Текст книги "Возвращение в Чарлстон"

77

Он отвел Гарден к узкому, высокому дому на Рю де Клинанкур. Дом был такой же, как тысячи других в Париже: серый камень, зеленая крыша мансарды, черные узорные решетки на окнах, черные железные ворота, застекленная парадная дверь; за дверью сидела одетая в черное консьержка.

– Имя? – спросила Гарден.

– Элен Лемуан, – ответил ее спутник. Гарден дала ему тысячу франков. Он козырнул ей и поспешно ушел. Гарден была готова к тому, что ее поиски ни к чему не приведут. Она позвонила.

Она приготовила для консьержки десятифунтовую бумажку – большая сумма только усилила бы ее подозрительность. Ей пришлось подождать, пока консьержка, взяв ее визитную карточку, пошла выяснять, примут ли посетительницу. Гарден написала на обороте: «Друг Трэдда Купера».

– Можете подняться, – объявила вернувшаяся консьержка.

Гарден неуверенно вошла в железную клетку лифта. Он так скрипел и грохотал, когда вез консьержку, что, казалось, вот-вот развалится.

На третьем этаже стояла женщина. Она молча наблюдала, пока лифт с Гарден поравняется с ней, и после этого открыла дверцу.

– Здравствуйте, мадемуазель Харрис, – сказала она. – Я Элен Лемуан.

– Мадам Харрис, мадам Лемуан, – поправила ее Гарден.

Элен Лемуан выглядела эксцентрическим созданием. Маленькая, густо напудренная, седые волосы уложены в сложную прическу с множеством черепаховых гребней. Она была в черном кружевном платье до пола, с высоким стоячим воротником с белой отделкой. На плечи наброшена белая кружевная шаль. Единственным украшением была филигранная золотая цепь с золотым лорнетом. Женщина держала лорнет маленькой, искалеченной артритом рукой и медленно разглядывала Гарден с головы до ног.

– Мадемуазель Лемуан, – поправила она в свою очередь, закончив осмотр. – Ступайте за мной.

Гарден проследовала за ней в другую эпоху. Гостиная была забита чересчур мягкой мебелью и столами с кружевными скатертями, на которых стояло множество безделушек; пианино под шелковой шалью было почти скрыто рядами фотографий в серебристых и золотистых рамках. На окнах, поверх кружевных занавесок с оборками, висели бархатные гардины, тоже с оборками. Оборки шли по низу чехлов на креслах и диванах, оборками была обшита шаль на пианино, абажуры и даже драпировка над жарко горящим камином. Рисунки и картины покрывали затянутые парчой стены от пола до потолка. Гарден была поражена теснотой и беспорядком.

– Садитесь, мадам, – обратилась к ней мадемуазель Лемуан, – и расскажите, что привело вас ко мне.

Гарден присела на краешек огромного стула. Она протянула хозяйке только что купленную картину.

– Мне сказали, что у вас есть еще работы этого художника. Я хотела бы их купить.

Мадемуазель Лемуан снова взялась за лорнет.

– А, церковь маленького Трэдда! Ну и мошенник же этот Мишель. Он, должно быть, сразу же продал раму, а картину оставил зарастать грязью. – Она перевела взгляд на Гарден: – Почему вы сказали неправду, мадам? Вы слишком молоды, чтобы быть другом этого художника. Почему он вас вдруг заинтересовал?

– Он мой родственник, хотя я никогда его не видела. Его мать – моя двоюродная бабушка. Моя девичья фамилия – Трэдд.

– Этого не может быть. Мне говорили, что у всех Трэддов огненно-рыжие волосы.

Гарден начала терять терпение.

– У меня есть рыжие пряди. Я их крашу.

– Ах, как напрасно!

– Мадемуазель Лемуан, я пришла не для того, чтобы обсуждать мои волосы. Я хочу купить эти картины и готова хорошо заплатить за них. – Она открыла сумочку.

– Нет, мадам, – ответила француженка. Гарден не верила своим ушам.

– Но вы же продали эту картину человеку с блошиного рынка, – сказала она. – Я заплачу гораздо больше. У вас ведь есть еще?

