Текст книги "Нельсон. Морские рассказы"

***

Когда он сдавал аттестацию в пароходстве, то один из пунктов обходного листа должен был быть подписан преподавателем английского языка.

Преподаватель английского языка требовал от механиков, чтобы было изучено и сдано шесть уроков по Бобровскому за первый год работы в пароходстве, за второй год – надо было сдать аж десять уроков.

У Малова было сдано только шесть уроков. Так что он в совершенстве знал только «yes, it is» и начало Present Indefinite, но это считалось верхом знаний английского языка.

Поэтому познаний в английском языке, что у него оставались после училища, больше никаких не было, тем более что без практики разговора английский язык забывался почти моментально.

***

Старпом сам индивидуально занимался английским и довольно прилично его знал, и вот он, после постановки на якорь в порту Муроран, связался с администрацией порта.

Те были крайне удивлены. Почему это какое-то судно пришло второго января утром в Муроран?

– Мы вас тут не ждали, – был их ответ.

– Как не ждали? Наше пароходство же договорилось с вашим заводом, что мы придём для сдачи в металлолом.

Тут этот японский диспетчер проинформировал старпома:

– У нас до пятого числа выходные. Поэтому до пятого числа к вам никто не приедет. Не ждите никого. Мы только сможем прислать к вам катер, который привезёт вам правила нахождения вашего судна в территориальных водах Японии.

И на самом деле через пару часов к борту подошёл чистенький скоростной катер, и японец в аккуратной синей форме передал на трапе какой-то пакет вахтенному помощнику.

Что делать? Продуктов на судне было только числа до третьего-четвертого.

Правда, спиртного было много, куда его девать – никто не знал. Перед подходом к Петропавловску весь экипаж участвовал в коллективном укрытии всего спиртного от таможни. На свой страх и риск, конечно. Не выливать же его за борт. Это было бы преступлением.

Да и тут не будешь же водку пить и рукавом занюхивать? Надо было что-то кушать.

Услышав такую новость, все пришли в уныние. Продуктов в артелке почти не осталось.

На одной из вахт вахтенный моторист Малова Василий Петрович подошел к нему:

– Слышь, четвертак, а давай-ка после вахты возьмём фонари и слазим в трюм, всё равно там будут деревянные переборки разбирать, может, там какие консервы и найдём?

А что? Идея была хорошая. Всё равно делать было нечего, поэтому так и сделали.

После вахты Малов с Василием Петровичем взяли фонари и полезли в трюм, прихватив с собой ломики и молотки.

Позвали третьего помощника с его матросом и принялись за «инспекцию» кормового трюма. Борта трюма на одну треть по высоте были зашиты добротными досками. Пришлось попотеть с демонтажем этих досок. В трюме было холодно, там была температура наружного воздуха, но при такой работе холод почти не ощущался. И они были вознаграждены. Труды «разведчиков» были не напрасны.

Отодрав несколько досок, обнаружили, что между деревянной обшивкой и бортом скопилось некоторое количество каких-то продуктов.

Если отодрать нижнюю доску, то можно было увидеть, какой мусор находится за обшивкой.

Отдирать доски было несложно. Сложность была в выгребании мусора.

А там, среди мусора, находилось довольно-таки достаточное количество рыбных консервов всяких разных наименований. В одном месте даже была найдена тушёнка, видать, когда-то раньше её тоже развозили по портам. В другом месте были обнаружены даже компоты в железных банках.

К четырём утра «разведка боем» была завершена. Все собранное добро было разложено по мешкам. Там были различные рыбные и мясные консервы, тушёнка, компоты. То есть всё, что было найдено, было затарено в мешки. Возможно, сроки хранения этих консервов давно истекли. Но кто бы на них смотрел, когда кушать очень сильно хочется. Да и качество приготовления консервов советской промышленностью гарантировало их пригодность для употребления в пищу, даже и с истекшим сроком хранения.

Как раз была уже вахта старпома. Вот с мешками этого барахла «разведчики» и припёрлись на мостик.

Старпом был несказанно удивлён добытому товару. Он даже как-то повеселел:

– Откуда это всё у вас? – поинтересовался он, заглядывая в мешки.

