Текст книги "Не/много магии"

* * *

Джои скакал в закат и скалился своим мыслям. Будь он человеком, улыбался бы, но кони – даже механические – улыбаться не обучены. Он всхрапывал, пуская из ноздрей пар, и весело размышлял о том, прибыли ли уже в имение Монтгомери павлины, заказанные на свадьбу сэра Эдгара и леди Джулии.

Будь он человеком, улыбался бы…

Туманная дорога

На восточном побережье, среди заболоченных равнин, спрятался городок Лоустофт. Находится он почти посередине дороги, ведущей вдоль берега из Ипсвича в Норидж, и усталые путники довольно часто останавливаются в здешней гостинице. Если им нужен лишь отдых да кружка пива и ужин – нельзя сказать, что изысканный, но вполне сытный – что же, они найдут здесь всё, чего пожелают.

Однако любители живописных видов будут разочарованы. Если выйти на порог гостиницы и прошагать вдоль по улице – всего несколько домов – попадешь на берег моря. Волны здесь круглый год неприветливого, серого цвета, с взлохмаченными гребнями грязно-белой пены. Они накатывают на широкий берег и отползают с тихим шипением, оставляя за собой полоски бурых водорослей. Пляж широкий, но это единственное его достоинство. Даже тропинка, гордо именуемая здесь набережной, не убрана – галька, острые обломки ракушек, сухие листья, птичий помет… Что уж говорить о той полоске суши, за которую ведут непрерывную борьбу море и материк – песок вперемешку с мелкими камнями бугрится, будто шкура гигантского пресмыкающегося. В Лоустофте пляж именно того свойства, чтобы привлекать лишь детей, которые еще не научились ценить живописность пейзажей, и рыбаков, для которых море – это работа.

Если же обратить взор в сторону от побережья, открывшийся вид будет не лучше. Серые и коричневые крыши домов, лепящихся вдоль главной – и единственной – улицы. Большая каменная церковь – массивная, с широкой неуклюжей колокольней, смотрящей на юг. Будь то лето или осень, дождь или ясная погода – здешние колокола звучат одинаково глухо, утробно – так скупой святоша укоризненно бормочет на нерадивых прихожан, будто жалея для них отпущения грехов. Чуть дальше, на самом краю городка, топорщится крыльями ветряная мельница, ее окружают столетние дубы. Узловатые мощные ветви будто тянутся к вечно хмурому небу, соревнуясь с мельничными крыльями, чтобы успеть первыми ухватить облака за нижний край и вызвать ливень. Должно быть, они преуспевают в своем занятии – дождь в Лоустофте частый гость. Местные жители полагают, что слишком частый. Стоит перекинуться парой слов с хозяином гостиницы, и он расскажет вам всё о зловонных испарениях с болота, легочных заболеваниях и лихорадках, от которых каждую весну мучаются жители городка… Закончит он скорбную тираду словами: «Впрочем, здоровье и жизнь наша в руках божьих!», молитвенно сложит руки и устремит масляный, ничуть не смиренный взор в потолок.

Откуда у него такое религиозное чувство? Со временем узнаете.

За городом начинается вересковая пустошь, которая тянется почти до самого горизонта. Изредка на ней виднеются группы елей, разросшийся кустарник и узкие, еле различимые дорожки, ведущие в никуда. Плоские холмы, поросшие сорной травой, довершают унылую картину. Даже самая поэтическая натура не в силах представить себе, что под такими холмами мог бы скрываться Пак со своим озорным войском или марклейкские ведьмы. Кто мог бы найти приют в этом сером месте? Лишь клочки утреннего тумана, зацепившиеся за колючие ветви кустов на рассвете.

К чему же я пишу о таком скучном, ничем не примечательном месте? Ничего не могу с собой поделать. Стоит вспомнить об этом городке, как образы, один за другим, сами толпятся в моем мозгу, отталкивают друг друга, просятся на бумагу. И я наконец склонен уступить их напору – некоторые воспоминания той весны до сих пор не дают спать спокойно – надеюсь, что подробно запечатлев их, я несколько угомоню тревожные мысли. Да и читателю будет интересно узнать о том невероятном событии, что приключилось со мной десять лет назад в этой глуши.

