Текст книги "Человек. Сборник рассказов-2"

Сектантка

Наталья Хлыстова. Впервые я увидел её у Дома книги. Она сама подошла ко мне и спросила:

– Вам можно задать вопрос?

– Задавайте, – великодушно позволил я.

– Как вы относитесь к добрачным половым связям между партнерами? Хорошо это, на ваш взгляд или плохо?

– Плохо, – ответил я, с грустью в голосе.

Хотел подробно разъяснить свою позицию, но Наталья Хлыстова в этом не нуждалась. Она поблагодарила за ответ и достала альбом с открытками и тряпицу с приколотыми на нее значками.

Попросила что-нибудь приобрести или пожертвовать какую-нибудь сумму в фонд помощи детям, больным СПИДом. Мне жалко было больных детей, но я знал, что ни копейки из пожертвований они не увидят. Я отказал, но Наталья не обиделась. Мы разговорились. Она открыто заявила, что состоит в секте, которой руководят американские друзья.

– Квартиру свою уже записала на них? – Зло спросил я.

– Что квартиру? Я душу им свою отписала, – не то в шутку, не то всерьез ответила Наталья и, оставив меня в раздумье, кинулась к другим прохожим задавать свой фальшивый вопрос и предлагать для покупки значки с открытками.

На том тогда с ней и расстались. Встретил Наталью я уже на следующий день в безлюдном лесу Измайловского парка. Она стояла на тропинке, по которой я шел, и улыбалась мне, как старому приятелю. Я гулял по парку не один, был с приятелем. Объяснив ему, кто такая Наталья, предложил подойти к ней и поговорить. Но, поговорить с ней не дали.

Из-за деревьев, как из засады, навстречу вышло двадцать молодых людей. Они окружили нас плотным кольцом. «Ну, – думаю, – переломают руки и ноги. Судя по рожам угрюмым, не ограничатся простым грабежом. Тут и бокс мой ничем не поможет».

Когда вокруг нас кольцо замкнулось, один из молодых людей стал говорить. Сказал, что они «члены общины Иисусовой», и предложил нам добровольно сделаться сектантами, то есть уподобиться им, горемычным.

Никогда ничему я сильнее не радовался, как тому известию, что ребята, оказывается, не разбойники, не грабители, а всего лишь на всего «члены общины». Я готов был их расцеловать. Пришел в неописуемый восторг.

– Конечно! – Кричал я. – С величайшей радостью мы запишемся в ваше общество. Пишите…

Я представился чужим именем. Приятель не стал рисковать, возможно, боялся, что проверят паспорт и назвал свое. Когда дело дошло до телефонов, то тут у меня случилась осечка.

Дело в том, что я продиктовал сектанту наспех выдуманный номер и тут же напрочь забыл все цифры, из которых номер состоял. А сектант, не успев за мной записать, а возможно, проверяя меня, взял да и переспросил. И тут снова струйка холодного пота пробежала вдоль позвоночника по всей спине.

«Все же побьют», – мелькнула мысль. Но я нашелся, сказал, что по телефону лучше мне не звонить, пусть скажут адрес секты, и мы туда сами послушно придем и официально в нее запишемся.

Нам написали адрес на листке блокнота и отстали.

Казалось, отстали навсегда, но не тут-то было.

Через день пошел я в Центральный дом художника, что на Крымском валу, хотел полюбоваться на живописные работы и только вошел, снова нос к носу столкнулся с Натальей. Она была еще прекраснее, чем у Дома книги и в лесу. В отличие от меня не картины живописные пришла она смотреть в Дом художника. Пришла участвовать в представлении своей секты.

И как же нужно было влюбиться в девушку, чтобы позволить ей завлечь себя на сектантскую оргию.

«Ну, – думаю, – авось не убьют, не отравят. Схожу один разок, для интереса».

И было на что посмотреть. На сцену маленького киноконцертного зала, освещенную разноцветными огнями, выбежал молодой паренек, наряженный в оранжевый костюм с чужого плеча, и стал выкрикивать следующее:

«Иисус, Иисус, – ты клевый чувак!

Ты такой же, как мы!

Ты один из нас!».

При этом он прихлопывал в ладони и, топая ногами, раскачивался из стороны в сторону. Просил, чтобы и зрители делали что-то похожее. Но в зале, в основной зрительской массе, были такие же зеваки, как я, которым было совершенно наплевать на его просьбы, а костяк секты на этом выездном представлении отсутствовал.

