Текст книги "Шелковая жизнь"

Внеземлянин

Я открыл глаза и закашлялся. Спать с заложенным носом и хрипящими бронхами было невозможно. Двигатели самолёта гудели невыносимо – голова моя просто раскалывалась – мы летели над Африкой уже пятый час. Освещение в салоне, кроме дежурных ламп, было выключено. В спинки кресел были вмонтированы телевизионные экраны, но только один подмигивал, где-то далеко впереди меня. Все спали.

– Ч-чёрт, как он включается? – я ткнул наугад в клавиатуру пульта – и экран послушно засветился.

…Ещё несколько тычков пальцем – появился список фильмов. Русского языка в меню на Turkish Airlines не было. В английских названиях новых фильмов я ориентировался плохо – поэтому выбрал список оскароносных.

В нём я тоже не нашёл ничего для себя интересного, кроме…

– Что ещё за E. T. The Extra – Terrestrial? Внеземной? Или Внеземлянин? Боже мой! Это же «Инопланетянин» Спилберга!

Фильм «Инопланетянин» многие годы был моим любимым. Парадокс заключался в том, что я никогда не видел его. В СССР об этом кино Спилберга писали кинокритики, рассказывали немногие счастливчики, посмотревшие его за границей, или на редких в те времена видеомагнитофонах.

Но в советском прокате фильм отсутствовал. Хотя молва о нём зародилась в нашей стране почти сразу же после премьеры на Западе. Об этом кино говорили, его обсуждали. Появились фанаты, никогда не видевшие фильма.

Я тоже попал под обаяние пересказов этого сюжета. Перечитывал всё, что находил в журналах и газетах. Нашёл даже литературное описание фильма – бытовал в те времена такой жанр.

История про заговор детей, спасавших маленького инопланетянина со странным именем Ити от алчных и бездушных взрослых, ожила в моём воображении настолько ярко, что я не стал искать видеокассету. Или кино на настоящем экране, или ничего! Даже когда изредка мне попадались в журналах блёклые, чёрно – белые изображения кадров из «Инопланетянина», я, не вглядываясь, перелистывал страницу.

Но время шло… другие фильмы и события вытеснили мои фантазии об этом фильме. И я, не то, чтобы совсем забыл об Ити, но… Но, конечно же, забыл. На долгие, мгновенно пролетевшие, двадцать лет.

– To watch the movie. Yes. No.(Смотреть фильм: да, нет) – бесстрастно предложил мне экран на спинке кресла.

Я испугался. У меня даже нос отложило, и прояснились затуманенное вирусом гриппозное сознание. Смотреть – означает разрушить образ Ити, который я придумал сам, хотя бы и со слов Спилберга.

Один раз… было это на Столовой горе, в полдень, температура воздуха +10… температура моего тела была +39… (грипп, бронхит и т. д.)… Я стоял в шортах и майке, на краю отвесной скалы и смотрел вдаль, сразу на два океана… до следующего фуникулёра было ещё минут двадцать пять… и понимал, что мне пиздец… В этот момент кто-то потрогал меня за щиколотку.

Я опусти глаза: передо мной стоял Е. Т. (или как там его называл Спилберг) и улыбался, просяще протягивая ладошку. Рядом с ним на маленьком столбике виднелась табличка с надписью: It is forbidden to feed! (Кормить запрещается!) …И я, как истеричная барышня, потерял сознание. Когда зрение ко мне вернулось (я лежал на земле), я увидел перед глазами множество ног, обутых в кроссовки, из-за которых выглядывала смышлёная улыбающаяся мордочка Е. Т. Я показал на него рукой и спросил:

– Who he is? (Кто это)

– This is Hyrax, (это даман) – ответил мне сверху женский голос.

И я опять потерял сознание…

Vincent‑vincent…

Август 2017-го, Амстердам, Музей Ван Гога…

На одном из информационных стендов я обратил внимание на плакат с автопортретами Винсента Виллема. В экспозиции музея было несколько картин, где он рисовал себя. Но, когда все вместе – это производит большее впечатление чем – по очереди.

Целое поле репродукций – маленьких, как марки в альбоме. Десятки живописных работ и рисунков – в шляпе и без шляпы, с бородой и просто – с рыжей щетиной. Большинство – с напряжённо – сосредоточенным взглядом. Словно он смотрит в объектив камеры, но куда-то «за диафрагму».

