Текст книги "Возвращение в Чарлстон"

40

15 февраля 1922 года Мэну Уилсону исполнилось двадцать четыре. Он не был слишком обрадован, когда в день его рождения бабушка объявила, что ему нужно будет в следующую среду прийти к ней на чай и оказать внимание двум девушкам, которые еще даже не начали выезжать в свет. Однако Элизабет только что подарила ему чек на очень приличную сумму и перламутровые запонки; к тому же он, в сущности, искренне любил свою бабушку и восхищался ею. В среду он явился ровно в три.

Гарден и Уэнтворт пришли на несколько минут позже. Джошуа принял их визитные карточки с торжественностью, от которой у Гарден сразу поднялось настроение.

Но когда их привели в гостиную, вся ее радость быстро улетучилась. Уэнтворт, ее подруга Уэнтворт, хохотушка и болтушка, которая всегда так охотно кокетничала, в присутствии своего кумира совершенно растерялась и словно онемела, так что Гарден пришлось самой поддерживать разговор. Разумеется, она не могла общаться только со своей тетушкой и не замечать Мэна. Гарден пришлось делать то, что было для нее труднее всего на свете, если не считать танцев. Ей пришлось беседовать с мужчиной.

Мэн постарался облегчить ей задачу.

– Как это ужасно, – сказал он, – что я до сих пор не был знаком со своими кузинами. У тебя ведь есть сестра, Гарден, верно? Я бы хотел познакомиться и с ней тоже. Где она сейчас?

У Гарден загорелись глаза:

– Скоро я смогу вас ей представить. Я сегодня получила письмо, Пегги приедет домой всего через несколько недель. Ее муж служит в инженерных войсках, и его переводят в Техас. А перед Техасом ему дают месячный отпуск.

Мэн, отчасти с помощью бабушки, задавал именно те вопросы, которые следовало: о Пегги и ее жизни во Франции. Гарден оставалось лишь повторять то, что писала ей сестра. Письма Пегги, как и сама она, были пропитаны самоуверенностью и искренностью, и Гарден рассказывала действительно интересные вещи. Прежде чем она осознала, что происходит, оказалось, что все, кроме Уэнтворт, участвуют в очень оживленной беседе.

Впрочем, Гарден не забывала поглядывать на часы и не задержалась у тетки дольше положенных двадцати минут (именно столько времени по чарлстонским правилам приличия должен был длиться визит). Гарден заставила Уэнтворт встать и попрощаться, а затем отвела ее домой и оставалась с подругой, пока та рыдала и осыпала себя упреками.

– Гарден, ну почему, почему я сидела как истукан? Я хотела быть очаровательной и прелестной, а тут просто оцепенела. Для меня это было так важно, что я перепугалась до смерти.

Гарден погладила ее поникшие плечи:

– Я понимаю. Я прекрасно понимаю, что ты чувствовала. Со мной тоже всегда так бывает.

Но в глубине души она задавала себе вопрос – что все-таки Уэнтворт нашла в Мэне? Да, у него приятная внешность, но совершенно непонятно, почему Уэнтворт считает, что он похож на Рудольфо Валентино и Дугласа Фербенкса, разве что у всех троих карие глаза и каштановые волосы.

– Мэн, иногда ты бываешь просто образцовым внуком, – сказала Элизабет, когда девушки ушли. – Если хочешь, графинчик в твоем распоряжении.

Мэн усмехнулся и налил себе шерри.

– В сущности, я получил большое удовольствие. Подумать только, моя кузина участвует в демонстрации в защиту Сакко и Ванцетти. Как ты думаешь, эта Пегги и впрямь несла плакат?

– Судя по тому, что о ней рассказывает Гарден, и сомневаться не приходится. По-моему, Пегги весьма необычная молодая женщина. Мне очень хотелось бы с ней познакомиться. – Элизабет взглядом показала на графин, Мэн налил ей шерри. – А теперь я хочу поговорить с тобой о Гарден. Я принимаю в ней участие. Я порасспросила людей и узнала, что эта кошмарная особа – ее мать – очень давит на нее и девочка от этого так нервничает, что постоянно терпит провалы в обществе.

– Да что ты, бабушка! Не может быть, с ее-то лицом, она же красавица из красавиц.

