Текст книги "Человек. Сборник рассказов-2"

Человек
Сборник рассказов-2
Алексей Дьяченко

© Алексей Дьяченко, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Поезд мечты

Летом, ближе к отпуску, все поезда идут на Юг. Согласитесь, хорошо куда-нибудь ехать на поезде. Ещё лучше если не куда-нибудь, а в тёплые края. В вагоне суета, кто-то ест курицу, кто-то ходит по вагону. Продают газеты и шоколад. Взволнованная проводница разносит чай, держа по пять стаканов в подстаканниках, в каждой руке.

И прекрасная попутчица по имени Галя смотрит ласково. Ей весело, ей интересно жить. Мы молоды, нам нет преград ни в море, ни на суше. Мы улыбаемся, глядя на отягощённых заботами людей, впереди у нас приключения.

За окнами проносятся полустанки. На станциях, где поезд останавливается, предлагают варёных раков и кукурузу. И много новых запахов, людей, ощущений.

Совсем недавно мы были с Галей незнакомы. А теперь я сижу рядом, пью пиво, ем раков и слушаю её. А она, отламывая маленькие кусочки от шоколадки, подаренной мной, рассказывает интимные подробности своей жизни.

Никакому духовнику не исповедуются с такой охотой, как незнакомому человеку, попутчику. При других обстоятельствах я бы встречался с ней месяц и вынужден был бы водить её в театры и рестораны, прежде чем она позволила бы взять себя за руку, но в дороге, в поезде, всё происходит стремительно.

Не прошло и часа, как заплакала она на моём плече в тамбуре, куда мы вышли покурить. Стала уверять, что мечтала обо мне, нескладном, нелепом, но уже таком дорогом. И чувства её были искренни. Как это объяснить? Чем? Не возьмусь, не в силах.

Пусть учёные умы, психологи, чей мозг затвердел от перечтений Юнга и Фрейда, ломают над этим головы. А мы целовались, не обращая внимания на шмыгающих туда-сюда пассажиров, и не было в ту минуту на земле никого счастливее нас.

Что это за прелесть, железные дороги! Кто их выдумал? Был бы я поэт, какие бы я строки посвятил перестуку колёс, чайной ложечке дребезжащей в пустом стакане, прелестной попутчице. Это колдовство! Это магия!

И не надо продолжения. Продолжение всё испортит. На тёплом Юге будут новые встречи, новые страсти, новая любовь. Вернёшься в Москву, встретит скверный дождь или же снег, величественно падающий хлопьями – всё уже не то. Закружат дела, замучают заботы, не останется времени даже для того чтобы улыбнуться. Тем более на то, чтобы заводить романы. Нет, Москва осенью не для романов, не для нежных чувств. На каждом шагу суета, колкий взгляд, гримаса усталости.

Только Юг с его неспешностью, мягкостью, сладким ветром, подлечивает раненую душу. Только там уставшее, закрепощённое тело отдохнёт и расслабится. Не жалейте денег на отдых! Весь год в холодных московских квартирах вас будут согревать тёплые воспоминания.

И не только вас, но и ваших друзей, мечтающих, страдающих, но так и не получивших того, что получили вы.

Их «Поезд мечты» безвозвратно ушёл, а у вас всё впереди.

До следующего лета

7.09.2000 г.

Показалось

Весной это было. Зашёл Михаил Обиходов в Зоологический музей. Походил у касс, посмотрел картину, на которой два белых медведя рычали над умерщвленным ими же морским котиком. Окинул взглядом гардероб, скамейки стоящие у стен – и всё не мог сообразить, за каким лешим его туда занесло.

В музее было много детей. Они бегали, кричали, смеялись, вели себя так, точно пришли на новогоднюю ёлку. Обиходову захотелось вместе с ними бродить по залам, смеяться, кричать, но он вовремя вспомнил, что под курткой, которую придётся сдавать в гардероб, не свежая рубашка, с разводами от пота. Ему бы выйти из музея и идти своей дорогой. Туда, куда он шёл, на Тверской бульвар, фланировать после обеда. Он же всё слонялся по предбаннику Зоологического музея, словно на что-то надеясь и чего-то ожидая.

