Текст книги "Человек. Сборник рассказов-2"

Привычка

Накануне собственной свадьбы, Аркадий Петраков, встретил девушку своей мечты. Тот час помчался к другу, брату невесты, и упал перед ним на колени.

– Серёжа, – плакал он, – можешь считать меня негодяем. Но, свадьбы не будет. Встретил настоящую любовь, свою вторую половинку. Ударь. Ты, имеешь на это право. Поскольку я нанёс тебе и сестре твоей величайшее оскорбление. Мне и самому станет легче.

– Как это случилось? – Поинтересовался друг.

– Самым естественным образом. Поехал к портному за свадебным костюмом и увидел в метро, на станции. Подошёл. Объяснился. Сказал: «Не знаю кто вы, да это и не важно. Чувствую, что дышать без вас не могу. Жизнь моя в ваших руках, распоряжайтесь ею». Рассказал о себе всё. И о том, что завтра свадьба, и то, что свадьбы не будет. Учится в первом меде, на фармаколога. Не из Москвы. Поехала домой, к маме. Пригласила, в сентябре, к себе в институт. Сказала: «Если намерения у вас серьёзные – то увидимся. Я вас тоже сразу заметила».

Она славная! Сердце моё поёт. Теперь дни, часы, минуты буду считать до первого месяца осени. Порхаю, как мотылёк. Ну не смотри ты на меня так. С твоей сестрой у нас была любовь с первого класса. Первая, детская, на смену к которой неизбежно приходит настоящее зрелое чувство. Влюблённого судить нельзя. Я не виноват, что любовь случилась за день до свадьбы. Хорошо ещё, что так, накануне. Поверь, всем будет лучше, честнее. Родственникам всё сам объясню и надеюсь, поймут правильно. Осуждаешь? Имеешь на это право.

– Завидую. Я бы никогда не решился. Ты, Аркаша, молодец. Мужик. Личность. Но, вопрос. Где гарантия, что через год не встретишь другую любимую, затем третью?

– Хоть миллион. Жить без любви подло. Я не буду жить так, как отец с матерью. Не стану мучиться в постылом браке, заставляя страдать жену и детей.

– Прав. Не красиво уходить от невесты накануне свадьбы, но и жениться на человеке, которого не любишь, просто безумие. Я не сержусь, горжусь тобой. Пусть это и странно тебе слышать от брата покинутой девушки, но это так.

В тот же день невеста Аркадия Петракова, ещё не зная, что покинута, встретилась с подругой и отправилась с ней в ресторан. А поскольку столик в ресторане достался четырёхместный то, волевым решением метрдотеля, к ним были подсажены два молодых человека.

Сначала такой порядок не понравился, хотелось поговорить о своём, девичьем, но коль скоро выбора не оставили, то они смирились с существующим положением и уже через несколько минут их прекрасные плечики подрагивали от непрекращающегося смеха.

Один, из молодых людей, был очень весёлым и разговорчивым, весь вечер корчил рожицы, вышучивал и передразнивал людей сидящих за соседними столиками, рассказывал не совсем приличные анекдоты и декламировал непристойные стихи. После застолья вызвался проводить до дома подругу нашей героини.

Второй, молчаливый, пошёл провожать покинутую невесту. И на беду пристали хулиганы. То ли внешность кавалера не понравилась, то ли спутница его приглянулась. В общем, прицепились, как в народе говорят. Да так, что слов не слушали, на просьбы не реагировали, угроз не боялись.

Стало ясно, без драки не обойтись. А как драться, когда трое на одного? Но, молчаливый провожатый, вдруг, так профессионально с ними разделался, что теперь уже не скоро хулиганы смогут встать с больничных коек и приставать к прохожим. Досталось им на орехи.

После драки молчаливый молодой человек словно ожил, стал рассказывать о себе. И с каждым новым словом, покинутая невеста всё сильнее понимала, что любит его так, как не любила никогда и никого. Что вся предыдущая жизнь была лишь ожиданием этой встречи.

От станции метро Октябрьская, они пешком дошли до станции метро Парк Культуры. Затем, так же незаметно, за разговорами, дошли до станции метро Спортивная. Дмитрий, так звали молчуна, жил у этой станции. Из окна кухни видна была станция метро. Обои в комнате были смешные, детские, клоуны на парашютах. Когда-то у Дмитрия была семья, теперь жил один.

