Текст книги "Нельсон. Морские рассказы"

***

Грязнов был сварщиком. Без него и без токаря, Вити Бичова, Серов был как без рук в таком полярном рейсе. Они всегда были палочками-выручалочками во всех невероятных ситуациях, которые могли бы произойти с любым из механизмов судна. Носит же земля Русская таких самородков!

Серова пять лет учили всяким премудростям механических наук в Высшем инженерном морском училище, а эти два мужика иной раз и его, с его знаниями, затыкали за пояс.

Потому что этому научили их морская жизнь и стремление выжить во всех экстремальных ситуациях, которые море преподносило им.

***

– Нет. За рацией следит начальник. Моё дело тепло и уют.

Тут только Серов заметил на верстаке какой-то вал. Поэтому он непроизвольно спросил:

– А это что за штукенция?

– Вал это с моей лебёдки, – Колька подошёл к верстаку и повертел в руках вал с шестернёй.

– Ну и что ты хочешь, чтобы мы с ним сделали? – продолжал допрашивать его Серов.

– Заклинил он на лебёдке. Новую лебёдку нам никто не даст сейчас. Только в следующем году её смогут привезти. Потому что в заявке этого года она не указана. А как мне всю зиму уголь таскать наверх, к станции? – он вопросительно поглядел на Серова.

Серов взял в руки вал. Да. Подшипники были заклинены. Наверное, в картере не было смазки. Они были абсолютно сухими.

Было одно простое решение: спрессовать заклиненные подшипники и поставить на вал новые. Приспособления для этого были.

А вот подшипники были все учётные. Пришлось опять идти к деду.

Тот, как всегда, сидел с помполитом и играл в шахматы.

– Рэм Маркелыч, – обратился Серов к нему. Колька прыгал где-то за спиной у Серова. Тот не давал ему никакой возможности проникнуть в каюту старшего механика. – Пару подшипников надо поменять на валу.

– На каком валу? – видно было, что в данный момент Рэм Маркелыч не собирается проигрывать очередную партию помполиту, потому что её надо было закончить до отъезда экипажа на берег. По его виду было заметно, что он готов ко всем неожиданностям судовой жизни, оставаясь на судне в роли одиночного вахтенного механика. Он был, как обычно, в заячьей шапке, телогрейке и кирзовых сапогах.

Рэм Маркелыч как-то отрешённо посмотрел на Серова:

– Конечно, конечно. Сделай им всё, что они просят. Сейчас вы все уедете на берег на выгрузку. Если не успеешь сейчас, то после выгрузки надо будет обязательно всё сделать, – и продолжил игру.

Серов повернулся и вытеснил Кольку из проёма двери каюты, обнял его за плечо и вразумительно попытался объяснить ему:

– Колюнчик, дорогой. Давай-ка пойдём в токарку. Я тебе дам всё, что ты хочешь, но сейчас будет не до тебя.

– А чего такое? – не мог понять ситуацию Колян.

– Минут через двадцать баржи уедут на берег. И все мы уедем. Никто тебе делать здесь ничего не будет, пока мы не вернёмся после выгрузки. Давай договоримся так. Мы сейчас находим тебе подшипники, оставляем их в токарке, а после выгрузки поставим их на вал. И ты уже сам что хочешь, то и делай со своим валом. Понял?

А куда было деваться Кольке? Он прекрасно понимал всю ситуацию, тем более что встречал судно с механической поддержкой уже третий раз за время своих зимовок.

Он молча согласился, и они пошли в токарку. Там Серов выбрал ему подшипники, подобрал приспособление для их спрессовки и уложил всё это на верстак. Но больше ничего сделать не успел.

По судну прошло объявление:

– Всему экипажу спуститься на баржу.

Перед отправкой одна баржа была загружена углем. На вторую баржу были погружены оба трактора.

Баржи одна за другой пошли к берегу. Когда трактора съехали на берег и расчистили себе плацдарм для выгрузки, они вытащили волокуши с углём на берег.

