Текст книги "Танго смертельной любви"

Три года спустя…

На булочной «Две звезды» висел знак «Закрыто», но многочисленные туристы видели сквозь свежевымытые окна, что в небольшом помещении собралось много народа. Яблоку было негде упасть. Карл, Моника, Кира с детьми, Агнета с Эриком и их годовалой малышкой, которую Эрик держал на руках, – Агнета снова ожидала малыша и не позволяла себе носить тяжести. Диана с Давидом, тихонько сидевшим в стороне и грызшим миндальную меренгу, тоже были здесь. В центре маленького помещения восседала Алиса. Сегодня она была Рапунцель – в красивом темно-зеленом платье, сшитом на заказ у Изабеллы, и с роскошной прической – отец подарил ей изготовленную специально для девушки длинную косу, а мама, в свою очередь, впервые «по-взрослому» ее накрасила. Под громкие аплодисменты Карина, изменившая цвет волос на черный, вынесла с кухни небольшой тортик, на котором стояло семь свечей – недавно Алиса как раз научилась считать до семи.

Торт Алиса, вставшая сегодня спозаранку, украсила сама – ведь она была такой мастерицей, – об этом твердили все! Ярко-розовая глазурь и разноцветные присыпки смотрелись просто восхитительно! Обычно Карина разрешала ей декорировать по своему вкусу только румяные пончики, но на торте яркая присыпка тоже смотрелась неплохо.

Нестройный хор голосов исполнил поздравительную песню, и Алисе, загадавшей желание, удалось задуть все свечи с первой попытки.

Солнце слепило глаза, но в булочной никто и не думал задергивать шторы. Жители сумрачного города до сих пор не могли привыкнуть к солнечному свету и всегда ловили его вплоть до последнего луча.

Карина ловко разрезала торт и разложила его по тарелкам. Она убедила Монику изменить интерьер и ассортимент булочной. На взгляд Киры, получилось дешево, но клиентам нравились яркие цвета, воздушные шары и нарисованные сочные цветы на стенах. Нравилась и хохотушка Карина, сама похожая на сдобу, но больше всего привлекали пончики с кремом, сухари с изюмом и пружинистые белые булки. Бизнес шел бойко, от желающих купить свежую выпечку туристов не было отбоя.

Карл, потерявший лишний вес с момента ухода с работы, поглядывал на часы. У него, как обычно, была масса дел, которые он отложил на несколько часов ради дня рождения дочери.

Суммы, заплаченной Эльзой, ему хватило на строительство небольшой гостиницы – сумеречные болота приобрели огромную популярность, которая росла с каждым днем. Карл теперь разрывался – своей основной работой он сделал гостиницу, но оставил время и занятиям для души – теперь он вел уроки плавания для детишек в школе у Киры и сейчас всерьез готовился к региональным соревнованиям. Тренировка должна была начаться через час, и Карл был как на иголках.

Карина предложила гостям кофе, и он с удовольствием выпил чашечку. Сегодня ему еще не удалось насладиться этим бодрящим напитком. Обычно каждое утро он начинал с чашки крепкого кофе у себя в гостинице, где в основном распоряжались рачительная Агнета (вот уж кто вел бизнес железной рукой) и Эрик, который всегда был у жены на подхвате, но сегодня утром, читая газету, он выронил чашку и разбил ее вдребезги (можно было не сомневаться, что Агнета вычтет ее стоимость из его ежемесячной прибыли).

В газете шла речь об открытии новой выставки Альберта. Он уехал из города три года тому назад и больше не возвращался. В его хижине сделали музей, пользовавшийся большой популярностью у приезжих.

Альберт представил публике новый цикл картин «Мадонна». Современная иконография. Первая же картина была пущена с аукциона за баснословную цену, покупатель пожелал остаться неназванным.

Именно при взгляде на Мадонну Карл и лишился порции утреннего кофе.

Альберт

Решение продать ту самую, первую, Мадонну далось нелегко. После отъезда Эльзы он продержался в своей хижине всего три дня, затем закрыл ее на ключ, положил его в конверт и оставил возле квартиры Марии. Вместе с одной из своих работ. За все в этой жизни нужно быть благодарным.

Он успел купить билет на «Гальциону» за несколько часов до ее отплытия и выбрался на континент. Первым делом отправился в магазин дорогой одежды и купил себе костюм, брюки и рубашки. Никаких джинсов и футболок. Если начинать жизнь заново, то полностью с нуля. Повседневности – бой.