Верочке, так звали покинутую невесту, всё нравилось. И Дмитрий, и его рассказы о службе, и клоуны на парашютах, и то что он был женат, и что теперь разведён, и даже необычный свисток в носике у чайника, тоже нравился.

И тут, вдруг, вспомнила, что завтра выходит замуж, что у неё свадьба. В четыре часа ночи она сняла телефонную трубку и набрала номер брата.

– Сержик, прости, что разбудила, – залепетала она, – я должна сказать тебе важную вещь. Знаю Аркадий твой лучший друг, но… Но, истина дороже. Не знаю, как это лучше выразить? Я не хочу ему говорить неправду, то есть лгать. Это будет подло с моей стороны, поэтому я решилась. Решилась, но чего мне это стоило, даже не догадываешься.

– Так ты уже говорила с ним? – Сонным голосом спросил брат.

– Ради Бога молчи и слушай, не перебивай, а то спутаюсь и ничего не смогу объяснить, а объяснить обязательно нужно. Так вот, начала я о своих чувствах.

Человеческие чувства сравнивают с природой, например, вулкан, когда только «просыпается», не опасен, но когда начинает извергать лаву, он на своём пути никого не жалеет и не щадит. Так и моё чувство, сначала просыпалось и, наконец, захватило меня всю, и бьёт ключом. Извини, что так подробно говорю. Хотела сказать, что свадьбы завтра не будет.

Я полюбила другого человека. Можешь презирать меня, обзывать грязными словами. Возможно, в твоих глазах, я такой на данный момент и выгляжу. Только прошу об одном, сейчас ничего не говори. Пойми, это просто выше моих сил. Это стихия, река, которая как щепку подхватила меня и несёт. И я очень счастлива, быть щепкой, и рада нестись по течению к неведомым берегам.

Аркашка, замечательный человек, преданный друг. Уверенна, что и мужем для какой-нибудь девушки будет превосходным. Для какой-то, но только, не для меня.

Сегодня я поняла, что совершенно его не люблю. Да, скорее всего, никогда и не любила. Суди меня, как подсказывает тебе совесть, но я не хочу губить жизнь с молода, живя с человеком к которому не испытываю тех самых чувств, без которых семья не семья, а бессрочная каторга. До свидания.

– Не вешай трубку, – взмолился брат, – я не осуждаю. Не переживай. Я, горжусь тобой. Повторяю, не переживай. Всё уладится самым наилучшим образом.

– Ты так убеждённо всё это говоришь, что мне уже и самой верится, что всё будет хорошо. Передашь? Скажешь, что свадьбы не будет?

– Нет. Сама скажи. Увидишь, он воспримет спокойно. Пойми, такие вещи нельзя передоверять кому-то, даже ближайшей родне. Успехов в настоящей любви.

На следующий день играли свадьбу. Ресторан был шикарный, большое количество гостей. Аркадий Петраков сочетался законным браком с Верочкой.

Вспоминая прошедшую ночь, в особенности драку, из которой Дмитрий вышел победителем, Верочка подумала: «А мой бы, тряпка, не защитил. Под юбку бы спрятался». Встала, подняла бокал шампанского, выше головы, и сказала:

– Я знаю Аркадия с первого класса. С того самого дня, как сели первого сентября за одну парту. Как сели рядом, так потом ни на один день и не расставались. Он носил мой портфель в школу и из школы, мальчишки одноклассники дразнили, подсмеивались, но он тогда уже был выше этого, был настоящей личностью. И сегодня мне выпала честь стать его женой. Прошу всех поднять бокалы и выпить за моего мужа. Самого, дорогого для меня человека. И, самого замечательного.

Выпивая бокал за себя замечательного, Аркадий подумал о том, насколько жена проигрывает девушке, что встретилась вчера. «Просто обезьяна какая-то».

Испугавшись этой мысли, он встал с бокалом шампанского и так же, подняв его выше головы, сказал:

– Прошу всех выпить за мою жену, самую красивую девушку на свете!

Много было тостов, гости выпивали, веселились. Лишь свидетель жениха, он же брат невесты, сидел печален и трезвёхонек. Пьяные гости стыдили его за это и понуждали сказать тост. Он всё отнекивался. А тут, вдруг, встал и сказал:

– Предлагаю выпить за Пушкина Александра Сергеевича. За его бессмертные строки: «Привычка свыше нам дана, замена счастию она».

Свидетеля толкали в спину и подсказывали:

– Скажи «горько». Какого лешего нам Пушкин твой.

– Да, да, – соглашался свидетель – Если б только знали вы, как горько мне.