– Да, у меня есть много других картин. Но в настоящий момент нет необходимости их продавать.

– Послушайте, мадемуазель, – взорвалась Гарден, – у меня нет времени для игр. Вы хотите набить цену. Хорошо, я согласна. Мне все равно, сколько они стоят. Я их покупаю.

Элен Лемуан с улыбкой кивнула:

– Вот это уже похоже. Теперь я верю, что у вас частично рыжие волосы и что вы частично Трэдд. Но картины все равно не продаются.

Гарден была поражена. Она привыкла, что купить можно все, что угодно, только плати.

– Но вы должны мне их продать, – сказала она. Злость прошла, теперь она умоляла. – Тетя Элизабет сама ездила в Париж, искала их. Она все здесь обыскала, но так ни одной и не нашла. Трэдд был ее единственным сыном, и она его потеряла. Все, что от него осталось, – это картины.

Элен Лемуан взяла со стоящего рядом столика фарфоровый колокольчик и энергично позвонила.

– Вам следовало сразу сказать это. Для матери маленького Трэдда – это же совсем другое дело. Мы выпьем кофе, а потом поговорим.

Гарден перевела дух. Старую даму явно не следовало торопить, да и до встречи с Люсьеном оставалось еще много времени. Придется только пропустить обед с Лори Паттерсон. Самое главное – получить картины.

– Сколько у вас есть картин, мадемуазель? Мадемуазель Лемуан пожала плечами:

– Откуда я знаю? Десять, двадцать, может, тридцать. Ваш кузен был не очень хорошим художником, но работал весьма усердно. Их полная кладовая. А, вот и кофе! Селеста нальет – у меня сегодня очень плохо с руками. Вам молоко, сахар?

– И то и другое, пожалуйста.

Служанка была почти такая же старая, как мадемуазель Лемуан, и настолько же толста, насколько та худа. Она подала Гарден чашку кофе с молоком; Элен Лемуан пила кофе из кружки, которую было удобно держать двумя руками. Служанка поставила рядом с Гарден полную вазу миндального печенья.

– Угощайтесь, – предложила мадемуазель Лемуан. – Селеста прекрасная кухарка. А теперь оставьте нас, Селеста, вы получили свой комплимент. Расскажите мне о своей двоюродной бабушке, мадам Харрис. Об очаровательной Бесс.

– Элизабет. Она удивительный человек. Еще совсем молодой она потеряла мужа, и, чтобы вырастить детей, ей пришлось самой заниматься делами.

– Да, да. Все это я знаю. Я хочу знать, какая она сегодня. Довольна ли жизнью? Одинока ли? Хорошее ли у нее здоровье? Вышла ли она снова замуж? Она меня очень интересует – единственная соперница, которую я не смогла превзойти. – Мадемуазель Лемуан нетерпеливо щелкнула языком. – Не смотрите на меня так, – сказала она. – Думаете, если мы сейчас старые, так, значит, никогда и не были молодыми? Мы с ней ровесницы, Бесс и я. Ну, она, может быть, на год-два постарше, но это неважно. У нас был общий возлюбленный, очаровательный Гарри. Боже, как он был обаятелен! Я едва не потеряла голову. Естественно, он обожал меня. Но любил Бесс. Как бы мне хотелось познакомиться с ней… Пейте кофе, он слишком дорогой, чтобы выливать. – Мадемуазель Лемуан поднесла ко рту кружку.

Гарден послушно взялась за чашку. В голове у нее все шло кругом. Через край чашки на нее внимательно смотрели бледно-голубые глаза француженки.

– Вы уже приходите в себя? – спросила она, допив кофе. – Ну а теперь расскажите мне о Бесс. Так ее называл Гарри, и так буду называть я. Она довольна своей жизнью? Я желаю ей счастья.

Гарден постаралась представить себе жизнь тетушки Элизабет.

– Да, – ответила она, – думаю, она счастлива.

– Счастлива? А что это такое? Я спросила, довольна ли она жизнью. Вы, молодежь, меня раздражаете. Вы просто не знаете, что Бесс думает о своей жизни. Вы никогда не задумывались об этом. Ваша собственная жизнь и ваши желания – вот все, что вас интересует. Это несомненно и есть причина вашего несчастья.