Свою лесную одежду он попросил сжечь. Вначале горничные в гостинице решили, что он шутит, но Альберт настоял. Объяснил, что он знаменитый художник и хочет устроить перформанс, даже разрешил персоналу анонсировать свое присутствие в гостинице и устроить небольшой закрытый прием для желающих посмотреть на новый шедевр от всемирно известного творца. Желающих было море. Ради развлечения Альберт установил цены на входные билеты. Невероятно, но эти идиоты отвалили весьма значительные суммы, чтобы запечатлеть на свои телефоны, как мировая знаменитость будет сжигать старое тряпье посреди роскошной гостиницы. В этом было даже что-то забавное.

Притащили жаровню, специальные дрова, зажигательную смесь. Альберт собрал все свои штаны и футболки, сбросил их в огромную кучу посреди жаровни и поджег. Вспышки камер, сообщения во Всемирную сеть – звезда вернулась с эксклюзивным перформансом, символизирующим начало новой жизни. Альберт нашел это весьма увлекательным.

Потом он вернулся в номер, принял душ, тщательно побрился и, рассовав по карманам деньги от представления, отправился на улицы города, в котором ожидал последующего вылета в Нью-Йорк. Заработанные столь легким способом деньги он раздавал всем желающим, что тоже было для него весьма забавно. Должен же хоть кто-нибудь быть счастливым в этой жизни. Затем он позвонил своему агенту и сказал, что возвращается. И еще одному, и еще одному. Коэффициент счастья этой троицы прямо-таки зашкаливал.

После этого купил себе билет в бизнес-класс и на следующий вечер уже был в Нью-Йорке.

Из окон квартиры, располагавшейся выше облаков, открывался шикарный вид, казалось, на весь мир, но пахло здесь сыростью и затхлостью. Агенты не побеспокоились об уборке. Альберт же был больше не в силах переносить эти запахи, ассоциировавшиеся у него с городом-болотом. Он сбросил одежду и сам вымыл пол и протер пыль. Убрал с глаз долой все лишние мелочи – фотографии, статьи из газет, которыми были увешаны стены. В огромной гостиной с панорамными окнами остались лишь диван и стол. И только завершив уборку, он наконец решился достать на свет то, что не смог доверить при перевозке через границу никому, кроме собственных заботливых рук, – Мадонну.

Затем он пододвинул простой деревянный стол вплотную к стене и поставил на нее картину. Сам же сел на диван напротив нее, просидев таким образом три дня.

Через три дня забеспокоились агенты. Альберт убрал Мадонну в спальню. Он не хотел ее никому показывать – это его картина. Его икона. Она не для продажи.

Один из агентов – Монс Зибельман – решил закатить огромную вечеринку в честь возвращения Альберта в мир живых (а заодно и анонсировать новую выставку). Он был в восторге от тех работ, которые художнику удалось написать в изгнании. Пользуясь своим положением, Зибельман даже забронировал три картины для себя. Альберт лишь кивнул, усмехнувшись. Старый жук наверняка продаст их через пару лет, взвинтив цены до небес. В этом ему не было равных.

Монс настаивал на том, чтобы Альберт пришел на вечеринку. Целый день ходил вокруг него, как голодный кот возле сочащегося кровью куска мяса. Заглядывал в глаза, аккуратно поглаживал ладонью по спине, называл дорогим и обещал «что-то невероятное». Сюрприз, который ему, Альберту, обязательно понравится.

Сам художник не был заинтригован. Ему, по большому счету, было все равно. Сюрприз так сюрприз. Эмоции давно атрофировались, он жил исключительно разумом, который изо дня в день вопил о том, что из квартиры время от времени необходимо выходить, а Мадонну – развернуть ликом к стене. Однако сделать это никак не получалось. В ту ночь, когда икона впервые оказалась у него в спальне, Альберт так и не смог уснуть. Он смотрел на изображение и понимал, что никогда с ней не расстанется, даже если ею предложат заменить Джоконду в Лувре. Даже если сделают ее национальным достоянием или ее пожелает купить Ватикан. В этих размышлениях он провел три бессонные ночи.

Искать Эльзу не было смысла. Ее нет в социальных сетях. Ее вообще нет. Вряд ли это даже ее настоящее имя. Следователь вроде упоминал, что на самом деле она Анастасия, но за это долгое время ничто не мешало бы ей стать Анной, Зухрой или, о боже, Марией! Она была и ушла, оставив после себя лишь эту картину. Возможно, вся эта история ему приснилась или привиделась. Он часто экспериментировал с сознанием, расширял его всеми возможными способами.

