Текст книги "Эскадра его высочества"

Однако, вопреки страданиям тела, Глувилл бодро тащил и ящик, и арбалеты, и стрелы. Потому что больше четырнадцати часов отсыпался на чердаке башни, а затем отъедался и отмывался. Потом из собственных белых ручек обратьи аббатисы получил поношенную, но чистую, тщательно заштопанную одежду, крепкие башмаки и даже фляжку муромской водки.

После всего этого коншесс Глувилл начал подозревать, что жизнь вне ордена вполне возможна. Более того, могло оказаться и так, что жизнь вне ордена – весьма сносная штука. Раньше этакое ему и в голову не пришло бы. Наверное, потому, что в Сострадариуме комары мало кусают.

Эпикифор шел впереди и сильно коптящим факелом освещал подземный путь. На нем, так же, как и на Глувилле, была потрепанная, перепоясанная плетью ряса с многочисленными заплатами, линялым желтым капюшоном и пришитым на спину карманом для пожертвований. Бывший глава ордена очень похудел, его лицо покрывала заметная щетина, и выглядел он заурядным бродягой-проповедником, коих в Пресветлой Покаяне превеликое множество, и кои столь же привычны, что и мухи.

Подземный ход начинался в подвале той самой башни, где проживала обратья-аббатиса. Вел он от монастыря на юг, следуя вдоль Ниргала. Иногда отклонялся вправо, видимо, повторяя изгибы берега, но затем вновь возвращался к прежнему направлению. Глувилл насчитал больше двух тысяч шагов, потом сбился и бросил это занятие. Эпикифор успел поменять третий факел, когда они наконец достигли тупика.

– Все, – сказал Робер. – Безопасная часть пути позади. Выходим на поверхность.

Вдвоем они откинули крышку люка, покрытую сверху немалым слоем дерна, выбрались наружу и с удовольствием вдохнули свежего воздуха.

* * *

На поверхности был уже вечер. Эпс закатился, на темной восточной половине небосклона высыпали звезды. Подземный ход заканчивался в монастырском саду у старой засохшей яблони. Глувилл опустил крышку люка, аккуратно подправил на нем дерн.

– И что теперь делать? – спросил он.

– Пока не выпала роса, нужно отойти подальше, – ответил эпикифор. – Чтоб следов оставить поменьше.

И, не теряя времени, зашагал вдоль берега.

Вскоре сад закончился. Здесь, у небольшой излучины Ниргала, к берегу подходила заросшая бурьяном проселочная дорога. Дальше места шли луговые, хоть и безлюдные, но открытые. Глувилл с сомнением почесал переносицу.

– Ничего, – сказал эпикифор. – Пока еще не опасно.

Они перелезли каменный забор и километра полтора прошли по дороге.

Стемнело. Ниргал в очередной раз отвернул вбок. По сторонам проселка потянулись поля созревающей пшеницы. Начался уже, наверное, двадцать пятый, последний час терранских суток, когда сзади послышался отдаленный стук копыт.

Эпикифор остановился.

– Верховые или повозка? – спросил он.

– Не, не повозка, – уверенно ответил Глувилл. – Верховые скачут.

– Тогда прячемся. Помоги перелезть через плетень.

Глувилл долго упрашивать себя не заставил.

– Только если по пшенице пойдем след останется, ваша люминесценция.

Робер кивнул.

– Мы и не пойдем.

Они залегли на краю поля, сразу за низким плетнем, и стали ждать.

Топот становился все отчетливее. Эпикифор чуть приподнялся над изгородью, всматриваясь.

– Ого, – прошептал он. – Не бубудуски едут, нет. Гвардейские кирасиры его императорского величества… Это значит, что Керсис уже фактически захватил власть.

Глувилл поежился.

– Эти кирасиры нас ищут?

– Больше им тут делать нечего. Давай-ка, Гастон, подкатывайся под самый плетень. Да живот втяни, неровен час – выдаст хозяина!

Глувилл подкатился и в самом деле втянул живот. Ему почему-то было не до шуток.

* * *

Кирасиры приближались. Достигнув границы полей, они остановились, принялись совещаться. Потом двинулись дальше, но уже медленнее. Периодически один из них покидал дорогу и, свешиваясь с седла, осматривал пространство за плетнем.