Ждал и дождался. Заметил сидевшую на скамейке девушку с инвалидной палочкой в руках. Поймав на себе его пристальный взгляд, девушка покраснела. Михаил тотчас влюбился. Представил её тяжёлую жизнь, страдания и муки. Принял решение подойти, познакомиться, а если получится, то сразу же и объясниться. Решил всё это сделать сразу же, как только оденутся и отойдут маячившие перед ней люди.

«Сейчас подойду и представлюсь, – размышлял он, – или лучше извинюсь и присяду. С чего бы начать? Как заговорить с такой молодой, но уже так много пострадавшей?». Он терялся в догадках. «Необыкновенная! Любимая!» – Кричало сердце из груди. Но, вдруг… Что это? Девушка встала и отдала инвалидную палочку старушке. «А-а, понял, – твердил про себя Обиходов, – стесняется, хорошая моя, хочет понравиться, а у самой больные ножки. Без палки то, наверное, как тяжело».

Он рассматривал её ноги и всё более убеждал себя в том, что они хоть и молодые, стройные, но непременно больные. Однако девушка на больных ногах ходила очень бойко. Старушка же, принявшая от неё палочку, напротив, еле передвигалась, из чего выходило, что больные ноги, конечно, у неё.

Михаил отказывался верить собственным глазам. Он не желал такого простого разрешения своей любовной страсти. Здоровую отчего-то любить не хотелось. Здоровая, не заслуживала его страстной любви.

Сомнений быть не могло, девушка взяла бабушкину палку на время, пока та надевала пальто и сделала это конечно произвольно и никак не умышленно.

– Вот тебе и – на! – Сказал Обиходов, выходя из музея, и направляясь в сторону Тверского бульвара. – Как, однако ж, быстро любовь проходит.

1995 г.

Помог

Муж с женой Смекалкины, собираясь в гости, толкались в прихожей.

– Его, не сегодня-завтра, отчислят, – кричала Нина Васильевна, впопыхах накидывая на себя плащ. – С таким трудом его в этот математический лицей устроила. А у него уже четыре двойки по главному предмету. В лучшем случае разрешат перевестись, а то просто вышвырнут с позором.

– Выгонят, пойдет в другую школу, – спокойно отвечал ей муж. – Поторапливайся. Мы уже прилично опаздываем. Дед с внуком позанимается и «хвостов» не будет. Правильно я говорю, Василь Игнатьевич?

– Идите. Начальство ждать не любит, – выпроваживая зятя за дверь, сказал «дед».

– Хвосты, хвосты, – поправляя кончиком мизинца заломившуюся ресницу, мурлыкала Нина Васильевна. – Учти, оболтус, еще один «лебедь» и поплывешь вместе с ним к тем, по кому колония плачет. Пойдешь к наркоманам в обычную школу. Убьют тебя там. Плакать не стану.

– Еще как станешь, – приглушенно процедил лицеист, закрывая дверь за матерью и, обернувшись к деду, дал волю эмоциям. – Училка – дура, говорит, прими на веру. А я ей: «Вы советскую власть на веру приняли, а теперь историк уверяет, что она – порождение дьявола. Если вы настоящий учитель, то объясните, своему ученику. Я пойму. На всю жизнь запомню. Да, и вас добрым словом вспоминать буду». Сама ничего толком объяснить не может. Как на веру принимать математику? Это же не Господь Бог. Правильно рассуждаю?

– Давай, успокойся. Принц скорби. Расскажи без эмоций, что учительница не смогла или не захотела тебе объяснить.

– Она уверяет, что минус, помноженный на минус, в результате дает плюс. А разве такое возможно? Я понимаю так. Если плохое умножается, то хорошего не жди. Хорошо от этого может стать только мерзавцу, да и то, если он за всем этим наблюдает со стороны. Разве я не прав? Если плохое умножать на плохое, то уж хорошего из этого точно не получится.