– И слава Богу, об этом не знает. Но не это главное. Главное то, что обычно она такая же скованная, какой сегодня была эта малышка Рэгг. По-моему, ты сегодня услышал от Гарден больше слов, чем все ее предыдущие собеседники мужского пола, вместе взятые. Я хочу, Мэн, чтобы ты ей помог.

– Ой, нет, я не собираюсь работать воспитателем детского сада. К тому же она не в моем вкусе, есть девушки, которые нравятся мне гораздо больше.

– Вроде этой твоей знойной Кармен с табачной фабрики?

У Мэна отвисла челюсть. Элизабет улыбнулась.

– До меня доходят кое-какие слухи, мой мальчик; о том, что делается на свете, старушки всегда знают больше всех. Но эта старушка не болтлива, поэтому хватит тебе ловить ворон. Закрой рот и выслушай, что я тебе скажу. Я не прошу тебя ухаживать за твоей молоденькой кузиной. Просто приглядывай за ней. Ее отец и брат умерли; из мужчин ты ее самый близкий родственник. Она начнет выезжать в следующем сезоне, то есть через десять месяцев, и боюсь, не успеет достаточно повзрослеть, прежде чем ее бросят на растерзание львам.

Мэн свирепо зарычал, однако Элизабет не улыбнулась.

– Хорошо, бабушка, – сказал он, – я буду послушным внуком. И пригляжу за твоей заблудшей овечкой.

«Заблудшая овечка, – думал мистер Кристи, глядя на Гарден. – Такая красивая – и такая потерянная». Впервые за много лет ему захотелось написать портрет. Пальцы его бессознательно потянулись за кистью, нащупали кусочек угля. Быстрыми, уверенными движениями он принялся набрасывать лицо Гарден.

Она сидела на складной табуретке, держа на коленях альбом для рисования, среди десятка других девушек на таких же табуретках и с такими же альбомами. Девушки почти загородили для прохожих тротуар у церкви Святого Михаила. Сегодня их водили на экскурсию, посвященную гордости Чарлстона – его кованым решеткам. После долгой прогулки и осмотра балконов, оград, калиток и лестничных перил ученицы отдыхали и одновременно работали, рисуя высокие ворота, ведущие на старое кладбище.

Ворота эти были шедевром кузнечного искусства: замысловатое металлическое кружево завитков и спиралей обрамляло сверху изображения античных урн, под которыми веером расходились четыре расширявшихся кверху округлых лепестка, похожих на лопасти павлиньих перьев. Рисовать их было чрезвычайно сложно, и Гарден сосредоточенно трудилась. Шляпка у нее сползла на затылок, открыв чистые очертания лба, и, когда Гарден, подняв голову, смотрела на кованые узоры, от нежного изгиба ее шеи у мистера Кристи перехватывало дыхание. Он быстро рисовал, делал набросок на одной странице и тотчас, недовольный, переходил на следующую, пробуя снова и снова, пытаясь передать на бумаге это таинственное сочетание счастья и скорби, юности и вечности, решимости и беспомощности. Если бы он с этим справился, ему бы удалось запечатлеть самую суть легенды о спящей красавице, о жаре женственности, заключенном в хрупкую оболочку девичества, о движении жизни, еще не осознанной под сенью невинности и неведенья, о муках и великолепии будущих страстей, едва читаемых в переменчивом – то радостном, то грустном, – отмеченном одиночеством лице и в очертаниях стройной, хрупкой и беззащитной шеи.

Мистер Кристи мысленно выругался и перевернул очередную страницу. Он не справлялся, ему не хватало мастерства, но он был уже так близок к цели. Надо попробовать еще раз, а потом еще и еще.

Гарден принялась стирать неверную линию. Она уже столько раз терла бумагу в этом месте, что наконец образовалась дырка. Она тихонько вздохнула и открыла новый лист. На этот раз она начнет рисовать с урн, а не с лепестков – может быть, так будет проще.

– Привет, Гарден, у тебя отлично получается.

У Гарден от неожиданности дрогнула рука, и карандаш прочертил кривую линию через весь лист.

– Посмотрите, из-за вас я все испортила! – жалобно вскрикнула она и тут только поняла, кто подошел к ней со спины и заглянул в альбом. – Здравствуй, Мэн, – сказала она вежливым тоном.