– Но я не несчастлива!

– Конечно, несчастлива. И если вы не понимаете этого, значит, безнадежно глупы. На вас же это написано большими буквами.

– Как вы смеете так со мной разговаривать?

– Смею, потому что вы меня интересуете. Не потому, что вы интересны, а потому, что Бесс с благородным сердцем – ваша тетушка. Я уверена, что ваше несчастье огорчило бы ее. И ваша глупость тоже. Если позволите, я вам помогу. Ради нее.

В этой француженке что-то было. Возможно, ее невозмутимость, а может, неподражаемая самоуверенность.

– Как вы можете помочь? – спросила Гарден. Выцветшие глаза мадемуазель Лемуан взглянули в яркие юные глаза Гарден.

– Я могу помочь разобраться в происходящем. Расскажите мне о себе.

Непонятно почему, но Гарден поверила – необходимо сделать так, как сказала эта женщина. И она стала рассказывать. О Люсьене, о клинике, о «тяжелых временах» кокаина и беспорядочных связей; рассказала о Вики и ее домах; о Скае и его женщинах, аэропланах, азартных играх; она рассказала, каким Скай был вначале, о яхте, их шутках, своих страхах и попытках стать частью его мира; рассказала о том, что потеряла его.

Когда она умолкла, горло у нее болело, а во рту пересохло. Она дрожала и чувствовала себя измученной.

– Понятно, – сказала мадемуазель Лемуан. – И теперь, раз ваш муж вас больше не любит, вы решили убежать с другим мужчиной, который говорит, что любит.

– Он действительно любит меня. Я знаю.

– А что вы станете делать, когда он перестанет вас любить? Найдете другого? Снова начнете нюхать кокаин?

Гарден взмахнула руками, пытаясь защититься от слов француженки.

– Вы жестокая! – крикнула она.

– Я реалистка. Дитя мое, вы занимаетесь тем, что ищете себя в глазах другого человека. Искать себя надо в себе самой. Быстро отвечайте мне – чего вы хотите? – Она почти выкрикнула свой вопрос.

Гарден испугалась и ответила не задумываясь.

– Я хочу Ская, – сказала она. – Хочу иметь ребенка и свой дом.

– Ага, добропорядочная мещаночка. Превосходно. Сейчас поедим и можем начинать.

Гарден думала о неожиданно вырвавшихся у нее словах. Теперь, когда они были произнесены, она поняла, что это и есть глубочайшая истина ее души. И совершенно недостижимая, как бы она ни хотела этого.

– Что начинать? – равнодушно спросила она.

– Исполнять ваше желание.

– Никогда. Разве вы не слышали, что я сказала? Я надоела Скаю. Он меня не любит.

– Чепуха! Это легко можно исправить.

– В самом деле? Вы уверены? Но как?

– Терпение, терпение. Я уверена. Но нельзя же начинать на пустой желудок. Печень взбунтуется.

78

– Пока мы будем переваривать пищу, я расскажу вам о своей жизни, – сказала Элен Лемуан. – Это придаст вам уверенности.

Я родилась в Лионе – шестой ребенок и четвертая дочь в добропорядочной буржуазной семье. С самого начала было ясно, что у меня не будет приданого, а следовательно, и мужа. Предполагалось, что я стану монахиней, уеду в тот же монастырь, где училась в школе. К сожалению, у меня не было к этому призвания, и я сбежала в Париж. Куда же еще бежать? У меня было мало одежды, еще меньше денег, нужно было искать работу. Выбор оказался невелик. Шел восемьсот семьдесят пятый год, мне было пятнадцать лет. Я была хорошо образована, играла на пианино, шила, по-немецки и итальянски говорила почти как по-французски. Языки и определили мое будущее. Я шла по Елисейским Полям и услышала ужасную ругань. Одна женщина кричала на другую, а мужчина кричал на них обеих. Женщины были итальянки, мужчина – немец.

