Текст книги "Возвращение в Чарлстон"

79

– Давай начнем с твоих достоинств, – сказала мадемуазель Лемуан. – Ты исключительно красива. Это полезно, но лишь в определенной степени. Ты должна помнить, что в ваших голливудских фильмах можно увидеть десятки красивых молодых женщин. Красота не такая уж большая редкость. Особенно обычная красота. Ты сказала, что у тебя необычные волосы. Немедленно начни их отращивать. Носи пока тюрбаны.

Что у тебя есть еще? Ты хорошо держишь голову и плечи. Это редкость. И обращает на себя внимание быстрее, чем лицо или фигура. Это твое самое большое достоинство.

Теперь голос. Он не режет слух. Этого бывает трудно достигнуть. Тебе повезло.

К тому же ты хорошо воспитана. Это удобно. Манерам приходится обучать до тех пор, пока они не станут автоматическими, а на это уходит много времени. Это мы сможем опустить.

Вот и все твои достоинства, Гарден. Все остальное – недостатки. Ты хорошо одета, но без шика. Где те ожерелья, что были на тебе вчера?

– Дома. Они не подходят к этому платью.

– Кто тебе сказал? И кто бы это ни был, почему ты поверила? Вчера у меня были надежды насчет тебя. Твой костюм был копией, и одно из ожерелий не было куплено у Картье или Ван Клефа, как остальные украшения. Сегодня я вижу женщину, одетую Ланвеном, а не Гарден Гаррис. Ну ладно, одежда может подождать. Прежде всего необходимо заняться первоосновой. Скажи мне, Гарден, ты когда-нибудь занималась своим образованием?

– Конечно. Я посещала очень хорошую школу.

– И хорошо училась?

– Думаю, да. У меня были не очень хорошие оценки, но я много работала.

– И тебе нравилось учиться?

Гарден подумала об Эшли-холл. Вспомнила запах в классе – смесь мела, чернил и мастики для пола. Вспомнила мисс Эмерсон, ее строгий голос, требование работать в полную силу, ее терпение, когда Гарден старалась изо всех сил, но у нее не получалось, радость, когда ученица наконец понимала. Вспомнила собственное удовольствие, чувство удовлетворения от упорной работы.

– Да, мне нравилось учиться.

– Так почему же ты остановилась? Не пытайся ответить. Достаточным основанием может быть только смерть. Нужно продолжать учиться, иначе жизнь потеряет интерес. А женщина должна всегда ощущать любопытство, всегда учиться, еще больше, чем мужчина. В этом и кроется тайна очарования. Мне интересно узнать о тебе: что ты делаешь, думаешь, во что веришь, что любишь, а что ненавидишь. Ты рассказываешь. Мне интересно. Я с тобой не соглашаюсь и объясняю почему. Ты отвечаешь, говоришь, что я не права. О чем мы разговариваем, ты и я? Мы разговариваем о тебе, твоих мыслях, твоих интересах. Естественно, я кажусь тебе очаровательной. Я говорю о том, что тебя интересует больше всего, – о тебе самой. Скажи, что интересует твоего Ская?

– Женщины и выпивка.

– Обида здесь не поможет. Ты не знаешь. Именно об этом ты и говоришь мне в действительности. Неудивительно, что ты ему наскучила. Ты не спрашиваешь, что интересует его, и саму тебя ничто не интересует.

Элен Лемуан по косточкам разобрала Гарден, исследуя каждую мелочь и во всем находя недостатки. Потом начала трудную работу – она создавала Гарден заново. Гарден прожила в Париже два года и никогда не гуляла по узким кривым улочкам, не была в музее и не сидела в уличном кафе. До встречи с Элен она практически не разговаривала с простыми французами, разве что покупая какую-нибудь вещь.

Элен давала ей задания.

Прочитать книги об истории Парижа, истории Франции. Книги нужно покупать на лотках, стоящих на набережных левого берега Сены, а не в книжных магазинах. Гарден должна разговаривать с людьми, гуляющими там, роющимися в старых книгах, спрашивать, что они ищут и почему эти книги стоит прочитать. Гарден узнала, что книги могут доставлять удовольствие, а Париж – неиссякаемый источник очарования, к тому же с богатой историей.

