Текст книги "Шелковая жизнь"

Самса глубокой за-мо-роз-ки

– Тебе вискарь со льдом?

– Ой – нет! Мне лучше водку!

– Тогда и я буду. Но холодную.

– Само собой…

Друг мой полез в морозильник и достал бутылку, которая мгновенно покрылась росой. В январе в Тель – Авиве влажно, почти так же, как летом…

…Откупорил и разлил по рюмкам.

Мы выпили и закусили горячей домашней самсой.

– Ну как?

– Замечательно!

– А‑то! – Когда ты самсу успел?

– Она у меня глубокой заморозки. Я её леплю – и туда, в холодильник.

Мы сегодня пришли. Пока ты туда – сюда…

Я её – в духовку!

Ну, как?

– Жуда маза! (Очень вкусно! – узб.)

– Вай, рахмат сизга! (Ай, спасибо!)

У нас в Тель – Авиве главные домашние агрегаты – это мазган…

– Мазган?

– Кондиционер! Кондиционер и холодильник!

На лягане источала родной узбекский аромат горка маленьких, одна к одной, румяных самсичек.

– По второй?

– Наливай!

– …Ты в машине начал про зятя.

– Вот!

Про него…

Представь себе: отдаём дочку замуж…

Единственного ребёнка!

Мы кто такие здесь? Русские из Ташкента.

Мама – русская. Папа – еврей, но…

– Но русский узбек!

– Да! Русский монгол-аит! – и насмешливо прищурился (монгол-аитом его дразнили в Ташкенте за характерный разрез глаз). – Помнишь?

– Помню! Наш человек!

– Ну! Так вот… Дочка тоже – фактически русская. По закону, по внешности, по характеру.

Правда – идеально выучила иврит, пока школу закончила, … в армии служила, в боевых действиях участвовала, университет закончила…

– То есть она гражданка, но не иудейка?

– Иудеи это кто? Ты знаешь?

– Иудеи – это те же евреи, но с золотым обрезом!

– Это, кто сказал?

– Я сказал!

– Тоже мне – гой – френд…пиздун – теоретик!

Еврей «с обрезом» – это шуточка для мужиков. На самом деле не евреи могут стать иудеями, проходя гиюр. Причём – только по желанию.

Есть, конечно, отличия гиюра для мужчин – и для женщин…

Короче…

Она прошла обучение и процедуру посвящения в иудаизм…

Но, по изначальной ментальности она, всё – таки, русская. Понимаешь?

– «Умом Россию не понять…».

– Ещё по одной?

– Давай!

– О, це – бля! Уже тёплая… А со льдом я не люблю.

– Лёд? Не надо!

– Тогда мы её пока подморозим… – он ставит бутылку в холодильник…

– И вот приводит дочка в наш дом марокканского еврея.

Представляешь нашу первую реакцию?

– Ну… – Без ну! Я промолчал. И взял с расписного лягана ещё одну самсу.

– Да… Он – обаятельный, дружелюбный парень…

При этом, с необычной, так сказать, внешностью.

Такой…знаешь… характерной для выходцев из Марокко.

У них намешано – от африканских предков, от сефардов, от финикийцев, хрен знает от кого…

У нас все называются евреями. Но, все разные. Условно испанские – сефарды, условно германские – ашкеназы, кавказские – таты, марокканские, тунисские, наши бухарские, даже индийские и китайские.

Ну и конечно – мы. То есть – русские.

Любимое занятие у всех – повыяснять: кто самый евреистый еврей?

На одном языке понять друг друга не хотят. Особенно восточные и африканские. Такой галдёж поднимают. Алайский базар отдыхает!

Я всегда по этому поводу говорю – хватит п…деть! О чём вы спорите? Поедете в Украину или Польшу…да хоть в Москву! И будете просто жидами. Все!

Короче…

Пришёл в наш дом будущий зять!

Кроме иврита, свободно говорит по – английски…Вроде – образованный парень.

Но, хрен его знает, что там обнаружится – за первым впечатлением.

Знает несколько слов по – русски: спасибо, здравствуй, хорошо…

Мы тогда знали иврит гораздо хуже дочери. Хотя, лучше, чем инглиш.