Жених с невестой, вместо ожидаемого всеми поцелуя, вдруг не сговариваясь, навзрыд заплакали. Он о своей, а она о своём.

– Меньше пить нужно было, – говорили родители, – позорите перед роднёй.

22.09.2002 г.

Прилежный ученик

Субботним утром Арона Моисеевича разбудил стук в дверь. Стучали кулаками, да с такой силой, что было ясно, промедли он с открытием ещё несколько мгновений, и в ход пойдёт кувалда. В том, что это ломятся сотрудники милиции с внезапным обыском, сомнений быть не могло, поэтому хозяин квартиры очень удивился, увидев на пороге не бравого ОМОНовца, наряженного в сферу (специальная каска из свинца) и бронежилет, а тщедушного молодого человека с переломанным носом, одетого в костюм, выдававший глухую его провинциальность.

– Вы из прокуратуры? – Машинально спросил Арон Моисеевич и тут же поинтересовался. – Чем могу служить?

– Нет. Я не из прокуратуры. Я сынок ваш, Илюша Кагалов. – Медленно, с расстановкой, ответил нежданный гость. – Вы с моей мамой, Зинаидой Владимировной Артемьевой, вместе в Университете учились. Потом Вы нас бросили, и мы уехали в Сибирь к её родителям. А неделю назад, когда исполнилось мне тридцать, мама сказала: «Езжай в Москву, посмотри на отца. Может, нуждается в чём, помоги».

– Заходите в квартиру. – Холодно пригласил Арон Моисеевич человека отрекомендовавшегося его сыном. – Проходите на кухню.

Неловко ступая, гость прошёл на кухню. Поставил на стол сумку с банками, закатанными собственноручно, в которых было варенье и консервированные овощи.

– В следующий раз не стучите, звоните. Рядом с дверью, розовый звонок. – Не зная, о чём говорить, сказал Арон Моисеевич и, отводя глаза в сторону, спросил. – У вас паспорт есть?

– А как же. Здесь. Во внутреннем кармане.

Гость похлопал себя по груди.

– Покажите, пожалуйста.

Досадуя на недогадливость гостя, Арон Моисеевич взял в руки паспорт, машинально достал из него фотографию, чтобы она не мешала проверке личности и вдруг вскрикнул:

– Что это?

– Фотография. – Спокойно ответил гость.

– Ясно, что не утюг. На ней кто?

– Вы вместе с мамой на Ленинских горах.

Арон Моисеевич и без подсказок знал, что это он, но боялся, что всё это ему только кажется и от страха перед этой, возвращающейся к нему, давно забытой жизнью, требовал подтверждения, очевидным вещам. Попросту, поддержки.

Он поднёс фотографию близко к глазам и увидел рядом с собой, молодым, ту самую, несмышлёную девочку, которой овладел когда-то в главном здании Университета, в секторе «Г», на пятом этаже, прямо в телефонной будке.

Сразу вспомнилось всё. Словно, не тридцать лет прошло, а три дня. Вернулось то лето, Воробьёвы горы (тогда Ленинские), травянистый пляж реки Москва, купания, обжимания, сладкие поцелуи. Катание на речном трамвайчике и дырявые карманы, в которых не было ни гроша.

«Да. Время, было другое. – Думал он, разглядывая фотографию. – Ходили мы с этой наивной девочкой воровать яблоки в Университетский сад. Затем шалили. Кидались огрызками в прохожих, а сами прятались в кустарнике. Было смешно и страшно. Какое же это было блаженство. И жизнь казалась лёгкой, простой. А главное, понятной на века. А что теперь?».

Неожиданно, для себя самого, Арон Моисеевич грязно выматерил вслух действующего президента, политический курс и все те демократические перемены, которые стали возможны только при новом укладе жизни.

– Правителя ругать нельзя. – Убеждённо сказал гость.

– Кто тебе сказал? Теперь у нас всё можно. Демократия.

– Всякая власть от Бога.