Но факты – вещь упрямая. О смерти Коротышки до сих пор писали газеты, а в туманный город начали организовывать экскурсии. Мария хотя бы раз в жизни не сглупила и открыла его дом за водопадом для туристов, после чего интерес к городу вспыхнул с удвоенной силой. Всех тянуло на мрачные болота, в пелену дождей, чтобы узнать, как в этих местах одни из самых известных мужчин мира смогли отыскать один – смерть, другой – славу.

Эльза растворилась вместе с туманом и выпала осадками в другом мире. Большего сумасшествия и придумать было нельзя – влюбиться в убийцу. Бессонная ночь следовала за бессонной ночью. Единственным его спутником оставалась картина, на которой он мог с закрытыми глазами воспроизвести каждую трещинку, перелив света, нюанс настроения изображенной на ней женщины.

Из дома его вытащил Монс. Он приехал к «дорогому» Альберту, привез ему костюм, буквально силой запихнул в душ и вывел на улицу, приговаривая о сюрпризе и о том, что тот не будет жалеть, что поехал. На вечеринке его ждет необыкновенная драгоценность. Монс всегда делал для него все возможное, вот и сейчас готов поделиться самым дорогим.

Альберт не выходил из состояния полного безразличия к происходящему. Зная скрягу Монса уже более десяти лет, он легко переводил его фразы на язык правды – подарит микроскопический набросок какого-нибудь юного дарования. Или заказал для него две порции белужьей икры (потом он непременно включит эти расходы в агентскую комиссию).

Монс арендовал картинную галерею. Символически завесил места для картин холщовой тканью, прозрачно намекая, что скоро здесь будут висеть шедевры Альберта.

Знакомые и чужие лица – за последние несколько лет в узком кругу любителей современной живописи значительно прибавилось арабов, русских и китайцев. Монс называл ему имена, шепча на ухо грязные подробности про каждого из «любителей» искусства – этот приехал заодно присмотреть себе в гарем несовершеннолетних невест, этот сменил пол и еще толком не оправился, этот лишил наследства всю семью, решив пустить состояние на улучшение ситуации в мире. Альберту это было неинтересно. Он автоматически жал руки, вяло улыбался, а потом и вовсе, извинившись перед Монсом, отошел в угол. В этом мире было неуютно, но он знал, что вскоре сможет избавиться от этого ощущения. Привыкнет. В одинокой хижине ему поначалу тоже было не по себе, а потом появилась Эльза…

– Альберт, дорогой, а вот и сокровище, которое я тебе обещал.

Альберт с трудом сконцентрировался на том, что говорил Монс. А тот указывал рукой на дверь, в которую в этот момент входил здоровенный детина с каменным выражением лица, одетый в карикатурный черный костюм. В принципе, наушник он мог бы и не носить, и так было понятно, что это охранник. За ним в комнату вошла девушка. Альберт поначалу не сумел ее сравнить с чем-то знакомым и хорошо определяемым. Невыносимо юная, отчаянно наивная, похожа одновременно и на Бело-снежку, и на Краснозорьку – белая как мрамор кожа с нежно-розовыми прожилками. Полные, чувственные, не по годам темные губы. Сланцевые глаза напоминали черные дыры – засасывали без остатка. Длинные тяжелые волосы струились тканью из лучших шелков. Она была одета в кремово-розовое платье до колен, сливавшееся по цвету с мраморным телом, отчего девушка казалась почти обнаженной. Ангел с задатками порока, которые еще не успели развиться.

Монс смотрел на юное создание как на божество. Протянул ей руку. Девушка, словно паря по воздуху, медленно подошла к Монсу и подставила щеку для поцелуя. Придерживая красавицу, как драгоценное яйцо Фаберже, Монс представил ее Альберту:

– Аделаида, моя дочь. Позавчера вернулась из французского пансиона. Будет теперь учиться на искусствоведа.

Девушка, потупив взгляд, протянула Альберту руку. Тот не сказал ни слова – просто смотрел на нее и утопал в желании с отчаянным головокружением провалиться в эти черные дыры – ее глаза.

Роман разгорелся, как сухой хворост во время летнего пожара. Довольно скоро Альберт понял, что ошибся в своем первом суждении. Аделаида напрочь была лишена порочных наклонностей. Она была добра и наивна. Настолько, что Альберт только диву давался. Ему казалось, что такой чистой наивности дети лишаются годам к десяти.