Очевидно, что очень часто желание рисовать настигало автора, когда единственную модель он мог найти только в зеркале… Мне этот плакат с автопортретами рассказал о Винсенте не меньше, чем знаменитая книга Анри Перюшшо.

Закончив обход экспозиции мы с Ленкой решили перекусить в кафе на втором этаже музея – хлеб, жареная рыба с картошкой, пара бокалов Merlo…

Напротив нас сел этот рыжий парень…

Потом все наши друзья – голландцы глазам не верили, разглядывая десяток нерезких фотографий в моем телефоне (Ленка пристыдила, когда я попытался открыть фотокамеру) … Как сказала потом хозяйка нашего отеля в Харлеме: «…Я бы такому бесплатно наливала!».

…Но “Vincent” пил сок из пакетика и сосредоточенно смотрел куда-то в бесконечность. Вокруг – десятки людей – и никто не обращал на него внимания. Как и он – на них…

Затем он, встал – и… просто – напросто ушел, не провожаемый ничьим взглядом (нам оглянуться на него было как-то неловко)…

Должон быть…

Старик выглядел, как могучий корявый пень. Морщины рассекали его загорелое лицо, как складки шарпея. Руль в узловатых пальцах выглядел игрушечным. А вот на лысину не было даже намёка – на макушке задорно торчал густой, почти без проседи, ёжик.

Мы давно уже съехали с запруженного Садового кольца и петляли по каким-то задворкам складских территорий. Я не понимал, где мы находимся, и уже начинал волноваться. Зачем я махнул рукой и остановил эту древнюю лайбу?

Но дед вел машину уверенно и несуетливо.

– Как вы без навигатора обходитесь? – спросил я. – Так полста лет за баранкой… И всё по Москве. Я её – наизусть…

Внезапно мы упёрлись в тупик – дорога была перекопана. Я выругался. Водитель промолчал, но удивительно ловко развернулся и вырулил на параллельную улицу.

– Перестраивают, так их… А вы… по этому, по телефону ездите?

– Не я – жена. Она у меня отличный водитель, но всегда с навигатором. На московских дорогах она научилась матерится сразу же, как села за руль. А вы, при мне – пока ни разу! Или не умеете? – пошутил я. – Так что толку… мух пугать? – удивился старик. – Вот в таксопарке у нас главный был… Леонид Абрамыч. Он виртуоз был по этой части. Умел приложить…

– Директор?

– Инженер главный…

– Абрамыч? Еврей?

– Ев – ре – ей… са – амый такой… настоя – ящий.

– Как же он матом… по – русски?

– А по – каковски ему с русскими материться?

– За рулём ругался?

– Какой там… На планёрках. Так, бывало, человека словами размажет. Да при всех… С полу не отскребёшь!

– И вас тоже?

– И меня, – гордо признался старик. – А как же! Не раз… Поднимет с места – и давай… Да громко так – уши закладывает. Голос зычный. Как из матюгальника!

– А вы? – А что я? Шнурки разглядываю.

– Сволочь какая этот Абрамыч! – посочувствовал я. – Ну, эт – вы зря… – пробасил старик. И замолчал.

Некоторое время он рулил, насупившись. Мы пересекали железнодорожный переезд.

Мысленно я ругнул себя – мне был интересен рассказ – очень хотелось дослушать.

– Он ведь как… – продолжил старик (похоже, ему и самому хотелось прервать неловкую паузу). – Если с места поднял, все грехи вспомнит. И нонешние – и будущие. Наизнанку вывернет. Виноват – не виноват…

Дорога пошла в гору. Старый таксист обхватил лапищей набалдашник рукоятки передач – и передёрнул её, как затвор трёхлинейки.

– Потом… народ из кабинету отпустит… сам подойдёт, обнимет: «Иваныч, зла не держи. Прости. Так надо было…»

Не… не сволочь он. Справедливый мужик. Руководить народом умел. Уважал я его.

– Как же так… если не виноват?

– Не виноват… всё одно терпи, молчи. Чтоб человек, по совести, весь день работал – он с утра должон быть обосран!

– Думаю, что не все с этим согласны…

– Оттого и беда. Пока не поймут – жизни в стране не будет.