Из этих волокуш предстояло лопатами нагрузить уголь в мешки и отнести его на пятьдесят метров от припая вдоль по склону. А склон шёл вверх с наклоном примерно в тридцать градусов.

Глянув на такое небольшое расстояние, Серов сначала положил себе в мешок четыре лопаты. Но на половине пути он сдулся.

Пришлось скинуть мешок с плеч и передохнуть, чтобы тащить его дальше.

Дыхания не хватало, сердце чуть ли не выпрыгивало из груди, пот заливал глаза, хотя температура воздуха была не больше десяти градусов.

Вернувшись с пустым мешком к барже, он уже насыпал три лопаты в мешок. Но и их было тяжело нести.

Все-таки экспериментальным путём выяснилось, что в мешок надо было насыпать по три лопаты, чтобы их успешно, без перегруза, можно было допереть до общей кучи угля, которая была расположена около подъёмника.

Именно его сейчас и пытался починить Колька, чтобы зимой на станцию точно так же, в мешках, не таскать уголь наверх. А тогда это будет намного труднее, если подъёмник не будет работать и делать это вручную. Одному, тёмной полярной ночью надо будет вырубать уголь из общей кучи и тащить его наверх по узкой лесенке.

Но если он починит свою лебёдку, то ему надо будет только набрать уголь в тележку, подняться вверх по хлипкой лесенке без груза и ждать, когда к тебе по слипу подъедет тележка с углём, а после этого перетаскать его в помещение.

Серов теперь понимал Кольку, почему он был обеспокоен состоянием подъёмника. При его неисправности, тому бы пришлось таскать этот уголь в мешках самому.

А так у него будет только одна забота – очистить слип и ступеньки лестницы от вечно наметаемого снега.

В девять часов утра началась выгрузка из волокуш, и только к десяти вечера она была закончена. Спасало то, что погода была отличная. На поверхности моря почти не было волн. Только на пляж набегала небольшая волновая рябь.

В середине выгрузки баржевики съездили на судно и в термосах привезли еду.

Только тогда был устроен небольшой перерыв на обед.

После такого обеда вообще никому не хотелось двигаться. Не было никаких сил даже подняться. Но угля осталось уже меньше одной трети.

Превозмогая всякие «не хочу» и «не могу», под воодушевляющие призывы помполита, моряки собрались с силами и продолжили таскать уголь из волокуш на общую кучу, невзирая на ранги и должности. Сейчас все был равны. Уголь должен был быть перегружен.

Каждый тянет свой мешок. Серов никогда не думал, что это такая тяжесть, чтобы двадцать килограммов положить на плечи и тащить его вверх под углом тридцать градусов, обходя камни и рытвины, спотыкаясь на каждом ухабе. Раньше он не представлял себе, как это тяжело. Что такое двадцать килограммов? Это лишь гиря, немного потяжелее пудовой, которую он мог поднять раз двадцать без отдыха. Но это в спортзале, на ровном полу и в закрытом помещении.

А тут был склон, покрытый камнями, где надо было делать каждый шаг осторожно, чтобы не подвернуть или не сломать ногу. Это были долгие сто двадцать шагов вверх.

Пальцы сами собой разжимаются, уже не в силах держать мешок, чтобы он не упал с плеч. Но идти надо. Надо добраться до кучи, чтобы наверху скинуть на неё этот невероятной тяжести проклятый мешок.

Да, Серову и не хотелось выглядеть слабаком в глазах своих подчинённых.

Это он там, на судне, у них начальник, отдающий приказы. А здесь он просто вол, который должен таскать мешки, потому что кто-то и где-то однажды так решил.

У всех было одинаковое состояние, вымотаны все были до предела.

Но всё равно иной раз были слышны шуточки, подбадривающие отстающих, заставляя их двигаться несмотря ни на что.