Аделаида любила животных. Она добровольно ездила в какой-то приют, где возилась с больными, облезлыми, никому не нужными собаками – кормила их, купала, составляла им компанию. Вовсе не потому, что благотворительность стала в последнее время модным трендом. Нет, ей было хорошо с животными. Она их фотографировала, активно собирала деньги в помощь приюту, пыталась пристроить по знакомым. Даже Альберту умудрилась всунуть матерого рыжего котяру, где-то потерявшего один глаз.

Художнику кот нравился – он обладал всем тем, что растерял сам Альберт. Ярко выраженными первобытными инстинктами – котяра постоянно требовал жрать, от всей души регулярно справлял нужду и наводил ужас на интеллигентных кошек, проживающих в одном доме с Альбертом.

Регулярно он вырывался на свободу, чтобы пометить все двери респектабельных соседей как территорию своего присутствия. Однажды он даже умудрился забраться на соседский балкон, и Альберт долго потешался над воплями соседки – вдовы окружного судьи, которая никак не могла взять в толк, где расположен источник жуткого запаха в ее квартире.

Котяра вел себя нагло и вызывающе, но Альберту это импонировало. А еще нравилось, что Аделаида частенько заглядывала в гости к мерзавцу, играла с ним, расчесывала и следила за его здоровьем.

Со временем Альберт начал выходить в люди, завел традицию завтракать вне дома. Он снова учился чувствовать горький вкус эспрессо, ценить ломкость и воздушность свежих круассанов, радоваться стабильности жизни – заспанные горожане со свежими газетами, неспешно начинающие день, гул транспорта, крики водителей, разгрузка свежих продуктов.

Затем он решился и на обеды вне своей квартиры. За время его отсутствия в Нью-Йорке появились десятки новых и закрылись сотни старых ресторанов. Он открывал и провожал их в последний пусть, снова погружаясь в оттенки вкуса и получая гастрономическое удовольствие.

Потом пришел черед ужинов, на которые Альберт все с большим удовольствием приглашал Аделаиду. Она была чистым источником, возвращающим жизнь и смывающим старые грехи. Он начал водить девушку на мюзиклы, восполняя пробелы ее французского воспитания. Она, в свою очередь, убедила его снова начать бегать по утрам в центральном парке. Городская жизнь потихоньку вливалась в его вены. Аделаида была отчаянно прекрасна, а он ужасно одинок. В день, когда он сделал девушке предложение, он вынес Мадонну из спальни в другую комнату. Потихоньку организм восстанавливался после сильной интоксикации.

Аделаида была без памяти влюблена. Альберт казался ей идеальным. Именно таким она и представляла будущего мужа, наивно рисуя его образ словами, позаимствованными в любовных романах. Невозможно красив, умен, талантлив, интеллигентен. С ним было спокойно, надежно, с ним она чувствовала себя, как с папой, – могла позволить себе роскошь оставаться юной и наивной, будучи уверенной в том, что о ней позаботится сильный мужчина рядом. Ее пугали лишь две вещи. Чучело собаки в квартире у Альберта – каждый раз Аделаиде становилось плохо при взгляде на него, как становится нехорошо ребенку при первой встрече с настоящей смертью, случившейся не на экране телевизора или страницах книг, а в реальной жизни. Аделаида была рада, что чучело стоит в чулане, но она никак не могла взять в толк, зачем Альберт хранит его? Мертвые животные – что может быть хуже?

Но еще больше чучела ее пугала картина, которой Альберт по-особенному и даже как-то болезненно дорожил. Мадонна, меньше всего похожая на святую Марию.

Аделаида молчала, боясь обидеть человека, в которого успела влюбиться со всей пылкостью юной души, пробывшей в заточении непозволительно долго. Но когда она наталкивалась на взгляд женщины, изображенной на картине, ее пробирала дрожь. Ей бы не хотелось пережить все то, что выпало на долю женщины, смотревшей на нее с полотна, как и не хотелось быть на нее похожей. Та излучала абсолютное зло. Мир животных с их бескорыстной добротой и любовью был куда более предпочтителен для юной девушки.

Лишь один раз она отважилась задать вопрос. Они сидели с Альбертом перед растопленным камином – художник пил вино, а она апельсиновый сок. Вечер затянулся, и сердце девушки отчаянно билось в ожидании продолжения – такого пугающего и долгожданного одновременно. Альберт ее поцеловал, потом еще и еще раз. Аделаиде хотелось бежать и растворяться, продолжать и прекратить, вспомнив все заветы строгих учительниц из пансиона и все то, что было прочитано втайне от них.