– Ох, – прошептал Глувилл. – Увидят!

– Ничего. Готовь арбалеты. Их всего четверо.

Тихо защелкали зубчатые колесики, взводящие тетиву.

– Вашш-ша люми… Робер!

– Что?

– Да стрелок я неважный.

– Знаю. Будешь только заряжать. Клади все арбалеты мне под левую руку. И замри!

Но стрелять не пришлось. Шагах в сорока от них кирасиры вновь остановились. Стали слышны голоса. Один низкий, с хрипотцой, убеждал:

– Да что мы, лейтенант, полицейские собачонки, что ли? Пусть бубудумзел сам ловит своих двойников!

– Так до деревни и к утру не доберемся, – угрюмо поддержал второй.

– Померанцы не того сострадария завалили, право слово, – добавил третий. – Если вообще завалили.

– Того – не того, не наше дело, господа, – отозвался наконец лейтенант.

– А с какой нам стати из кожи лезть ради этого Керсиса? Он еще хреновее прежнего люминесценция.

– С какой стати? – желчно переспросил лейтенант. – Ну-ка, скажите мне, бестолковому, а куда исчез этот сорвиголова капитан Форе? А? Никто не знает? Странно, странно…

Кирасиры как по команде замолчали.

– Он был… что надо, Форе, – с нотками осуждения заявил хриплый. – Что надо был офицер. И перед бубудусками шляпой не мел…

– Ладно, черт с вами, едем дальше, – не выдержал лейтенант. – Вот только ваши длинные языки…

– Не беспокойтесь, Латур. Клянусь кошельком, мы их утопим в ближайшем кабаке! – заявил хриплый голос.

Кирасиры захохотали, пришпорили коней и скоро скрылись за поворотом дороги.

– Уф, – сказал Глувилл. – Пронесло. Но в деревню теперь идти нельзя. Если сами дадимся в руки господам кирасирам, они нас все же заграбастают. Может, повернем назад?

– Нет.

– А что же делать?

– Отдыхай, Гастон.

Подавая пример, эпикифор сел на траву и прислонился спиной к плетню. Глувилл пожал плечами и тоже уселся. В конце концов, почему бы и не сесть? Сидеть приятнее, чем топать с поклажей на горбу, а эпикифор всегда знает, что делает.

То есть почти всегда.

* * *

Миновало пять минут, десять. Над недалекой рекой вставал туман, а из него взошла Олна, пролив серый свет на пшеничные поля.

От плетня протянулась густая тень, в которой кирасиры и при желании вряд ли различили бы беглецов. Разве что столкнулись бы с ними нос к носу. Если б вдруг решились покинуть деревенскую корчму, в которой уже давно пребывали, и если бы вдруг возлюбили бубудумзела Гомоякубо. Что навряд ли, рассудил коншесс и поежился, поскольку вокруг ощутимо холодало. Август все-таки.

Вдоль дороги бесшумно пролетела сова.

– Ничего не слышишь? – спросил эпикифор.

– Слышу, – сказал Глувилл.

– Что?

– Да колокольчик вроде позвякивает.

– Ага, – удовлетворенно сказал эпикифор. – Не показалось, значит.

Звон колокольчика приближался, делаясь яснее и отчетливее. Кроме него стал слышен глухой, хлюпающий по пыли стук копыт. На дороге, с той же стороны, что и кирасиры, показалась длинная крытая повозка. В свете Олны Глувилл различил, что запряжена она четверкой лошадей какой-то темной масти, а на козлах скрючилась фигурка в черном балахоне. Тень от остроконечного колпака совершенно скрывала лицо возницы.

– Свят, свят! Катафалк, – шепотом сообщил Глувилл.

– Верно, – подтвердил эпикифор.

– О Пресветлый! Не к добру это, ох, не к добру…

Робер усмехнулся и полез через плетень.

– Как раз напротив, Гастон, – сказал он уже с обочины. – К добру, очень даже к добру.

Мрачный экипаж остановился. Возница сбросил с головы капюшон и спросил низковатым, но несомненно женским голосом:

– Обрат коншесс, а вы чего же не идете? Похоронные услуги, знаете ли, слишком дорого стоят, чтобы без толку задерживать процесс.

– Обратья Леонарда?! Это вы?

– Да. И что?

– Страшно рад вас видеть!