И когда уже последняя лопата угля была загружена в мешки, когда последняя ходка была завершена, то все в бессилии просто упали на берегу.

Уже не было никаких сил зайти на баржу, чтобы вернуться на судно.

Кто-то ещё нашёл в себе силы и собрал немного плавника, который то здесь, то там валялся вдоль берега. Этим плавником был разожжён костер, в который ещё подкинули пару лопат угля.

Чукча из Нутэпэльмена был прав. Уголь был и вправду отменный. Костёр моментально стал излучать тепло, и все сгрудились около этого источника жизни.

Вокруг постоянно сновали Колька, подбадривая горе-грузчиков, да две здоровущие собаки.

Шерсть у них была такая плотная, что они могли спать в снегу долгими полярными ночами.

Серов об этом во время одной из остановок спросил Кольку:

– Собаки-то у вас где тут живут?

– Да тут рядом и живут. Если пурга приходит, то в снег зарываются и спят там. А иногда и в Нутэпэльмен убегают на несколько дней. С ними безопаснее. В прошлом году медведь приходил, так они его отогнали. Больше он не появлялся, – балагурил Колька.

Поначалу к собакам было страшно подойти, такие они были огромные и с виду свирепые. На самом же деле они оказались ласковыми псами, которые сами подходили и внимательно заглядывали в глаза, как будто понимая, как тяжело таскать эти мешки, и показывая, как они сочувствуют людям.

Уши у них маленькие, острые, сами они высокие, шерсть – густющая. Одну из них Серов погладил и засунул пальцы вглубь её шерсти на спине. Пальцы сразу же ощутили тепло собачьего тела, и с них сразу стало спадать напряжение от натруженности.

Моряки лежали у костра и ждали распоряжений капитана, когда можно будет возвращаться на судно.

Тракторы были уже погружены, аппарели на баржах закрыты, а люди в неге кострового тепла лежали вокруг костра.

К нему подошёл Колька с собаками, когда моряки мирно попивали горячий чай из привезенных термосов.

Кольке тоже налили кружку чая, а собакам кинули то, что оставалось в термосах после ужина.

Колька пристроился рядом с Серовым.

Тепло от костра, тишина, вечернее небо после заката солнца, всё располагало к мирной беседе. Чувствовалось, что некоторым просто не до бесед. У всех было только одно желание – добраться до койки и растянуться на ней.

С водой на судне была напряжёнка. Но по случаю возвращения экипажа с погрузки дед обещал подать воду в систему.

У кого-то само собой вырвалось:

– Ну и как вы тут живёте на этой станции?

Колька, наверное, тоже ни о чём не думал, а отвечал по инерции. Ведь не каждый же день двадцать пять человек посещают этот безлюдный остров.

– Я уже второй год зимую тут, – как бы из-за угла начал он. – Вот сейчас ещё третью зиму отзимую, и у меня скопится достаточно деньжонок, чтобы лодку купить. Когда вернусь домой, буду по Зее кататься, а потом по Гилюю вверх. Мне дед там оставил зимовьё.

Буду охотиться, рыбалить. Просто отдыхать буду и жить. А вообще-то я люблю путешествовать. Ох! Сколько книг я прочитал об этом. Когда все книги прочитаю, и пурга утихнет, то я с собаками на нартах езжу в Нутэпэльмен в библиотеку. Заодно и в магазин, если начальник даст разрешение на закупку новых продуктов. А вот уже следующим летом я куплю себе моторку, – мечтательно продолжал он.

Серов заинтересовался планами Кольки, хотя его тянуло в сон от тепла костра и тишины, которая заволокла здесь всё. Но, чтобы не заснуть, он продолжал спрашивать Кольку:

– И что ты хочешь делать с этой моторкой?

– Для начала я её здесь испробую, а потом пойду вдоль берега через Берингов пролив, вдоль Камчатки и Курил, чтобы добраться до Владивостока.