Я ехал в Норидж со своим другом, Уильямом Уейзом. Мы двинулись в путь по скорбному поводу – в мир иной отошел двоюродный дядюшка Уилла, и тетка его пришла в полное отчаяние, не умея распорядиться делами, как следует. Она написала племяннику длинное письмо, в котором сетования о потере дорогого мужа мешались с мелкими придирками – «родственники вечно обходили меня вниманием» – и даже угрозами. Тетушка ни много ни мало сулила оставить Уилла без причитающейся доли наследства, ежели тот не поможет ей с бумажными и хозяйственными хлопотами. Обычно Уейз не отличался расторопностью и горячей любовью к дальним родичам, однако тут, по всей видимости, в дело вступила жадность. Я же решил подсобить другу детства, разделив с ним дорогу, кров и несколько десятков кружек пива, как в старые добрые времена. Итак, хмурым апрельским утром мы отправились в дорогу.

Однако дело было вовсе не того свойства, чтобы спешить в Норидж, как на Рождество к любимой жене, поэтому мы двигались по пути весьма размеренно. Сначала из Саутхемптона добрались до Лондона, где и остановились на пару дней у общего приятеля – любителя истории и букинистики, Стэнли Корина. Он долго хвастал своей коллекцией редких документов, собранных в самых заурядных церквях и поместьях, но представляющих для истории «невероятную ценность». Счета, переписка между родственниками, купчие, судебные протоколы, старые семейные библии… Всё это не представляло для нас с Уиллом абсолютно никакого интереса, но Стэнли был так воодушевлен, что рассказывал о бумагах часами, и ему хватало просто нашего присутствия в гостиной. Впрочем, думается, когда у него не было гостей, он продолжал изливать восторги старинным портретам на стенах.

Узнав, что мы едем в Норидж, Стэнли разволновался и запросил о помощи, которая состояла как раз в приобретении подобных бумаг. В Ипсвиче, Лоустофте и Грейт-Ярмуте, через которые пролегала дорога, мистер Корин не был еще ни разу и не имел надежды в скором времени самостоятельно добраться туда – воспаление суставов мучило его вот уже полгода. Он всучил мне увестистый бархатный кошель с двумя десятками гиней и принялся буквально заклинать: непременно расспрашивать каждого встречного об интересных архивах и возможности их приобрести.

Сначала мы не испытывали особого рвения в поиске древних манускриптов, однако поразмыслив о тетушке, которая – вместе с ворохом утомительных дел – приближалась с каждой милей, Уилл решил, что можно вполне позволить себе остановки в городках вдоль дороги.

– Ведь эти бумаги – единственная радость для бедного Стенли, – проговорил он, выбираясь из кареты на первой же станции после Лондона. – Он доверил нам деньги, поведал о самом сокровенном… Как мы теперь можем обмануть его ожидания?

– Никак, – согласился я.

И с того момента дорога стала если не веселее, то гораздо занимательнее. Местные жители принимали нас с редким радушием и прикладывали все усилия, дабы помочь в поиске редких документов. Большинство из них, стоит заметить, оказывалось в итоге сущей безделицей, однако среди бумажного хлама попадались и настоящие жемчужины. Прибывая в Лоустофт, мы уже являлись обладателями подробной, интереснейшей переписки между некой Маргит и ее племянницей, которая собиралась идти в монахини («Вот дурища!» – охарактеризовал эту находку Уильям), потрепанной книги в темном переплете, в коей я подозревал «Книгу Жабы», а мой друг ценил ее за качество обложки («Даже орехи можно колоть!») и трактата на латыни о чудовищных ламиях. Последний было особенно приятно читать темными вечерами, между ужином и отходом ко сну.

– Не думал, что я буду настолько благодарен Стэнли, – Уилл вытянул ноги и, собрав пальцы в замок, хрустнул пальцами. Потом зевнул. Экипаж уныло тащился вдоль берега по плохой дороге, то и дело проваливаясь в глинистые выбоины. В окна залетал мелкий дождь, не отпускавший нас из своих объятий вот уже часа три. Извозчик тихо, но яростно переругивался с лошадьми – те отвечали тревожным ржанием. Сгущалась тьма. – Теперь у нас есть оправдание для задержки и чтение на ночь. Причем не какие-то сказки, пустые стихи или нудный трактат, а документы с величайшей исторической значимостью! Находки! Экземпляры для коллекции!

К тому моменту я, признаться, уже несколько тяготился компанией Уилла, потому в ответ лишь пожал плечами и уставился в окно, будто не успел за последние часы досконально изучить серую гладь моря, постепенно переходящую в такую же мутную небесную ткань. Вдруг послышалось скрипение колес – как если бы нас кто-то догонял. Сейчас я отдаю себе отчет в том, что просто не смог бы услышать ничего – снаружи завывал ветер, гудел прибой, да и наш экипаж двигался вовсе не бесшумно, он то и дело визжал и вздыхал, выбираясь из грязных луж. Однако тогда я, охваченный надеждой на новое впечатление, беззаботно высунул голову в окно. И напрасно. Мгновением позже я чуть не лишился ее – мимо, по внешней части дороги, с немыслимой скоростью пролетел экипаж, обдал нашего кучера и лошадей водой из глубокой рытвины и исчез впереди, за поворотом.