…Вскоре мы приехали. Попрощались душевно. Старик явно был рад, что его выслушали.

Дентикль & декольте

Напротив меня, на стене кабинета висел плакат, с рисунками страшноватых зубов на чёрном фоне. Изображения были крупные, а подписи мелкие – не разобрать.

Мой зуб сверлили и удаляли нерв. Мне повезло – стоматолог оказался не только гуманным профессионалом, но ещё и красивой женщиной. У неё было редкого типа обаяние – без натужного кокетства – абсолютно естественное.

Она ремонтировала мой зуб второй день. Мы уже перешли на «ты». Я и забыл про свои страхи, которыми мучился накануне. Работала она виртуозно – боли я не чувствовал – только восторг и вдохновение.

Чудеса, да и только! Ещё вчера я не знал о её существовании, а теперь не мог думать ни о ком, кроме неё. Это был тот самый, уникальный случай, который называется «совпадением человеческих химий» (лидокаин, этиловый спирт и мышьяк, которым в те времена травили зубные нервы пациентов, в счёт не идут).

Как это получалось – не пойму, но со второй минуты нам было удивительно легко. Будто бы знали друг о друге всё – всё – всё. И хотя глазами мы общались больше, чем словами – взаимопонимание на второй день казалось абсолютным.

Эх! Вот, отойдёт анестезия и… – развлекал я себя фантазиями, под свист бормашины. Было самое начало дня, но в том, что вечером буду с ней, я не сомневался – во мне проснулся «охотник».

– Ну, вот – и готова дырочка! – она склонилась и вынула из моего рта намокший ватный тампон. Разрез её халатика казался более смелым, чем вчера. От декольте невозможно было отвести глаза.

Мне оросили рот невкусной струёй. Я надул щёки и сделал жалобную физиономию.

– Сплюнь, это просто вода.

Отплевываться при ней было конфузно – и я глотнул. Она засмеялась.

– Не валяй дурака, – и, выбирая инструменты, наклонилась ещё ниже.

Я чувствовал, что к моему лицу непроизвольно приклеивается блудливая улыбка, но затормозить уже не мог. Пьяно ворочая онемевшим языком, я выговорил, что такой роскошной «анестезии» ещё никогда не видал…

Она вспыхнула и резко поправила халат. Выражение лица мгновенно стало брезгливым.

– Ещё один – и туда же… Откройте рот, – чужим голосом сказала она.

Вложила мне за щёку новый тампон и сунула в зуб хобот бормашины.

Сердце моё провалилось под кресло. Зажмурившись, я ругал себя: Всё испортил – спугнул девушку!

Сверло засвистело громче – запахло палёной шерстью. Я дёрнулся – впервые стало больно. Приоткрыл веки, но она смотрела мне в зубы. Халат был закрыт до горла. Её рука с инструментом у меня под носом… – (Что это за кольцо на пальце?).

Новая боль проткнула анестезию. Я дёрнулся и, неожиданно для себя, взвизгнул. Стоматолог отпрянула и презрительно процедила:

– Нежный у меня сегодня пациент. Слушайте, ваш нерв уже убит. Я мёртвую ткань вынимаю – вы не можете чувствовать боль. Не симулируйте.

Мысленно я ругал себя последними словами. Накануне вечером, вдохновлённый первым днём общения с ней, я выпивал с друзьями патологоанатомами. Как я мог забыть, что водка несовместима с анестетиком? Вот почему сегодня обезболивание не работает. Значит, придётся стиснуть и… …И тут я вспомнил, что рот закрывать нельзя. Кругом – засада!

Она стала вкручивать в мой зуб что-то вроде металлического ёршика – и слёзы потекли по моим щекам. Что делать? Скрыть – невозможно. Утираться – стыдно…

– Да что же вы, в самом деле! Я почти весь канал прошла! – пожаловалась она.

Вдруг отстранилась, вставила мне в рот маленькое зеркальце на ручке и стала что-то рассматривать. Инструмент противно звякал по зубам…

– Бедный! – неожиданно вырвалось у неё.

Глаза её опять стали родными. Она была растерянна и прекрасна.

– Простите! Простите меня!

Меня даже боль отпустила. – (Ага – раскаялась, значит -

не всё потеряно).