Беседуем, переходя со слов на жесты.

Оба – он и дочка – ну, просто светятся!

А мы…

Мы, понятное дело, подбздеваем!

– Короче! – перебиваю я его любимым словом. – Когда лёд растаял?

– Лёд растаял – после холодильника.

– То есть? Вы достали из морозилки сало, водку и… – Ну нет…

– Кашрут не нарушаете?

– Сейчас – то? Сейчас – за компанию, и по – хорошему поводу – с удовольствием!

Хотя, виски он больше любит…

Короче…

Когда готовились к свадьбе, решили, купить новый холодильник.

Приходим с нашим парнем в магазин. Там этих агрегатов…

Я ему показываю на модель.

Пальцем.

Он кивает…

Открываем дверцу… щупаем, нюхаем…

Потом я мотаю головой – не подходит.

Он кивает…

Смотрим дальше…

…Наконец один, вроде, понравился.

О! Вери гуд! – говорю ему.

Подходит, распахивает дверцу.

Разглядывает…

На дверце – стикер «Self – defrosting».

Он читает и… …и произносит всего одно слово!

Одно!

С безупречной артикуляцией:

– С – а – м-о – р – а-з – м – о-р – а – ж-и – в – а-ю – щ – и-й – с – я!

Я чуть не упал, когда услышал! По – русски выговорил!

«Всё! – думаю. – Наш человек!»

Как показала жизнь – не ошибся.

Во такой парень!

Я посмотрел на холодильник, в котором уже заскучала бутылка:

– Ещё по одной?

– Хоп!

В воздухе отчётливо запахло палёным…

– Самса! Вот я – поц – иваныч!

Мы рванули на кухню – выключать духовку.

… Водку, мы закусывали ледяным, некошерным, московским гостинцем.

Приговаривая: «А сало русское – едят!»

Хорошо, что морозильник был полный. Следующая порция горячей самсы поспела к приходу зятя.

Голодные шнурки

Мы остановили машину на подъезде к Матрёнкам. Последний участок петлял в густом лесу, где над дорогой смыкались ветви сосен, дубов и елей. Предзакатное августовское солнце золотило их верхушки…

И тут я увидел его.

Он выглядел как настоящий шнурок. Во всяком случае, имя это возникло в моей голове одновременно с его появлением.

Шнурок выскочил из кустиков придорожной травы, замер на секунду, а затем мелко засуетился на месте, словно принюхиваясь.

Затем на обочину выскочили ещё несколько таких же, мгновенно сплелись… расплелись… и вновь соединились в подобие вздрагивающего, пушистого клубочка.

– Ты это видишь? – шёпотом спросила Ленка.

Мы замерли в машине, боясь спугнуть.

От переднего бампера до клубочка было всего метров пять – шесть. Шнурки были не толще плотницкого карандаша, и длиной – сантиметров по двадцать.

Мы, как черепахи вытянули шеи, стараясь расширить обзор над капотом.

Справа от меня, у двери машины, стоял мой товарищ Санька по фамилии Комисар, который минуту назад попросил остановиться, чтобы сфотографировать красиво освещённые кроны сосен над дорогой…

– Снимай, Саня снимай! – прошептал я, боясь пошевелиться – мой смартфон лежал на заднем сидении, в сумке.

Один из шнурков – самый смелый, выскочил из клубка и, вытянувшись буквально в ниточку, стремительно пересёк дорогу, извернулся и приподнявшись закивал, как будто приглашая других последовать его примеру.

Оставшиеся на месте шнурки расплелись и образовали веер – носами вместе. Они будто советовались, не решаясь пересечь узкое, но открытое пространство. Смелый нетерпеливо извивался напротив.

– Раз, два, три… – начал считать я. – Молчи… Семь! – прошипела Ленка.

Смелый шнурок не вытерпел – бросился назад, мигом проскочил дорогу, вклинился в трепещущий веер и вновь превратил его в клубок. Пару секунд шнурки крутились на месте, затем сплелись в косичку и, рваными перебежками, устремились на противоположную сторону.

Когда они скрылись в кустиках, вершинки даже не ше – лохнулись.