– Извини, Гарден, я не хотел. – Мэн не обратил внимания на то, как при виде него разволновались другие девушки, – он привык к подобной реакции. Гарден представила его мистеру Кристи; узнав, что учебная экскурсия скоро кончится, Мэн сказал преподавателю, что проводит Гарден домой. Правда, он слегка удивился, почему мистер Кристи посмотрел на него так, словно готов был убить, но тут же выбросил эти мысли из головы. – Не зайти ли нам по дороге в кафе-мороженое? – предложил он своей юной кузине.

Мэн снисходительно наблюдал, как Гарден с увлечением поедает земляничный пломбир, политый сиропом. Он часто задавался вопросом, куда девается то неимоверное количество сластей, которое съедает его маленькая, тощая сестрица Ребекка. Гарден мало чем от нее отличалась в отношении сладкого, только не была тощей; она сосредоточенно поглощала пломбир, делая краткие перерывы лишь для того, чтобы задать Мэну очередной вопрос об Элизабет. Он с большим удовольствием рассказывал о бабушке.

– Она настоящая личность, – говорил он. – В войну она была совсем маленькой девочкой; когда Шерман сжег Колумбию, она сумела самостоятельно выбраться из пламени, а ее мать потерялась. И во время Реконструкции, когда люди буквально умирали с голоду, она выжила. Однако я ни разу не слышал, чтобы она плохо отзывалась о янки, ну знаешь, как другие ругают их на чем свет стоит. Она вообще никогда не говорит о войне. Я бы и не знал всего этого, если бы в детстве не просил ее рассказать мне что-нибудь.

Гарден подцепила едва не упавший на стол кусочек мороженого и съела.

– Пожалуйста, расскажи еще, Мэн. – Ее ложка деловито сновала от вазочки ко рту.

– Главное в бабушке, по-моему, то, что она никогда не жалуется. Ей пришлось хлебнуть много горя. Муж ее погиб совсем молодым, и она одна вырастила мою мать и дядю. Она работала, как мужчина. Ее брат, не твой дедушка, а другой, погиб при землетрясении; у него была фосфатная компания, бабушка ее унаследовала и поэтому смогла обеспечить детей. Она сама управляла компанией и превратила ее в одну из крупнейших в Южной Каролине. Так что свои дела она вела очень успешно. Бабушка продала компанию, когда погиб ее сын.

Гарден опустила ложечку:

– Как печально. Бедная тетя Элизабет. Как он умер?

– Утонул на «Титанике». Он прожил много лет в Европе и возвращался домой. Я помню это время, мне тогда было четырнадцать. Бабушка никогда не плакала при мне или Ребекке, но глаза у нее все время были красные, и она как будто с трудом понимала, что ей говорят.

Гарден подумала о своей матери: та тоже потеряла мужа и сына и никогда не плакала при ней и Пегги. Должно быть, она страдала молча, как тетя Элизабет. Гарден твердо решила, что попытается сделать все, чтобы хоть как-то вознаградить Маргарет за ее страдания.

– Так вот, – продолжал Мэн, – бабушка продала фосфатную компанию. Оставлять ее было некому: бабушка знала, что я буду работать в фирме у отца. К тому же она хотела поехать в Европу повидать места, где бывал ее сын.

– А где он бывал?

– Везде, но дольше всего жил в Париже. Он был художником. Но как раз тогда, когда бабушка совсем собралась ехать, и началась мировая война. Бабушка попала в Париж только в девятнадцатом году. Она всюду искала кого-нибудь, кто бы знал дядю, хотела купить хоть какие-то его картины. Но так и не нашла никого и ничего.

По щекам у Гарден скатились две слезы и упали в подтаявшее мороженое.

– Я бы хотела что-нибудь для нее сделать. Мэн подал ей носовой платок:

– Понимаю, что ты имеешь в виду, но это достаточно трудно. Она такая независимая. Знаешь, приехав в Европу, она не стала нанимать переводчика. У нее были с собой книги, и она немного говорила по-французски. И считала, что этого более чем достаточно. Для нее так оно и было. Послушай, у меня есть идея. Почему бы тебе не подарить бабушке свой сегодняшний рисунок? Подпиши его своей фамилией – Трэдд, так звали ее сына.

– Не думаю, Мэн, что это хоть как-то заменит ей его картины.

– Конечно нет. Но она поймет, почему ты его подарила: потому что хотела что-нибудь для нее сделать. Ручаюсь, ей это понравится. Хочешь, я сам ей передам от твоего имени?