От таких детских простоты и наивности, с которыми были высказаны эти мечты, Серова покинула вся его дрёма:

– Ты вообще в уме, что ты хочешь предпринять? – Серов сел и прямо посмотрел ему в глаза. – Во-первых, это же – океан, шторма. Я по этим путям проходил десятки раз. Там такие шторма, там такие волны, что твою моторку перевернёт на первой же волне. И самое главное: пограничники и таможня. Кто тебе даст такое разрешение на выход в море?

Но Колька был в своей наивности непревзойдён:

– Да я всё сделаю, не переживай. С погранцами у меня всё схвачено, – он показал сжатый кулак, – они у меня вот где.

Ну, если у человека бзик после двух лет одиночества, его бесполезно в чём-либо разубеждать, поэтому только и оставалось, что согласиться с ним:

– Ну, смотри, путешественник ты мой, – Серов похлопал Кольку по спине.

Но тут по рации прозвучал приказ капитана, чтобы все возвращались на судно.

Моряки дружной гурьбой, конечно, с большими усилиями, поднялись с насиженных мест, затушили костёр и двинулись к баржам.

Вокруг сразу стало холодно, сыро и неуютно. Когда баржи завелись, то обычный грохот работающих моторов вернул всех к цивилизации из девственной тишины Севера.

Капитан разрешил Кольке приехать на судно. Тот оставил своих собак на берегу и устроился на палубе одной из барж.

Когда обессиленный экипаж вернулся на судно, то Серов вместе с Колькой сразу пошли в токарку.

Серов встал к токарному станку, чтобы сточить выбоины на валу, который так и лежал на верстаке, а потом уже запрессовать подшипники на вал.

Хотя после перетаскивания мешков с углём пальцы не слушались и руки тряслись, но, глядя в молящие Колькины глаза, Серов пошёл ему на уступки.

– У меня руки трясутся, ничего не смогу я проточить тебе на станке, – всё-таки попытался он как-то избежать этой работы.

Но у Кольки был такой несчастный вид, что Серов сдался.

– Ну пожалуйста, – жалостливо просил Колька Серова.

Тот пересилил себя и начал выполнять обещания, данные дедом Кольке.

Он установил вал в станок и начал протачивать его шейку под посадку подшипников.

После проточки вала и запрессовки подшипников Серов вообще ничего не чувствовал. Силы полностью покинули его. Он всё делал автоматически. Нестерпимо тянуло только к подушке. Казалось, что едва только он прикоснётся к ней, как сразу же провалится в какую-то тёмную яму, которая поглотит его всей своей глубиной.

Колька посмотрел на результат работы и с благодарностью принялся жать руки Серова:

– Ну спасибо тебе, Иваныч! Мне этих подшипников хватит на целый год.

Серов тоже был доволен, что кому-то он оказал услугу и помог выкарабкаться из жизненной ситуации. Он дал Кольке ещё полбанки тавота и полведра масла со словами:

– Будешь мазать свои подшипники. Смотри, чтобы картер опять не оказался сухим. А то точно придётся тебе все эти двадцать тонн таскать на себе всю зиму.

Колька был рад бесконечно:

– Ой, спасибо, Иваныч, а то у нас вся смазка уже закончилась. Ни грамма нет в запасе. Все экономят, а мне отдувайся. Ведь к нам снабжение завозят только раз в год, – повторил он в оправдание.

Серову было просто жалко этого пацана, который был просто-напросто брошен своими начальниками на произвол судьбы. Как он тут выжил, одному богу известно.

Серов не знал, как у Кольки сложилась дальнейшая жизнь. Больше судьба его с ним никогда не сводила.

Он показал Кольке, где тот смог бы до утра поспать в каюте у одного из мотористов, и вернулся к себе в каюту.

Утром судно опять снялось в рейс к очередному портпункту на очередную выгрузку партии угля.