Асфальт перед нами был пуст, словно ничего там только что и не было…

Но, один шнурок опять высунулся из кустов.

Наполовину.

Шнурок поводил по сторонам острой мордочкой. Как будто проверял: никого не забыли?

И снова исчез…

Мы с Ленкой выдохнули и посмотрели друг на друга.

– Голодные наверное… – вздохнула сердобольная Ленка.

Как здорово, что Сашке взбрело в голову поснимать именно в этом месте! Нам уже не терпелось разглядеть снимки.

– Саня, ты снял?

– Да, меню это кривое… Тачскрин – …нутый!

– Так ты их не снял?

– Кого их? – удивился Саня.

– Эх, ты… – вздохнула Ленка. – Прозевал ласку.

– И не одну, – добавил я. – Знаете, не морочьте мне бейцим! – весело сказал ничего не понявший Комисар. – Мужику ласка нужна после обеда, а не до. Поехали, жрать хочется – сил нет!

…Семь шнурков – семь маленьких голодных ласок, сплетаясь и расплетаясь в косичку, продолжали путь к своему логову, скользя в густых лесных травах, на окраине деревни Матрёнки, что неподалёку от имения Абрамцево.

Еврейский вопрос

Сопливой московской весной ноль – четвёртого года Михаила Фрадкова назначили премьером российского правительства. Вечером того же числа я возвращался с работы домой… Вышел из лифта – и услышал чих за спиной.

Прикрывая нос клетчатым, старомодным платком, ко мне подошел сосед из смежной квартиры, милейший старикан, профессор-физик Яков Бенцианович. Он был взволнован. Ему явно хотелось поговорить.

– Алексей Маркович, – громко зашептал он, взяв меня под локоть, – у меня к вам еврейский вопрос. Вот скажите, зачем они это делают? Для чего дразнят русских? Неужели они не понимают, чем это может закончится?

– О чём вы, Яков Бенцианович?

– Ну, как же? Чубайс, Лившиц… теперь – Фрадков… вы как еврей это, надеюсь, понимаете?

– Надеюсь, понимаю. Но я не еврей.

– Ка-ак? – поперхнулся сосед.

– Должен вас огорчить – ни на грамм… Честное слово! Мой папа по метрикам – Ипполит. Марком он стал уже в школе. Его сверстники Айболитом задразнили. И он выбрал себе новое имя – как у полководца Марка Антония – в это время они Древний Рим по истории изучали…

Несколько секунд Яков Бенцианович оторопело смотрел на меня… но жажда общения победила.

– Ну, ничего… ничего… я вижу – вы неглупый человек… Так вот, скажите мне – на что они рассчитывают?

…И тут у меня зачесалось в носу…

Волшебный термометр

(рассказ врача приёмного отделения Тель – Авивского госпиталя)

Скорая доставила в наш приёмник старушку.

Мужа давно похоронила. Живёт в доме престарелых. Никого не узнаёт…

Перекладываем её на с каталки на кушетку.

Вроде бы в сознании – сама поворачивается, но движения – автоматические. Глаза открыты, взгляд равнодушно блуждает и не фиксируется.

Покашливает, как-то жалобно.

– Ихь, ихь…

На вопросы не отвечает, на прикосновения реагирует вяло.

Врач из бригады скорой предположил бронхит и… деменцию.

– Ихь, ихь..

Лоб горячий, губы сухие…

Готовлю ректальный термометр.

Укладываю на бок.

Подчиняется легко, безвольно…

– Ихь, ихь…

Ввожу термометр…

Неожиданно старушка оживляется – приподнимает голову.

Пытается оглянуться.

Взгляд удивлённо – ласковый.

– Ицик… это ты?

Кар

(рассказ врача приёмного отделения Тель – Авивского госпиталя)

В Израиле умереть от голода почти невозможно. А вот от холода – вполне реально. Не летом – понятное дело.

Зимой – холодная погода – это не редкость. В Иерусалиме власти, бывает, даже размещают бездомных на временное проживание в гостиницы. Отказавшимся выдают одежду и питание. Пострадавших от холода привозят в больницы.

В прошлую зиму даже в тёплом Тель – Авиве было очень неуютно. Привезли и к нам в приёмное отделение тётку – явно из бездомных.