Потом задание ходить: ходить в музеи, бродить по окрестностям, вдоль Сены. Смотреть. Останавливаться в многочисленных городских сквериках, вдыхать аромат зелени. Читать газету, сидя в кафе, наблюдать за людьми, прислушиваться к их разговорам. Сама не заметив как, Гарден научилась не бояться одиночества, ей это стало даже нравиться.

И разговоры: рассказ о том, что она прочитала, о том, что думает о прочитанном. Что она видела и что думает об этом; что слышала, о чем говорили люди, которых она встречала; какие улицы, картины, церкви, парки она видела. И что обо всем этом думает. Понемногу Гарден от пассивной роли перешла к активной, от наблюдений – к мнениям. Она научилась думать.

– Элен, – сказала она однажды, – мы говорим только обо мне: где я была, что делала, что об этом думаю. Вы меня очаровываете, да?

Элен рассмеялась:

– А разве ты не считаешь меня самой интересной собеседницей в твоей жизни?

Гарден созналась, что это именно так.

– Ну вот ты и поняла. И дошла до этого сама. Ты делаешь успехи, моя девочка.

Необходимо следить за текущими событиями, твердо заявила Элен. Гарден читала журналы и газеты. Она узнала о Гитлере, Гудини, Гертруде Эрдель, кубке Девиса, Винни Пухе, Муссолини, Чан Кайши, Аль Капоне, Иосифе Сталине и многом другом.

И разумеется, о Чарльзе Линдберге. В субботу в пять Гарден заехала за Элен, чтобы отправиться вместе с ней в аэропорт Ле Бурже. Как и многие другие парижане, они уже два дня слушали по радио сообщение о молодом американце, который рано утром отправился в полет через океан. Гарден всю ночь просидела у радиоприемника, прислушиваясь к шумам, стараясь поймать еще какую-нибудь волну. Она лучше многих понимала, что должен испытывать Линдберг. Она помнила бьющий в лицо ветер и чувство оторванности от всего мира, когда земля казалась лоскутным одеялом, а дома игрушками. Мысль об одиноко летящем в ночи пилоте, под которым внизу лишь океан, пугала ее, отвага юного летчика восхищала. Она отчаянно желала ему удачи, надеялась, что он преодолеет эти долгие тысячи миль. В час ночи она услышала сообщение, что он покинул североамериканский континент почти час назад. Дальше слушать не было смысла. Но она все равно не снимала наушники. Ей казалось, что таким образом она как-то помогает ему.

В девять утра мисс Трейджер обнаружила ее по-прежнему сидящей в кресле у радиоприемника. Гарден велела принести кофе, потом завтрак. После завтрака мисс Трейджер закричала, стараясь перекричать шум в наушниках:

– Миссис Харрис! Теперь много часов не будет никаких известий! Миссис Харрис, вам надо отдохнуть!

Гарден сняла наушники, потерла болевшие уши.

– Вы правы, мисс Трейджер. Иначе я не смогу слушать, когда придет время. – Она потянулась, потерла затылок. – У меня все тело затекло. Пойду прогуляюсь.

Когда она ушла, мисс Трейджер села писать свой еженедельный отчет Вики.

«Миссис Харрис продолжает проводить время в одиночестве. Она каждый вечер читает, а днем много гуляет пешком. На этой неделе она опять не ходила к парикмахеру».

Мисс Трейджер сознательно не упоминала о происходящих в Гарден переменах. О том, что она стала петь, улыбаться, о том, как светятся ее глаза и какой легкой стала походка. Пусть принчипесса считает, что у девочки депрессия. Тогда она оставит ее в покое. Да, мисс Трейджер получает деньги от Вики и обязана выполнять ее распоряжения, но она не обязана помогать ей.

Всю дорогу до реки Гарден шла пешком. У каждого газетного киоска, на каждом углу стояли группки людей, взволнованно обсуждавшие Линдберга, Линдберга, Линдберга. Она перешла на остров Сите и пошла к Нотр-Дам. В соборе множество людей молились за молодого американца. Гарден ненадолго присоединилась к ним. «Сколько лет я не была в церкви, – подумала она, – и только сейчас поняла, как мне этого не хватало». Неожиданно она почувствовала уверенность, что с Линдбергом все в порядке. И с ней тоже.

Она пообедала в тихом ресторанчике на острове Сен-Луи. Здесь тоже все говорили только о Линдберге. Расплатившись, Гарден подошла к стоявшему за стойкой бара хозяину ресторана.