Потом «Тоболлес» ещё зашёл в несколько портпунктов, на которых уголь также разгружался своими силами. Обстановка была рутинная, так что ничего особенного и не случилось.

Но мужики говорили, что Ключин – это ещё ерунда. Вот на острове Ратманова, где на его самой вершине находится погранзастава, выгрузка – это вообще смерть.

Там уклон достигал шестидесяти градусов, и по лестнице надо подниматься примерно на сто метров вверх. А туда надо было завозить сорок тонн угля.

Там суда стоят по нескольку суток, и когда выгрузка заканчивается, то экипаж вообще не в силах говорить ни «Б», ни «М». Поэтому капитаны становятся на якорь в какой-нибудь бухте потише, чтобы экипаж сутки отоспался после выгрузки.

В один из перекуров, обсуждая прошедшую выгрузку, Серов со своими друзьями пришли к выводу, что да, им повезло с Колючиным. Хорошо, что это был не Ратманов.

А пока судно ходило по всем портпунктам и выгружалось, бражка поспела.

Поспеть-то она поспела, но надо же было и попробовать степень её готовности.

Из большой бутыли Серов отлил часть этой бурдомаги в трёхлитровую банку и принес её к Майклу в каюту.

В это время там были Майкл, Виктор, Серёга и Катька.

Они с интересом посмотрели на Серова:

– Ты что это за жижу сюда притащил. Мы что, пить её будем?

– А вы что? Не хотите ничего попробовать? – удивленно воззрился на них Серов.

Перед тем, как нести им бражку, Серов уже полстаканчика пригубил для пробы. Чувствовалось, что уж очень эта брагулька оказалась крепкой. Ведь две недели всё-таки простояла без надзора.

Ну и некоторые сомневающиеся начали пробовать её, родимую.

Сначала осторожно, на дне стаканчика, а потом уже и по полстакана.

Этой трёхлитровой банки хватило настолько, что Серов с трудом поздним вечером добрался до каюты, а моторист едва поднял его на вахту.

На следующее утро Майкл встретил Серова перед обедом:

– Слышишь, Лёкс, ну ничего себе ты сотворил жижу! Надо же что-то и дальше с ней делать…

Серов был полностью с ним согласен:

– Сделаем, сделаем. Только подожди немного. Сейчас придем в Беринговский, встанем на рейде и будем делать всё, как в лучших куренях Хохляндии.

Несмотря на то, что вчера в каюте Майкла и состоялась небольшая вечеринка, на судне была тишина, и никто ничего не знал про неё. Значит, среди дружбанов-самогонщиков заговорщиков и болтунов не было.

В один из дней, когда судно уже стояло на рейде Беринговского и ждало очереди для погрузки, Серов взял агрегат, который они сконструировали с Серёгой, отлил в него из общей бутылки получившейся жижи и заперся в станции размагничивания для выгонки непростого зелья.

Никогда в жизни он этого не делал, но зелье само закапало из кончика змеевика в заранее припасённую банку.

Это была какая-то мутноватая жидкость, которая горела в ложке при поднесении спички. За вечер получилось выгнать трёхлитровую банку.

А на следующий день Серов выгнал оставшуюся часть бутыли.

Получилось две трёхлитровые банки мутной беловатой жидкости, которая при наливании на ложку – горела.

Серов попробовал её на вкус чайной ложкой. Его чуть не передёрнуло от вкуса получившегося напитка.

Из горловины банки несло непередаваемым ароматом, от которого хотелось заткнуть не только все ноздри, но и остальные органы осязания.

Что делать? Это же всё воняет бражкой. От которой после последней «дегустации» на вечеринке в каюте Майкла его воротило ещё несколько дней.

Надо было что-то делать. Катька, ну умная повариха! Узнав о качестве напитка, предложила Серову:

– Давай туда марганцовки бросим в каждую банку.

Серов согласился:

– Давай, попробуем. Будь что будет.

Катька пошла к доктору, пожаловалась на свои женские дела и выпросила у него ваты и марганцовки.