– Вот наглец, – проговорил я. – Понятно, когда на улицах большого города экипажи не находят места, чтобы разъехаться, но чтобы тут…

– Кого ты назвал наглецом?

– Возницу, который только что нас обошел.

– Ты бредишь? – Уилл придал лицу одно из своих любимых выражений – «презрительное удивление». – Или ламии породили у тебя в голове сонм видений, которые теперь нас преследуют?

В устах Стэнли подобный вопрос, быть может, звучал бы серьезно, но Уилл никак не подходил на роль собеседника о высоких или даже просто странных материях. Поэтому я лишь усмехнулся.

– Не думаю.

– Так что за экипаж, о котором ты говоришь? Я его не заметил.

– Странно. Он пронесся весьма близко и, надо признаться, – тут я провел ладонью по мокрым волосам, – довольно опасно.

– Ставлю гинею, никто нас не обгонял! – в глазах у Уилла загорелся огонек азарта, и он протянул мне руку, чтобы скрепить пари, однако я был не в том настроении, чтобы спорить.

– Спросим нашего кучера, когда доберемся до места, – пробормотал я и до самого Лоустофта – благо, мы подъехали уже совсем близко – не поддался на уговоры Уилла, который в нашем кругу издавна считался отчаянным спорщиком.

Я питал абсолютную уверенность, что по прибытии в город все разъяснится, однако был посрамлен. На вопрос о том, видел ли он обогнавший нас экипаж, кучер решительно помотал головой и, крепко сжав губы, отвернулся. Попытки разговорить его ни к чему не привели.

Неужели галлюцинация? Уже поставив чемодан возле кровати в номере и разобрав вещи, я продолжал недоумевать. Конечно, в темноте предметы часто кажутся не тем, чем являются на самом деле, однако я не мог допустить, что меня посетило видение. Слишком ясно я рассмотрел этот образ. Белые лошади с длинными шеями и тяжелыми копытами. Изящный силуэт самого экипажа. Кучера я не сумел разглядеть, зато успел заметить силуэт путника в окне. Высокие колеса. Бледные фонари, пляшущие от бешеной скачки. Всё это было настолько реально, пронеслось так близко, ощутимо… Нет, это не могло быть фантомом воображения. Должно быть, Уилл решил подшутить или выиграть спор и заранее подговорил возницу, чтобы тот отрицал мои слова. Наверняка, так и было.

Найдя разумное объяснение своему «видению», я вышел в гостиную. Горничная по моей просьбе позвала хозяина, Лоргуса Тотта, он вскоре явился, и мы завели обстоятельный разговор о местных легендах и записях, где они сохранены для потомков – или заезжих гостей, пожелавших приобрести подобные бумаги. К моему разочарованию, история Лоустофта оказалась такой же серой, как и пейзаж, его окружающий. Ни единого факта, который мог бы вызвать хоть искру интереса. Напоследок, после трех пинт пива, разомлевший хозяин все же попытался мне продать очень ценные и древние, по его словам, записи. Вопреки уверениям бумаги оказались дорожным дневником какого-то бедняги, который, по всей видимости, просто забыл его здесь. Однако хозяина это не смутило, и он продолжал настаивать на невероятной важности документа – в конце концов мне стало смешно и, чтобы поощрить подобное упорство в торговле, я приобрел книжицу за шиллинг.

Мы не стали засиживать надолго после ужина – плохая дорога, дождь и усталость сделали свое дело, единственное, чего мне хотелось – оказаться в теплой кровати и опустить веки. Я поднялся к себе в комнату, положил дневник на подоконник, намереваясь изучить его утром, лег в постель и быстро заснул.

Разбудил меня громкий звук шагов. Доносился он из гостиной – проснувшись, я решил обязательно попенять хозяину на толщину стен в номерах. Было похоже, что кто-то мечется по комнате, от стены к стене, ударяясь о них всем телом, а также роняет на пол стулья, натыкается на мебель… Шум мешал мне заснуть, и, промучившись с полчаса, я поспешно оделся и направился в гостиную, дабы приструнить ночного буяна.

Вопреки ожиданиям, тот оказался вовсе не перепившим гостем, который никак не может закончить веселую ночь и заснуть. При виде меня замер на месте худой, бледный до синевы юноша с волнистыми каштановыми волосами, длинным лицом и несчастными глазами. Всем своим обликом он походил на побитого спаниеля, которого жестокие хозяева выгнали ночью во двор, под проливной дождь.