– У тебя, Василек, гуманитарный склад ума. У Пушкина в «Маленьких трагедиях» поверяли алгеброй гармонию. Что же, нелегкая у меня задача. Придется при помощи гармонии объяснить тебе законы математики. Лет эдак, сорок назад работал я в одном научно-исследовательском институте и был у нас там директор – Галактион Андреевич Рубль. Да, да. Такая фамилия была. Среди нас, молодых специалистов, он пользовался исключительно дурной славой. Поговаривали, что в молодости у него была безумная взаимная любовь, которую он предал ради карьеры. С тех пор достиг заоблачных чиновничьих высот, но печать предательства своего истинного чувства раз и навсегда закрыла ему двери в храм высоких отношений с женщинами. Я не слишком высокопарно говорю? И поэтому житья от него, упыря, никакого не было. В особенности доставалось женатым и замужним. Ненавидел. Придирался. Житья не давал в самом прямом смысле этих слов. Вычеркивал семейных из очереди на жилплощадь и вписывал на их место холостых. Считая, что семья и наука вещи несовместимые. И была в институте младшая научная сотрудница Полина Полушкина. В молодости болела, врачи и родные были уверены, что умрет, но выздоровела и сразу после школы пришла в институт. Работала лаборанткой, затем… Но, все это не важно. Важно то, как себя вела, а также и то, что между нами, сотрудниками, сложилось твердое убеждение на ее счет, что лучше бы она… Таво-с. Ну, ты меня понял. Настолько вредная была барышня, что словами не передать. В институте, таким образом, образовалось два центра зла. Два абсолютных минуса. Галактион Андреевич и Полина. Два демона, два монстра, которые рано или поздно должны были встретиться в смертельной схватке, только затем, чтобы перегрызть друг другу глотку. Тут необходимо уточнить, что друг друга они ненавидели больше, чем всех остальных институтских. Дело в том, что у Полины отец был начальником отдела. Эдакий современный Кулибин. Внешне неповоротливый, медлительный, но имел на плечах золотую голову и, конечно, не мог не раздражать завистников. С него все и началось. Он-то и сделался камнем преткновения. Чтобы не забивать тебе голову ненужными подробностями, поясню просто. Изобрел он «Важную вещь». Все это сразу поняли и захотели примазаться. Когда не получилось, решили попросту оттеснить, а эту «Важную вещь» выдать за свою. И у них почти получилось. «Кулибин» от схватки самоустранился. Как с гениями это часто бывает, вся энергия ушла на открытие, на то, чтобы бороться с подлецами, не осталось сил. И вот, тут на авансцену вышла его доченька. Уже известная тебе Полина. Полагаю, ей просто причина была нужна для скандала, а уж о правах отца она в последнюю очередь думала. Как бы там ни было, это был поступок. Возможно, первое и единственное в ее тогдашней жизни доброе дело. Ворвалась она в директорский кабинет, как Советская армия в Вену, и давай бушевать и скандалить. Замечу, что с Галактионом Андреевичем и тихо разговаривать в институте никто не смел. Все только указания получали и безропотно, беспрекословно их исполняли. А тут такое! Все слышавшие, что в директорском кабинете творилось, думали, убивают друг друга. Ор стоял такой, что стекла в рамах дрожали. Блокадница баба Маня бросила тряпку с ведром, убежала, спряталась, вспомнила бомбежки. Долго кричали, а потом затихли. И все. Все в институте изменилось. Все произошло молчком. Догадываться стали после того, как ИРЧ, так мы сокращенно звали нашего Галактиона, Изверг Рода Человеческого, разрешил Полушкину свои идеи воплощать. И Полина как-то подозрительно стала потише, помягче себя вести. И ИРЧ утратил свой «взгляд Василиска», которым всеобязательно сверкал на подчинённых при общении. И только тогда наши недоумения разрешились окончательно, когда они объявили о своей свадьбе. Все это более походило на сюжет для романа, нежели на правду. А что касательно нас, институтских, то просто радуга появилась над ратным полем. В начале никто не поверил, а когда поверили, уже и не знали, радоваться этому событию или горевать. Ей двадцать восемь, ему семьдесят два. Вместе – сотня. И тут угадал Рубль, ничего не скажешь. Полина вскоре родила ребенка. Материнство пошло ей на пользу. Совершенно переменилась. Сияющие любовью глаза, улыбка, которую невозможно спрятать. Счастливый смех. И «наш» опростел. Джинсы на нем увидели, курточку с футболочкой веселого цвета. Виноватая, но от этого не мене счастливая улыбка. Ни дать, ни взять, ковбой Клинт Иствуд, получивший Оскара. И ребенок – куколка, загляденье. Бывают же такие чудеса. А ты говоришь: «Не верю». Вот! Сама жизнь показывает. Жили порознь два злодея, два «абсолютных минуса», а соединившись, преумножившись, стали стопроцентно положительной парой. Хорошими, добрыми людьми. Не знаю, помог я тебе или нет, но других примеров не припомню.