Человек десять, видимо, из недавно обращенных, находящихся в зале, поднялись с кресел и попытались так же ломаться, повторяя вслед за кукловодом эту чепуху, но вскоре и они смолкли и уселись.

Заводила же, кривлявшийся на сцене, не унимался:

«Иисус! Иисус – ты клевый чувак!

Я хотел бы прокатиться с тобой на Харлее Дэвидсоне – вот так!».

Наконец и у него запал кончился. Далее всех попросили встать, взять в руки листки бумаги с напечатанным стихотворным текстом, что выдавались каждому при входе в зал, и зазвучала музыка. Подразумевалось общее пение. Но, не случилось. На этом представление и закончилось.

Я, направился к Наталье, но тут, как по написанному, меня снова окружили плотным кольцом молодые люди. Не те, что в лесу, другие, среди них были и девушки.

Все они искренно улыбались, вели себя радушно. Стали пожимать мои руки, похлопывать товарищески по плечам, трепать за щеки. Со мной обращались, как с космическим пришельцем. Душили в объятиях. Стали знакомиться со мной наперебой.

Все это было и приятно и неожиданно, а главное, как-то чересчур. Да, и не к месту, и не вовремя. Не привык я к такому радушию, проявляемому незнакомыми людьми.

– Очень рад за вас, ребята, – говорил я, стараясь протиснуться уже и не к Наталье, а к выходу. – Ну, а меня пустите. Разрешите, пойду.

– Как? Куда? Подождите! – Раздалось сразу со всех сторон несколько голосов. – Мы вас любим! Вы один из нас! Мы вас никуда не отпустим!

Их замечательные своей искренностью просветленные лица, из радостных и улыбающихся, вмиг сделались напуганными и сердитыми. Пока одни удерживали меня расспросами, другие сбегали и привели старшего.

Увидев старшего, все те, что оставались со мной, как дети малые, стали показывать на меня пальцем, и ябедничать:

– Он говорил «пойду». Да-да, говорил «пойду». Говорил, «пустите».

Было смешно и в то же время грустно на них смотреть. Ведь им было по восемнадцать-двадцать лет. Чем могли их опоить? Как смогли довести до такого состояния? Это были уже не люди, а какие-то биологические машины, отдаленно похожие на людей, не имеющие ни собственной воли, ни собственной мысли.

Старший, отличался от них хитростью, циничностью и наличием воли. А также пристрастием к словоблудию. Этот старший привычной монотонной скороговоркой стал уговаривать меня посещать их собрания. Предлагая какие-то льготы и выгоды. Я слушал его невнимательно.

Единственным желанием, на тот момент, было вырваться из их «дружеских» объятий, уклониться от бессмысленного и навязчивого общения.

Не отпускали. Повели к самому главному «мерзавцу и мошеннику», как я про себя его окрестил.

Главным «мерзавцем и мошенником» оказался негр, совсем не преклонных годов. Появился он из-за кулисы, видимо, тайно оттуда за всем наблюдал. У него были вороватые глазки. С первого взгляда на него стало ясно, попался на краже и ему предложили выбор. Либо федеральная тюрьма, либо миссионерство в «новой», не окрепшей после правления коммунистов, России.

Негр знал, что такое федеральная тюрьма, а что такое Россия еще не знал, поэтому выбрал второе.

Он ни слова не знал по-русски, но, выслушав меня через переводчика (я говорил, что православный и просился на волю), улыбнулся, и велел меня отпустить.

Вышел я из киноконцертного зала, ставшего для меня тюрьмой, и не глядя на картины, ради которых пришел в ЦДХ, бросился наутек.

На всю жизнь зарекся посещать сектантские собрания, даже ради интереса, и влюбляться в девушек– сектанток.

2001 г.

Сирота

Тоня Лысакова. Жила в пригороде, замучался к ней ездить. Жила вместе с дедом родным в собственном доме. Дом, громко сказано, не дом, а хибарка, качался от ветра. Родителей не было, не то погибли, не то отказались от нее еще во младенчестве. Это был для Тони больной вопрос. Сколько раз ни спрашивал, в ответ только плакала.