Я поняла это по его речи, потому что даже не посмотрела на него. Я глядела на женщин. Никогда в жизни я не видела таких. Одна из них, та, что сидела в экипаже, – я сказала, что мужчина и женщина сидели в открытом фаэтоне? – была в атласном платье с глубоким декольте и потрясающей шляпе, украшенной цветами и перьями. Она была усыпана бриллиантами, как ночное небо звездами. И что самое поразительное, у нее было накрашено лицо. Она била вторую женщину зонтиком по голове и кричала, что зонтик не тот.

Мое внимание привлекла другая женщина. Бедняжка была совсем не накрашена, без шляпы, а единственным украшением ей служило маленькое золотое распятие. Но ее платье, как мне показалось, было еще прекрасней, чем атлас дамы, сидевшей в экипаже. Это был синий муаровый шелк, с большим турнюром – такого легкомысленного покроя я в жизни не видела. В складках платья были пришиты малиново-розовые бархатные банты. О, как мне хотелось коснуться их! Они выглядели такими мягкими.

Несчастная с элегантными бантами была, разумеется, горничной красавицы в экипаже. Она принесла синий зонтик, а госпожа была одета в зеленое. И была, как и полагалось, тут же уволена.

Горничная, которая так одета! Как бы мне хотелось быть на ее месте! Я поспешила к джентльмену, которого эта публичная сцена привела в ярость, и быстро объяснила ему по-немецки причину скандала. Женщину в экипаже, сказала я, привела в отчаяние мысль, что ее вид может скомпрометировать его. Потом проскочила в открытую дверь дома за спиной горничной, нашла в холле зонтик нежнейшего лососевого цвета, выбежала на улицу и с реверансом протянула его владелице. Я попросила ее взять меня в горничные.

Моя хозяйка была одной из знаменитых кокоток. А кроме того, еще и актрисой, точнее, она появлялась на сцене «Фоли Бержер» в весьма скудном одеянии, но основным ее занятием было обольщать мужчин. У нее было множество любовников – богатых, щедрых. Иначе они просто переставали быть ее любовниками… Вы так удивленно смотрите! Полагаю, вы слышали о куртизанках?

Гарден не слышала. Она думала, мадемуазель Лемуан имеет в виду проституток.

– Диана де Пуатье… Мадам дю Барри… Жозефина де Богарне, ставшая императрицей Франции, – вряд ли можно назвать их проститутками. Великие куртизанки были звездами вроде ваших нынешних кинодив, только талантливее. Это было необходимо – они находились на сцене все время. И на публике, и, что еще труднее, наедине с мужчиной.

– Как звали вашу хозяйку?

– Ее звали Джульетта делла Ваччиа, но этим именем никогда не пользовались. Ее называли Ла Дивина, божественная. Она действительно была божественно красива и имела характер капризной и сердитой богини. И все же она была очень щедра. Это характерная черта знаменитых кокоток. На них обрушивается такой ливень подарков, что они расточительно тратят деньги и, в свою очередь, тоже раздают подарки направо и налево. Ла Дивина никогда не надевала платье больше одного раза. После этого оно переходило ко мне. Форменную одежду мне приходилось надевать, только когда я провожала джентльменов в ее комнаты или являлась на ее звонок, пока они были там.

Можете себе представить, как много я узнала. И вот когда я узнала все, что мне было нужно, то начала собственную карьеру.

Гарден не могла поверить, что эта седая, согбенная, с острым языком женщина когда-то была куртизанкой. Но свои мысли она оставила при себе. История, во всяком случае, была интересная.

– Вам трудно поверить, – сказала Элен Лемуан. – Ничего, это пройдет. В то время мне было шестнадцать, и я была очень хорошенькая. Не красавица, как Ла Дивина, но лицо у меня было приятное, а фигура восхитительная, что не редкость в шестнадцать лет. А подслушивая под дверью, я научилась быть приятной в общении.

Ла Дивина была знаменита двумя вещами: своими рубинами и числом вызванных ею самоубийств. Один репортер назвал ее русской рулеткой, потому что за один год из-за нее застрелились трое русских дворян.

– Какой ужас! – ахнула Гарден.

