Текст книги "Нельсон. Морские рассказы"

Колян всё ещё не смог прийти в себя после только что перенесенного стресса, но остался по-прежнему таким же упёртым:

– Потом, – он оттирал сажу с лица, – успею я ещё помыться. Ты лучше сам сейчас зажги его, но только не так, как я тебе показал.

Но Малов ещё был под впечатлением от вида пламени, вырывающегося из топки, и чёрного дыма, до сих пор полностью не развеявшегося в котельном отделении:

– Да ну его в баню, а то он взорвётся ещё… – отмахивался Малов от назойливых предложений Коляна.

– Да не боись ты, я буду всё контролировать, – не отставал от него Колян.

Пришлось подчиниться «учителю».

Малов подошёл к котлу и попробовал запустить его, но не так, как говорил Колян, а так, как было написано в правилах технической эксплуатации.

Включил вентилятор, провентилировал топку, зажёг факел, открыл топливо – и сунул факел в специальное отверстие для розжига.

Когда пламя зажглось, Малов быстро вытащил факел, и они стали ждать, пока давление в котле начнёт подниматься.

Колян позвал моториста:

– Котёл в работе, – важности Коляна не было предела, несмотря на его закопчённый внешний вид, – наблюдай за ним, – он кивнул на котёл, – как только давление поднимется до марки, останови насос и выключи вентилятор через пару минут. Понял?

Моторист тоже еле сдерживал смех, но кивнул:

– Да понял я, понял. Что, в первый раз, что ли?

Колян же, не обращая внимания на бормотание моториста и пытаясь напоследок показать свою власть, продолжал:

– Так! Не балаболь, а возьми ведро, швабру и быстренько приступай к замывке переборки.

Моторист, услышав этот приказ, усмехнулся:

– Колян, ну это ты уже третий раз так торопишься.

Колян, наверное, всё-таки осознав свою вину, согласился:

– Ну что делать, если так получилось?

– За три месяца твоей работы здесь, три раза – это много. Я тут уже полгода, а ещё ни разу котёл у меня не пыхнул, – моторист многозначительно потряс пальцем перед расстроенной физиономией Коляна.

Колян аж подпрыгнул от негодования:

– Не твое дело, я механик, ты моторист, что хочу, то и делаю. А ты – вообще молчи. Делай, что тебе говорят старшие, – он махнул рукой на моториста и показал Малову жестом, чтобы тот следовал за ним.

Да… Всё здесь было на ручном управлении. Никакой автоматики! За всем нужен был только глаз да глаз.

Предыдущее судно у Малова было полностью автоматизировано. Там главный двигатель запускался и контролировался с мостика, по давлению воздуха в баллонах включался и выключался компрессор, по давлению пара включался и выключался котёл. Насосы пускались сами, на автомате, или дистанционно.

Здесь же ничего такого не было. За всем надо было смотреть и полагаться только на свои руки, глаза, опыт и интуицию, которая подсказывала правильность действий.

Закончив осмотр машинного отделения, они поднялись в каюту. Колян быстро сгонял в душ и переоделся. Потом перед зеркалом подстригал себе опалённые волосы и ресницы.

В промежутках между матами по поводу «такого нехорошего котла» он попросил Малова:

– Смотри, деду не проболтайся. А то мне раздолбон тогда будет, да ещё и характеристику может послать в кадры о моих козах.

Малов успокоил его:

– Не волнуйся. Ничего не буду говорить. Что тут такого? Ну случилось. Ну и что? Никого же не убило, – он говорил это спокойно и рассудительно.

Слыша его ответ, Колян через плечо посмотрел на Малова с благодарностью.

После того как Колян переоделся, они вновь поднялись в каюту деда.

Когда они вошли в каюту, Малов был просто ошарашен. Там на диване сидела копия деда! Сидевший выглядел точно так же, как и старший механик, но был только чуть-чуть повыше, а в остальном – точно такой же дедушка: с лысой головой, как бильярдный шар, с такими же остатками волос над ушами, с таким же вздернутым носиком, где у него так же были зафиксированы на кончике носа очки.