– Ты ещё мне Гитлера в пример приведи. Так ты у нас, значит, верующий? Веришь в Бога, в бессмертие. Конечно, за реформы. А ты видел, что за окном творится? Как сейчас люди живут? Когда твоя мать забеременела, у меня и мысли не возникло послать её на аборт или ещё куда подальше. Сказать: «Живи, как знаешь. Меня не трожь». Я, как честный человек и законопослушный гражданин, пошёл с ней в ЗАГС и оформил отношения. И никакой поп, никакой раввин меня этому не учил. Для того, что бы быть порядочным, не обязательно называть себя верующим. Это моё глубочайшее убеждение и даже ничего мне на это не говори. А про бессмертие я тебе расскажу. Жил я когда-то в самой лучшей на свете стране. Учился, в самом лучшем на свете Университете. Строил, светлое будущее для всех людей на земле. Сомнения меня не терзали. Я был по-настоящему счастлив. И вот тогда, все мы, считали себя совершенно искренне бессмертными. Бессмертными, в своих делах. Бессмертными, в идее всеобщего равенства и братства. А, что теперь? Теперь мне говорят: «Ты еврей, убирайся в Израиль или прибивайся к еврейской общине». А я спрашиваю себя, зачем? Зачем мне всё это? Все эти общины, Синагоги. Другой подходит и учит: «Иди, окрестись, Богу не важно, эллин ты или иудей.». Спрашиваю: зачем? Ничего вразумительного ответить не может. Всё так же, как ты, бормочет затверженные фразы: «Всякая власть от Бога. Ругать её нельзя». Да как же мне её не ругать, если она мне всю жизнь испоганила. Знаешь девиз новой власти? Воруйте, убивайте, насилуйте! Точно говорю, не улыбайся. Сейчас, куда ни глянь, все воруют, все друг друга ненавидят, хотят убить. И скажи, кому при этой власти стало лучше? Никому. Все проиграли. Да, ты мне можешь возразить. Имеешь полное право сказать, женится-то ты женился, но через год развёлся, фактически нас бросил. Что тебе на это ответить? Ты сам мужчина и должен понимать, что в жизни зачастую обстоятельства сильнее нас. Влюбился, думал, нашёл то, что искал. Но, ошибся. Так бывает. Ты меня пойми. Я пять раз был женат, а ребёнок только один. Ты, у меня, единственный сын.

Арон Моисеевич произнёс слово «сын» и вздрогнул, словно обжёгся. Замолчал и стал разглядывать лицо стоящего перед ним молодого человека, в надежде отыскать что-то своё, родное.

Сын ему не нравился. Был простоват, совершенно на него не похож и что отвратительнее всего, через всё лицо, через кривой переломанный нос, проходил огромный, уродующий внешность, шрам.

– Это у тебя откуда? – Спросил Арон Моисеевич, не в силах скрыть брезгливой гримасы.

– Дерево упало на голову, во время лесоповала.

– Был в заключении?

– Зачем? Просто работал в Леспромхозе. Валил лес, зазевался, дерево меня зацепило. Сотрясение мозга было, швы накладывали.

– Ну, ты даёшь. Тебя, наверное, куда ни пошли, всё будешь делать. И дерьмо черпать и что ещё похуже.

– А куда деваться? Работы нет. – Без лукавства ответил Илья Аронович.

Умилённый искренностью молодого человека, а главное, всё же тем, что это его единственный сын, которого он не видел тридцать лет, Арон Моисеевич достал из запасов бутылку коллекционного вина и велел своей молодой жене Анжеле, собрать на стол изысканные закуски. Отец захотел блеснуть, удивить. Показать сыну, что такое настоящая жизнь.

Сидя за столом, Арон Моисеевич кокетливо улыбнулся и спросил:

– Ты знаешь, сынок, сколько стоит это вино? Не морщи лоб, всё равно не угадаешь. За эту бутылку я отдал тысячу долларов.

– Ух, ты! Зачем же мы её пьём? Выгоднее продать и купить на вырученные деньги несколько ящиков водки. По-моему, на этот раз я прав.

– Глупец. Ты, конечно, прав, со своей, с далёкой, с сибирской стороны. Но я, как человек, обладающий изысканным вкусом и наконец, как твой отец, скажу, что нельзя жить примитивно. Надо стремиться к изящной, возвышенной жизни. Поверь мне, мы этого стоим. Я покажу тебе настоящую жизнь, а уж ты сравнишь её со своей тюремнокаторжанской, которую только и видел. И коей раболепно подчинялся, даже без предписания суда. Подумать только, человек десять лет в тайге валил лес и думал, что так надо.

После домашнего застолья Арон Моисеевич взял такси и повёз сына в центр столицы. Показал дорогие магазины, в которых торговали костюмами прославленных мировых мастеров. Ему нравилось наблюдать за Ильёй, всякий раз впадавшего в состояние шока, после того как ему объявлялись их цены. Он чувствовал себя генералиссимусом, наблюдавшим с мавзолея за парадом победы.