– Славянский темперамент, милая. К тому же это были времена крайней экстравагантности во всем. Во всяком случае, у нее был один возлюбленный, правительственный чиновник, который совершенно впал в отчаяние, – несмотря на все внимание, которое он ей оказывал, она редко принимала его. Я знала, что моя госпожа собирается совсем порвать с ним. И к тому же публично, чтобы это появилось во всех газетах. Понимаете, из-за нее уже несколько месяцев не было ни одного самоубийства, и она заботилась о своей репутации.

Гарден пришла в ужас – и от Ла Дивины, и от невозмутимого тона мадемуазель Лемуан.

– Да, – подтвердила француженка, – Ла Дивина была жестока. Но эти мужчины были редкостными глупцами. Из-за любовной интрижки не совершают самоубийство, тем более из-за такой, где о любви даже речи нет. Ла Дивина была как дорогой товар на аукционе: никому не выгодно повышать ставки, но наличие других претендентов вызывает желание это сделать. Мне было жаль беднягу Этьена, к тому же я знала, что такого случая может еще долго не представиться. Во вторник, свой выходной, я подкараулила его у выхода из жокей-клуба. В накидке с капюшоном я выглядела прелестно – они такие романтичные. Я сказала, что Ла Дивина выгнала меня, узнав, что я в него влюблена.

– А вы были влюблены?

– Разумеется, нет. Не влюблена и не выгнана. Если бы моя затея не удалась, эта работа мне еще бы понадобилась. Однако все получилось. Этьен предложил мне бокал вина, ужин и свою защиту. В ту же ночь я стала его любовницей. Я была девственницей. Мужчины в таких случаях бывают потрясены. Милый Этьен! Мы остались друзьями до сегодняшнего дня. Он так и не смог этого забыть.

– А вам не было грустно, мадемуазель Лемуан? Я имею в виду – вот так, без любви.

– Моя дорогая Гарден, я решила позволить вам перейти со мной на «ты» и называть меня по имени – просто Элен. Дорогая моя, будь у меня приданое, мне пришлось бы выйти замуж за человека, которого выберет мой отец, и позволить ему то же самое, но менее умело и за меньшее вознаграждение. Этьен был со мной еще более щедр, чем с Ла Дивиной. Он поселил меня в очаровательных комнатах, подарил экипаж, лошадей, нанял кучера, лакея и открыл на мое имя счет у Уорта. И он же подарил мне первую драгоценность – мы называли это жемчужным ошейником, украшенным бриллиантами. Я наняла замечательную горничную, на редкость уродливую на вид; в гостинице, где я жила, был неплохой повар. Начало складывалось удачно.

Мадемуазель Лемуан явно испытывала ностальгию по прошедшим временам. Гарден почувствовала к ней симпатию. Как, должно быть, печально жить одними воспоминаниями. Она вспомнила собственное замужество. Каким оно оказалось печальным! Теперь ей тоже остались одни воспоминания.

– Вы долго были любовниками? – тихо спросила она.

– Нет, конечно. Мне надо было делать карьеру, пока молода. Этьен, разумеется, вывозил меня в свет. Демонстрировать меня обществу было одной из его обязанностей. И вот однажды у Максима на меня налетела Ла Дивина. Она выдрала у меня клок волос. Теперь моя репутация была прочной.

– И вы стали – как это – знаменитой куртизанкой?

– Очень ненадолго. Дело в том, что у меня нет к этому склонности. Нужно устраивать сцены, следить, чтобы твое имя мелькало в газетах, чтобы о тебе говорили. Мне это быстро надоело. В душе я, как и ты, добропорядочная мещаночка. Я предпочитаю более спокойную жизнь. Нет, нет, я избрала другой путь. Я стала куртизанкой менее требовательной, но более разборчивой. У меня был одновременно только один мужчина, и в доме, который он содержал для меня, я принимала его друзей, была хозяйкой. Я славилась своей кухней. Даже если приходилось экономить на прислуге, повар у меня всегда был превосходный.

– А как долго вы оставались чьей-то любовницей?