– Мы во втором трюме всё это нашли. Надо и первый обследовать, – пытался объяснить старпому третий помощник, – тогда нам хватит продуктов, чтобы перекуковать это время, пока японцы не пришли и не выселили нас с судна. А то мы можем так и подохнуть тут от голода. Ну, если не подохнем, так голодать будем точно, – хохотнул он.

Тут все принялись пробовать добытое «богатство» и даже очень остались им довольны.

Матросы с утра тоже вооружились ломами и пошли разбирать переборки в первом трюме. Там они тоже нашли ещё много чего завалившегося за время долгой работы «Бородина» по обеспечению портпунктов Камчатки генеральными грузами.

Побеспокоился о своем экипаже «Бородин» напоследок. Этими консервами народ питался третьего, четвёртого и пятого числа.

А шестого числа утром приехали японцы, обсудили с капитаном порядок нашей репатриации. Иван Михайлович только говорил:

– Да, это правильно, твою м… Нет, это неправильно, б… Хорошо, мы это сделаем, на х… Нет, мы это делать не будем, к е… матери, – а старпом всё это переводил, конечно, без смачных добавлений.

Старпом был очень большим дипломатом и все выражения капитана он полностью не переводил, потому что после каждого слова у капитана вставлялся какой-нибудь международный термин, который понимал только русский человек.

Когда речь капитана без этих промежутков и без вставок была полностью переведена, то японцы пообещали:

– Седьмого числа мы у вас заберём судно. Но только вы должны сами встать к причалу.

Но седьмого числа у японцев что-то было не готово, и они перенесли постановку к причалу на восьмое января.

Они откуда-то узнали, что на судне очень напряжённо с продуктами, поэтому после обеда к борту судна подошел катер, на палубе которого лежало несколько каких-то ящиков.

Поднявшийся на борт японец объяснил старпому, что эти ящики – это подарок директора завода экипажу.

Ящики были подняты на борт. Как же все были удивлены, когда в них обнаружились мясо, овощи, крупы и даже фрукты.

Повариха моментально приготовила из этих сокровищ обед. Их хватило ещё на ужин и на завтрак.

Восьмого числа утром второй механик вместе с Иваном Ивановичем завели в последний раз «главный двигатель».

Иван Иванович делал это сам. Он бережно крутил барашки всех клапанов, двигал ручку реверса и топливную рукоятку. А потом, когда телеграф был поставлен на самый полный вечный «стоп», он подошёл к тёплой картерной стенке «главного двигателя» и прижался к ней.

Малову показалось, что у него даже выкатилась слеза, которую он невзначай смахнул куском ветоши, бывшей постоянно у него в руках. Его он доставал из кармана своих вместительных штанов, как только заходил в машинное отделение, а выходя – прятал там же.

Малов никак не мог предположить, что этот лысенький кругленький дедушка способен на такую сентиментальность.

Это трудно понять обычному человеку. Такое мог сделать только настоящий механик, который всю жизнь верил в надёжность своего друга и всегда старался заботиться о нём.

***

Только много позднее, лет через тридцать, когда Малов прощался со своей «Леди Беллой», то тогда и у него возникали точно такие же слова и чувства к своему верному другу и помощнику – ГЛАВНОМУ ДВИГАТЕЛЮ, который выгребал его из самых невероятных ситуаций и не единожды спасал ему и его друзьям жизнь.

***

После постановки к причалу приехал автобус, отвёз весь экипаж в контору капитана порта, где всем были выданы береговые паспорта, а потом этим же самым автобусом экипаж был перевезен в гостиницу.

Никто из экипажа в гостинице такого сорта до этого, наверное, никогда не был, потому что гостиница эта была чисто японского стиля.

Экипаж был поделен на «пятёрки». Каждой «пятёрке» была предоставлена отдельная комната.

Когда «пятёрка» Малова зашла в свою комнату, то все были поражены её пустотой и чистотой.

По углам в комнате стояли только ящики.

Не ожидав такого интерьера, все с интересом остановились у дверей.

– Чё встали, – подбодрил Малов своих спутников, – проходим, знакомимся с местностью и ищем место ночлега.

Василий Петрович и в машине славился своим любопытством, а тут вообще осмелел и прошел к ящикам, которые горкой стояли в углу.