– Оказывается, я вас по живому мучила! Нерв не убит. У вас там дентикль[49]49
   Дентикль (denticulus; лат. Уменьшительное от dens, dentis – зуб) – образование, состоящее из дентина или дентиноподобной ткани, расположенное в пульпе зуба.
  Денти'кль присте'ночный (d. parietalis) – Д., прилегающий к слою дентина.
  Денти'кль свобо'дный (d. liber) – Д., не соприкасающийся со слоем дентина.


[Закрыть]. Свободный… Одинокий такой…

– Кто это там – свободный и одинокий? – едва не подавился я слюнявой ватой.

– Это вроде камушка внутри зуба, – она обворожительно качнула левой бровью в сторону чёрного плаката. – Он канал перекрывает – поэтому мышьяк и не подействовал. Нерв живой – а я тащу его! Как же вы смогли…, бедненький.

– (Какой ещё «бедненький»!), – я гордо замычал и возмущённо заворочал глазами.

– Осталось совсем чуть – чуть. Надо потерпеть. Другого выхода нет. Но будет очень больно. Сможете?

(Вот любят стоматологи задавать вопросы пациенту, который ответить не может), – Я попытался кивнуть и «мужественно улыбнуться» (но, попробуйте – ка сделать это с разинутой пастью).

Мне сменили тампоны. Снова доктор вкручивала «ёршик» в зуб…

– Давай, миленький. Держись! Ну… Я вцепился в подлокотники – в глазах потемнело…

– Всё. Получилось. Вытащила!

Стоматолог крутила что-то перед моим носом…

В лотке загремели инструменты…

Зрение медленно возвращалось ко мне…

– Герой ты мой! Вот тебе – заслужил!

Смеясь, она наклонилась над моим лицом и быстро распахнула халат на груди.

Толстые линзы густых слёз, как бесполезные чужие очки, лежали на моих глазах. Я ничего не разглядел. Но это было неважно. В это мгновение я любил её.

Он что, жив?!

(Быль. Посвящается Юле Калльмайер и ее дочке Соне)

Перед началом концерта в Большом зале московской консерватории усаживаются слушатели. На первом ряду партера, в центре, у прохода, сидят мать с девочкой лет четырёх. Шум и разговоры затихают – вот – вот начнётся концерт. Только девочка вертится. У них с матерью начинается диалог. Девочка спрашивает мать неожиданно громким и басовитым голосом.

– Мама, а кто будет выступать?

– Тсс… тише…

– Кто?

– Башмет.

Девочка показывает пальцем на первый из портретов над балконом зала.

– Это Башмет?

– Нет, это Глинка.

– А он будет выступать?

– Нет, он умер.

Диалог слышен едва ли не на весь партер. Зрители вокруг с интересом прислушиваются.

Ребёнок показывает на второй портрет.

– А это Башмет?

– Нет, это Бах.

– Он будет выступать?

– Он умер.

– А это?

– Это – Моцарт. Он умер. Тссс. Тише…

На сцену выходят оркестранты и Юрий Башмет. Аплодисменты… Пауза… Дирижёр поворачивается к оркестру, поднимает палочку…

– А это кто?

– Тсс-с… Это Башмет! – шипит мать.

Весь партер смотрит не на дирижёра. Все ждут ответ…

– Он что, жив? – басом восклицает девочка.

Зал взрывается хохотом.

Юрий Башмет поворачивается к залу и раскланивается.

Аплодисменты.

Арнольд

Парень я вспыльчивый, но, когда пытаюсь ссориться с женой, она сразу начинает звать меня Арнольдом. И как-то всё… само рассасывается…

В конце девяностых мы c Ленкой переехали в новую съёмную квартиру. Обустраивались. Расставляли мебель, вешали шторы. Поспорили. Рассорились. Наговорили глупостей… и чуть не развелись.

Утром ушел на работу злой. Днём остыл. К вечеру только и думал о том, как помириться. Шёл домой и репетировал – слова подбирал.

Вошёл в подъезд своего дома и стал подниматься по лестнице. Поравнялся с дверью соседей.

– Арнольд, прекрати, – неожиданно раздался голос из-за неё.

Я невольно притормозил. За дверью послышались звуки борьбы… Кто живёт за дверью я не знал. Просто ни с кем в доме ещё не познакомился.

– Арнольд, я всё равно это выброшу.

…Возня и сопение.