– По-разному. Нужно постоянно быть начеку. Всегда есть риск, что покровитель влюбится в тебя. А мне не нужны были трагедии. Я меняла покровителей, если возникала такая опасность или если это было мне выгодно.

– И вы никогда не влюблялись, мадемуазель?

– Элен.

– Элен. Для вас никогда не возникало такой опасности?

– Ну естественно. Разумеется, я не влюблялась в своих покровителей. Мои обязательства по отношению к ним такого не допускали. Однако я, в свою очередь, стала покровительницей. Я купила эту квартиру для своих протеже. Обычно это были художники. Там, наверху, есть студия. Во вторник, в свой выходной день, я всегда приходила сюда. Я любила Монмартр. Да и сейчас люблю, хотя художники здесь теперь не живут.

– Какая необычная жизнь у вас была, Элен. – Гарден испытывала грусть и сочувствие к этой женщине.

Пожилая француженка вздернула подбородок.

– В самом деле? – Она холодно взглянула на Гарден. – Вы думаете: «Бедная Элен, которую демонстрируют, как пуделя на поводке, бедная Элен, у которой есть слуги и драгоценности, но нет мужа, бедная Элен, которая продавала себя мужчинам». Ну что ж, я, пожалуй, тоже подумаю: «Бедная Гарден, которая демонстрирует себя, бедная Гарден, у которой есть драгоценности, но нет мужа, бедная Гарден, которая продала себя за любовь, но исчерпала весь ее запас». Никогда, бедная Гарден, ни один мужчина не расставался со мной по своей воле. Даже сейчас любой из моих знакомых мужчин снова согласился бы быть моим покровителем. Так кого же нужно жалеть?

Я резка с тобой, Гарден, потому что ты не учишься, не думаешь. Ты должна делать и то и другое, если хочешь, чтобы я тебе помогла… Перестань плакать или, по крайней мере, возьми носовой платок. На обивке останутся пятна от слез. – Голос Элен смягчился. – Послушай, дитя мое. Я рассказала тебе эту длинную историю, чтобы ты поверила – я знаю мужчин и то, что ты называешь любовью. У меня есть те знания, в которых ты нуждаешься. Я дам их тебе. Если ты согласна внимательно слушать и серьезно работать, я буду тебя учить. Ты получишь своего Ская, ребенка и жизнь добропорядочной мещаночки. Ты хочешь учиться?

– Да, пожалуйста. Простите, что я была груба.

– Ты проявила не грубость, а ханжество. Это гораздо хуже. Уже поздно. Ты никуда не спешишь?

Гарден взглянула на стоявшие на камине часы. Шестой час. Вернисаж заканчивается. Люсьен, наверное, уже уехал. Впрочем, это неважно. Хотя он мог обидеться. Надо написать ему сегодня же вечером.

Сегодня вечером.

– Сегодня вечером я должна была поехать вместе с мужем и его друзьями в Антиб, – сказала она.

– И что случится, если ты не поедешь? Все останутся в Париже?

– Нет, уедут без меня.

– Очень хорошо. Скажи своему Скаю, что должна остаться занимать разговорами одну старуху, чтобы получить картины своего кузена. Приходи завтра к одиннадцати и начнем наш урок. – Элен улыбнулась, и Гарден поняла, что она действительно была очень хорошенькой. – Однажды я это уже делала, – сказала Элен. – Это было так увлекательно! Перед тем как я удалилась на покой, мой последний покровитель женился на очаровательной молодой девушке. Я не видела его целых два месяца. Потом он, как я и ожидала, вернулся с роскошным изумрудным гарнитуром и таким количеством цветов, что хватило бы для похорон принца. Еще через два месяца малышка новобрачная пришла ко мне в слезах. Она была славной девочкой, и я взяла ее под свое крылышко. Теперь у них шестеро детей. Лиана каждую неделю присылает мне цветы и оранжерейные фрукты. Она хотела, чтобы я стала крестной матерью ее первого ребенка, но я ей сразу же объяснила, что так делать нельзя. Ступай, Гарден. Приходи завтра. Мне нужно отдохнуть перед ужином. Я научу тебя быть совершенно неотразимой.