– Страшно? – переспросила аббатиса.

– Аж до мурашек, – признался Глувилл. – Катафалк…

– Ну это не все ужасы, которые вам сегодня предстоят, дорогой мой. Пойдемте, поможете уложить его люминесценция во гроб.

– Куда?!

– Да во гроб, – весело повторила аббатиса.

Глувилл решил было, что это такой монастырский юмор. Но нет, настоятельница монастыря Нетленного Томата ничуть не шутила.

В повозке сидела юная монахиня, а на полу у ее ног находился самый настоящий гроб. Не слишком роскошный, но и не из простых, – обитый черным крепом, с подушкой и даже с кружевами, – такой, в каких хоронят мелких чиновников ордена.

Эпикифор улегся в домовину, сложил руки на груди и закрыл глаза.

– Ну как, – спросил он. – Похож?

Пожелтевший, осунувшийся, с запавшими глазами и щетинистыми щеками он был куда как похож.

– М-да, – сказала аббатиса, – вот уж действительно, краше во гроб кладут. Причем по-настоящему Эх, поймать бы того, кто тебе этот яд подсунул! Уж я ему…

Глувилл закашлялся.

– Ловить надо Керсиса, – поспешно сказал эпикифор из своего жуткого ложа.

– Ну-ну. Ловец из тебя…

– Ничего. Все у нас получится, – заверил псевдоусопший. – Только давайте двигаться. Пора!

Насчет того, что все получится, Глувилл имел большие сомнения. Однако предпочел оставить их при себе.

Вместе со своими сомнениями он взобрался на козлы и попросил Пресветлого не устраивать встречи с кем-нибудь из тех, кто мог узнать в лицо либо беглого коншесса, либо беглого эпикифора ордена Сострадариев. А это вполне могло случиться. Ситэ-Ройяль все еще находился в двадцати километрах за их спиной.

* * *

Первую деревню они миновали совершенно благополучно, и даже почти тихо, если не считать шума и криков из корчмы, у которой были привязаны кирасирские лошади. Но вот в следующем поселении поперек единственной улицы уже стояли рогатки, а при них – обратья с дубинами.

– Эй! Кого везешь, полуночник?

– Покойника, – мрачно ответил Глувилл. – Что, не видите катафалк, ротозеи?

Местный эскандал все же заглянул в повозку, но тут же попятился.

– Борони Пресветлый, – забормотал он, делая рукой знаки, чтоб освободили проезд.

Похожая история приключилась еще в одной деревне, а затем, когда выехали на берег Ниргала – и в небольшом городишке Абенжер. Там городская стража едва не разбежалась от катафалка.

– Чудеса, – удивился Глувилл. – Не слишком-то они нас ищут.

– Никаких чудес, – отозвался эпикифор через окошко. – Видишь ли, Керсис сейчас по уши занят укреплением власти. Выторговывает у Санация чин великого сострадария. Посему за нас еще не взялись как следует. Да и не там ищут пока. Могу сказать наверняка, что все лучшие сыскари Святой Бубусиды усердно ползают по столичной канализации. А на местах эскандалы только-только начали получать приказ изловить человека, похожего на бывшего эпикифора. Но многие ли из них знают меня в лицо? И сильно ли я похож на свое прежнее лицо? Добавь, что приказа отлавливать покойников никто не отдавал. Так что, дорогой Гастон, поезжай смело. Как минимум сутки спокойной жизни я гарантирую.

– Сутки? А потом?

– Потом нам придется избегать людского глаза. Так что поезжай не мешкая, за эти сутки следует выбраться из окрестностей Ситэ-Ройяля. Понимаешь?

– Наилучшим образом, ваша люминесценция, – бодро ответил Глувилл.

Его сомнения уменьшились. Он щелкнул кнутом и крикнул:

– Н-но, родимые! Ну-ка, вывозите нас из ордена, чтоб ему… пора нам всем жить своей головой! Какая у кого есть.

Лежащий в гробу эпикифор улыбнулся. Впервые за очень долгое время, быть может, – за всю жизнь, на него снизошло тихое спокойствие человека, который абсолютно все делает правильно.

– Кажется, уснул, – сказала аббатиса, заботливо поправляя белое покрывало.

– А он и вправду мой отец? – спросила юная монахиня. – Ну, по-настоящему?