– Месье, я американка, – сказала она. – Окажите мне честь, позвольте заплатить за вино для всех ваших посетителей. Я бы хотела предложить тост за капитана Линдберга.

– Ни в коем случае, мадам. Предложить тост за Линдберга – это честь для нас, французов. Позвольте мне предложить бокал вина вам, американке. – Он постучал по бокалу, чтобы привлечь внимание присутствующих, и провозгласил тост.

Мужчины и женщины встали, подняв бокалы, поклонились Гарден и выпили. Она поклонилась в ответ и приняла их приветствие на счет своей страны, потом предложила тост за сердца французов, их щедрость и великодушие. Она чувствовала себя необыкновенно гордой, счастливой и любящей все человечество.

– Коринна, наполните ванну и приготовьте мне надеть что-нибудь удобное. Туфли на низком каблуке. Я собираюсь на аэродром. Газеты предсказывают, что посадка состоится сегодня вечером, в половине восьмого.

Пока в ванну набиралась вода, Гарден позвонила Элен Лемуан. Да, сказала Элен, она с удовольствием побывала бы там, где свершается история. Гарден велела приготовить корзину с едой для пикника. Она больше не могла сидеть возле радиоприемника. Она должна быть там, где Линдберг завершит свой перелет.

– Мы приедем слишком рано, – сказала Элен. – Но это и хорошо. Сможем найти удобное место, пока не собралась слишком большая толпа. А уж толпа будет обязательно.

Толпа была, уже когда они приехали. Вокруг стояли полицейские и солдаты, удерживавшие людей за металлическими заграждениями. Полиция открыла ворота для большой машины и пропустила их на летное поле.

– Как повезло, – сказала Гарден. – Интересно, с чего это они вдруг?

Лаборд повернул голову. Он широко улыбался.

– Я взял на себя смелость, мадам, и прикрепил на капот американский флаг.

Гарден и Элен издали восторженный вопль.

– Они принимают нас за представителей посольства, – сказала Гарден. – Я напишу послу благодарственное письмо.

В семь прибыли настоящие представители посольства. Их машины поставили рядом с машиной Гарден. Она подняла в знак приветствия бокал вина. В половине седьмого Лаборд поставил стол и стулья для пикника. Они хотели поесть, пока не приземлился Линдберг.

– Вот это да, – услышала Гарден из посольской машины, – да в этой толпе не меньше пятидесяти тысяч человек.

Она перевела эти слова Элен и Лаборду. Он, по настоянию Гарден, ел вместе с ними.

– В конце концов, – сказала она, – вы же мозг нашей делегации, Лаборд. – Ей очень нравилось, что другие американцы с любопытством поглядывали на ее компанию. Она чувствовала себя умной, озорной и радостно-оживленной.

Сцена была впечатляющая. Справа и слева темнеющее небо разрезали огромные столбы света. Вверх взлетали красные, зеленые и белые ракеты, падая вниз дождем разноцветных звезд. Взволнованный гул толпы отчетливо доносился через сто ярдов, отделявших машины от ограды. Было уже семь тридцать.

На летном поле показались три лимузина с развевающимся трехцветным флагом. Прибыла французская делегация. Но Линдберга все не было. Лаборд подошел к ближайшей французской машине и поговорил с шофером. Он вернулся, покачивая головой.

– Нужно подождать. «Дух Сент-Луиса» около часа назад видели над Ирландией. Он не прибудет раньше девяти.

– Придется отпраздновать заранее, – сказала Гарден. – У нас осталось только шампанское. Самое главное, он пересек океан. Все будет в порядке.

Через час они сели в машину. Стемнело. Вспыхнули огромные световые арки – одна, две, три, и море огня заполыхало вокруг летного поля, стало светло, как днем.

– Он летит! – закричала Гарден. Она выскочила из машины и стала смотреть в небо. Звезд не было видно, их затмили огни вокруг летного поля.

Потом звезды вдруг вновь зажглись. Только прожектора продолжали медленно описывать круги в ночном небе. На поле стало темно.

– Что это? – спросила Гарден. Она бросилась к ближайшему автомобилю, умоляя объяснить, что случилось.

– Не знаю, мадам, – ответил сидящий в машине американец. – Может быть, проверяли иллюминацию.

– Сколько сейчас времени?

– Четверть десятого.