Там оказались матрасы с постельным бельём, халаты, тапки, полотенца и ещё чего-то, что с первого раза сразу не попалось на глаза.

Со смехом и радостью, что не надо будет ютиться на голом полу, каждый достал по матрасу и подушке в виде валика – и, расстелив матрасы, все уселись на них. Было хоть и жестко, но поспать на них можно было без труда. После того, как все переоделись в кимоно и тапки, в комнату вошёл вежливый японец и жестами предложил пройти за ним.

В коридоре уже толпился почти весь экипаж.

Старпом тут же всех предупредил:

– А сейчас мы приглашены в баню. Не стесняясь, проходим за этим человеком, – старпом указал на молча стоявшего невдалеке японца.

Тот, наверное, поняв слова старпома, жестами предложил пройти за ним.

Правда, трудно это было назвать приглашением. Это были только поклоны и жесты, предлагающие всем пройти в таком-то направлении. Но пройдя в указанном направлении, все оказались именно в бане.

В помещении было много пару – из-за того, что в верхних бассейнах была горячая вода, и она стекала каскадами вниз; внизу она была немного прохладней.

Какое это было удовольствие: зайти на верхний каскад, попариться там, а потом медленно спускаться в более прохладные бассейны. Малов блаженствовал. Не меньшие ощущения, наверное, испытывали и остальные.

Наплюхавшись наверху, потом все сидели в нижних бассейнах, отходя от жара.

Настроение у всех поднялось, а Малову так не хотелось покидать этот рай!

Но не век же там сидеть. Из бани все вышли довольные и счастливые.

Тут же появился «руководитель» и также жестами показал, что надо пройти на обед.

Все, одетые в просторные халаты, прошли за «руководителем» и расселись перед маленькими столиками в соседней комнате. Столики были настолько низкие, что приходилось за ними устраиваться то на корточках, а то и по-турецки.

Для начала были принесены миски с розовой водой и поставлены перед каждым членом экипажа. Никто не мог понять, зачем эти миски вообще нужны. Малов тоже ломал себе голову, зачем они вообще нужны. Он взял миску обеими руками, приподнял её к лицу и понюхал эту розовую воду. Она пахла какими-то цветами.

Василий Петрович даже хлебанул из неё со словами:

– Что-то она каким-то ароматом отдаёт, то ли цветами, то ли каким-то одеколоном.

А когда через пару минут в комнату вошли пара японцев с полотенцами, то со смехом все поняли, что это миски были не для питья, а для мытья рук.

Руки были вымыты, полотенца возвращены японцам – и только после этого были принесены рис, лапша и множество салатов в небольших тарелочках.

Всё это надо было есть палочками. Но палочками никто не умел пользоваться, и старпом попросил «руководителя», чтобы были принесены ложки.

Видя беспомощность русских, японцы улыбались, но принесли ложки, и тогда уже можно было спокойно есть, запивая всю еду пивом и саке, которое в небольшом количестве было тоже выставлено на столы.

Кто-то предложил выйти погулять на веранду, но после такого сытного обеда, медленно перешедшего в ужин, Малову не то что ходить, а и шевелиться было лень.

Он осторожно пробрался в «свою» комнату, с трудом устроился на жёстком матрасе, подложив под голову такой же жёсткий валик, и улетел в царствие Морфея.

Утром никто не орал подъём. Все, кому было надо, прошли в знакомую комнату, где уже был накрыт завтрак.

А вот уже после завтрака поступил приказ собираться и грузиться в автобус, который шел до Саппоро.

Потом был перелёт до Токио, и оттуда, уже на пассажирском судне «Байкал», экипаж привезли в Находку, где для Малова и закончился такой необычный рейс.

После этого весь экипаж вернулся в Петропавловск, а Малов ещё на неделю остался со своей молодой женой во Владивостоке.

СЛВМ

«Тоболлес» уже как три месяца покинул порт Находка и работал у берегов Чукотки.

Первым рейсом из Находки судно привезло различные грузы для Севера, которые были выгружены в Певеке.

Сейчас же судно перешло в Беринговский и стояло на рейде этого портпункта под погрузкой угля.