Они гуляли по Арбату, курили гаванские сигары, всю ночь провели в дорогом ресторане, где худощавые длинноногие существа, отдалённо напоминающие женщин, прямо на сцене снимали с себя нижнее бельё. Домой вернулись под утро. Выспавшись, Арон Моисеевич посадил сына в свою машину, и они поехали на «охоту». Охотой называлось смотреть, где что в городе плохо лежит. Надо же было учить сына уму разуму, а то, ишь ты, « Может отец нуждается в чём, помоги».

Они медленно объезжали улицы и переулки, внимательно глядели по сторонам.

– Смотри! – Говорил Арон Моисеевич. – Это же труба из нержавейки! Как стемнеет, мы её заберём. Пригодится на даче. И эту бочку железную загрузим. И это бельё, что сохнет, тоже возьмём. Пустим на ветошь. Ты куда смотришь?

– Да, вон. На бабу, что с сумками идёт.

– Сначала дело сделаем, а затем, постараемся уговорить и бабу. Не получится уговорить, купим с потрохами. Они все, продажные, до одной. Гляди, словно почувствовала, что о ней говорим. К нам кормой повернулась. Демонстрирует свой товар, суконка.

Они долго ездили по городу и всё, что попадалось на глаза, Арон Моисеевич записывал в своё имущество. Сын подумал, что отец только этим и живёт, но тот признался, что имеет сеть магазинов, торгующих бытовой химией, приличный капитал и очень скоро намерен сменить несовершенную Москву на Калифорнию с пляжами и уютом.

Вечером пили водку. Арон Моисеевич сделал сыну подарок, купил целый ящик. Напившись пьяным, Кагалов старший запел:

– Дорога, дорога, ты знаешь так много о жизни моей непростой.

Сын прослезился и, спросил у отца:

– Почему люди сочиняют песни и поют их? И почему от этого так хорошо?

– А потому, что всё это наслаждение. И сочинять, и петь, и слушать. Человек, он вообще только ради наслаждений и живёт. И всё то, что мешает ему получать наслаждение должно быть сметено. Если ты силён, умён, богат и энергичен, то всегда будешь прав и добьёшься своего. Вот я свою молодую жену отбил у грузина. Он её очень любил, плакал, просил вернуть, предлагал мне пять тысяч долларов. Но, по-моему, блефовал. Откуда у него такие деньги? Они, эти грузины, до эффектов охочи. Так он назад и не получил её. А почему? Потому что это – моё! Я – хозяин! Я – господин! А он не смог, не сумел её взнуздать. Пусть торгует теперь своею фасолью на Даниловском рынке и утирает слюньку.

– Неужели было бы хорошо, если бы я отбил у Вас вашу жену? Разве это правильно?

– А как же. Это было бы и хорошо и правильно. Вся беда только в том, что ума и силёнок у тебя для этого не хватит. А ещё, прости за прямоту, рожей ты не вышел. Тебе сначала надо миллион долларов накопить на пластическую операцию, а затем помышлять об этом. А мораль?

– Мораль? Это, что за птица? Кто её видел? Покажи мне её. Всё это глупость. Нет ни морали, ни Бога. Всё это сказочки твоей тёмной матушки. Она обманывала тебя для того, чтобы держать при себе. Держать, в повиновении. Для того, чтобы сковать твою волю, твой энергетический потенциал. Чтобы ты до тридцати лет горбился на лесоповале и даже писку не издавал. А вот если бы ты не слушал её, за это время мог бы стать и генералом и банкиром и кем угодно. С деньгами, с девками, с положением в обществе. А кто ты сейчас? Кто ты, на данный момент? Ты жалкий уродец. Человек, без имени и без судьбы. Человек в костюме прошлого века, без средств к существованию. Кому ты нужен такой? Никому. Поэтому, чтобы эти сказки о Боге, милосердии и прочей… Чтобы всего этого в моём доме не звучало! Хочешь жить, как король? Я тебя научу.

Сын сидел, раскрыв рот и растерянно моргал глазами.

– Я тебя ещё раз спрашиваю. Хочешь жить по человечески?

Илья Аронович кивнул.

– Вот. Слушай тогда меня, отца своего. Слушай и мотай на ус. Убивай. Воруй. Спи с жёнами, с дочками, с мамками, с папками. С самим ближним, наконец. И тогда станешь тем, к чьему мнению станут прислушиваться. Потому, что о тебе скажут: человек видел виды и знает что почём.