Гарден кивнула.

– Ладно, отдашь его мне, когда дойдем до твоего дома. Я тебя провожу.

– Она славная девочка, – сообщил Мэн бабушке, вручив с таким трудом сделанный рисунок церковных ворот.

Элизабет поглядела на него очень внимательно. Нет, он хотел сказать именно то, что сказал; он действительно воспринимал Гарден как ребенка. Она с облегчением вздохнула: как старший брат Мэн может принести Гарден много пользы, но как поклонник он имел опасную репутацию сердцееда.

Маргарет Трэдд увидела во внимании Мэна к ее дочери совсем не то, что Элизабет. Он был одним из тех четырех молодых людей, которых Маргарет прочила в мужья Гарден – если удастся.

41

В конце марта Пегги приехала в Чарлстон. В дом словно ворвался вихрь. За три года, проведенные во Франции, Пегги почти не изменилась. Свои жесткие курчавые рыжие волосы она скручивала на макушке в небрежный узел, на ее горящем энтузиазмом, покрытом оспинами, неухоженном лице не было никакой косметики, в практичной одежде – никаких декоративных элементов. Пегги осталась такой же шумной, пылкой и говорливой, такой же спорящей. И она была очень счастлива.

Маргарет вовсе не хотела стать бабушкой, но из чувства долга спросила, надеется ли Пегги иметь детей.

– Мы с Бобом решили, что лет пять, во всяком случае, подождем. У нас достаточно времени. Мне же только двадцать.

Маргарет заметила, что дети появляются на свет не по заказу.

– Мама, не болтай глупостей. Они, конечно, рождаются не по заказу, но обойтись без них вполне можно. Разумеется, я предохраняюсь.

– Тише, – пискнула Маргарет, – Гарден может услышать.

– Боже правый, мама, да что плохого, если она услышит? Ей, безусловно, следует знать, что такое контроль над рождаемостью. Не зря же Маргарет Сэнгер столько перенесла, прежде чем после прошлогодней конференции получила возможность опубликовать свои работы. Если уж я во Франции о них слышала, в Америке об этом должна знать каждая женщина.

Маргарет сделала непроницаемое лицо. Пегги принялась мерить шагами гостиную, она размахивала руками и рассуждала о том, что женщина имеет право распоряжаться своим телом. Все было как в добрые старые времена. Она совершенно не изменилась.

Маргарет мысленно спрашивала себя, как ей прожить три недели до приезда Боба, который, повидавшись с родителями в Маллинсе, должен был отвезти Пегги в Техас. Гарден подслушивала сверху и тоже спрашивала себя, долго ли еще ждать, пока Пегги поднимется и объяснит ей, о чем шла речь.

Пегги не стала дожидаться ее расспросов. Этим же вечером, усевшись на постели сестры, Пегги заговорила о сексе. О самом акте она рассказывала деловым тоном, нарисовала соответствующие картинки в школьной тетради сестры и дала той зеркальце, чтобы Гарден могла рассмотреть себя как следует. А об ощущениях от близости вспоминала с нежностью и восторгом. Голос у нее стал мягче, синие глаза потемнели.

– Это блаженство, Гарден, – сказала она, – если мужчина и женщина любят друг друга.

А потом снова превратилась в прежнюю резковатую Пегги.

– И им совершенно незачем бояться появления нежеланных детей каждый раз, когда они ложатся вдвоем в постель. Колпачок выглядит вот так вот.

И Пегги снова начала рисовать в тетрадке. Она объяснила Гарден, как происходит оплодотворение и как его можно избежать.

Гарден спросила – а что, если хочешь иметь детей? Пегги снова принялась рисовать и рассказывать. Гарден вспомнился выпирающий живот беременной Ребы, девочка слушала и согласно кивала, пока Пегги не заговорила о родах. Тут Гарден снова взялась за зеркальце.

– Я не верю, – сказала она.

– Поверь, Гарден. Я работала сестрой милосердия у беженцев и несколько раз помогала медсестрам принимать роды. Женское тело действительно совершает чудо. И все, что с этим связано, чудо. Мне еще не пора, но со временем у меня будет полдюжины детей. Или больше.

Гарден так распирало желание поделиться полученными сведениями, что она едва дождалась утренней встречи с Уэнтворт по дороге в школу.