Гарден, не забыв поблагодарить, медленно побрела назад к своей машине. Она не хотела верить, что Ла-Манш сделал то, чего не смог сделать Атлантический океан.

Элен похлопала ее по руке:

– Дорогая Гарден, даже в самые отчаянные моменты надо смотреть в лицо фактам. Это единственное, что никогда не подведет. Какие факты мы имеем? Отважный капитан благополучно пересек океан. У него достаточно горючего. Он опытный пилот. Он опаздывает. Это все, что нам известно.

– Но уже темно, а у него нет навигационных приборов, ведь предполагалось, что он прилетит днем.

– Ночью есть звезды. Люди ориентировались по звездам задолго до того, как изобрели приборы. Факты, Гарден, факты!

Они посидели молча. Изредка взлетала и рассыпалась огнями сигнальная ракета. Лаборд накрыл колени Элен пледом, становилось холодно.

Огни зажглись снова. Гарден затаила дыхание. Да, издалека доносился шум мотора. Они услышали радостные крики. Прожектора обшаривали небо.

– Я знала, – сказала Гарден, – я знала, что он сможет.

Элен перекрестилась и тихо пробормотала благодарственную молитву.

– Когда он приземлится, мы выйдем из машины, – сказала Гарден. – Я хочу видеть, как он выйдет из самолета. Хочу увидеть его лицо.

Вдруг огни снова погасли.

– Лаборд! – закричала Гарден.

Шофер уже бежал к административному зданию. Толпа громко застонала. Гарден твердо держалась фактов. И верила тому чувству, которое испытала днем в соборе Нотр-Дам. Когда Лаборд вернулся, она уже могла спокойно спросить, узнал ли он что-нибудь.

– Это другой самолет, мадам. Он не должен был садиться здесь. Но в восемь тридцать капитана Линдберга видели над Шербуром. Он приближается.

– Ах, как драматично! – хмыкнула Элен. – Ни за что на свете не согласилась бы пропустить такое.

– Мадам, вы слышите? Мотор. – Лаборд опустил стекло своего окна.

– Да, да, слышу. Ой, он становится тише!

Одновременно зажглись огни и взлетели в воздух сигнальные ракеты. Элен и Гарден прикрыли глаза ладонями Гарден дергала ручку дверцы.

– Наконец-то, – сказала она. Открыв дверцу, она услышала рев, словно самолет пикировал на них. Лаборд втолкнул Гарден обратно, пока она не успела выйти. Гарден оглянулась.

– Боже милосердный! – ахнула Элен.

Толпа с радостными криками мчалась через летное поле. Люди опрокинули заграждения, отбросили солдат и полицию. Это было как приливная волна. Лаборда подхватило и унесло прочь промчавшейся мимо толпой, которая окружила маленький серебристый самолетик, остановившийся в ста пятидесяти ярдах от машины.

– Как удачно, что я захватила с собой фляжку бренди, – сказала Элен. – Кто знает, когда теперь вернется наш шофер.

– Элен, он сделал это, он без посадки перелетел через океан! Смотри, его несут на плечах. Только послушай, как они радуются! Мне тоже хочется кричать.

– Ну так и кричи.

Гарден опустила окно. Дверцу нельзя было открыть из-за плотной толпы возбужденных, радостно кричащих мужчин и женщин. Она высунула голову из окна и присоединилась к всеобщему ликованию:

– Линди! Линди! Браво! Браво!

Когда Линдберга унесли и возбужденная толпа начала расходиться, Лаборд вернулся к машине. Кепи было потеряно, рукав порван.

– С вами все в порядке, Лаборд?

– В полном порядке, мадам.

Среди еще оставшихся на летном поле людей, спотыкаясь, двигалась цепочка официальных представителей в цилиндрах, они выглядели такими же потрепанными, как Лаборд. Солидного господина с орденской лентой через плечо притиснули к дверце машины.

– Тысяча извинений, – произнес он, касаясь шляпы рукой в белой перчатке. Вдруг глаза его широко раскрылись. – Элен, что ты здесь делаешь?

– Приятно провожу время, Мариус. Было так интересно. Ну а теперь возвращайся к своим министерским обязанностям. Твои коллеги ждут тебя.

Всю дорогу домой мадемуазель Лемуан тихо посмеивалась. Гарден открыто хихикала.