Периодически к нему подходили баржи, с которых экипаж грейферами грузил в трюма уголь. Баржи подходили круглосуточно. Расписания для них никакого не было. Только настойчивость капитана и его личные знакомства могли обеспечить хоть какую-то регулярность погрузки.

Иногда они подходили и по две за один раз, а иногда приходилось ждать их долгими часами.

На каждой из них было по сто тонн угля. Выгрузка каждой баржи занимала два-три часа. В трюмы «Тоболлеса» могло поместиться более пяти тысяч тонн.

А так как баржи подходили нерегулярно, и на рейде скопилось ещё несколько судов, желающих загрузиться, то стоянка обещалась здесь быть не меньше двух недель. Это при условии, что не будет шторма и баржи будут подходить регулярно.

Машина всегда находилась в минимальной готовности, чтобы сняться в рейс. Но, с разрешений капитана, которые основывались на прогнозах погоды, машинная команда проводила её техническое обслуживание и ремонты.

На это уходило основное время стоянки. Кроме того, судовой экипаж был разбит на бригады, и всем приходилось заниматься самопогрузкой.

Лишних людей на Чукотке нет, и поэтому в роли грузчиков находился только экипаж судна.

Для погрузки угля было создано три бригады. В одну из таких бригад входили второй механик Серов, электромеханик Серёга, третий механик Виктор и хозяйственный помощник Майкл.

Это была одна из бригад. Другие бригады были составлены из матросов во главе с боцманом. В одну из них даже входили помполит со стармехом. Остальные члены экипажа должны были нести полноценную вахту, а женщины – круглосуточно обеспечивать питанием экипаж.

Два человека из бригады обязательно должны были работать в трюме с лопатами. Их обязанностью было разгребать уголь из общей кучи, наваленной грейферами, во все свободные пространства трюма, чтобы в него поместилось как можно больше угля.

Третий член бригады был сигнальщиком, показывая «вира-майна» лебёдчику. А Серов как раз и был этим самым лебёдчиком.

Иногда ночью, когда уже не было сил стоять на лебёдках и Серов засыпал от усталости, его подменял Серёга, а Виктора – Майкл.

Двоим в трюме, вообще-то, делать было нечего, пока трюм ещё не наполнялся более чем наполовину. В течение погрузки приходилось лопатами подгребать просыпанный из грейферов уголь на палубе и ссыпать его в трюм. Поэтому-то для этих двух членов бригады особой работы в начале погрузки и не было.

Основная работа для них наступала тогда, когда загрузка трюма близилась к завершению и трюм надо было наполнить как можно полнее, забивая все свободные пространства вручную.

Обычно, пока трюм ещё не был заполнен, со всей погрузкой справлялись два человека, а двое свободных находились на подхвате. Но когда загрузка трюма приходила к окончательному завершению, то вызывался весь экипаж, чтобы забить оставшиеся свободные пространства вручную.

Тут уж всем приходилось работать лопатами. За это порт платил экипажу какие-то деньги, которые он должен был получить только в конце рейса. То есть по приходу во Владивосток, через полгода.

***

А пока экипаж работал в надежде, что кто-то, где-то и что-то когда-то однажды ему и заплатит. Это как у Гекльберри Финна, с добавлением: возможно – и половину.

Бывалые полярщики (не полярники, которые дрейфуют на льдинах, а те, которые выгружали грузы на Чукотке в летнее время полярки) рассказывали, что иногда они получали до двух тысяч рублей за такие погрузки. Конечно, это были очень большие деньги, поэтому экипаж не роптал на ночные подъёмы и работал, не обращая внимания на усталость, день ли это был или ночь.

Это были честно заработанные деньги, в отличие от тех, которые некоторые (да и Серов в том числе) получали от перепродажи мохера, косынок, джинсов и ковров спекулянтам после возвращения из заграничных рейсов.

Продав один ковёр, можно было выручить две тысячи рублей, а за одни джинсы – двести рублей. Но если учесть, что зарплата второго механика в валюте была 85 долларов в месяц чистого времени нахождения за границей, а ковёр стоил 110 долларов, то не всегда-то так красиво и получалось. Ведь находясь за границей, на эти подфлажные деньги надо было и попить, и поесть что-то на берегу, да и купить подарки жене и детям.