– Всем мужчинам нужно только одно. Так вот, я знаю, что такое это одно, – объявила она. – У меня есть про это картинки и вообще все.

В обмен на тайны, в которые посвятила ее Пегги, Гарден могла поделиться с сестрой только одним открытием. Гарден рассказала Пегги про тетушку Элизабет.

– Она никогда ничего у папы не крала, но я маме этого не говорила, и ты не говори. Она все равно не поверит: от папы она слышала совсем другое.

– Сама руководила целой компанией? Я хочу с ней познакомиться, – сказала Пегги.

Элизабет Купер стала новой героиней воображения Пегги. Старой даме Пегги сразу понравилась, но ее энергия и пылкое обожание утомляли Элизабет.

– Я все пытаюсь объяснить ей, что никогда не была феминисткой, а просто пыталась выжить, – жаловалась Элизабет Дю Бозу. – Но она непременно хочет видеть во мне крестоносца в юбке. И я очень устаю от ее ежедневных визитов. Ум у нее развит великолепно, душа прекрасная. Дю Боз, пусть Общество любителей поэзии поможет мне от нее отдохнуть.

Через два дня Пегги с восторгом печатала для журнала. А через неделю принялась донимать покупателей и владельцев магазинов на Кинг-стрит, добиваясь от них пожертвований в пользу Общества.

Когда приехал Боб, она была вне себя от счастья. Она привела его знакомиться к Элизабет и смотрела на него так, что старая дама едва не прослезилась.

– Я даже жалею, что нам надо уезжать в Техас, – сказала Пегги мужу. – Здесь, в Чарлстоне, я так чудесно провожу время.

Боб удовлетворенно кивнул:

– Пегги, тебе и в Техасе будет хорошо. Работа найдется повсюду.

– Муж Пегги – прекрасный человек, – говорила Элизабет друзьям. – И она тоже. Из-за нее я состарилась лет на десять, но я очень рада, что с ней познакомилась.

Пегги уехала, и Гарден ее очень не хватало. Гарден скучала и по сестре, и по той атмосфере возбуждения и кипучей деятельности, которая вместе с Пегги исчезла из их дома. А от разговоров Маргарет о старшей дочери Гарден делалось еще тяжелее: мать постоянно сравнивала сестер, и сравнения всегда были в пользу Гарден. Гарден очень дорожила добрыми словами Маргарет, но девочке было больно слушать ее язвительные отзывы о старшей сестре. У Гарден было верное сердце, а Маргарет заставляла ее выбирать между верностью сестре и верностью матери. Как же Гарден хотелось, чтобы мать нашла для разговоров другую тему.

Но когда это произошло, Гарден лучше не стало. Новым предметом обсуждения оказался Мэн Уилсон. Гарден в отчаянье слушала, как Маргарет с удовольствием рассуждала насчет его «знаков внимания» и насчет того, будет ли он для Гарден хорошей партией. Гарден понимала, что из-за этой материнской болтовни она не сможет чувствовать себя свободно с Мэном Уилсоном.

К счастью, весь этот месяц она с Мэном не виделась. Каждый день она была очень занята в школе: готовилась к экзаменам и репетировала для выпускного вечера роль в пьесе Шекспира.

Занятия кончились. Гарден аплодировала подругам, когда те по очереди подходили к мисс Мак-Би получать дипломы. На следующий год она, Гарден, также наденет длинное белое платье и в руках у нее тоже будет букет алых, с длинными стеблями роз. Она чувствовала себя совсем взрослой.

А еще через два дня она, держа в руках охапку желтых роз, поднималась рядом с Уэнтворт по ступеням церкви Святого Михаила. Они были в числе десяти подружек невесты, Люси Энсон.

Потом настало время ехать во Флет-Рок. Садясь в поезд, Гарден с облегчением подумала, что это лето будет таким же, как предыдущее.

Но ее надежды не сбылись. Как бы Гарден ни пыталась остановить время, она становилась старше. Приближался день, когда ее положение в обществе должно будет измениться, когда состоится ее дебют – официальная процедура вступления в мир взрослых. Вокруг нее все только об этом и говорили.