Когда марганцовка была высыпана в банки, то у Серова волосы встали чуть ли не дыбом. Вся жижа в банках стала фиолетовой.

Офонаревшие «химики» стояли и смотрели на результаты своих химических экспериментов.

У Серова непроизвольно вырвалось:

– Мать моя родная, а как же её пить-то! Это же полный триндец! Её же выливать придется.

Катька авторитетно успокоила Серова:

– Спокойно. Подожди. Пусть несколько дней так постоит. Там видно будет, что потом с этим делать.

Банки закрыли крышками и поставили в шкаф у Серова в каюте. Вони от них не было, поэтому их можно было безопасно там хранить.

На третий день Серов проверил банки. Вся фиолетовая жижа осела на дно, а сверху жидкость была даже чуть ли не прозрачной.

Серов позвал Катьку, и они тихонечко слили всю эту бурдомагу в чистые банки через тоненькую трубочку методом отсоса.

Получилось две банки по два с половиной литра. Потом профильтровали через ватку все это хозяйство и попробовали его на вкус.

Всё равно, полученная жидкость воняла бражкой. Надо было ещё что-то делать с этим творением подпольных самогонщиков.

Катька тут вспомнила:

– У меня как-то была болгарская подруга. Та сливянку делала. Давай попробуем сливянку сделать.

Серов удивился:

– Откуда мы сливы-то возьмём?

– Ты что? Забыл, с кем дело имеешь? – Катька посмотрела на Серова с превосходством. – У меня же чернослив есть.

– У тебя есть самый главный абсорбент – это чай грузинский, третий сорт. Давай мы его в одну банку бабахнем, а в другую – твой чернослив, и посмотрим, что из этого получится.

Катька была не против такой идеи. В одной банке размешали сухой чай, а в другой банке – чернослив, и ещё ждали три дня.

Через три дня опять всё было профильтровано, но на вкус это питиё из обеих банок им не понравилось. Оно было жёстким, хотя самогонкой уже не воняло.

Тут Катька предложила:

– А если мёд туда добавить?

Катька принесла мёд и добавила его в чай и сливянку.

Когда мёд был размешан, Катька налила себе стопочку и осторожно попробовала.

– Ой, да это же божественный напиток, – непроизвольно вырвалось у неё после первого же глотка.

Серов тоже попробовал. Полученное питиё обладало непередаваемым ароматом и вкусом. Ни бражкой, ни самогонкой оно вообще не воняло. В нём была какая-то особенная сладость, и приятный аромат ощущался на языке.

Виктор был любителем коньяка. В любом из портов захода он бежал в магазин и покупал там армянский коньяк три звезды.

Из-под этого коньяка у него в каюте валялось бутылок десять. Он их почему-то не выкидывал, а складировал у себя в шкафу.

Ну а на два с половиной литра пития из чая с мёдом это было как раз пять бутылок, их вполне хватило.

Остальное питиё, из чернослива, разлили по простым бутылкам из-под вина, содрав предварительно с них этикетки.

Закрыли все бутылки пробочками и принялись ждать.

Майкл чуть ли не каждый день интересовался:

– Ну и что у вас там с этим самогоном? Когда пробовать будем? – на что Серов с Катькой таинственно молчали.

И вот наступил тот день, когда вечером все заговорщики вновь собрались у Майкла в каюте.

Катька принесла одну из бутылок и таинственно вытащила её из-под передника. Установила бутылку на стол и загадочно уставилась на всех окружающих.

А что? Обычная бутылка из-под коньяка. Цвет точно такой же, как и у коньяка.

Но недолго длилось всеобщее изумление. Катька достала стопки и налила каждому по половинке для пробы.

Когда предложенный напиток был осторожно опробован, то все изумлённо переглянулись между собой:

– Так это же коньяк! – восторгу и удивлению заговорщиков-самогонщиков не было предела.