80

– Дорогая Гарден, – сказала Элен на следующий день, – вчера я была очень довольна тобой. Я была очень довольна полученными впечатлениями, но еще больше тобой. И как только ты перестанешь смотреть в окно, объясню почему. О чем ты думаешь?

– О Скае, о том, как мне хотелось, чтобы он был там. Знаешь, он же тоже водит самолет. Он бы гораздо лучше меня понял, что сделал Линдберг, что он думал и чувствовал.

Мадемуазель Лемуан подумала, что такое весьма маловероятно, но вслух этого не произнесла, только сказала:

– Но его там не было. Это факт. Другой факт: ты была увлечена, строила планы, выполняла их; ты попала туда. Вместе со мной, но это не имеет значения. Ты сделала все необходимое. Одна. Ты получила удовольствие, и ты рада, что сделала это. Судя по тому, что ты мне рассказала, ты даже осознала себя американкой. Милейший капитан Линдберг пробудил в тебе первые проблески самосознания. Ты поняла, что ты американка, что у тебя есть свои интересы, что ты способна их осуществлять и что процесс осуществления может быть интересен и сам по себе.

Вот по этому пути тебе и надо теперь идти. Ты должна понять, кто ты такая. Американка. Да, а кто же еще? Ты должна определить себя как личность. Мы долго говорили о твоей жизни, и могу сказать, что я увидела. Девушку, а потом молодую женщину, которая делала, что ей говорят, что делают все, которую окружающие тащили за собой, как толпа твоего шофера. Ты всегда была частичкой и никогда целым. Ты была творением своей матери, потом мужа, потом так называемых друзей. Ты видела себя сквозь призму их желаний и мнений. Теперь ты должна научиться смотреть собственными глазами. В тебе начал просыпаться разум, возникать интерес, собираться знания. Используй все это и создай из себя человека, которого ты уважаешь, чье общество тебе приятно. Начало положено. Так и продолжай, но трудись изо всех сил. Гарден кивнула, потом нахмурилась:

– Я понимаю тебя. Во всяком случае, думаю, что понимаю. Я, несомненно, чувствую себя лучше, чем когда бы то ни было. Теперь, когда я многому учусь и многое замечаю, я чувствую, что сама распоряжаюсь своей жизнью. Знаешь, Элен, я никогда не вернусь к тому, что было раньше. Та жизнь была такой пустой. Но я не понимаю, как, поняв себя, смогу вернуть Ская. Когда ты научишь меня, как это сделать?

– Дитя мое, я уже давно научила тебя. Это как раз нетрудно. Самое трудное ты уже сделала. Ты переключила внимание на окружающий мир и поняла, что это стоило сделать. Начав, ты продолжишь. Это сделает тебя гораздо интереснее. Сегодня двадцать второе мая. Уходи. Изучай себя, как изучала Париж и книги. Возвращайся через месяц, и, если как следует постараешься, мы будем готовы к последнему уроку.

– Но, Элен, это же будет больше двух месяцев, а сколько потребуется еще? Ты ведь сказала, что за два месяца сделала все для юной жены своего покровителя.

– Да, но она была француженка. Ей не надо было отучаться от дурных привычек.

Элен Лемуан едва узнала молодую женщину, появившуюся у нее через месяц. Гарден была в простой белой блузке и черной юбке; в волосах, постриженных коротко, как у мальчика, смешивались золотые и рыжие пряди.

– Мой Бог! – ахнула Элен.

– Ужасно, правда? – весело отозвалась Гарден. – Меня остановили пять проституток – предлагали лесбийскую любовь. Я просто не могла больше носить эти тюрбаны.

– Когда волосы отрастут, будет настоящий пожар, – сказала Элен. – Если бы у меня были такие волосы, я стала бы императрицей всея Руси. Или Китая. Любой страны на выбор. Садись же, моя девочка. Я вижу, ты с корзинкой. Что же ты мне принесла?

– Лесную землянику. Сейчас не сезон. Это потруднее, чем достать оранжерейный виноград, но я же не француженка.

– У тебя стал острый язычок. Будь с ним поаккуратнее.

– Это только чтобы посмеяться. Я видела многое, над чем можно посмеяться, и очень много озорничала. Я ужасно дразнила бедную мисс Трейджер, разговаривала сама с собой, резала волосы. Она думает, что я уже схожу с ума.