Уэнтворт и ее мать Каролина взяли с собой модные журналы и образцы тканей. То же сделала Маргарет. Соперничество между матерями утонуло в бесконечных дискуссиях о бальных платьях и платьях для приемов, перчатках, шляпах и нарядных туфельках. И, что самое ужасное, Уэнтворт все это интересовало не меньше, чем Каролину. Теперь она охотнее смотрела модные журналы, чем ездила на велосипеде в Гендерсонвиль, где они с Гарден могли поесть мороженого и украдкой сходить в кино.

– Что с тобой такое, Гарден? – раздраженно спросила Уэнтворт. – Не будешь же ты говорить, что ты не любишь нарядов?

– Нет, это с тобой что случилось? Ты мне читаешь нотации почти как наши мамы. А я думала, что ты моя самая близкая подруга.

– И я про тебя так думала, пока ты не украла у меня Мэна Уилсона.

Гарден ужаснулась несправедливости этого обвинения. И очень рассердилась. Но замкнутый мирок отеля «Лодж» и привычный уклад летней жизни, подразумевавший их дружбу, оказался сильнее, чем обида Гарден и ревность Уэнтворт. Через несколько дней девочки снова стали неразлучными. Гарден включилась в обсуждение модных фасонов, а Уэнтворт вновь открыла для себя прелести езды на велосипеде и плаванья.

И вскоре Гарден, словно заразившись от подруги, стала увлеченно обдумывать свой будущий гардероб. До сих пор она не отдавала себе отчета в значительности предстоящего ей шага – превращения из юной девушки в юную леди. Однажды, уже в июле, она заглянула в список, составленный Маргарет. Список действительно впечатлял.

6 бальных платьев

1 бальное платье – св. Цецилия

6 платьев и шляп для званых завтраков

5 платьев для танцев

2 длинных платья для приемов

4 платья и шляпы для званых чаепитий

1 вечерняя накидка

1 выходное пальто (дневн.) и шляпа

4 пары нарядных ботинок

12 пар бальных туфель

1 дюжина пар дл. белых перчаток

1 дюжина пар коротких белых перчаток

1 меховая накидка

6 вечерних сумочек

4 дневных кошелька

3 дюжины вышитых носовых платков

1 дюжина комбинаций с лямочками

1 дюжина рубашек под декольте

2 дюжины панталон

1 дюжина лифчиков

6 шарфов

6 нижних юбок

6 нижних юбок с кружевами

3 дневных корсета

4 вечерних корсета

2 дюжины белых шелковых чулок

1 дюжина черных шелковых чулок

Сезон длился двенадцать дней. За это время должны были состояться четыре бала, даваемые родителями дебютанток, бал холостяков и, в канун Нового года, бал в яхт-клубе. Кроме того, Гарден предстояли пять чайных балов, два официальных приема, шесть званых обедов, два званых чаепития и два званых завтрака с последующими танцами. Их давали друзья или родственники дебютанток. А когда вся эта лихорадка кончалась и можно было слегка перевести дыхание, после короткого перерыва давали главный бал – бал святой Цецилии.

– Мама, – ахнула Гарден, – неужели все эти вещи в списке – для меня?

– Разумеется. Мой список выглядит куда скромнее.

– Мама, но тут же для каждого выхода свое платье. У Уэнтворт ничего такого не будет, я точно знаю. Она жаловалась, что бальных платьев у нее всего два.

– Ну, Уэнтворт – это Уэнтворт, а ты – это ты. У тебя будет больше платьев, чем у всех девушек, и они будут лучше, чем у всех. Мне очень жаль, что ты еще не окончила школу, как твои ровесницы. Когда мы будем готовиться к сезону, день у тебя будет расписан по минутам.

Так оно и оказалось: после первого октября, когда они приехали в город, у Гарден не было свободной минуты с утра до глубокой ночи. Ей шили, вдобавок она была в выпускном классе и задавали им очень много. Она все время торопилась, прежде она и не представляла себе, что можно быть настолько занятой. Ела она урывками, то во время примерки, то во время чтения. Во сне она беспокойно ворочалась, ей мерещилось шуршание шелка и блеск падавшего тяжелыми складками атласа, и ее преследовал резкий, слишком густой запах духов у портних в примерочных.

В спешке она почти не успевала подумать о цели этих приготовлений. А когда задумывалась, то все ее тело напрягалось и его сковывало знакомое нервное оцепенение. Она гнала это чувство прочь. Она уверяла себя, что теперь все пойдет по-другому. Она же стала взрослой. Об этом свидетельствуют новые наряды.