…Идёт под руку с фельдшером, сама.

Выглядит, как и положено, такому контингенту – немытая, нечёсаная, неопрятная. Пахнет соответственно.

Носастая.

Глазастая.

Одета во всё чёрное.

Волосы длинные, слипшиеся – цвета вороньего крыла.

Промокла…

Привели, усадили её на кушетку.

В нашем госпитале, и в бригадах скорой помощи, немало врачей, которые не забыли русский язык. Отвожу фельдшера в сторонку, говорим с ним вполголоса, по – русски.

– Что с ней?

– Надеюсь, только переохлаждение.

Тётка сидит, дрожит. Глаз с нас не сводит. Видно, что нас не понимает, но чувствует, что говорят о ней.

– Где вы нашли, эту… ворону?

Тётка, крутанула носом – и вдруг подала голос.

Да громко так!

– Кар!

Вот такая мистика по – русски!

Впрочем, на иврите это слово, звучит гораздо прозаичнее.

«Кар» на иврите – это «холодно».

Обрезание, «Катюша», дождь, кошер и бизнес

В первый же день в Иерусалиме я подошёл на улице к витрине с двухэтажной вывеской: CHANGE & Sale of telephone cards.

– Hi, can I buy a phone card here?

– Можно па руски, – расшифровал меня пожилой юноша с мохнатыми щеками, сидящий за окошком. – Обрезать будем?

Я растерялся:

– Обрезать?

– Симка вам обойдётся в сто шекелей, плюс то, что вы положите на счёт. Обрезание – бесплатно.

«Иудеи – это те же евреи, но с «золотым обрезом»», – вспомнил я «народную мудрость».

– У вас для всех такой бонус?

– Так это же айфон, – кивнул он на мой телефон, – значит, нужно будет резать вашу симку.

– Ах, в этом смысле…

– Ой, не говорите, что не так поняли.

Я протянул в окно шекели, телефон – и через пять минут получил его обратно с новой картой.

– Спасибо. Теперь всё кошерно, – попытался сострить я. – Это не кошер. Это бизнес, – не поддержал меня продавец.

Перейдя улицу на теневую сторону, я стал разглядывать вывески. Впереди – бар с невероятным и явно некошерным названием: 1901, PUTIN PUB. Навстречу мне, обгоняя группу туристов, спешили несколько колоритных бородатых ортодоксов в длинных чёрных лапсердаках и широкополых шляпах. Один из них недовольно покосился на слово PUTIN -

и сразу же потянул мобильник к уху.

«Стучит…» – машинально подумал я – и тут же сам себя устыдился.

«… в столице древней Иудеи было по – летнему тепло…» – откуда же эта цитата? Вдоль домов из жёлтого иерусалимского камня плыл запах ладана и специй. Чернокожие, жёлтые и бледнолицые путешественники гроздьями перекатывались по ступенькам древних улочек. И на каждом шагу, в каждом квартале им пытались что-нибудь продать.

Ближе к храму Гроба Господня ор покупателей и торговцев стало заглушать отдалённое пение. С каждым поворотом – всё громче. Нестройный, многоголосый хор зажигательно пел головокружительно знакомую мелодию на иврите. Музыка из «Катюши», но слова народные!

Раздался смех и аплодисменты – как на концерте… запели на английском…

Под гулкими сводами одного из залов Христианского квартала собрались сотни полторы молодых солдат. Двадцатилетние мальчишки и девчонки, в униформе, с автоматами – и стриженные и лохматые. Распущенные гривы некоторых военных див закрывали их спины и приклады винтовок М-16. Парни были в кипах, беретах, но большинство – без уборов. Все – удивительно разномастные: по – европейски белые, по – африкански чёрные, по – семитски курчавые, по – славянски русые. Расслабленные, весёлые, дружелюбные и обворожительно молодые.

Что это было? Я растерялся – и не спросил.

«Смотр строя и песни»?