– Так и докладывает?

– Какая ты умная, Элен. Да, это я тоже поняла. Никак не могу понять, за что принчипесса меня так ненавидит, да это и не важно. Ее ненависть – факт, ко мне она не имеет никакого отношения, разве что заставляет быть осторожной.

– Ты многому выучилась. Я довольна. Мы можем продолжать. Объясни только, почему ты так странно одета и что у тебя висит на шее?

– Я так одета потому, что поправилась и мои платья не годятся. А ходить по модельерам не хотелось, я была слишком занята. Поэтому остановила на улице изящно одетую девушку и спросила, где она покупает одежду. Она порекомендовала мне магазин на левом берегу Сены.

– А кость на ней тоже была? И перо?

Гарден рассмеялась, коснувшись ожерелья:

– Это мне подарили как амулет от дурного глаза. И еще те самые бусы, которые были на мне, когда мы познакомились.

Элен быстро перекрестилась три раза.

– Не беспокойся, – сказала Гарден. – Я тоже хожу в церковь. Американскую церковь, протестантскую, но Бог-то один, Элен.

– Твой талисман… он очень необычен.

– Это часть моего прошлого, часть того, что создало меня. Хочешь услышать, что я поняла о себе?

– Я это уже знаю. Теперь, когда ты это сделала, продолжим наши занятия. Я должна заработать свою землянику. Что ты поняла о своем Скае? Или ты была слишком занята, чтобы думать о нем?

– Я поняла, что ему нужны новые впечатления, перемены, движение. Ему все быстро надоедает.

– Ты превосходная ученица, Гарден. Должно быть, у тебя в роду были французы. Ты уже составила план?

– Я не могу сделать это одна. Я пыталась придумать что-нибудь новое, что мы могли бы сделать вместе и до чего Скай никогда не додумается, но у меня не очень-то получается. Ночные клубы везде одинаковы, так что путешествия вряд ли помогут.

– Нет. Хотя теперь ты сможешь получать от них удовольствие. Отгадка в тебе самой. Теперь, когда ты личность, да еще личность, которую сумела понять, создавай новую Гарден, которую никто не знает. Гарден, которая ни на кого не похожа, в которой есть тайна и страсть, вечно изменяющуюся Гарден. Ты должна играть роль.

Гарден нахмурилась:

– Боже мой, Элен, я всю жизнь играла какую-то роль. Теперь, когда с этим покончено, ты хочешь, чтобы я снова начала играть. Нет, я не хочу.

– Какая ты бестолковая! Ты же сама создаешь свою роль и сама ее играешь. Это искусство – как искусство готовить. Ты – шеф-повар, твоя роль – суфле. А если ты путаешь себя с яйцом, то твоя жизнь и превращается в такую неразбериху, какой она была раньше. Ты хочешь этого человека. Ты понимаешь, что ему нужно. Удовлетвори его нужды – и он твой.

– Это звучит так расчетливо.

– Это так и есть. Если тебе повезет и ты будешь правильно себя вести, то сможешь очаровать его настолько, что он захочет узнать ту Гарден, которая скрывается под маской. Вот тогда можно бросить играть.

– Мне еще долго придется работать…

– Ты выводишь меня из терпения. Неужели ты еще не поняла, что брак – это самая трудная работа? В нем не бывает выходных по вторникам.

– Ты поможешь мне создать эту роль – пленительной, очаровательной Гарден?

– А чем же я занимаюсь? Я уже дала тебе основу: арматуру дисциплины, инструменты пробуждающихся чувств. Замысел, рисунок должны быть твои собственные. Всегда помни, что они должны привлекать внимание, но ни в коем случае не скандальное, и к тому же должны быть неповторимы. Ты должна быть желанна для всех, доступна для него, но никогда не должна стать его собственностью.

– Разве я тебя больше не увижу?

– Разумеется, увидишь. Ты мне интересна. Я научила тебя быть интересной. Уверена, что мы по-прежнему будем друзьями.

– Теперь ты позволишь мне купить картины Трэдда?

Элен улыбнулась:

– Ты выполнила обещание? Ничего не сказала Бесс?

– Ничего. Я же дала слово. Но мне так хочется все ей рассказать. Для нее эти картины так много значат!

– Ну так она их получит. Все, кроме одной. Свой портрет я сохраню. Сходство невелико, но я снисходительна по характеру. Пойдем, я тебе их покажу.