На следующий день Василий Смекалкин оставил математический лицей и перевелся в лицей с гуманитарным уклоном.

9. 10. 2010 г.

Помощница

Была в моей жизни такая женщина – Александра Теплякова, с которой постоянно, в течение трех лет играл в шашки.

В шашки я играл хорошо, всех обыгрывал. Играть научил меня отец, он относительно неплохо играл. К десяти годам я стал его обыгрывать. Обыгрывал всех во дворе, в пионерлагере. В четырнадцать лет записался во дворец пионеров на Ленинских горах. Преподавал мне Носков Анатолий Алексеевич, который на чемпионатах мира постоянно занимал второе место. Ему тогда было двадцать семь лет. Он мне казался старым дядей. В три часа дня я туда приезжал, в девять вечера возвращался домой. Я сознательно уезжал со двора, чтобы не нарываться.

К тому времени я уже состоял на учете в детской комнате милиции, колонией пугали. Раза два мне нос разбивали, я кому-то что-то разбивал. И всегда это заканчивалось милицией. У других как-то обходилось, а я как вмешаюсь в драку, так закончу день в отделении. Маму вызывали, в школу бумагу отправляли. Так что шашки для меня стали спасением.

Чем мы там занимались? Сидели и играли в шашки. Нам рассказывали теорию, показывали комбинации, разъясняли законы шашек. В шашки я проиграл с четырнадцати до шестнадцати лет.

Жизнь, она как шашечная партия. Мой тренер по шашкам говорил: «Чтобы правильно сыграть партию, надо правильно начать». Он прав. Надо правильно сыграть дебют, развить наступление, все подготовить. И вот в конце, когда у тебя правильная позиция, правильно расставлены шашки, ты делаешь блестящий эндшпиль и выигрываешь партию.

И вся прелесть игры проявляется только тогда, когда у тебя сильный соперник. Если слабый, не сможешь показать красоту игры. Раз, и – все. Раздавил, выиграл. А если сильный, такой же, как и ты, то это уже танец, красота, полет мысли.

Ты развертываешь наступление своё, он своё. Вы понимаете друг друга. Идет противостояние. Думаете, оно заканчивается блестящей победой? Нет, ничьей. В девяносто девяти случаях из ста – всегда ничья. Да. Но, зато удовольствие получили и вы, и противник. Потому что главное в шашках это не победа, а наслаждение от высокой игры. Точнее сказать, когда есть хорошая игра, то не важна даже победа.

Каждую субботу, ровно в семь часов вечера к Сане приезжал и ровно в десять часов утра, в воскресенье, я от нее уходил.

Утром завтракал один, она любила в выходные поспать до полудня. Сознаюсь, в шашки играли на деньги. Тут надо пояснить, что и игру и денежные выигрыши и весь дальнейший распорядок наших с ней взаимоотношений – все придумала она. Я не противился.

В шашки я Сашку постоянно обыгрывал. Она от этого получала немыслимое удовольствие. Деньги проигрывала по юношеским меркам большие, и чем больше проигрывала, тем сильнее радовалась. Возможно, таким образом пыталась помочь, поддержать.

Уехала в Германию. Там вышла замуж. Я вспоминаю её с благодарностью.

2001 г.

Поэзия и проза

Как все чудесно, Таня, в этом мире устроено. Ты младше меня на девять месяцев и могла бы быть моей младшей сестрой, но как хорошо, что ты мне не сестра и я смело могу любить тебя и мечтать о том, что у нас будут дети. Непременно хочу, чтобы был и мальчик, и девочка. Чтобы росли они, как и мы, в деревне, чтобы восхищались дети наши полями в цветах, высоким небом в ватных облаках, сладким воздухом, ласковым ветром и пением жаворонка.