Только по – израильски…

Солдаты и солдатки ничего не покупали. Они пели то, что хотели. Им было просто хорошо…

В Александровском подворье, перед Церковью Святого Александра Невского на наши головы пролился вдруг дождь. Нежданный, тёплый и благодатный, как слёзы радости. Всего несколько минут он шёл, но зато с настоящим весенним громом. По мостовым камням сразу зажурчали ручьи. По моим щекам и шее потекли струйки. Я улыбался. Глупо, непроизвольно и счастливо. Человек, с носом и скулами римского легионера, распахнул над моей головой новенький зонтик и несколько шагов услужливо семенил рядом.

– Grazie! – сказал я ему вместо thank you.

«Легионер» пожал плечами и закрыл зонт. Возможно, он стремился продать его – удачный был момент. Но тогда я воспринял это как знак дружелюбия.

За раскрытыми дверями подворья стояла девушка, миловидная и кроткая, в монашеском платье и белом апостольнике с красным крестом – головном уборе русской сестры милосердия времён первой мировой войны. Она приветливо встречала желающих спрятаться от влаги небесной.

Дождь затихал постепенно и кончился незаметно – капли долго ещё продолжали звенеть и булькать с карнизов. Воду с улочек выметали по ступеням и уклонам, вычерпывали совками. Укрывшиеся в храмах выходили наружу и смешивались с торговцами на улицах.

На одном из магазинчиков в лабиринте улиц старого города я увидал плакат с рождественской ёлкой – неожиданный в душном ерушалаймском контексте. Внутри, на прилавке, среди обычных местных сладостей – фигурки шоколадных Санта – Клаусов и кошерный зефир. Я взял одного в руки, чтобы рассмотреть. Дед Мороз был одобрен Кашрутом! На его пятках среди кружев ивритского шрифта виднелся маркер «Under Kosher supervision».

Бизнес есть бизнес.

16 ноября 2015 года. В этот день на улицах Иерусалима я был с женой – Еленой Грининой.

День десантника

(Подслушанное в метро)

На «Октябрьской» автоматические двери уже почти закрылись. Но их отжали. А затем, со свистом и гиканьем вагон взяла на абордаж толпа парней в голубых беретах и полосатых тельняшках.

– День десантника! – брезгливо вспомнил я. – Пьяных я терпеть не могу, а любую толпу всегда опасаюсь.

Парни были как на подбор – рослые, хотя многие уже обзавелись гражданским жирком.

Все они изрядно приняли на грудь, но пока ещё держались на ногах.

Ближним ко мне оказался коренастый малыш, что называется, метр с кепкой. Он не доставал и до подмышки самому здоровому – настоящему Гераклу, с наколотой на плече синей эмблемой ВДВ.

Малыш огляделся вокруг мутными глазами – они у него явно были в расфокусе. Увидел меня, стоящего посреди вагона, и решительно пошёл, глядя на мой живот. Ноги у него заплетались – казалось, вот – вот упадёт. Не успел я опомниться, как он поймал меня борцовским захватом. Я стал вырываться…

Другие парни тоже бросились ко мне вслед за своим малышом.

– «Писец!» – только и успел я подумать…

– Спокойно! Свои! – крикнул мне Геракл. – Ты постой так, видишь – он на ногах не держится.

– Извини, друг. Потерпи чуток, а то он упадет – ему выходить скоро. – сказал второй подошедший десантник. Он единственный был в кителе с орденами, но без берета. Совершенно седой, с ежиком волос, как из бесцветного нейлона.

Между тем, «малыш», обхватив меня, мгновенно затих и практически заснул. Как щенок на сучьем пузе!

… Мы так и ехали весь прогон – я держался за верхний поручень, а малыш – десантник – обнимал мою талию и прижавшись щекой, горячо дышал мне в живот перегаром.

Вагон остановился.

– «Парк Культуры» – объявили по трансляции. Парни в тельняшках всполошились и стали отдирать руки малыша от меня. Он, не открывая глаз, мычал, но рук не разнимал.

– Сержант Дуля – на выход! Кру – гом! – скомандовал Геракл.

Малыш мгновенно распахнул веки и отпустил меня.

– Спасибо, братишка! Не обижайся. Гуляем! – грустно объяснил мне седой.

Я только махнул рукой.

Сержанта Дулю парни развернули лицом к двери. Поправили берет. Указали направление.