Все картины были пейзажами, по большей части уличными зарисовками.

– Они путешествовали, – объяснила Элен, – а когда Трэдд начал рисовать, то изображал запомнившееся лучше всего. Гарри возил его повсюду – Англия, Шотландия, скалистые островки, овцы и свитера. Потом Скандинавия, континент, средиземноморские острова, разумеется, Греция и Северная Африка. Из Египта они караваном, отправились через пустыню в Персию, Константинополь, Бангкок, Бенарес. Не помню всех стран. Некоторые узнаю на картинах. Вот это, должно быть, Россия – луковичный купол и снег.

Гарден рассматривала полотна, расположенные на полу в большой студии со стеклянным потолком.

– Они неважно написаны, правда?

– Достаточно плохо. Я вижу, ты походила по музеям. Но он был совсем молод.

– Он когда-нибудь продавал их?

– Гарден, он считал себя художником, а не любителем.

– Бедняга Трэдд, он, должно быть, был ужасно разочарован.

– Почему? Он их все продал. И за вполне приличную по тем временам цену.

– Не понимаю… Или понимаю? Их купила ты?

– Да, но он об этом не знал. У меня есть друг, владелец художественной галереи, весьма популярной. Он все и устроил. Даже хранил их у себя, пока Трэдд не уехал.

– Ты замечательный человек, Элен.

– Это правда. Я хочу кое-что предложить. Все картины – это, пожалуй, слишком. Становится заметно, как он повторяется. Может быть, лучше отобрать для Бесс три или четыре и забыть о существовании остальных?

– Думаю, так будет лучше… Но я не вижу твоего портрета.

– Вон там, висит над столом. Гарден подошла поближе:

– Элен, но это же ню!

– Совершенно верно.

– Ты позировала Трэдду обнаженной?

– Почему бы и нет? Мы были любовниками… Ну-ну, Гарден, опять это ханжеское выражение лица! Я познакомилась с Трэддом, когда он был совсем ребенком, только что из Чарлстона. Ему было шестнадцать, он был такой юный, что Гарри в мои выходные по вторникам находил ему развлечения где-то в другом месте. Примерно через полгода Гарри отправился с ним путешествовать. Прошло девять лет, прежде чем я увидела их снова. Гарри остановился в Париже по пути куда-то, уже не помню куда. Трэдд решил остаться и заняться живописью. Он был уже мужчиной – двадцать шесть, кажется. Я тоже была в расцвете. Мне было сорок. Мы доставляли друг другу много радости.

– По вторникам.

– По вторникам.

– А что Гарри?

– Ах да! Не знаю, что стало с Гарри. Когда я видела его в последний раз, он плохо себя чувствовал. Сломанная нога плохо срослась, его мучили сильные боли. Он сказал, что обращался к врачу и тот обещал, что скоро все будет в порядке. Он сказал неправду, я уверена. Но таким я его не помню. Я думаю о Гарри, который был неутомим, который никогда не болел. Его любопытство было неистощимо, и такой аппетит к жизни! Быть рядом с ним означало чувствовать себя еще более живой, лучше замечать все вокруг. Краски казались ярче, персики слаще.

– А он любил тетю Элизабет. Интересно, почему она позволила ему уехать?

– Дорогая Гарден, Гарри нельзя было удержать. Он был как ртуть. И такой неугомонный! Никак не мог усидеть на месте. Он хотел взять ее с собой, не мог оставаться с ней. Она не доверяла ему, а может, себе. Не могла расстаться со своим Чарлстоном.

– Но рассталась со своим сыном. Странно.

– Должно быть, она очень любила его, своего Трэдда. Она дала ему лучшее, что может получить молодой человек, – весь мир и Гарри Фицпатрика в наставники. А сама осталась без них обоих. У нее благородное сердце… Я бы так не смогла.

– А каким Трэдд был здесь, в Париже? Мне так хочется написать обо всем этом тете Элизабет.

– Нет уж, только не обо всем. Это было прекрасное время. Он был художником с Монмартра – абсент, «Мулен Руж», Пляс Пигаль, канкан… Замечательное время и место для молодого человека, но об этом не обязательно знать его матери.

– Я думаю, эта мать хотела бы.

– Тогда я ей напишу. Ты будешь слишком занята, создавая новую Гарден.