– Да, – вздохнула Леонарда. – Уже больше суток.

* * *

Больше суток они провели на колесах, стараясь, где можно, ехать не по самому Южному тракту, а более-менее параллельными проселками. Это снижало скорость, зато добавляло безопасности – в стороне от главного пути не все еще эскандалы получили извещения; попадались деревни, где стражу даже не успели выставить. А где выставили, далеко не всегда решались проверять их мрачный транспорт.

От Ситэ-Ройяля успели удалиться в общей сложности на сто десять километров. Робер с удовлетворением решил, что ближайшая в его плане цель достигнута. Места пошли уже менее людные, деревни стали попадаться реже, в засеянных полях появились разрывы, – то там, то сям зеленели луга или рощи. Вместе с ними появилась возможность объехать поселение стороной, при этом не оставляя зияющего следа в ближайшем поле ржи.

Однако преимущество во времени иссякало. По всем дорогам наверняка уже скакали гонцы Бубусиды с подробными словесными портретами беглого эпикифора. С другой стороны, усопший, слишком уж долго путешествующий к месту упокоения, рано или поздно должен навлечь на себя подозрения. Да и в монастыре Нетленного Томата вполне могли обеспокоиться долгим отсутствием аббатисы-настоятельницы. В общем, период сравнительно свободных перемещений подходил к концу.

У небольшого городка, они пересекли поперечную дорогу. Она вела на запад, к порту Орасабис, расположенному на морском берегу неподалеку от устья Теклы.

– Вот, – сказал Робер. – Теперь бубудуски подумают, что мы хотим сбежать в Муром. Пусть поищут!

И приказал свернуть на восток, к месту, где в Ниргал вливается Огаханг, его крупнейший приток.

* * *

Под утро они спрятались в неприметной березовой роще и весь дождливый день провели в экипаже. Отсыпались в тепле и сухости. Но вечером верно послуживший им катафалк выкатили к обрыву и столкнули в Огаханг. Больно уж приметным был экипаж…

Дальше предстояло продвигаться вне дорог. То есть верхами. Но перед этим, когда поили лошадей, на реке увидели две большие лодки с бубудусками.

Лодки на реке означали многое. В частности, они означали, что Керсис Гомоякубо догадался, каким способом произошел побег из столицы.

– Эх, – пробормотал Робер. – Такие бы способности – да на доброе дело…

– Хорошо сказано, ваша люминесценция, – похвалила аббатиса.

Эпикифор усмехнулся и не ответил. Вместо этого здоровой рукой вынул из своего ящика подзорную трубу и навел ее на лодку с бубудусками.

Рано или поздно он ожидал увидеть это обветренное, скуластое, маловыразительное лицо с тонкими усиками и с гораздо более густыми, сросшимися над переносицей бровями, поэтому не слишком удивился.

– Гастон, хочешь посмотреть, кто там командует?

Глувилл взял трубу. Ему хватило одного взгляда.

– Ага. Зейра-ат, – протянул он. – Чтоб ему… Вот кого меньше всех хочу встретить!

– Роби, а кто такой этот Зейрат? – спросила аббатиса.

– Очень способный офицер. Одна из лучших ищеек Святой Бубусиды. Точнее, лично Керсиса.

– Пожалуй, что и лучшая, – проворчал Глувилл. – Послушайте, сударь, а тут на вашей трубе гравировка есть. Написано: «Р. де Умбрину от У. Мак-Магона». Вот любопытно, от которого это У. Мак-Магона? От того самого, от померанского адмирала, что ли?

– От того самого. Только был он в ту пору не гросс-адмиралом, а только шаутбенахтом, – рассеянно отозвался Робер.

– Так что, вы, значит, лично знакомы?

– Скажем так, были знакомы. Лет двенадцать назад, когда я занимал пост коншесса при столичном конфекторе, Уолтер Мак-Магон командовал линкором «Магденау» и заходил в Ситэ-Ройяль с дружественным визитом. Помню, все интересовался глубинами в бухте Монсазо. Тогда это выглядело вполне невинно: капитан опасается посадить на мель свою коробку. Что ж тут такого?

– Вона ка-ак. И кто бы мог подумать, чем это кончится… Но труба хорошая. Хорошая такая труба! Зейрата я прямо как вас видел. И некоторых еще узнал. Даже странно, что ж они-то меня не видят?