Увидев вошедших, Иван Иванович произнёс:

– Ну, Иван Михайлович, смотри, а вот это наш новый настоящий инженер, – и ткнул в сторону Малова коротким пальчиком.

***

Только много позже Малов понял, почему у него был такой короткий указательный палец. На нём просто не хватало первой фаланги. К тому времени он уже знал, что это «болезнь» многих механиков-паровиков.

Потом ему рассказывали бывалые механики-паровики о том, что на паровых машинах механики на ощупь пробовали степень нагрева подшипников работающих машин. Особенно это касалось крейцкопфных подшипников. Они находились в глубине машины. Чтобы узнать их температуру, приходилось вытягивать руку к вращающемуся шатуну и тыльной стороной пальцев проверять этот нагрев. Иной раз от таких «измерений» механики лишались пальцев, если не угадывали такт двигателя.

Примерно такой же пальчик и был у Ивана Ивановича.

***

Иван Михайлович с любопытством глянул на Малова поверх очков:

– Да ты что? – потом оглядел Малова с ног до головы, встал, обошёл его кругом, а потом встал перед ним и прямо посмотрел в глаза.

От такого жёсткого взгляда у Малова даже не осталось ни малейшего сомнения, что перед ним стоит не маленький лысый дедушка, а настоящий капитан, узнавший тягости и невзгоды морской жизни, который прошёл Крым, Рим и медные трубы.

Но тут его словно подменили, и он, как и Иван Иванович, погрозил Малову пальчиком:

– Ну, смотри, инженер, чтобы у тебя тут всё нормально было. А то Кольку иной раз и котёл опаливает, и насос он может загробить, потом у нас в туалетах воды не бывает. Ты смотри, инженер, тут за всеми делами. У нас пароход старый, но очень хороший. Мы его, – он поглядел в сторону Ивана Ивановича, – очень любим.

Малову стало предельно ясно, что спуска ему за все его козы тут не будет и будут тут спрашивать с него всё по полной программе. Поэтому только и оставалось, что ответить:

– Да понял я. Всё понял.

Иван Михалыч дружелюбно улыбнулся на такие слова и потрепал Малова по плечу:

– Ну, вот и замечательно. Иди, работай, – и вышел из каюты.

Иван Иванович сразу подписал Коляну акт о передаче дел. Тот быстро собрался и побежал к третьему помощнику, выписал у него бумаги, и с первым же рейдовым катером, исчез с борта. Как и из оставшейся жизни Малова.

Малов остался один. Каюта была маленькая. В ней было не разгуляться. Она была предназначена только для отдыха, но никак не для других «заседаний».

В ней была только кровать, установленная поперёк судна, под иллюминатором располагался небольшой диванчик, на который могли бы сесть только два человека. Напротив кровати находился небольшой столик, и над ним – полка для инструкций. В ногах кровати, за занавеской, прятался очень маленький умывальник, где можно было только сполоснуть руки. Под кроватью был встроен рундук, в который Малов и сложил свои небольшие пожитки.

Устав от событий сегодняшнего дня, Малов присел на диванчик и принялся с интересом осматривать свои новые «владения».

Тут в дверь неожиданно постучали, и в щель приоткрытой двери просунулась голова третьего помощника.

Он посмотрел с любопытством на Малова:

– Что, осваиваешься? – а потом, увидев потухший взгляд собеседника, подбодрил его: – Не расстраивайся. Бывают пароходы и похуже. А тут смотри – у тебя в каюте есть даже умывальник. А то все остальные моются в общем умывальнике, а вот у механиков есть свои. Зато душ для всех общий. Пошли, я проведу тебя по судну, – неожиданно предложил он, – а то Колян, наверное, забыл это сделать?

Малов встал и пошёл с третьим. Посмотрел душ, надстройку, поднялись на мостик, и уже оттуда можно было подробно рассмотреть два трюма с лебёдками и стрелами и всю палубу.