Бедная была. Сумочку воры на рынке порезали, так она зашила ее, заклеила и все ходила с ней. Верила в Бога, все говорила: «Не обмани».

Запомнилась последняя встреча, наш разговор.

– Ехал к тебе, радугу видел. – Сказал я, – Представляешь, в виде подковы.

– Первый раз видел? – Удивилась Тоня.

– Третий. – Солгал я.

– Ты три раза радугу видел, – смеясь, говорила она, – а я ее видела сто раз и все время полукругом. От земли и до земли.

– Да? – разозлился я. – Что ты говоришь? Ты видела радугу полукругом, а я видел круглую, как баранка. В середине отверстие, а сама разноцветная. И не семь в ней цветов, а девять было.

– Ну, ты врешь, – примиряющим тоном, поглаживая меня ладонью по груди, заговорила Тоня. – А я так действительно видела полукругом. У нас в деревне все радуги подковой. Дед вчера, говоря про деревню, такую морковь в огороде вырыл. Ну, прямо, ни дать, ни взять нижняя часть мужского тела. Две ноги и маленький отросток, в том месте, где они соединяются. Вот смеху-то было.

– Знаю. Я такие морковки тысячу раз находил.

– Ну, вот. Радугу видел всего три раза, а похабные морковки аж тысячу.

– И, что это значит?

– То, значит. Тебе, мой друг, почаще на небо надо смотреть,…

– А не в навозе копаться. Это хотела сказать?

– Нет. Не хотела я так сказать. Это ты так подумал.

И не ссорились, не ругались. Но, после этого разговора почему-то больше ни разу не встречались.

1999 г.

Сказочник

Сорокалетний мужчина пожаловался мне, что его не берут на работу.

– Представляете, даже грузчиком. Всем не нравится характеристика, или, как бишь её, биография.

– Вы что, вор, убийца?

– Да, что вы. Боже упаси.

– Что же там такого страшного, в вашей биографии?

– А я и сам не знаю. Как стану излагать – так все. Никому не нужен.

– Изложите мне. Может, чем помогу, в смысле, что подскажу.

– Да, простая у меня биография. Как белый день. Родился в любящей семье, рос в неге и заботе. Как и все дети, любил пошалить. Катался на дверях, прыгал с гардероба на пружинную кровать, любил лазить по деревьям. Мне и сейчас все это нравится, но годы не позволяют предаваться развлечениям.

Как и все дети, коллекционировал марки, ходил в школу, делал вид, что очень интересно учиться. А на самом деле, было скучно. Я и теперь считаю, что школьные годы – самые скучные в моей жизни. Вместо того, чтобы смотреть на птиц, радоваться жизни, я должен был заглядывать в рот учителям, которые прожили свой век в тоске и обмане.

Ну, разве это правильно? Мне сейчас сорок лет, но я чувствую себя совершенным ребенком. В том смысле, что мне никто не нужен. Ни жена, ни любовница, ни родители, ни дети. Я – самодостаточен. Могу взаперти, без еды, без воды, не включая света, когда стемнеет, просидеть трое суток. Буду мечтать, фантазировать, радоваться тому, что я есть, что живу.

Посмотрите вокруг, много ли таких, как я. Тех, кто доволен своей жизнью. Тех, кто радуется ей каждую секунду. Все живут так, словно воз неподъемный в гору тащат. Ну, разве это правильно? Ну, разве можно жить и ненавидеть жизнь? Не любить, не ценить каждого прожитого часа? Жизнь ведь и так коротка. Нет. Не то я сказал. Коротка ли, длинна, она твоя, другой не будет. Так цени же ее, наслаждайся возможностью видеть этот прекрасный мир, людей, животных, рыб и птиц. Слушать и слышать его. Но не чудо ли все, что вокруг нас и внутри нас? Почему мы так слепы, что не видим, не желаем замечать прекрасного?

Да, считают меня ненормальным. Говорят, в сорок лет, если ты не монах, ты должен жить не один, а с женщиной. Должен днем и ночью думать о том, как бы денег заработать. Почему? Кому я все это должен? Я чувствую, что это неправильно, зачем же я буду это делать? Не буду. Не хочу и не буду.

Вы считаете, что деньги вас сделают счастливыми? Я считаю, совсем наоборот. Что они только горе приносят. Особенно лишние. Особенно, когда их много. Человеку уже не до природы, окружающей его, не до себя. Он только о них и думает. Как бы не украли, как бы не ограбили. А нет денег, и переживать не о чем. Живи в свое удовольствие и наслаждайся течением времени.