Помнишь, как детьми мы ходили собирать на лесных опушках землянику? Ты ягоды собирала в кружечку, а я ползал по полянке на четвереньках и обирал ягоды губами? Помнишь, как разыгрывал тебя? Говорил, что заяц вышел из леса на задних ногах, ты искала, высматривала его, а я тем временем отправлял всю собранную тобой землянику к себе в рот? Ты на меня не сердилась. Ты звонко смеялась, глядя на меня, на то, как у меня раздулись щеки. Как можно было не влюбиться в тебя?

Помнишь, возвращались из леса и заметили огромного шмелика в полосатой маечке. Я тогда сказал: «Смотри, он сейчас влюбится в какой-нибудь цветок, подлетит, обнимет и поцелует». И шмелик обнял и поцеловал самый красивый цветок. И поцелуй был такой крепкий, такой долгий, что стебель склонился до самой земли.

А потом что было, помнишь? Я попросил разрешения тебя поцеловать. Ты зажмурилась так сильно, что губы расползлись, и в результате я поцеловал твои зубы. А помнишь, как после дождя вышли на улицу, встали под рябину и хорошенько тряханули ее? На нас посыпались огромные, холодные капли. А потом подошли и тряханули яблоню, и вместе с каплями на голову посыпались яблоки. А помнишь, как листьями осоки стреляли, кто дальше?

Помнишь, как спасли слепых котят, которых закопала тетя Катя? В детстве все это кажется диким, непонятным. Она с такой любовью кормила беременную кошку, приговаривала: «Кушай, милая, тебе теперь за семерых питаться надо, ты теперь не одна». А потом взяла и с легкостью новорожденных котят закопала. Необъяснимая жестокость, особенно в глазах маленьких детей.

А помнишь, зимой, мы лежали на снегу, и нам на лицо падали снежинки? Тихо падали, медленно. И таяли. Каждое время года – настоящее чудо! Летом зелень, яркое солнце, осенью красная и желтая листва. Помнишь, любили гулять под дождем, шлепая по лужам. Следили за прозрачными извивающимися змейками на оконных стёклах. Чья быстрее скатится. Даже спорили, чья капля победит. А вспомни зиму. Горки снежные, снеговиков, лед на озере. Как сначала палки швыряли, чтобы проверить, крепок ли лед, а затем потихоньку выходили на него кататься. Весною сосульки, капель, прозрачный воздух. Кровь бродит, ходишь, как пьяный. Ручьи журчат и полная вера в неизбежность немедленного счастья. Вот-вот, оно рядом, обязательно будет. И было. Ты мое счастье, Танька.

А помнишь, как мы били Славку Никишина за то, что он надул лягушку, и она, как пузырь, плавала по озеру и не могла нырнуть, попасть к своим детям. Я держал ему руки за спиной, а ты пробивала щелбаны ему в нос и лоб. Он сначала грозил нам, а потом плакал и умолял, но мы, пока сто щелбанов не пробили, не отпустили. Неприятный тип, этот Славка. Одни гадости у него на уме. Прости, что в таком дорогом для меня письме упомянул о нем, что-то вспомнился.

Я хотел сказать тебе главное. Ты – моя надежда и свет мой. Ты нужна мне сейчас, как воздух. Я люблю тебя сильнее матери, сильнее всех. Ты у меня единственная.

До встречи через три месяца, самый дорогой мой человек.

Прочитав письмо, Славка Никишин отдал его беременной жене.

– Ну, и зачем ты дала его мне прочитать? – Спросил он.

– Затем. Надо было год назад написать, дескать, вышла замуж. Прости. Не мучай ни себя, ни меня.

– А, что как после такого известия он там руки на себя наложит? Греха-то не боишься? Пусть воротится, а тут уж все решим.

– Ну, коли ума нет, пусть накладывает. Я ему не нянька, – ответила мужу Татьяна, топившая, в ведре с водой, слепых котят.

22.01.2001 г.

Пределы

Была у меня Жанна по фамилии Школьник, не готовила, не стирала, не убиралась – все делал я. Она просила подать, принести, я выполнял ее просьбы. «Дай вилку, подай телефон». Делала это не для того, чтобы как-то унизить, а просто потому, что была так воспитана. Она не умела иначе.

Уезжая в командировку, я варил ей огромную кастрюлю щей, и она их ела. Тарелки не мыла. Я приезжал и находил в раковине гору грязной посуды. Жанна, тем временем, сидела в комнате, укутавшись в одеяло, и мечтала. И это не вызывало раздражения, только смех или улыбку, в зависимости от степени усталости, с которой я возвращался.