Понемногу становилось понятно, куда же занесла судьба Малова и что он должен будет делать.

Но он обнадежил себя: «А оно и правильно! Никогда не надо отчаиваться от создавшейся ситуации. Надо просто ситуацию брать за рога и вертеть ею туда, куда тебе будет надо».

На следующий день пароход снимался в рейс. Самое интересное было то, что Иван Иванович в машину не спускался. Он только отдавал приказания. Всем занимался второй механик. Иван Иванович только бегал по палубе, периодически заглядывая в полуоткрытую дверь машинного отделения.

– Ох и боится дед, что «главный» развалится при очередном пуске, – на ухо прокричал Малову второй механик, когда тот с ним отсоединял валоповоротку.

Второй был невысоким мужичком, тоже в возрасте, лет за пятьдесят. Такой крепыш невысокого роста, с внушительным брюшком.

После того, как была отсоединена валоповоротка, второй подошёл к пульту управления и вновь прокричал Малову на ухо (из-за работающих рядом дизель-генераторов приходилось только кричать):

– Смотри, что я буду делать, и запоминай.

Иван Иванович стоял около входной двери машинного отделения, держа её приоткрытой. То есть на один трап выше крышек главного двигателя. Он руководил запуском «главного двигателя» – этой динамки, в понимании «опытного» механика Малова.

Малов сразу понял, что запускать главный двигатель надо чрезвычайно осторожно, а то тот от старости и в самом деле сможет развалиться.

Дед махнул рукой второму механику. Тот поставил ручку телеграфа на «малый вперёд» и крутанул какой-то клапан, потом другой и двинул топливную рукоятку. Дернул ещё какую-то ручку – и двигатель, натужно сделав несколько оборотов, завелся.

Раздалось похрюкивание работающих цилиндров. Тюх-тюх-тюх, и двигатель начал потихоньку разгоняться. Тут же вновь зазвенел телеграф. На нём была команда «стоп».

Второй поставил топливную рукоятку в «0» и опять крутанул какой-то клапан.

После этого раздался свисток на переговорной трубе с мостиком. Это была медная, надраенная до блеска труба со свистком. Если в неё дунули на мостике, то свисток свистел в машине.

Второй вынул пробку из трубы, подставил под неё ухо, послушал, что ему там говорят, сказал что-то в трубу и заткнул её обратно тем же свистком. То есть таким образом была получена какая-то очередная команда.

Малов стоял и с интересом смотрел на все эти манипуляции, потому что на предыдущем его судне двигатель запускался с мостика. Там было всё очень просто. Механики только готовили двигатель к запуску и передавали управление им на мостик. Там двигали ручку телеграфа, и автоматика сама запускала главный двигатель.

Тут же приходилось делать все вручную. Это было так необычно, так интересно! Малов наблюдал за руками второго механика и за всеми его манипуляциями, стараясь запомнить, как это всё делается.

Он уже не так стал замечать грязь машинного отделения и его измазанных солярой плит.

Плиты на других пароходах были выкрашены зелёной краской, а тут наоборот – плиты были намазаны солярой и отдраены до воронёного цвета стальными щетками.

В машине стоял запах соляры, дышать было тяжеловато от такого ухода за этими плитами. Эта вся грязь стекала в льяла, и Малов, когда заглядывал туда, видел, какие они грязные и замазученные.

На предыдущем пароходе льяла были светло-серого цвета, и если туда спуститься в чистой робе, то вылезали оттуда, практически не испачкавшись. Но тут – не дай бог туда залезть. Тем более что высота от деки до плит была всего лишь сантиметров семьдесят, не больше.

Потом-то Малову пришлось лазить туда не один раз. То ключ упадёт, то отвертка, то сами льяла надо было чистить от скопившейся за много лет грязи.

Но тут Иван Иванович через дверь прокричал:

– Запускаемся на «самый малый вперёд»!

Второй механик быстро проделал все манипуляции для запуска и запустил двигатель на «самый малый вперёд», хотя телеграф звенел на «задний ход».