Но малыш – десантник, топтался на месте, и вытаращив глаза, никак не мог сделать первый шаг.

– Дойдешь? – с сомнением спросил Геракл.

– Ххх – ули нам, кабанам! – икнул малыш, расставил негнущиеся конечности и, «поймав ногу», решительно пошагал к выходу. Двери вагона сомкнулись. Но даже когда состав тронулся, парни в полосатых тельняшках переживали за товарища, глядя как он героически преодолевает путь по станции метро – от колонны до колонны.

Затем, Геракл, Седой и другие, как хоккеисты после матча, стали пожимать мне руку. Намяли изрядно.

Но я расчувствовался и потом, по дороге домой, не раз пытался перейти на строевой шаг.

Автоматически.

Радистка Кэт
(Подслушанное в метро)

Только что.

В метро на станции «Сретенский бульвар».

Бабулька, аккуратненькая, седенькая, сухонькая, согнутая вопросительным знаком, держит планшет обеими руками (от планшета – шнур в сумочку) и кричит в него:

– Не слышно!

Связь плохая…

Я – Екатерина Максимовна! Я в метро!

Приём!

И обеими руками – планшет к уху.

Несколько секунд напряжённо слушает. Затем опять начинает кричать прямо в экран.

– Я – Екатерина Максимовна…

В метро…

Связь…

Не слышно!

Приём!

И снова – к уху.

Народ вокруг заинтересовано наблюдает.

– … не слышу…

… Приё – ом!

Наконец, какой-то парень не выдерживает:

– Ну, блин, радистка!.. Кэт!

Или наоборот?

Кафе – кондитерская. Две пожилые дамы ищут, где бы расположится.

Первая дама останавливается у столика возле окна.

– А вот и место уютное, и цветочки на подоконнике.

Садимся, Софьдмитна?

Ставят поднос с чашками и пирожными, усаживаются в кресла.

Вторая дама разглядывает цветы в горшках.

– Как этот цветок называется, Марьниколавна?

Первая дама растерянно замирает с чашкой в руке.

– Так это же…

Как его…

Гей…

Гей хера…

– Господь с вами, Марьниколавна!

– Или наоборот?

– Остановитесь.

В самом деле…

Капучин ваш остынет.

Пейте уже!

– Так ведь я не успокоюсь теперь!

Мальтийский крест в Зимнем дворце
(Сентиментальный «святочный» рассказ. Иордания. Амман. Каср – Мшатта)

Побывал я когда-то в брошенном дворце – в пустыне, неподалёку от Аммана. Строили его в семьсот каком-то году нашей эры, в качестве зимней резиденции династии Омейядов. После смерти последнего благополучного правителя забросили. Так и стоят теперь руины посреди безжизненной равнины. Ни кустов, ни деревьев вокруг – насколько хватает глаз. Даже подлинное название дворца не известно. Нынешнее Каср Мшатта дали кочевники – бедуины.

Повезли меня на экскурсию иорданские друзья. Путь был не близкий – по грунтовой дороге… да и выехали мы поздно. Пока добрались, уже стало темнеть.

…Мы бродили вокруг остатков стен и колонн – перекрытия не сохранились… только редкие, уцелевшие аркады и полусводы. На одном из каменных блоков я нашёл вырезанный крест, похожий на мальтийский. Удивился – кому понадобилось рисовать такие кресты в арабской пустыне?

– Это нацарапали рыцари – крестоносцы в начале ХI века…Вот, на ступенях – клетка, как будто для крестиков – ноликов, – это уже турецкие часовые играли в кости… совсем недавно – в XVI, а может быть, даже в XIX веке, – объяснил мне друг.

Первый крестовый поход! Рисунок на камне заворожил меня. Казалось, люди, которые его вырезали, только что были здесь. Грелись ночью у костра на этих ступенях, смотрели на те же звёзды… Я стал искать другие следы – нашёл ещё одну решётку, какие-то буквы…В сумерках их очертания были едва различимы.

Нужен был фонарик… Я оглянулся и увидел, что между стен двигаются несколько фигур, закутанные в длинную, до пят, одежду. Стало не по себе – пустыня, ночь, развалины… Спутники мои куда-то подевались…

– Ау, где вы? – негромко позвал я их. Одна из фигур в светлом одеянии приблизилась ко мне. На голове её был платок – никаб, закрывающий лицо.