– Наверное, у них нет померанской трубы, – сказала аббатиса – А в Покаяне таких делать не умеют.

– Но вот искать-то умеют, – усмехнулся Глувилл. – Не пора ли нам поддаваться?

Робер посмотрел на него с некоторым удивлением. Удивило его, конечно, не то, что в Покаяне умеют искать. И не то, что об этом известно Глувиллу Удивило то, что бывший коншесс умеет усмехаться. Ранее не замечалось.

* * *

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ ТУБАНУ ДЕВЯТОМУ,

БАЗИЛЕВСУ НАШЕМУ,

ИМПЕРАТОРУ ВСЕЯ ПРЕСВЕТЛОЙ ПОКАЯНЫ

Ваше императорское величество!

Чрезвычайная комиссия Пресвятой Бубусиды провела расследование событий Пресветлой Ночи.

С превеликой печалью сообщаем:

Uno. Верный империи и Уставу ордена великий сострадарий, праведный обрат наш Робер де Умбрин, одним из первых доблестно пал в бою за империю Света, выказав чудеса преданности учению Святаго Корзина Бубудуска. Покоряясь единодушным просьбам обратьев, впредь, до официального решения Санация, обязанности эпикифора принял на себя я, Ваш покорный слуга Керсис Гомоякубо, бубудумзел. Разумеется, со всем подобающим смирением.

Duo. Я принимаю пост эпикифора в тяжелое время, ибо смущение подданных Пресветлой после подлого нападения померанских окайников велико. С огорчением доношу я:

Героически отразив неприятеля и обратив оного в позорное бегство, Домашний флот вашего императорского величества пребывает в безрадостном состоянии весьма. О чем и представляю вашего императорского величества высочайшему вниманию таблицу неприкрашенных потерь.

ИТОГО: боеспособны только линкор «Орейя» и фрегат «Сибу».

Tres. Виновными в поражении комиссия признала бывшего командующего Домашним флотом Альметракиса и бывшего коменданта крепости Контамар Густавссона. Гуапавссон арестован, Альметракис покончил с собой. Производится следствие в отношении капитанов кораблей и командиров береговых батарей. Все они отстранены от занимаемых должностей.

Quattor. Военному министру де Гевону отдано распоряжение о проведении срочной мобилизации.

Прошу Вашего величества высочайшего соизволения на объявление войны мятежному курфюршеству Поммерн, а также на Ускоренное Упокоение для окайника Бернара Бауценского, бросившего предерзкий вызов могуществу империи. После того, что он учинил в бухте Монсазо, другого решения у нас нет. При мысли о том, что в Эрлизор выпущено столь издевательское (одно!) ядро, мое сердце обливается кровью!

Вашего императорского величества

покорнейший слуга – Керсис

23. АЛЬБАНИС

В залив Холл-Геральд померанские корабли входили при переменчивом ветре. Временами он то усиливался, принося дождевые завесы, то слабел, а на траверзе створовых маяков почти стих.

Проплыв по инерции сотню саженей, эскадра остановилась, а затем была вынуждена бросить якоря. Иначе под воздействием прибрежного течения вполне можно было сесть на мель.

На «Поларштерне», как и на всех других кораблях, матросы выполняли традиционное карантинное мероприятие – от всякой заразы жгли в трюмах порох. Едкий сернистый дым пропитал все судно, поэтому, не обращая внимания на мелкий дождь, большинство пассажиров «Поларштерна» оставалась на верхней палубе. Неудобства здешней погоды ни в какое сравнение не шли с теми мучениями, которые всем пришлось претерпеть во время дрейфа у кромки льдов в сырых и промерзших каютах; альбанский же дождь был теплым. Кроме того, виды открывались очень притягательные.

Над изумрудными водами залива нависали опоясанные прибоем горы. От меловых прибрежных обрывов и почти до скалистых вершин они были покрыты пышной растительностью, яркой даже в пасмурный день. А день выдался не совсем бессолнечным, – хотя облака и ползли по небу, сплошной пелены не образовывали. Сквозь них прорывались лучи Эпса. Тогда на поверхности моря вспыхивали многочисленные отблески, а вдали проступали белые стены столицы Альбаниса.