Так что работа лопатой в трюме была хоть и тяжелее, но зарабатывалось на этом не меньше.

***

Сейчас на Чукотке было лето, и только с трудом можно было различить грань между ночью и днём.

Около полуночи только чуть-чуть начинало темнеть, чтобы через пару часов солнце опять встало из-за горизонта. Если его, конечно, было видно из-за тумана.

Для обычного европейского человека, привыкшего к нормальной смене дня и ночи, это было непривычно. Поэтому половина экипажа страдала от бессонницы. Иногда днём можно было увидеть моряка, сморенного сном на свёрнутых шканцах, который, наверное, не спал всю ночь.

Вот так, после одной из очередных погрузок, бригада Серова собралась в курилке, где они сидели, курили и пили чай в ожидании следующей баржи.

Серёга с Майклом подтрунивали над Серовым:

– Ну и что, Лёкс, зачем ты оканчивал курсы английского языка? И что? Как они тебе, эти курсы, здесь, в полярке, пригодились?

Серов им как-то раз похвастался, что он недавно ходил два месяца на курсы английского языка и сдал их на отлично, и что у него теперь есть десятипроцентная надбавка к зарплате, и что он вообще очень большой знаток этого английского языка.

Таких речей они просто не выдержали и расхохотались. Никто не верил, что Серов тут, в полярке, знает английский язык.

Майкл сбегал в каюту и принёс словарь.

С важным видом он уселся у стола, раскрыл словарь и испытующе посмотрел на Серова:

– Если ты такой знаток английского языка, то давай будем тебя проверять, – он водрузил словарь перед собой и предупредил Серова, – только ты не подглядывай.

Они с Виктором со смехом раскрыли словарь – и давай наугад читать оттуда слова.

К своему удивлению, Серов ничего не забыл. Какое бы слово они у него ни спрашивали, он вспоминал его и всегда называл правильное его английское значение или наоборот.

Серёга в этом мероприятии не участвовал. Он сидел и внимательно наблюдал за изгаляющимися Майклом и Виктором.

В конце концов, минут через десять, они оба с удивлением уставились на Серова. Майкл отложил словарь и веско сказал:

– Неплохо тебя там подготовили. Не зря тебе поставили пятёрку. Но всё равно, тебе на Чукотке нафиг не понадобится этот английский язык. Зачем он тебе тут нужен? Только вира-майна, стоп и SOS – вот все, что должен знать матрос, – подытожил он, и они вместе дружно все рассмеялись этой шутке, озвученной в одном из фильмов.

Так этот очередной перекур и заканчивался.

Вообще-то он не закончился, а подходил к концу. Барж в ближайшее время не ожидалось, и можно было вернуться в каюту, чтобы вздремнуть пару часиков.

Но перед тем как подняться со скамеек, Майкл почесал затылок, видно было, что его гложет какая-то идея:

– Все это хорошо, – как-то нерешительно начал он, – Лёкс знает английский, Виктор хорошо – динамки, Серёга – отличный электромеханик. И ничего у вас нет. А вот у меня то, что питает вас на эти подвиги, есть в артелке, – он загадочно оглядел окружающих, – и даже кое-что остаётся лишним…

– Что у тебя лишнего-то там остаётся? Тащи всё сюда, – моментально отреагировал Виктор.

Поесть он очень любил. А сейчас, на этом пайке, что накрывали на столы, он был постоянно голоден. Продукты, которыми судно снабдили в Находке, подходили к концу, а новые из Беринговского ещё не привезли. Поэтому повариха Катька, молодая разбитная деваха, изо всех сил старалась хоть что-то сэкономить и накормить досыта физически работающих мужиков.

Майкл сделал ещё более хитрый вид:

– Как я это лишнее сюда притащу? Как это ты себе представляешь? – это уже относилось к Виктору.

Мы тоже недоумённо переглянулись. Что? У него столько лишней жратвы, что он не в состоянии припереть её сюда?

Майкл немного снизил голос и загадочно произнёс:

– У меня остались лишними дрожжи и сахар.

– Ты на что это намекаешь, буржуйская твоя морда? – недовольно спросил его Серёга.