Иван Иванович прокричал в открытую дверь:

– Не давай задний ход!

Потом Иван Иванович выскочил из двери, посмотрел наружу, что там делается, вернулся и вновь прокричал:

– Так и работай!

Тут на телеграфе возник ход «стоп» и «самый малый вперёд».

То есть Иван Иванович угадал, что и как надо делать, потому что он, наверное, лучше капитана чувствовал, куда ему надо швартоваться и как тому надо было отходить.

Но больше всего, как потом оказалось, он боялся резких реверсов. Ему мерещилось, что от этих реверсов старенький «главный двигатель» может просто развалиться, и собрать его не будет никакой возможности. Запасных частей на него уже просто не было.

Двигатель по-прежнему работал самым малым ходом, когда Иван Иванович прокричал в дверь:

– Ну-ка, давай средний ход.

Второй механик добавил чуть-чуть топлива топливной рукояткой, двигатель заработал натужнее и потихоньку начал разгоняться.

Иван Иванович спустился вниз, схватил стетоскоп – «слухач», как мы его звали, – и начал прикладывать его то к одному, то к другому месту на главном двигателе, прослушивая работу подшипников. Потом побегал вокруг «главного двигателя» и, довольный результатами осмотра, опять поднялся к своему посту управления на выходе из машинного отделения.

Потом он вновь выскочил на палубу и, вернувшись к двери, вновь прокричал:

– Давай полный.

Второй механик осторожно начал разгонять «главный двигатель» до полного хода.

Через минуту на телеграфе появилась команда – «полный ход».

Судно выходило из Авачинской губы. Как оно оттуда выходило, Малов и понятия не имел, потому что всё это время находился в машинном отделении, наблюдая, как второй механик обслуживает главный двигатель во время ввода в режим полного хода. Как он регулирует температуры, какие клапаны крутит и на каких холодильниках.

Для Малова это было новое судно, и ему на нём было всё интересно.

Судно шло в Находку. Если на «Чите» в Находку приходили на четвёртый-пятый день, то тут «Бородин» дошел туда только на седьмой день.

Там судно почти сразу же поставили на выгрузку на жестянобаночную фабрику, где производилась выгрузка консервов.

Пока выгружали консервы, Малов упросил Ивана Ивановича разрешить ему съездить на пару дней во Владивосток.

Иван Иванович весь этот небольшой рейс присматривался к Малову. Он по-своему оценил его работу. Поэтому дал Малову разрешение проведать семью.

Малов видел, что деду нравится, как он работает в машинном отделении с мотористами, как несёт вахту. За эту неделю дед создал своё мнение о Малове, и на одном из ужинов, когда весь комсостав сидел в кают-компании, он обратился к капитану:

– Да… четвертак у нас инженер, соображает, – со значением, глядя перед собой, произнёс он.

Капитан посмотрел на него и весомо добавил:

– Да… инженер – это хорошо, – и вновь уткнулся в тарелку.

Так они постоянно переговаривались между собой. Один сидел на одном конце стола, другой на другом конце этого длинного стола.

Они были как братья-близнецы и говорили примерно одинаково. Если один что-то говорил, то другой это же самое повторял. Мысли у них были тоже одинаковые. Если один важно произносил:

– Да! Это надо сделать!

То другой, немного подумав, отвечал:

– Да, надо это сделать, – и это дело потом делалось.

Они много лет проработали вместе, и им лишних слов не надо было произносить. Они понимали друг друга с полуслова.

***

Ходили даже слухи о виртуозности капитана. Малов о них слышал, ещё когда сидел на «бичу».

На восточном побережье Камчатки, в Пенжинской губе, отливы иногда достигают десяти метров. Так Иван Михайлович на этом «Бородине» подождал время максимального прилива и пошёл к берегу, где должна была производиться самовыгрузка.

Только по одному из известных ему ориентиров он бросил якорь и оставил судно в таком положении. Когда произошёл полный отлив, то оказалось, что судно просто легло на песчаный пляж, вокруг которого торчали острые скалы. С берега после отлива к судну подъехали грузовики, на которые и был выгружен груз. Питание на электростанцию подавалось от носового дизель-генератора, который имел воздушное охлаждение.