Штиль продержался часа полтора. После полудня задул устойчивый бриз, расправивший эскадре ее мокрые крылья. Корабли снялись с якорей. Альбанский линкор «Бронлоу», а затем «Денхорн» первыми обогнули каменистую банку и вошли в пролив.

Предсказания лорда Бервика о большом шуме начали сбываться, как только «Денхорн» оказался между древними крепостями Сауткасл и Нордкасл, стерегущими вход в Большой Эльт. Обе твердыни салютовали по полной программе. Над их башнями и бастионами поднялись плотные клубы дыма. Вскоре донеслись и приглушенные расстоянием звуки артиллерийской пальбы. На флагштоках крепостей поднялись флаги Поммерна и Альбаниса, каждый размерами с добрый парус.

Выждав три протокольные секунды, обоими бортами ударил «Денхорн». Потом один за другим окутались пороховым дымом «Василиск», «Магденау», «Прогиденс». От линкоров канонада прокатилась до самого хвоста эскадры.

Но этим обмен приветствиями не закончился. Личному штандарту принцессы Камеи и Сауткасл, и Нордкасл салютовали отдельно.

Верный морским традициям, капитан Свант приказал ответить. Пушки «Поларштерна» загрохотали вновь. А на шедшей в кильватере «Хугиане» вообразили, что не заметили семафора с флагмана и тоже дали торопливый залп.

Пример оказался заразительным. Еще раз отсалютовали сбитые с толку транспорты и фрегаты. Не удержались и замыкавшие колонну «Сифарис» с «Гримальдом». Корабли же, шедшие перед монаршей яхтой, удивленно молчали.

– Все впечатление смазали, – с досадой сказал Свант.

– Не переживайте, шаутбенахт, – успокоил лорд Бервик. – Уверяю вас, альбанцы помешаны на этикете. Они непременно решат, что мы проявили вежливость в какой-то новой для них форме и будут ломать голову над тем, как достойно ответить.

Действительно, обе крепости вскоре отсалютовали в третий раз. Но тут уж с «Денхорна» поспешно передали распоряжение поберечь порох и больше стрельбу не затевать.

* * *

Покончив наконец с салютами, эскадра вошла в маленькое море Гринуотер, отделяющее Большой Эльт от Малого.

Весь северный берег этого овального морского озера занимали фермы и желтеющие поля пшеницы. Вдоль южного побережья, где горы местами подступали к самой воде, протянулись рыбачьи деревушки, верфи, склады и причалы торгового порта, у которых возвышался густой лес мачт. Видимо, у берега места хватало не всем. Здесь, в аванпорте столицы Альбаниса, десятки больших и малых купеческих парусников стояли на рейде, ожидая разрешения на швартовку.

Как потом выяснилось, они были задержаны еще с утра, чтобы пропустить вне очереди дорогих гостей из Поммерна. Тем не менее и ванты, и палубы этих судов, так же, как и судов, следовавших встречным курсом, были сплошь облеплены матросами. Все размахивали руками, шейными платками, выкрикивали приветствия.

– Как вы думаете, Саймон, это энтузиазм истинный? – спросил недоверчивый герцог.

– Вполне, – ответил Бервик. – Но бьюсь об заклад, радуются они не столько нашей победе, сколько тому, что крепко досталось Покаяне.

– О, после поражения, которое потерпел Альбанис пятнадцать лет назад, это вполне объяснимо. Подумать только, пятнадцать лет прошло! Помню, Инджин и Камея тогда играли в куклы.

– А! Кстати. Как там ее высочество, готовится?

Герцог пожал плечами.

– Полагаю, что примерка нарядов сейчас в полном разгаре. Но Саймон, разве Изольда по-прежнему так вам ничего и не рассказывает?

– По-прежнему, – проворчал старый аристократ. – Подлинное помешательство на идее самостоятельности, знаете ли. Никак не ожидал, что она придумает себе столь ужасную фамилию, как Пуффольд. Алонсо, вы можете растолковать, чем это лучше фамилии Бервик?

– Нет, – рассмеялся Сентубал. – Это выше моего понимания. Но вряд ли стоит переживать, поскольку ужасную фамилию Изольда скоро поменяет.

– Как, – спросил Бервик. – Уже? Не может быть.

– Помилуйте, друг мой! Так вы ничего не замечали?