– Как на что? – Майкл уже по-настоящему удивлялся непонятливости своих друзей. – Вода у нас есть, – он начал загибать пальцы, – дрожжи я вам дам. Сахар у меня сэкономлен. Можно кое-что и сообразить, – и тут он вновь заговорщически оглядел своих дружбанов.

Тут до Серова дошло:

– Ты имеешь в виду, чтобы мы сделали бражку?

Майкл счастливо улыбнулся. Он был рад, что хоть кто-то понял его призрачные намёки:

– Вот-вот! Какой ты, Лёкс, догадливый. В английском ты всё понимаешь, а вот с бражкой – ничего.

Серова эти слова немного задели:

– Почему не соображаю. Ещё как соображаю. Я помню, как мы с Коляном, младшим братом моей жены, взяли и поставили под Новый год канистру с бражкой. На третий день её так раздуло, что Колян забеспокоился и показал её мне. Я прямо офонарел, какая она была раздутая, – Серов руками показал округлость боков канистры, – мы же, дурни, её герметично закрыли. Когда Колян её вытащил из кладовки и принёс в большую комнату, где мы как раз собирались наряжать ёлку, я попытался приоткрыть на ней крышку, чтобы сбросить внутреннее давление. Как только я её чуть-чуть приоткрыл, так из-под неё как начала хлестать струя сладкой бражки с газом, мы с Коляном почти ослепли, потому что она хлестала во все стороны, – Серов опять показал, как это было, – мы с Коляном все были сладкие от этой струи. Стены – сладкие, мебель – сладкая. А мы стоим и, как два придурка, вслепую пытаемся закрыть крышку на канистре. Тёща на меня орёт, как потерпевшая с «Титаника», что я всю хату залил этой отравой. Тесть от колик со смеху валяется на диване. Мы с Коляном, обалдевшие, держим эту чёртову канистру и не знаем, что с ней делать. А из неё всё брызжет и брызжет во все стороны эта чёртова бражка. Дело было-то как раз тридцатого декабря. Надо было ёлку ставить. А тут пришлось мне не ёлку ставить, а забеливать все стены в комнате и отмывать от этой бражки всю мебель и полы.

– Ну ты, Лёкс, даешь, – сквозь смех только и смог сказать Майкл. – Но мы-то, наверное, так делать не будем, – он в надежде окинул заговорщиков понимающим взглядом. – Газы же надо выпускать через трубочку в воду. Трубочку же надо было вставлять в горловину канистры, – он жестом показал, как это должно делаться.

– Вот ты умный какой, – немного обиделся на него Серов, – сейчас-то я знаю про эту трубочку. А тогда-то – не знал. И никто не подсказал нам про эту чёртову трубочку. Даже тесть не посоветовал, как быть, хотя прошёл через войну.

Виктор почесал в затылке:

– Да… Надо что-то придумать, – и наступила пауза, которую тут же прервал Серёга:

– А чего придумывать-то? У меня есть банка из-под смазки ЭШ. В неё литров пятнадцать входит. Надо просверлить два отверстия в верхней крышке. Одно там уже есть. Через него смазку достают оттуда. Я хорошенько вымою банку от смазки. Вставим в одно отверстие термометр, в другое – термодатчик и подключим этот термодатчик к плитке. На большое отверстие выточим заглушку с трубкой. Эту трубочку подсоединим шлангом к змеевику, который будет лежать в тазу с водой. Что? Долго, что ли? А потом только сиди себе да меняй воду в тазике и подставляй баночки под самогоночку.

Сразу чувствовалось, что он юность провёл на Украине и не раз обозревал оный процесс.

Серов сразу воодушевился:

– Вообще-то на станке я могу всё что хочешь сделать. Проблем с пробкой и штуцерами не будет.

– Ну, – как будто всё уже было решено, продолжал Серёга, – тебе и флаг в руки. Давай. Дерзай.

Делать было нечего, вахта у Серова как раз была с нуля до четырёх.

В одну из ночей, когда погрузка с барж была не запланирована, Серов на своей вахте выточил заглушку, штуцера и согнул змеевик.

Но это всё нужно было делать втайне, чтобы никто этого не видел.