***

После выгрузки консервов судно было поставлено в торговый порт, чтобы грузить спиртное. Рейс был запланирован на Усть-Камчатск.

Как только судно встало к причалу, на него сразу прибежали сто миллионов тысяч куч стивидоров. Они стояли около трюмов и вагонов, проверяли каждый строп, считали все бутылки, ящики, чтобы оттуда ничего не пропало.

Грузчики всё равно должны были поживиться чем-либо, потому что там же была водка. К каким только уловкам они не прибегали, но ничего из этого у них не получалось. Заслоны из стивидоров были выставлены надёжно. Ведь товар был жидкий и очень даже востребованный. Поэтому стивидоры никому ничего не давали. Грузчики были на них очень обозлены, но погрузку трюмов завершили за двое суток. Все ящики с бесценным грузом были аккуратно погружены, трюма надёжно законопачены, и судно опять отправилось в рейс, но уже на Усть-Камчатск.

Обычно на Камчатку капитаны прокладывали курс через пролив Лаперуза, но сейчас, в конце ноября, Иван Михайлович решил идти через Сангарский пролив. Потом надо было пройти вдоль всех Курил и почти всю Камчатку. Для «Бородина» и это было значительным испытанием. С его ходом в десять узлов судно дочапало до Усть-Камчатска чуть ли не за десять дней.

Если в Японском море погода была спокойная, волнение было не больше трёх баллов, то на входе в Сангарский пролив ветер достигал почти шести баллов. Но он был попутным, так что «Бородин» «нёсся» почти по двенадцать узлов. Да если ещё учесть, что течение Куросио тут достигает иногда больше трёх узлов, то «Бородин» был, как глиссер.

В туманной мгле просматривались оба берега островов Хоккайдо и Хонсю. Выйдя на палубу, уже можно было ощутить запах Японии. Поперёк пролива сновали паромы, от которых очень умные судовые штурмана легко уклонялись. Малов с любопытством всё это рассматривал, только с главной палубы. В такие напряжённые моменты четвёртым механикам не место на мостике. Он сделал несколько снимков своим «Зенитом». На нём был установлен объектив «Гелиос», поэтому Малов надеялся, что красоты японских берегов запечатлеются надолго.

Хорошо, что проход проливом шёл после его вахты и он смог полностью его просмотреть. А это было всего лишь четыре часа прохода.

Как ему потом с гордостью показывал второй помощник на карте, судно ни на кабельтов не вышло из зоны разделения.

Циклон, из-за которого Иван Михайлович избрал такой курс, ушёл на север Охотского моря и бушевал где-то в районе Магадана, а «Бородину» после его прохода досталась только небольшая бортовая океанская зыбь, которую он ощутил после выхода из пролива.

Хоть каютка была и маловата и приспособлена только для отдыха, но всё равно зыбь в ней было переносить нелегко.

Многими телами механиков, которые работали здесь до Малова, в матрасе была продавлена яма, и поэтому если правильно в неё уложиться, то можно был хоть как-то спать. Надо было вытянуть вперёд руки, упереться ими в спинку кровати, найти в яме матраса нижайшее место, упереться ногами в заднюю стенку кровати и как-то попробовать заснуть. А так как кровать была длиннее Малова, то приходилось снимать подушку с дивана и укладывать её в ноги – и уже тогда продолжать так называемый сон. Иногда крен достигал десяти градусов с периодом в пятнадцать секунд, но судно и при такой болтанке всё равно шло со своими десятью узлами.

А утром после такой ночи всё равно приходилось вставать, идти на завтрак и выходить на вахту.

На завтрак очень даже хотелось идти, потому что его накрывала несравненная Ольга, при наблюдении за прелестями которой у всех присутствующих отвисали челюсти.

И вот, после таких семи суток болтанки, судно пришло в Усть-Камчатск.