Напиток самогоном вообще не вонял. Но если его детально дегустировать, то всё равно где-то оставался небольшой привкус самогона на языке.

Но при первом глотке – это был на самом деле коньяк.

Выпили первую бутылку. Катька сгоняла за второй. Так вся честная компания и просидела целый вечер, дегустируя «коньяк» и «сливянку» и вспоминая случаи из жизни своих близких и родных.

Виктор, выпив очередную стопку, говорит:

– Слышишь, так это же наше личное производство, мы патент можем на него сделать. Это же мы все вместе его изобрели. Так как мы его назовём?

Майкл пошутил:

– Ну, как назовём? Да! СЛВМ и назовём.

Серёга удивился:

– Почему?

– Потому что это Серж, Лёкс, Виктор, Майкл – СЛВМ, – перевёл свои мысли Майкл.

– Да, точно – СЛВМ, – подтвердил Виктор.

Хотя СЛВМ на судне расшифровывалось как «сепаратор льяльных вод модернизированный», через который загрязненная мазутом вода из судовых льял выкачивалась за борт.

Как-то на рейде Беринговского к Виктору приехал знакомый, и он выставил на стол бутылку этого «произведения искусства».

Гость с удивлением уставился на принесённую бутылку со словами:

– А что это такое?

Виктор загадочно хихикнул:

– Да СЛВМ это. Не бойся. Пей.

Знакомый Виктора наотрез отказался:

– Ты чего? Я отходы сепарации не пью.

Но когда его уговорили и он попробовал содержимое принесённой бутылки, то восторгам его не было предела:

– Вот это СЛВМ! Надо будет взять и себе это на вооружение.

Майкл был трезвенником, и спиртное было безопаснее хранить у него в каюте. Поэтому оставшиеся бутылки были отданы ему. Больше никто ничего не трогал и не коротал вечера за этим изобретением.

Недели через две у деда был день рождения. Виктор подошёл к Серову с предложением:

– Надо деду что-то подарить. Давай ему бутылку нашего СЛВМ подарим.

Серов понимал, что Виктор, как любимчик деда, хочет сделать тому приятное, но всё равно сразу же возразил:

– Зачем?! Не надо! Спалимся. Там же помполит будет. Тебе что? Визы захотелось лишиться?

Но Виктор всё равно настаивал:

– Нет, надо ему СЛВМ подарить. Пусть оценит, как мы его уважаем.

– Тебе надо – ты иди и дари, – пошёл Серов ему на уступку.

Уже самогонкой данное произведение не называлось. Его название было только СЛВМ.

Виктор, как всегда, был самоуверен:

– Ничего. Не вычислит, я все сделаю сам, – и пошёл к Майклу за бутылкой.

На следующий день после дня рождения стармех ходил счастливый и довольный.

Виктор поделился новостью с Серовым:

– Дед сказал спасибо за коньяк.

Серов был даже немного удивлён:

– И они не поняли, что это СЛВМ?

– Нет. Ты что! – радости Виктора не было предела. – Они с помполитом его пили вдвоём, потом позвали ещё капитана, и никто из них троих даже не понял, что это был самогон. Вот это СЛВМ! – Виктор и в самом деле был доволен впечатлением, произведённым нашим напитком.

Потом решительно сказал:

– Ну всё! Первая порция заканчивается. Не надо останавливаться на достигнутом. Надо повторить эксперимент.

Но повторить эксперимент не удалось.

Судно сделало ещё два таких же напряжённых рейса с углём по портпунктам Чукотки.

На этом рейсы с углём завершились.

«Тоболлес» зашел в Провидения, где бортовая техника была выгружена, и загрузилось металлоломом на Японию.

После такого чукотского рейса Япония была всем морякам как подарок.

А после Японии всегда был Владивосток, куда судно и пришло после шестимесячного длительного рейса, немного потрёпанное, но вновь готовое идти в очередной рейс.