Такой уж она была. Мы говорили с ней о браке. Я хотел на ней жениться, мечтал о детях.

– Куда мне рожать? – Отвечала Жанна. – Я сама еще ребенок. И потом, размножаться должен тот, кто умеет хотя бы себя обслуживать. А я видишь, какая?

От разговоров о браке и вовсе уклонялась под любым предлогом.

Не поверите, но я стирал за ней даже нижнее белье. Случалось, что и её саму купал, как малого ребенка. Ничего не хотела делать. Но, как, ни странно, не только ее, но и меня всё это устраивало.

Жанна задавала тысячу вопросов, широко раскрывала глаза, удивляясь самым обыкновенным вещам, а главное, была тихая, спокойная. Мне с ней было уютно. По мне бы, так и жил с ней сто лет, даже не имея детей, не расписываясь. Готовя, стирая и убираясь. Но, видимо, всему есть свой срок, всему в нашей жизни земной поставлен предел.

Она сама от меня ушла, и, когда просилась назад, я сказал ей «нет».

А ушла оттого, что я готовил, убирался и все делал по дому. Был немужественным, как ей казалось. Не курил, пил в меру, грязно не ругался, ее не бил. Ее старшие сестры жаловались ей по телефону на своих мужей, а ей в свою очередь нечего было рассказать. Она завидовала им.

Лучшую ее подругу муж, находящийся в приступе белой горячки, загнал на балкон и, приставив столовый нож к горлу, спрашивал: «Ну, что, сама прыгнешь, или тебе помочь?».

– Представляешь, какие эмоции она испытала? – Говорила мне Жанна, с глазами, горящими от восторга и зависти. – Разбежаться, что ли и нам в стороны? Пожить, какое-то время, в состоянии неопределенности? Все-таки, что-то новое.

Так она при мне рассуждала. И «разбежались».

Недолго она «бегала», запросилась назад. Недели две звонила через каждые пять минут, на работу ко мне приезжала. Ну, кто еще так, как я, стал бы готовить ей, мыть посуду, убираться? Кто стал бы слушать ее вздор, не забывая при этом зарабатывать на жизнь, то есть на тряпки и житье-бытье? Никто. Не нашла такого.

Она была, конечно, миленькая, непосредственная и мне очень нравилась. Влекло меня к ней физически. Ну, да и она отвечала взаимностью. Был у нее вкус, то есть знала, как вести себя с мужчиной. Вот, чего-чего, а это умела.

Умела без притворства краснеть, стесняться. Умела приоткрыть тайные двери и, не дав насытиться, тот час захлопнуть. Всегда оставляла полуголодным, с тем, чтобы не надоела, не приелась, чтобы оставаться желанной. В этом заключена большая женская мудрость. Этим Жанна владела. А больше ничем.

Не за плотские утехи я ей все прощал, а за ее наивность, открытость, детскость. Да, и что значит прощал? Встретились, полюбили друг друга, стали жить. Так и жили. И ее, и меня какое-то время такая жизнь устраивала. А, что случилось потом – вы знаете.

После Жанны по фамилии Школьник, по странному стечению обстоятельств, я познакомился и жил с Жанной по фамилии Учитель. От Жанны Школьника ушел, к Жанне Учителю прибился.

С ней ситуация была прямо противоположная. Все делала она. И готовила, и убиралась, и даже в стену гвозди забивала. Я, в кратчайшее время, так обленился, что, снимая с себя рубашку, был не в состоянии повесить ее на вешалку, кидал на пол. Жанна подбирала, ни слова не говоря, и несла стирать.

За четыре месяца такой жизни я поправился на двадцать килограмм. У меня появилась одышка.

Сейчас противно вспоминать себя того, но это было. И чтобы полностью не деградировать и не разложиться, я от Жанны Учителя ушел. Она говорила: «Готовь, стирай, забивай». Но, я не мог. Был, как парализованный. Страшная апатия ко всему была, опускались руки. Ничего не хотел делать из того, что раньше делал, и главное, делать любил. Стал настоящим паразитом, трутнем. Даже на работу ходить перестал.

Простились мы с Жанной Учителем по-доброму. Остались хорошими друзьями.

2001 г.