– Что значит, убивай? Брать нож и идти на улицу, резать?

– Зачем. Вот тебе, к примеру, понравилась моя жена, а силёнок на то, чтобы меня отодвинуть маловато. Что тогда делаешь? Берёшь такое средство (Арон Моисеевич достал из внутреннего кармана пиджака пузырёк с изображением черепа и буквами ЯД) и капаешь две капли сопернику в стакан. Он этот стакан выпивает, и на утро врачи констатируют у него обширный инфаркт. Дорога свободна. Никаких ножей, судов и присяжных. Ты не забывай, сынок, что у нас двадцать первый век на носу и про то, что наука на службе у человека.

У Кагалова младшего от всего услышанного даже хмель из головы выветрился. Когда все заснули, он лежал с открытыми глазами и обдумывал то, что говорил отец. В конце концов, разволновался до того, что не в состоянии был даже лежать, встал и пошёл курить на кухню.

Под утро, в коротенькой ночной рубашке, на кухню заявилась Анжела.

– У мужа в горле пересохло. Просит холодненькой водички. – Объяснила она своё появление. – А тебе, если не спится на новом месте, могу снотворное предложить.

– Я слишком уродлив? – Спросил, неожиданно для себя самого, Илья.

Анжела подошла к нему, поцеловала его в губы, и шёпотом сказала:

– Ты самый красивый из всех мужчин, которых я знала.

Утром, проснувшись в десять часов, Арон Моисеевич почувствовал себя очень плохо. Его тошнило, голова кружилась, руки и ноги онемели, не слушались.

– Плохо мне, сынок, вызови неотложку. – Сказал он Илье Ароновичу, стоящему у кровати в модном, дорогом костюме.

– Нет, батя, подыхай. Умей проигрывать. – Неожиданно циничным тоном ответил ему сын.

– Что? Что, ты сказал? Откуда у тебя этот костюм?

– Купил в том магазине, в который ты водил.

– На что ты мог его купить?

– На твои гроши.

– Я тебе денег не давал.

– Пришлось взять самому.

– Зачем, ты это сделал?

– Чтобы жену твою покорить. На кой чёрт я ей рваный, да нищий. Спасибо, подсказал. У меня глаза открылись.

– Ты же вор. Как, ты этого не понимаешь. Ты не взял, ты украл мои деньги.

– До вчерашнего разговора я сказал бы так. Мне отец тридцать лет недоплачивал, и я взял только то, что причитается. А после вчерашнего разговора я вот что скажу. Да, я вор. Деньги украл и буду этим гордиться.

– Ладно. Оставим. Где жена?

– Она со мной.

– Анжела тебе отдалась?

– Со всей страстью и искренностью.

– Врёшь.

В соседней комнате заплакала жена Арона Моисеевича.

– Зачем ты выдал меня, это подло. Он теперь меня вышвырнет на улицу. Знал бы, как тяжело в мороз на рынке стоять. – Причитала она, плача.

– Не вышвырнет. Его песенка спета. Я ему в стакан с водой утром яду налил. Долго не протянет.

– Какой же ты гад, сынулька. – Прошептал Арон Моисеевич и от бессилия закрыл глаза.

– Какой учитель, таков и ученик.

Услышав о том, что Илья отравил мужа, Анжела, не медля, вызвала реанимационную машину и наряд милиции. Вопреки традициям, они приехали очень скоро. Кагалова старшего увезли в больницу, а Кагалова младшего в участок.

Уже через неделю Арон Моисеевич был дома, побаливала печень, почки, но в целом состояние было удовлетворительное. Заплатив оговоренную сумму милицейским чиновникам, он без суда и следствия вызволил сына из-за решётки.

Провожать Илью Ароновича, на вокзал, пошёл один, без жены. Посадив сына в фирменный поезд с цветастыми табличками «Сибирь», он с перрона его напутствовал:

– Плохой из тебя ученик, Илюша. Если уж встал ты на эту дорожку, то нужно было ни перед чем не останавливаться. Надо было и жену травить. Ведь я же их, дешёвок, знаю. Думаешь, меня пожалела? Обо мне беспокоилась? За себя испугалась. Я нарочно составил завещание так, что бы ей ничего не досталось, если умру, случайно, раньше семидесяти. Не впрок тебе пошла моя наука.

Поезд тронулся, сын многозначительно подмигнул отцу и крикнул:

– Ещё вернусь!

8.07.2000 г.