Главный дипломат Поммерна печально вздохнул.

– Нет. Как и полагается отцу. Ну, и кто этот человек?

– Дорогой мой! Это архитектор Франц Кирш.

– А! Один из тех молодых людей…

– Совершенно верно.

– М-да. Кирш, конечно, не Пуффольд, но… как бы это выразиться… Что он собой представляет?

– Не могу сказать, в ее присутствии он совершенно теряет дар речи.

– Ну, еще бы. Не он один. Вы не хуже меня знаете, каково иметь красивую дочь.

Дон Амедео усмехнулся.

– Знаю. Прекрасное средство от спокойной старости. Надеюсь, наше пребывание в Карлеизе не слишком затянется…

Бервик вздохнул. Оба отца замолчали, глядя вперед и пытаясь прозреть будущее.

* * *

В восточной части озера Гринуотер уже хорошо различался пролив Малый Эльт, а за ним и прибрежные кварталы Кингстауна. На левом берегу пролива, оседлав узкий мыс, возвышались величественный массив замка Карлеиз, главной резиденции альбанских королей.

Замок словно вырастал из бока огромного утеса и казался его естественным продолжением. Он имел общую форму трехгранной ступенчатой пирамиды с зубчатыми стенами и многочисленными башнями на каждом уровне. Таких уровней было восемь, причем уже первый значительно возвышался над лесом, обступающим основание этой каменной громады.

– О, Карлеиз, Карлеиз, – благоговейно шептал Франц. – Это есть одно из чудес света! Его строили четыреста лет… Взгляните, господа, хотя бы на знаменитейший из всех мостов – на Белую Руку Карлеиза!

Мост действительно потрясал воображение. Он соединял ребро замка со скалой на противоположном берегу пролива Малый Эльт и висел на головокружительной высоте. Под его аркой свободно могли пройти мачты «Поларштерна». Господа Кузема и Бурхан единодушно высказали свое восхищение. Был поражен даже ироничный и невозмутимый мэтр Фоло. Но поражен по другой причине.

– Какая расточительность, – качая головой, сказал он.

– И это еще не все чудеса, – с энтузиазмом продолжал Франц. – Видите, одной стороной замок прижимается к утесу? Там, в скальных гротах и искусственных пещерах, хранятся государственная казна, сокровища королевской фамилии и припасы, достаточные для снабжения всей столицы в течение нескольких лет, если приключится осада. Оттуда, прямо из гротов, в Карлеиз течет целебный ручей. На верхнем этаже под крышей из стекла он образует чудесное озеро. Купаясь в его минеральных водах, альбанские короли достигают удивительного долголетия и до самой смерти сохраняют ясность мышления. Хитроумные зеркала позволяют иметь естественное освещение подземных покоев с восхода до заката Эпса. Надземные этажи представляют уникальную систему арочных залов, располагающихся один над другим. В толстых стенах устроены каналы. По ним в зимнее время из гротов течет горячая вода, согревающая и очищающая замок. А летом – холодная. Друзья мои! Я буду счастливейший архитектор, если увижу Карлеиз изнутри. Неужели моя мечта сбудется?

Мечте Франца было суждено сбыться. Тогда как все корабли померанской эскадры, описав циркуляцию, один за другим бросили якоря у Госпитального острова, примерно в миле от Белой Руки Карлеиза, личной яхте курфюрста Поммерна была оказана особая честь: по любезному распоряжению Альфонса Четвертого карантин для нее отменили.

Под музыку королевского оркестра, исполнявшего гимны двух стран, «Поларштерн» ошвартовался рядом с со стотридцатидвухпушечной громадой «Соврин ов Сиз», флагмана альбанского флота и самого большого плавающего сооружения на всем Терранисе.

После приветственных церемоний на пирсе принцесса Камея и все сопровождающие высокую гостью лица получили приглашение явиться на прием к Альфонсу Четвертому В Карлеиз.

Услышав это, бедный архитектор едва не лишился чувств. Однако он и не подозревал, какие потрясения ждут его в замке.

* * *

– Я восхищен вашим мужеством, принцесса, – сказал король. – Насколько мне известно, это был первый случай в истории, когда дама вела в бой эскадру!