Оно встало на рейде Усть-Камчатска и бросило там якорь. Стивидоров, которые сопровождали груз, сейчас можно было увидеть на палубе. А то во время перехода они больше предпочитали район туалета.

На каждый трюм их было по три человека, и один главный, то есть семь человек дополнительно. Где они ютились, и как они ютились, – Малов не знал, потому что у него была своя каюта, и туда он не собирался никого пускать.

На рейд приехали уже береговые стивидоры. Они осмотрели трюма и пожелали, чтобы команда их открыла.

Это сейчас трюм открывается с помощью ручки только одного гидравлического манипулятора, а на «Бородине» это была целая эпопея.

Вначале надо было снять брезенты, потом настроить стрелы и с их помощью снимать деревянные рыбинсы. Боцман с матросами занимались этим открытием трюмов несколько часов. Когда трюма были открыты и береговые стивидоры убедились, что ящики с драгоценным пойлом целы, только тогда выгрузка бесценного груза была разрешена.

Боцман, спокойный мужик в возрасте, подошёл к главному стивидору и мирно предложил:

– Слышь, ты бы экипажу дал хоть ящичек, мы тут страдаем от того, что столько добра, а никто ничего даже не попробовал.

Но стивидор обозлился на боцмана из-за его наглости. Отвернулся от него со словами:

– Никаких ящиков! Всё будет выгружено по правилам!

А что оставалось делать боцману? Он пожал плечами и пошёл на контроллеры лебёдок:

– Хорошо, по правилам – значит по правилам, – бубнил он себе под нос.

Портовые грузчики, которые спустились в трюм, нагрузили на сетку ящики с водкой и скомандовали боцману поднимать. Боцман потихоньку осторожно стал принимать строп. Строп натянулся и приподнялся над комингсом трюма. С океана шла небольшая зыбь, и под её воздействием судно немного покачивало.

Боцман немного подождал, чтобы судно выровнялось, но судно раскачивалось где-то на пять градусов, то есть каждые десять-двенадцать секунд был крен на борт – туда пять и обратно пять градусов.

Затем он стал медленно выводить строп с водкой за пределы борта и остановил его над баржой. Но остановил строп он как-то неловко. Почти у самого борта. Потом чуть-чуть приспустил его, и во время очередного крена борт судна ударил по стропу. Тут же из ящиков сразу полилась нектарная жидкость. Стивидор схватился за голову и начал орать во всю глотку:

– Ты что делаешь, вредитель?! Зачем ты это делаешь?!

Боцман отпустил рукоятки контроллеров лебедок, поднял руку к уху и, как будто ничего не слышит, тоже прокричал стивидору:

– Чё говоришь-то?

В это время, пока он переспрашивал стивидора, борт судна ударил по стропу второй раз, и ещё больше бутылок разбилось. Со стропа на палубу баржи хлынула ещё большая струя нектарной жидкости. Грузчики не растерялись: под эти струи были подставлены каски. Так что и им кое-что перепало.

Видя такой беспредел, стивидор взмолился:

– Сколько хочешь?

Боцман, поняв состояние стивидора, был доволен:

– Это уже другой разговор.

Борт приближался третий раз, когда стивидор закричал во весь голос:

– Я тебе дам всё, что ты хочешь, только больше не надо экспериментов.

Боцман мирно согласился:

– Понял.

Он быстренько взялся за рукоятки контроллеров, и третьего удара уже не последовало. Строп плавно опустился на палубу баржи, где грузчики принялись разгружать его.

После этого инцидента в течение выгрузки больше ни одна бутылка, ни один ящик не были разбиты или повреждены. Народ был доволен, что боцман так проучил стивидора.

Но утром, за завтраком, получилась непонятная история.

На завтраке в кают-компании на столе стояли большой белый чайник, заварник с заваркой и хлеб для бутербродов. Каши сегодня не было. На большой тарелке посередине стола была навалена накромсанная колбаса с огромными кусками хлеба.