– Прошу меня извинить, – молодой человек говорил высоким, надтреснутым голосом. – Только приехал, буквально с дороги, очень взволнован…

– Чем же вы взволнованы, позвольте узнать?

– Я хотел бы заказать номер, но хозяин, за которым я послал сонного грума, всё никак не идет… А еще во время прошлого визита в Лоустофт я забыл свои дорожные заметки.

– Помочь в пробуждении хозяину гостиницы я, пожалуй, не в силах, а вот способствовать вам в избавлении от второй беды могу.

– О, дневник у вас? – голос юноши задрожал, как оконное стекло под порывами шквального ветра. – Прошу…

– Не беспокойтесь, – я на мгновение почувствовал себя гостеприимным хозяином. Что же, пока никто не явился, я вполне мог составить компанию молодому человеку и успокоить его, насколько это возможно. Уж больно плохо он выглядел. – Садитесь рядом с камином – по-моему, там еще тлеют поленья – а я схожу в номер за вашей книжицей.

Не слушая робких возражений юноши, которые тот бормотал мне вслед, я направился к себе в комнату. Взял с подоконника дневник и после некоторых колебаний извлек из чемодана бутылку с крепкой настойкой. Парень выглядел так, что доктор наверняка прописал бы ему стаканчик горячительного в ночь. А то и два. Когда я уже выходил за дверь, со двора сквозь приоткрытые ставни послышался звонкий крик петуха.

В гостиной никого не было. Я решил, что молодой человек наконец дождался хозяина гостиницы и спешно ушел в предоставленный номер. Посетовав на нравы молодежи, я вернулся в комнату, в сердцах швырнул дневник на пол рядом с кроватью и заснул, как убитый.

К завтраку я вышел поздно. Уильям сидел в кресле у камина и беседовал с господином Тоттом.

– Друг мой! – радостно воскликнул он. – Я совершил подвиг – растормошил нашего хозяина – три шиллинга сотворили чудо! – и он поведал презанятнейшую историю, о которой смолчал вчера.

– Что за история?

– Местная байка. Суеверие и людская глупость – вот та почва, из которой растут деревья страшных сказок для детей. Но мы-то с тобой взрослые…

– Не томи, – я присел за угол стола. На тот самый стул, где сидел давешний ночной гость. – Рассказывай.

– Лоргус поведал: на повороте перед городом, где дорога проходит совсем рядом с морем, раньше любили играть местные дети. Собирали ракушки, строили песчаные замки, копали рвы, чтобы прибой наполнял их пеной… Все эти глупые забавы. Но однажды – дело было вечером, в туман, мутная тьма, хоть глаз выколи – возница не свернул вовремя. Выехал на пляж и задавил троих детей насмерть. Двух мальчиков и девочку. Забавно, правда?

– Что же тут забавного? – я в который раз подивился отсутствию такта у Уильяма. Ему стоило бы заметить, что хозяин гостиницы при последних словах рассказчика вздрогнул, втянул голову в плечи и стал настороженно озираться по сторонам. Казалось, что его неожиданно усадили на иголки.

– Забавно, что местные жители придумали из этого страшную историю. Будто бы матери детей собрались на одном из холмов за городом и прокляли убийцу. И холмы их услышали, земля разверзлась – можешь себе представить – и оттуда выбрались духи, ведя в поводу призрачных коней и крытый экипаж, на котором в день летнего солнцестояния разъезжает сама королева трав. Сказочный народец выследил возницу, задушил его в полнолуние и усадил на козлы, наказав вечно ездить по дороге туда и обратно, катая изредка озорных фей.

– А что же с детьми? – не знаю, почему этот вопрос вдруг сорвался с языка. Наверно, из-за того, что мне показалось – из-за дверей смотрит маленький белобрысый мальчишка с веснушками и щербатой улыбкой… Только из рукавов его рубашки выглядывали не пухлые ладони, а костяные культяпки с обрывками иссохшей плоти на них. Слава небесам, через мгновение он исчез.

– Дети будто бы остались призраками, теми, что незримо и крепко привязаны к месту собственной смерти, продолжают играть на любимом пляже, поэтому никто и никогда не выходит там из кареты. Знающие возницы проносятся мимо, нахлестывая лошадей что есть сил и трусливо зажмурившись.

– Да уж… – я попытался сообразить, не там ли видел вчера таинственный экипаж.

– Но я радуюсь вовсе не этой истории, – Уилл сиял, как начищенный пенни. – Мы с Лоргусом уже заключили пари – серьезное дело, две гинеи на кону! – что я по собственной воле схожу туда – хоть в полдень, хоть в полночь – и даже выстрою песчаный домик.