С женой – тоже самое. Ну, зачем мне жена, если мне и без нее превосходно?

– Зачем тогда работа, если вы и без нее великолепно обходитесь?

– Нет. Какая никакая работа все же нужна. Хоть маленький, хоть черствый кусочек хлеба, но в рот положить хочется.

– Кормитесь подаянием. На хлеб, всегда подадут.

– Ну, вот и вы туда же. И почему все в крайности кидаются? Не хочу я на паперти стоять. Не хочу просить милостыню. Хочу трудиться ровно столько, чтобы жить независимо. Чтобы не быть рабом той работы, которую мне дадут.

– Теперь я, наконец, понял, почему вас грузчиком не взяли. Со всем вами сказанным, я согласен. Но, чем помочь, не знаю. Попробуйте найти работу сказочника. Мне кажется, преуспеете. Должна же быть такая работа – сказки рассказывать.

2000 г.

Скрипачка

Аврору я звал «кораблик мой» и всегда поздравлял с Днем революции. Она для своего удовольствия заставляла меня есть лепестки цветов, но это не самое страшное. Она никогда не смотрела в глаза. Вся комната у нее была в зеркалах. Зеркальный потолок, зеркальные стены, и она ходила по комнате и говорила со мной, глядя на меня только через зеркало. Вела себя со мной, как с Медузой Горгоной. Боялась, что пробью ее энергетическое поле. Я относился к этому спокойно. Медуза – так Медуза. Она и в постели, будучи повернутой ко мне лицом, или закрывала глаза, или смотрела на меня через отражение в зеркале.

Разденется в углу, аккуратно сложит одежду, и идёт ко мне опустив глаза. Правой рукой прикрывая подбородок, (ей казалось, что он был великоват, стеснялась), словно капли воды вытирая, а левой прикрывая низ живота. Нагие женщины, как правило прикрывают бюст. Но, Аврора делала хитрее. Она раздевалась не полностью, оставляла на себе бюстгальтер. Такая была у неё странность.

Одевалась старомодно, но мне нравилось. Носила шляпки, бусы из фальшивого жемчуга, для шарма курила папиросы – всё это ей шло. И, конечно, длинные закрытые платья, до самых пят.

Когда находилась в одежде, обнимать себя не разрешала. Говорила: «Не дети». Возможно, боялась платье помять. Они были дорогие. А может безудержной страсти.

С другими, при встрече, я обнимался жарко и страстно. Какое-то время стоял с ними так, тесно прижавшись. А эта не подпускала. Всегда выставляла перед собой обе руки, и если я преодолевал эту преграду, то упиралась в грудь головой. Оставляя между собой и мной расстояние. Это так же казалось мне странным.

Знаю, был у нее в столице Австрии, один гусь, любитель пива. Видел его фотографию. Дед, за шестьдесят, в местной зелёной шляпе с кружечкой в руке. Я её к нему не ревновал.

Два слова о тараканах в голове. К деду венскому я был равнодушен, а вот к поэту Маяковскому, я Аврору ревновал. Даже требовал, что бы портреты со стен сняла. Теперь и самому всё это смешно, но было, что тут говорить.

Дед, родной её, дошёл до Берлина и расписался на Рейхстаге. У неё была фотография, сам момент запечатлён. Молодой солдатик, встав на цыпочки, что-то выводит. И не так много подписей вокруг, как на снимках знакомых всем. Она этой фотографией гордилась, и правильно делала. Показывала ли австрияку? Должно быть показывала. Может, с помощью фотографии и сошлись.

Случалось, кидало Аврору в ретро-стиль очень сильно. Наряжалась, как огородное пугало. До того через чур и излишне, что даже мне, человеку привычному, становилось неловко с ней рядом идти.

А, ещё стояли у неё в комнате те самые весы, на которых нас в пионерском лагере взвешивали. Она любила такие вещи. Взвешивала меня, себя по несколько раз на дню. Ей доставлял удовольствие сам процесс передвижения гирьки, нравилось «ловить граммы».

Боялась Бога, но своеобразно. Греха боялась, а грешила. Много говорила об этом. Слишком много. Не в ладах была с собственной совестью.