Мадонна была повернута к стене, но Альберт, сам того не замечая, продолжал кидать взгляды в ее сторону, словно бросая ей вызов и ища ее одобрения.

Он не брился несколько дней, щетина затемнила лицо, и в отблесках огня он напоминал демона-искусителя.

– Эта женщина… кто она? – наконец-то отважилась спросить девушка. Альберт, нехотя прервав поцелуй, отдалился от нее и окинул внимательным взглядом. Аделаида была невероятно красива – выразительна и наивно страстна. Она словно сошла с картин Дали – неземные цвета и совершенство. Чистота и непорочность. Полная противоположность той, которую он, повинуясь странной прихоти и болезненным порывам, возвел в ранг божества.

– Это затмение, – после минутной паузы ответил Альберт.

Было совершенно очевидно, что Аделаида не поняла его ответа. Она была слишком юна, чтобы за формой слов рассмотреть истинное содержание.

– Это твоя знакомая? – уточнила она.

Альберт снова внимательно посмотрел на девушку. Судьба была к нему слишком добра и щедра. После приливов болезненной страсти вынесла в тихую гавань любви и покоя. Стоило учиться благодарности и нельзя было гневить за излишнюю щедрость того, кто управляет этим миром.

– Нет. – Он медленно покачал головой, подбирая слова, которые она хотела услышать. – Это просто женщина. Я где-то ее увидел и решил написать картину.

– Она… она не похожа на святую, – робко сказала Аделаида.

– Святых не бывает. – Альберт пожал плечами, почувствовав легкое раздражение.

– Но есть же те, кого канонизировали, – возразила девушка, и Альберт снова почувствовал бездонную пропасть между ними и легкую горечь – ему бы очень хотелось вернуть такую бесконечную наивность и утопить свой собственный цинизм в океане доброты. Он погладил девушку по волосам, она тут же потерлась щекой о его руку, как самая настоящая кошка, вызывая прилив нежности и умиления.

– Да, милая, есть, конечно. И святые наверняка существуют. Особенно если в них верить. Но я не иконописец, я художник. И я так увидел. Понимаешь?

– Конечно! – Аделаида ничего не поняла из этого объяснения, но поспешила согласиться. Самое главное она услышала – женщина с полотна ничего не значила для Альберта. Эта мысль словно сбросила тяжелую гору с ее хрупких плеч. Альберт был красив, талантлив, молод и богат. О большем счастье и мечтать нельзя. Но, даже будь он беден, она бы все равно любила его не меньше. Просто замечательно, что между ними нет никаких преград. Аделаида много раз слышала, что она красива и умна, но юное неопытное сердце смутно догадывалось, что есть вещи, которым красота и ум не в силах противостоять.

Она бросила взгляд на молодого человека – тени залегли под его глазами, короткие волосы немного отросли, легкая седина на висках намекала на жизненный опыт и мудрость, за которыми ей очень хотелось спрятаться. Невероятное везение, что этот мужчина был одинок, когда они встретились. Возможно, ждал ее? Сердце снова часто забилось. Это и есть судьба, о которой твердила мама, и одновременно чертовская удача, как утверждал папа. Альберт снова привлек девушку к себе и поцеловал.

– Тебе не нравится эта картина? – прошептал он ей в волосы.

– Нет, что ты… – слабо запротестовала Аделаида. В ее семье у женщин не было привычки высказывать собственное мнение. К тому же она боялась обидеть Альберта и разочаровать его непониманием. Папа говорил, что творческие люди очень болезненно воспринимают критику, и каждое утро напоминал ей: она должна восторгаться всем, что выходит из-под кисти будущего мужа. По крайней мере до того момента, пока она не выйдет за него замуж.

– Не нравится, – Альберт прервал бессмысленный протест. Одного взгляда на юное открытое лицо было достаточно, чтобы понять – девушка боится картины и женщины, изображенной на ней. Первобытные женские инстинкты было не в силах заглушить даже французское воспитание.

– Я выставлю ее на продажу, – неожиданно для самого себя предложил Альберт и тут же осекся. Страшно было подумать о том, что кто-то другой будет обладать картиной. Вторая мысль была разумней – с этой болезненной зависимостью нужно покончить и возвращаться к нормальной жизни. Аделаида – ключ к ней, который нельзя потерять.

– Но…

Альберт заглушил протесты Аделаиды поцелуем.