– Вы русские? – неожиданно услышал я тихий женский голос.

– Да… архитектор из Москвы… Алексей… – я так растерялся, что едва не назвал улицу, дом и номер паспорта.

– Меня зовут Анна, я археолог из Германии (она говорила с еле заметным акцентом).

– А-а… откуда вы… – Я долго работала в Эрмитаже, в Санкт Петербурге, – угадала она мой вопрос.

Теперь мы стояли почти рядом. Я чувствовал её дыхание. Ткань всё еще закрывала нижнюю часть лица, но теперь она придерживала её рукой над губами.

– Значит вы там работали в Зимнем Дворце – и опять приехали в зимний дворец? – я уже освоился и решил пошутить.

– Да, правда – этот дворец тоже зимний! – (голос её улыбнулся).

– А… ваша одежда?

– Мой муж – иорданец. За мной стоят его сёстры, но они живут в Аммане. Когда мы с мужем приезжаем в Иорданию я всегда ношу эту одежду – так удобнее… Вы уже всё посмотрели?

– Нет, к сожалению. Это удивительное место, но… мы поздно приехали… Скажите, Анна, куполов я не видел… – здесь только стены сохранились?

Она повернула голову – слева к нам подходил мужчина в клетчатом иорданском платке – шемахе. Две фигуры в тёмных хиджабах остались поодаль.

– Мой муж… – представила его Анна (имя я не разобрал, но не стал переспрашивать).

Мы обменялись поклонами. Он не подал руки, только склонил голову, прижимая ладонь к груди, – и остался на расстоянии трех шагов.

Анна быстро сказала что-то по – арабски (я различил только два знакомых слова – аркитект и руси…) и повернулась ко мне.

– Идёмте – я покажу вам самый красивый потолок. Осторожно – уже темно, пол неровный… не надо падать.

Она шла впереди меня – с прямой спиной, уверенно и красиво.

По дороге я всё – таки споткнулся – и тогда она взяла меня за руку и повела за собой между руин. Вскоре мы оказались в помещении с более высокими стенами.

– Смотрите, – она запрокинула голову. – Он здесь!

Голова и лицо её были уже открыты. Платок капюшоном лежал на плечах… изящная девичья шея, недлинное каре, нос… нос – обыкновенный.

Над нами, в окружении стен, возвышалось чёрное пространство, усыпанное неправдоподобно яркими звёздами… странно, их только что не было, даже небо на западе ещё светлое.

Было оглушительно тихо. Я не шевелился и почти перестал дышать.

– Подождите… сейчас их будет очень – очень много… – прошептала она.

Мы простояли, глядя на небо, казалось – слишком долго… Хотя, наверное, это было всего несколько минут. Новые звёзды вспыхивали одна за другой, как будто кто-то включал их. Космос у нас над головами волшебно превращался в сияющий купол.

Она первой нарушила тишину.

– Я специально приехала сюда, чтобы посмотреть на этот потолок. Я всегда это делала раньше… (она так и сказала по – русски – не небо, не звёзды, не купол, а «этот потолок»).

Я заметил, что стою, продолжая держать её за руку. Осторожно разъединил наши ладони и пальцы…

– Теперь… пора возвращаться?

– Да… Спасибо, что смотрели вместе. – сказала Анна.

Быстро и ловко она закрыла лицо и голову платком.

– Ну, что вы… – я неловко запутался в словах.

– Идите за мной, – позвала она и пошла вперёд. В темноте мерцала её белая одежда. Под ногами хрустел песок…

Вернувшись, мы почти сразу же попрощались. Три фигуры ждали её, три – меня.

Разошлись по машинам. Сначала тронулась с места наша. Они – вслед, почти сразу же. Через пару минут, когда я оглянулся – фар сзади уже не было.

Я не спросил ни её фамилии, ни адреса… Теперь уже и не знаю – было это на самом деле, или привиделось.

Сохранились только несколько фотографий – тёмные руины и рисунки на камнях. На одной – решётка для игры в кости. На другой – мальтийский крест.