А ещё дурачилась. Был у неё череп, пособие медицинское. Возьмёт его и разговаривает с ним. Если мне хочет, что-то важное или неприятное сказать, то только таким манером. При посредничестве «черепушечки», как она ласково его называла. Я от этого в бешенство приходил. Тоже мне Гамлет, принц Датский, «Бедный Йорик».

Были у неё, такие же странные, как и она, две подруги. Все играли на музыкальных инструментах. Аврора на скрипке, белокурая Альбина на валторне, изогнутой трубе. Астра, которую подруги называли «горожанкой», на трубе с выдвижной штуковиной. Видок был у троицы потешный, но играли они хорошо. Всё, что угодно могли сыграть.

Подруги были одинокие, из тех которым никто не нужен. Так мне казалось. Они и на меня смотрели, как на декорацию. Отношение у них ко мне было нейтральное. «Ну, есть такой, и ладно. Не было бы – не заметили», – примерно это читалось в их глазах.

У Авроры была фотография, на которой они нагие, со своими инструментами. Эта фотография не вызвала у меня никакой эротической реакции. Её подруги, что одетые, что голые, были для меня – никакими. И, что Аврору с ними связывало? То, что вместе учились в музыкальной школе?

От отца у Авроры осталось только отчество и открытка. Отчество – Алимпиевна. Аврора Алимпиевна Ачкасова. Фамилию ей мамка свою дала. И открытка замечательная. Портрет в кружочке, сверху самолёт рисованный, снизу паровоз с вагонами, с клубами дыма. С боку надпись: «Жди меня, и я вернусь». Но, обманул – не вернулся.

Аврора звала меня к бабке в деревню. Там у неё козы жили. Молочком козьим соблазняла. А я его пробовал, как-то, мне оно не глянулось. Похоже на коровье в котором шерсть овечью постирали. Такое же, но с душком, с запахом. Не стал я его приверженцем, хоть и говорят, что полезнее коровьего.

Аврора, не смотря на революционный флёр своего имени, чем-то напоминала жену царя Александра Третьего, матушку Николая Второго. Только высокая. Выше принцессы датской Дагмары, на три головы.

Меня она считала похожим на Маяковского, а себя на Лилю Брик.

Как-то стояли в самом углу ее зеркальной комнаты, и она что-то спросила. Я стал отвечать по привычке, глядя на отражение, да смотрю, отвечаю не тому, она с другой стены на меня смотрела.

Нет, думаю, поживешь с ней и сам отражением станешь. Надо сматывать удочки.

И смотал. Даже не сказав: «Жди».

2000 г.

Случай на участке

В кабинет к участковому инспектору, капитану Бахметьеву, вошёл очередной посетитель. Стоя у двери, он пристально всматривался хозяину кабинета в глаза и, наконец, произнёс:

– Оградите.

– В смысле? – Поинтересовался капитан.

– Валерка Братищев, сосед мой, комнату сдал сексуальным маньякам, а у меня дети малые. За стеной по ночам такое твориться, что даже у нас с женой волосы дыбом встают.

– Разберёмся. – Пообещал участковый. – А с каких пор… Отставить. Хотел узнать, с какого часа, эта самая, вакханалия начинается?

– Ровно в полночь. – Таинственным голосом объявил посетитель.

– Не переживайте э-э-э… Как вас по батюшке?

– Евсеич. Егор Евсеевич.

– Не переживайте, Егор Евсеевич, сегодня же устроим в вашей квартире засаду и всех маньяков прижмём к ногтю. Отобьём им почки… То есть, я хотел сказать, всякую охоту издеваться над честными тружениками.

– Хорошо бы к ногтю. Одна надежда на вас и осталась.

Посетитель оставил заявление, всхлипнул и исчез.

Собираясь в засаду, Бахметьев решил никого с собой не брать и ничего не докладывать руководству. Если сообщение о маньяках выдумка, плод воспалённого воображения, жалобщик был странноватым, то поднимут на смех и до пенсии потом прохода не дадут. Если же маньяки на самом деле существуют, то лучше их обезвредить самому. Дойдёт до начальства, что у него на участке филиал Содома и Гаморы, по головке не погладят.

Закончив приём посетителей, вооружившись газовым баллончиком и огромной отвёрткой, он направился по указанному адресу.