– Арнольд… Арнольд, что ты делаешь?

Женщина. Молодая. Красивый низкий голос, – отметил я про себя.

Раздался звук падения чего-то грузного, затем – несколько томительных секунд тишины…

Прильнув ухом к двери, я затаил дыхание. Что делать? Звонить в милицию? А если громко постучать в дверь? Я сжал кулак и поднял руку…

– Арнольд… Зачем тебе это нужно?.. Арно – о – ольд, – обречённо простонала она.

Ясно… Нечего впутываться в семейные дела. Помирятся сами…

Послышался басовитый то ли рык, то ли стон… Потом его сменили приглушенные, ритмичные звуки. Как будто перекатывался и шлёпал мокрый комок в барабане стиральной машины.

Я уже представлял себе, как они мирятся. Прямо под дверью. Интересно, а что она «всё равно выбросит»? Он ей подарок принес? Цветы? Точно!

Какой же я идиот!

…Развернувшись, я рванул по лестнице вниз. От дома – до метро Алексеевская, рядом с которой полно ларьков с цветами, бегом – пять минут. Лишь бы не разобрали красивые букеты к вечеру.

…Как же это здорово мириться! Вдвойне здорово – рядом с букетом…. А потом – просыпаться между цветами и мирно посапывающей Ленкой!

На следующее утро я опять проходил мимо этой двери. Прислушался – тишина. Издалека, во дворе подвывал движок. Кто-то явно зря сажал аккумулятор, безуспешно пытаясь завести двигатель…

Я вышел из подъезда. Пустынный утренний московский двор. По – мартовски унылый, с остатками грязного снега и талыми собачьими какашками на асфальте. Вдоль прошлогоднего газона брела тётка со скорбными глазами на отёчном лице. Она была в сером допотопном пальто. Голова – наскоро закутана пуховой шалью. В руке – намотанный на ладонь поводок. За ней, опустив морду к земле, переваливался на коротеньких ножках раскормленный, ушастый кобелёк. Пёс доковылял до столбика ограды и припал носом к его основанию.

Тётка обернулась, скривила губы и нетерпеливо тряхнула хвостом поводка. Звякнул стальной карабин.

Пёс засопел, всасывая запах. Нос его не хотел разлучаться со столбиком.

Я уже почти поравнялся с ними…

– Хватит нюхать! – сказала она неожиданно молодым голосом.

Пёс продолжал возить мордой по земле. Тогда женщина сменила нервную интонацию на вопросительную.

– Арнольд, что ты делаешь?

Пёс косолапо развернулся: в зубах он держал рваный теннисный мячик.

– Арнольд, я всё равно это выброшу!

Комплимент

20 декабря, день рождения моего папы – Марка Алексеевича.

В последний год жизни он мог видеть лишь силуэты. Различал только свет и мрак.

… Когда рано утром прилетела из Москвы моя жена, отец уже проснулся и ждал её. – Чуть поближе… – сказал он, когда Ленка подошла к его кровати. И протянул ей руку.

Взял её пальцы и приподнял голову с подушки.

– Ты знаешь… Я, конечно, не очень хорошо вижу…

но, по – моему, ты сегодня очень хорошо выглядишь!

… Ленка говорит, что лучшего комплимента в жизни не получала.

Ну, вот и все…

Мне очень хочется, чтобы, прочтя Алешины рассказы, вы улыбнулись и вспомнили свое детство и юность, своих дедушек и бабушек, мам и пап, свои яркие и радостные моменты. Волны памяти со временем стирают воспоминания, но на их месте появляются другие, потом еще и еще… Жизнь – замечательная штука, ведь она такая непредсказуемая, яркая и изменчивая. И она никогда не заканчивается!

Алешина Шелковая Жизнь была полна впечатлений, любимых людей, ярких красок и смешных историй. Уверена, что, сидя там наверху за старинным письменным столом, он продолжает созерцать, любить и творить.

А я люблю тебя, мой Писатель. И пусть твоя шелковая жизнь продолжается и там, за горизонтом!

Я буду ждать нашей встречи, чтобы вместе смеяться и плакать, собирать грибы и путешествовать, встречать друзей и радоваться новому дню и новой жизни…

Твоя Ленка

Май 2021 года

Шелковая жизнь»

автор Елена Гринина