– Полдня будет достаточно, – пробурчал Тотт. – Ночью я с вами, господин хороший, на юг по нашей дороге не пойду, хоть озолотите.

– Так давайте же я быстрее получу выигранные деньги! – Уилл потер руки. – До полудня совсем немного осталось, как раз дойдем до места.

Когда мы добрели до нужного поворота, слегка запыхавшись и проклиная возницу, который наотрез отказался везти сюда пассажиров, солнце стояло в зените – яркое пятно в тумане висело точно над головой. Пенные языки тихонько шипели, наползая на берег. Однако, кроме размеренного шипения, ничто не нарушало тишину. Ни одного птичьего крика. Ни одного звука не доносилось из городка, который только что скрылся за поворотом.

– Ау-у, – Уильям нагнулся, снял ботинки и стал ходить босиком по песку туда-обратно, загребая его пальцами. – Детки, где же вы? Я пришел с вами поиграть!

Оглянувшись на хозяина гостиницы, я обнаружил, что он зажмурился и мелко крестится, бормоча себе под нос: «Дева Мария! Смилуйся! Святой…» тут он начал быстро перебирать все имена святых, которые помнил, и слова посыпались быстро, как горох. Я оторопел и хотел уже подозвать Уилла к себе, чтобы убедить его срочно прекратить дурацкую затею со спором. Однако почувствовал, что меня сзади кто-то дергает за штанину.

Я никогда не забуду этого взгляда. Пустые глазницы, в которых плавают красные искорки. Голый череп, будто отполированный песком и ветрами. Разорванная одежда, из-под которой выглядывают высохшие сухожилия и желтые кости. Он – или она? – ритмично дергал меня за штанину, словно звал поиграть. Дерг-дерг-дерг. Дерг.

И тут раздался дикий крик Уильяма – такого вопля мне не доводилось слышать ни прежде, ни потом. Я обернулся и замер. На пляже никого не было, как, впрочем, и на дороге. Ему негде было спрятаться, понимаете? Ни кустика. Ни деревца. Ничего. У него не было времени закопаться в песок или добежать до моря, чтобы нырнуть…

Уилл пропал. Только ботинки валялись около придорожной канавы. Один из них был смят, будто по нему проехалось колесо.

Через час были начаты поиски, обшаривали даже морское дно, тыкали с лодок в воду черными скользкими палками, пытаясь обнаружить тело. Но уже к вечеру я был полон горькой уверенности, что Уильяма найти не удастся. Почему? Я всего лишь прочел две последние записи из дневника ночного гостя. Кстати, первая датирована была тысяча восемьсот семьдесят вторым годом – то есть заметка сделана за семь лет до описываемых мной событий. Другая же появилась зимой семьдесят шестого. Привожу отрывки полностью и без изменений, дабы не исказить смысл пересказом. Решайте сами, можно им верить или нет.

22 апреля 1872 год. Остановился с Лоустофте. Городишко мерзкий, молодой хозяин гостиницы — проныра еще тот, содрал за ужин и ночлег почти все деньги. Решил его проучить, как раз кстати подвернулся предмет для спора — здешнее суеверие о проклятом побережье рядом с дорогой. Заключили пари: завтра я иду туда без провожатого и охраны, не убоявшись нечистых сил. Какими порой умилительными бывают предрассудки в маленьких городках и деревеньках!

Дек.1876, дорога, дорога, и днем и ночью, это смерть. Не могу остановиться. Кругом туман, визг колес, храп, стоны возницы… И визг, дикий визг, ввинчивается в мозг через уши, ни на минуту не дает забыться. Лишь иногда, здесь, королева меняет лошадей перед праздником. Мне кажется, если бы я мог разбудить кого-то, попросить ключ от комнаты, запереться от них… Быть может, спасение в этом? Но нет, все спят мертвым сном. И мне уже пора…

Кстати, прошлым летом я снова гостил у Стэнли Корина. Он хватался новыми экземплярами в своей коллекции – пухлой стопкой бумаг с восточного побережья. Сам он так и не смог объездить всё, однако студенты из колледжа, вооруженные блестящими шиллингами, оказались хорошими добытчиками.

Одним из самых драгоценных приобретений Стэнли считает свежую запись предания о призрачном экипаже, что разъезжает по дороге меж Ипсвичем и Нориджем туманными ночами. Со слов очевидцев написано: кони сотканы из чистого лунного света, на козлах сидит, раскачиваясь и мелко тряся головой, согнутый в три погибели кучер, а в самой карете видны еще два человеческих силуэта.