыскательной публики это оценит. В лучшем случае Вера добьется лишь жалости, и то – от наиболее восприимчивых и доброжелательных. К числу которых явно не относились ни сам «морской герой», ни его супруга: Лазуревский пережидал выступление со скучающим видом, а Марина Львовна являла собой величавое каменное изваяние.

Над залом тем временем разносился высокий голосок Веры:

 
Ну как, скажи, с тобой бороться?
Бессильна пред стихией я…
О твои воды разобьется
Играючи душа моя!
 
 
С иллюзией, увы, прощаюсь,
Смиренно голову склонив,
И в грезах слишком смелых каюсь,
Своей любви не изменив.
 

«Любви»? Подозреваю, так резанувшее мне ухо слово появилось в строчке не просто потому, что укладывалось в размер. Наверняка Вера жила чувствами к своему герою – бесконечно далекому и выдуманному, ведь, в отличие от моей тети, похвастать личным знакомством с Лазуревским она не могла. Я смотрела на поэтессу, тщетно пытаясь отогнать ощущение неловкости.

А что, если творчество и должно быть «душевным стриптизом»? Неожиданная мысль будто молнией поразила меня, заставив вмиг забыть о происходящем на сцене. Вот сижу я здесь, досадуя на чрезмерную открытость и наивность Веры, и чуть ли не свысока размышляю о ее жизни… Но как иначе сотворить что-то дельное, если не вывернуть душу наизнанку? Может быть, мои литературные неудачи и объясняются тем, что я слишком сдержанна, скованна, неискренна?

Новая идея настолько увлекла меня, что пронзительный голос Веры превратился в едва различимый фон. Отогнать коварные думы никак не получалось, и я решила «докрутить» самокопание до конца. Вспомнила работы, которые отправляла на конкурсы: приключенческую комедию о пиратах, городской роман с ноткой светлой грусти, сдержанное эссе о женской доле, даже фэнтези с драконами… Произведения разных жанров объединяло одно: везде, так или иначе, присутствовала любовная линия. А что я знала о любви? Ровным счетом НИ-ЧЕ-ГО. Детсадовские симпатии за играми в песочнице и случайный скоротечный брак – не в счет.

Стоило признать: мое представление о возвышенных чувствах – за неимением собственных – сформировали жаркие страсти Доры. Каждое воспоминание о «романе жизни» неизменно сопровождалось назиданиями учиться на чужих ошибках и завершалось полным фатализма пророчеством: «Забудь, все равно набьешь свои шишки!»

При таком влиянии я вполне могла бы превратиться в безрассудную искательницу приключений, но вышло с точностью до наоборот: моим руководящим принципом стала осмотрительность. Такой подход позволял избежать многих разочарований, но одновременно лишал ярких эмоций – не только меня саму, но и, как выяснилось только что, мое творчество. Видимо, головокружительные любовные истории, реальные и вымышленные, мне просто не светили. Не в свои сани не садись – как это все-таки верно сказано!

Неизвестно, сколько я предавалась бы печальным размышлениям, не замечая ничего вокруг… Но тут что-то явственно изменилось в самой атмосфере вечера, грубо возвращая меня к реальности. Дора на соседнем кресле вдруг заметалась и в который раз попыталась приблизить изображение. Виктор на сцене настороженно замер, весь превратившись в слух. Голова Марины Львовны метнулась еще выше – кажется, такую же царственную позу я видела в фильме о Клеопатре. И лишь герой с «глазами лазурней волн» сидел с прежним безразличным видом, будто высокопарные строчки относились совсем не к нему…

 
Угрюм теперь и равнодушен,
Он сторонится всех вокруг.
Ответь же, море, что случилось?
Не весел стал совсем мой друг.
 
 
Пегаса резвого стреножа,
Убить талант скорей спешат.
На чьи дела это похоже?
Кто эта темная душа?
 
 
Открой свою мне тайну, море!
Скажи, что за напасть пришла,
Раз уж не реет на просторе
Та муза, что тобой жила!
 

Так-так, интересненько… Часть стихотворения я прослушала, но главное, кажется, поняла. Да и трудно было не уловить смысл, когда в нескольких метрах от поэтессы красноречиво маячили властная Лазуревская и ее подавленный, безучастный ко всему супруг. Напряжение в зале сгустилось, и я застыла на месте в ожидании впечатляющей развязки. Которая не заставила себя ждать.

Перед новыми строками Вера помедлила, готовя слушателей к финалу. Смолкли высокие пафосные ноты, и установившуюся тишину прорезал уже не пронзительный, а еле слышный грустный голос:

 
В ответ вздохнуло тихо море,
Заныли волны, занедужив.
Пропела мне стихия в горе:
«Ответ хотела ты? Так слушай:
 
 
Герой утратил к жизни волю,
Любви неугасимый свет
И не парит он на просторе,
Все потому, что…
 

Я не сразу поняла, что произошло. Сначала меня буквально оглушил невесть откуда раздавшийся хлопок. От страха сердце оборвалось в груди, и я инстинктивно зажмурилась. А когда заставила себя открыть глаза, вокруг уже царил форменный хаос: зрители кричали, размахивали руками, кто-то в панике уронил лицо в ладони…

На авансцене беспорядочно металось несколько фигур, а в глубине, там, где еще пару минут назад стояла Вера, громоздилась синяя ткань занавеса, накрытая серебристой балкой, и невесть откуда взявшиеся обломки каких-то деревяшек. Я присмотрелась: на одном из кусков висел клок бумаги с огромными и такими неуместными сейчас буквами: «Привет». Так это же подвижный задник сцены, на котором был прикреплен плакат: «Приветствуем гостей фестиваля!»… Похоже, балка занавеса рухнула, задев задник. А где же тогда Вера?

Ужас придал мне храбрости, и я на полной скорости стартовала из своего пятого ряда. Сцену уже окружали плотным кольцом такие же смельчаки, и среди общего гвалта выделялись два голоса: взволнованный баритон Виктора, призывавший успокоиться и занять свои места, и агрессивное контральто моей тетушки, крывшее почем зря «наглую бандитскую шайку».

Воспользовавшись преимуществом стройной фигуры, я ловко проскользнула между зеваками и вспорхнула на сцену… Вера лежала в волнах тяжелого занавеса, неестественно выгнувшись, и по ее мертвенно-бледному лицу стекала струйка крови. У меня перед глазами потемнело, и я переступила с ноги на ногу, чтобы сохранить равновесие. Мысли путались, сознание будто заволокло густой пеленой, сквозь которую явственно проступил голос Виктора: «Алло, полиция? Приезжайте, у нас убийство».