Обычно Малов завтракал вместе с третьим помощником. Им обоим надо было заступать на вахту с восьми утра. Поэтому они всегда дружно усаживались за стол, перекидываясь впечатлениями после прошедшей ночи.

По привычке Малов взял чайник, чтобы налить себе в стакан кипятка. Но чайник почему-то оказался холодным. Тыльной стороной ладони он потрогал заварник – тот тоже был холодным. Ничего не понимая, Малов с третьим перекинулись непонимающими взглядами.

– Оля! – чуть ли не в один голос позвали они буфетчицу. – Почему чай холодный?

Оля – звезда кают-компании, видя их замешательство, подбодрила их:

– А вы пейте, пейте. Не стесняйтесь. За всё уплочено. Боцман нам всем сегодня сделал подарок.

Язык у Оли что-то как-то подозрительно заплетался, глаза были враздрай, и было непонятно её приподнятое настроение.

– Что наливать-то? Чай холодный, – третий помощник уже стал всерьёз возмущаться.

– А ты лей, лей. Потом разберётесь, где что холодное, а где горячее, – показывала рукой Ольга, как надо наливать «чай».

Ничего не понимая, Малов открыл крышку чайника и понюхал его содержимое. Чайник оказался полным водки.

Как потом выяснилось, это боцман дал Оле водку, и она набрала её в чайник, а в заварник налила египетский ликер «Абу-Симбел».

Теперь, чтобы позавтракать, надо было просто налить немного заварки, то есть «Абу-Симбела», разбавить его водочкой, быстренько выпить и закусить бутербродом.

Ко всему прочему Оля появилась с большущей миской красной икры.

Это уже в час ночи подошёл катер и привез ведро икры. А сейчас этой икрой была наполнена целая эмалированная миска, которая была водружена в центре стола.

Что оставалось делать? Дедов не было, поэтому они по-честному выпили, закусили чем бог послал и уже ни на какую работу не собирались идти. Какая на фиг работа? С утра принял сто грамм – считай, целый день свободен.

Правда, третьего помощника старпом всё равно вытребовал на мостик. Ему тоже хотелось отведать от щедрот стивидора.

Примерно то же самое повторилось и на второй день, и на третий. Тогда уже Иван Иванович вызвал всех механиков к себе в каюту. Он плотно прикрыл дверь и так залился матом, что такой блистательной речи Малов не слышал ни до, ни после этого «собеседования».

Загулы прекратились, народ взялся за голову обеими руками и производил небольшие ремонтные работы с механизмами, чтобы судно хотя бы держалось на плаву.

К концу выгрузки рундук у Малова под кроватью был заполнен некоторым количеством бутылок, в том числе коньяком, вином и шампанским. Примерно так же было и у каждого члена экипажа.

Так как боцман больше ни одной бутылки не разбил, стивидоры эти потери как-то куда-то списали, что-то как-то сделали, что у них всё сошлось. Никого это уже не волновало, потому что после выгрузки судно снялось в рейс на Петропавловск.

В Петропавловске судно встало на рейде для продления документов, потому что как раз в это время эксплуатация судна заканчивалась. То есть все судовые документы к Новому году должны были закончиться, и поэтому в рейс надо было сняться до 25 декабря.

Подробности того, как оформлялись эти дела, Малова как четвёртого механика не волновали, но все на судне чётко знали, что «Бородин» направляется в Японию на металлолом, и надо было дойти туда своим ходом.

Документы были продлены, и судно снялось в рейс 24 декабря в балласте. Продуктов было разрешено взять только на неделю.

При «крейсерском» ходе в десять узлов до Мурорана надо было идти почти неделю. Поэтому первого-второго января планировалось прибытие в Японию, в порт Муроран.

По прибытии через неделю в Муроран судно встало на якорь и начало связываться с портом. Новый старпом, который был направлен в этот последний рейс, очень хорошо говорил на английском языке. Иван Михалычу английский этот был до одного места. У него лучше выходило общаться с помощью второго нашего языка, который он знал в совершенстве.

У Малова с английским тоже был полнейший напряг.