Отужинав у гостеприимных хозяев, Бахметьев и сам не заметил, как часы пробили полночь, и вакханалия началась. Кто-то бегал по соседской комнате и истошно кричал, кого-то били головой об стену, понуждая выделывать немыслимые по разврату действия. Очень трудно было разобраться в том, что на самом деле происходит за стеной, но что действия людей снявших комнату у Валерия Братищева противоправны, в этом у Бахметьева сомнений не было.

– Вашу регистрацию. – Гаркнул кто-то за стеной.

Ему в ответ женский голос что-то жалобно залепетал.

– Меня твои проблемы не касаются. – Напирал просивший регистрацию. – Собирай товар и следуй за мной.

Женские мольбы, доносившиеся из-за стены, усилились плачем.

– Хорошо. На первый раз прощаю. Заходи за палатку и только попробуй подпушить, сразу череп раскрою.

От услышанного по телу Бахметьева пробежал мороз, пожалел, что не взял с собой табельное оружие и братишку Диму, мастера спорта по рукопашному бою.

Сообразив, что медлить нельзя и настал решающий момент, участковый выскочил из комнаты Егора Евсеевича и ногой ударил в соседскую дверь. Когда дверь слетела с петель, взору предстала такая картина.

Прямо перед ним стоял его непосредственный начальник, заместитель начальника отделения по службе, то есть тот, кто руководил участковыми инспекторами, в обнимку со своей женой. Они были голые.

– Всем стоять! Стоять – бояться! Оставаться на местах! – По инерции крикнул Бахметьев и тут же перешёл на шёпот. – Денис Гордеевич, это Вы? Понимаете, сигнал получил, что орудует маньяк. Извините.

– Не переживайте так. Проходите. – Стала успокаивать Бахметьева жена начальника. – Мы конечно виноваты, точнее я. Присаживайтесь. Попейте чаю. Муж всё объяснит.

Жена начальника накинула халат, взяла чайник и ушла на кухню, а сам Денис Гордеевич, поморщившись, принялся прояснять ситуацию.

– Понимаешь, капитан, мы с женой, люди уже не молодые и семейная жизнь, стала давать трещину. Пошли за консультациями к специалисту, он и вразумил. Сказал, что мы с ней слишком скованы, а интимные взаимоотношения наши чересчур традиционны. Объяснил, что надо давать волю фантазиям, включать в сексуальную жизнь элементы игры. Вот я и предложил супружнице роль торговки. А для того, что бы чувствовать себя спокойнее и увереннее снял комнатёнку. И знаешь, жизнь наладилась. Врачи, хоть мы их и ругаем, всё же знают своё дело. Веришь ли, впервые за последние пять лет себя снова мужчиной почувствовал. Кто же знал, что помешаем соседям. Этого меньше всего хотелось.

– Ясно, понятно, – скороговоркой соглашался Бахметьев, – с соседями поработаю. Они, по-моему, самогоночку гонят, так что жалоб не будет.

– Ну, и всё, капитан. – Сказал Денис Гордеевич, вставая и тем самым давая понять, что беседа закончена. – Какие-нибудь вопросы?

– Что Вы. Разве…?

– Не стесняйся. – Великодушно позволил начальник.

– Может быть, вопрос покажется дерзким. Что значит, Денис Гордеевич, «подпушить»?

– Не понял?

– Ну, вы кричали: «заходи за палатку и только попробуй мне подпушить».

– А-а-а, ты об этом. – Начальник добродушно рассмеялся. – Это термин. Врач научил, будь он не ладен. Понимаешь, когда с партнёршей занимаешься анальным сексом и вдруг, в этот момент, она решает избавиться от накопившихся газов. Решает тебе подпушить.

– Что вы говорите. Теперь всё ясно. – Сказал Бахметьев, густо краснея, и не зная, как скрыть своё конфузливое состояние, уходя, добавил. – Врачи это сила!

Вскоре капитану Бахметьеву присвоили звание майора и перевели на другую должность. Стал старшим участковым инспектором.

Ни с того, ни с сего что-то запил, и когда в пивной продавщица Зоя наливала ему пиво, кричал: «Только попробуй, подпуши. Череп надвое расколю».

Зоя понимала эти слова по своему, и после отстоя пены всегда осуществляла долив. Чего, для других, никогда не делала.

15.06.1999 г.