– О, нет, нет! Эскадру вел адмирал Мак-Магон, – ответила Камея, кланяясь. – А дама была не одна. Ваше величество, разрешите представить моих преданных подруг, согласившихся сопровождать меня в этом плавании?

Король в замешательстве поправил корону скипетром.

– Подруг? Так вы что, не одна? Ваше высочество, сделайте одолжение. Мы сгораем от любопытства! Итак?

Камея знаком попросила свою свиту расступиться.

– Итак, ваше величество, представляю и рекомендую вам донью Инджин, герцогиню де Сентубал. А также леди Изольду, графиню Бервик.

В тронном зале Карлеиза стихли разговоры. Молчал король, молчали придворные, молчали покрытые шрамами альбанские адмиралы. Но те хоть не терпели поражения от Пресветлой. А вот на альбанских генералов, проигравших последнюю войну, было больно смотреть. Кто ус кусал, кто багровел затылком и щеками.

Первой решилась заговорить юная герцогиня де Сентубал.

– Позвольте узнать, ваше величество, – опустив озорные глазки, спросила Инджин. – Неужели мы чем-то вам не угодили?

Альфонс Четвертый очнулся.

– Что? Не угодили? Вы? О нет, юная леди, совсем напротив. Вы меня поразили, причем поразили приятно.

Неожиданно он отложил в сторону свой блистающий скипетр, встал и громко хлопнул ладонями:

– Подать вина!

Потом сошел с трона и, пуская побоку весь церемониал, поднял внушительного вида кубок.

– Леди и джентльмены! Предлагаю тост за наших доблестных и прекрасных гостей, – возвестил король. – Видит бог, никогда еще в этих древних стенах не принимали столь очаровательного посольства. И черт меня побери, господа, если за пятнадцать последних лет у нас был более приятный повод выпить!

Зазвенел хрусталь. Вопреки хмурости альбанских военных, атмосфера дипломатического приема заметно теплела.

– Молодец девчонка… – сквозь зубы пробормотал герцог Сентубал.

– Да и папаша ничего, – вдруг рассмеялся Альфонс Четвертый.

– У вас тонкий слух, ваше величество, – поклонился герцог.

– Да, и для монарха это очень полезное качество, – поклонился король. – Но у вас, дон Амедео, я согласен брать уроки.

– Уроки? Помилуйте! Какие уроки, ваше величество?

– Да по воспитанию дочерей.

Де Сентубал быстро пришел в себя.

– Сир! Уверяю, у курфюрста Поммерна это получается ничуть не хуже, чем у меня.

Оба посмотрели на Камею. Принцесса присела в почтительном реверансе.

– Разрешите вручить верительные грамоты, сир?

– Дитя мое! В отличие от вашего родного Бауцена, где вам наверняка изрядно надоели гувернеры, здесь, в Кингстауне, вам разрешается решительно все. Ну, за исключением разве что дворцовых переворотов.

– О, ваше величество…

– Шучу, шучу.

Король собственноручно сломал печать, пробежал глазами свиток, кивнул. Затем поднял руку. Выждав, пока под сводами зала вновь установится тишина, в строгом соответствии с протоколом он объявил:

– Ваше высочество Камея-Фредерика Бауценская, принцесса фон Поммерн! От имени королевства Альбанис мы, Альфонс Четвертый, милостью божией король, полностью признаем ваши полномочия, выражаем свое благорасположение и свидетельствуем о своем весьма высоком к вам уважении.

Раздались аплодисменты. Король улыбнулся.

– Ну что, госпожа посол, достаточно?

Госпожа посол украдкой взглянула на Бервика. Старый лорд возвел свой взор к самому потолку зала.

– О да, ваше величество. Огромное спасибо!

Альфонс усмехнулся и взял Камею под руку.

– А теперь, ваше высочество, позвольте представить вас и ваших отважных подруг ее величеству.

Толпа придворных расступилась. По образовавшемуся коридору Альфонс повел Камею в противоположный конец зала, где по стародавней традиции располагался трон королевы.

С альбанской стороны их сопровождали премьер-министр граф Бельтрамоно, архиепископ Кингстонский, военный министр и первый лорд Адмиралтейства. А с померанской – Инджин и Изольда в качестве фрейлин принцессы, герцог де Сентубал и граф Бервик. Гросс-адмирал Мак-Магон по настоянию врачей в церемонии не участвовал.