Перед вахтой Серов зашёл к своему вахтенному мотористу в каюту и посмотрел, как тот пытается совершить невозможное, для того чтобы проснуться. Якобы просто сочувствуя его страданиям, Серов посоветовал ему:

– Оставайся-ка ты спать, дорогой ты мой. Днём будет выгрузка, и ты будешь мне нужен совсем для других дел, а не для бесполезного ночного шатания по машине. Сегодня я побуду в машине один. Когда заступишь на вахту днём, то почитай журнал, я там тебе всё подробно распишу, какие подвиги тебя будут ожидать на вахте.

Моторист был просто рад, что ему удастся хоть одну ночь спокойно поспать, хоть и не показал своей радости, что эту ночь он беззаботно проведёт в своей койке.

То есть того, чем Серов занимался в токарке, никто не знал и не видел.

Серов всегда знал одну простую истину, что если что-то знают трое, то знают все. Двое более-менее, а тут было четверо заговорщиков.

Серова всё терзала мысль сомнения: а вдруг кто-то из заговорщиков проболтается? Потому что если помполит узнает об этом мероприятии, то всем будет несдобровать. Визы всех лишат однозначно. И заграницы заговорщикам не видать никогда. Это в лучшем случае, а то и выгонят по статье из пароходства.

А помполит был бывший начальник рации, получивший высшее политическое образование в Одессе. Ох! И какой же он был любопытный!

Он как-то раз даже заглядывал в дверной глазок к буфетчице.

После одного из ремонтов дверь в её каюту была сделана неправильно, она открывалась наружу, хотя во всех каютах обязана была открываться вовнутрь.

Помполит не учёл этого нюанса и пристроился возле неё, подглядывая за буфетчицей в замочную скважину. Та взяла – да как даст ногой по двери, и у бедного помполита неожиданно на лбу появился огромный шишак. Сначала это был здоровущий синяк, а потом у него шрам от удара об этот косяк так и остался поперёк всего лба до конца рейса.

Но помполит дружил со стармехом – и после этого никуда не лез. Ему хватало сведений о машинном отделении, что, по простоте своей душевной, выкладывал ему стармех, с которым помполит дружил. Но если бы он что-то заподозрил, то мог бы вынюхать всё, что нужно и не нужно. Серов чувствовал, что помполит нахлебался столько грязи за свою жизнь, что ему вообще не хотелось лезть ни в какие разборки. Особенно после происшествия с дверью.

Но это дело было уже другое. Серову для начала надо было сначала сообразить, как же всё это мероприятие провести наискрытнейшим образом.

Серёга ночью пришёл к Серову на вахту.

Они настроили шланги на газосварку и приварили к змеевику штуцера.

Всё было сделано так, как и распланировал Серёга.

Банку он помыл. Термодатчик и термометр были установлены. Пробка на основное отверстие была изготовлена. Надо было только отрегулировать включение и выключение плитки. Потому что температура паровой смеси должна быть не больше ста градусов. Примерно градусов 95.

Для этого надо было, чтобы плитка выключалась на 98 градусах, а включалась на 93. Такой термодатчик в запасе был только один. Серов с трудом его нашёл среди прочих запчастей в кладовке. А так как этот датчик был фирмы «Данфос» и был на особом судовом учёте, то пришлось идти к стармеху, чтобы объяснить ему причину поломки предыдущего датчика и получить индульгенцию на установку нового.

Тот убедился, что заверения Серова обоснованы и датчик сломан. Только после этого он дал разрешение на установку нового датчика на систему охлаждающей воды главного двигателя. Это Серову как раз-то и было нужно. Таким образом, он списал этот датчик со своей инвентарной книги. Новый датчик был установлен на систему охлаждения, а снятый датчик – установлен на создаваемый агрегат.

На вторых плитах машинного отделения по правому борту, в носовой его части, находилась станция размагничивания.

Такие станции были на судах, где была установлена система размагничивания от мин. Магнетизм там терялся или ещё что, Серов конкретно не знал, и его это мало волновало. Ведь войны вообще никто не ожидал. Судно же было обычным морским лесовозом.

Но самое главное в этом размагничивании было то, что это было отдельное помещение с отдельным электрощитом, какими-то электрическими приборами и отдельной вентиляцией.

Этим оборудованием занимались только Серёга и старший помощник. Ключ от этого помещения был лишь у Серёги.