Текст книги "Три измерения. Сборник рассказов"

Вдруг на пороге появляется Инна.

– А почему пустая? – она держит в руках пустую бутылку «Балиса».

Надо же, где она её нашла? О! Это ещё та, которая осталась с приёмки дел!

– Как же это я не выкинул её? – невольно посещает меня мысль.

– Новая в баре, – только успеваю произнести я, как пустая бутылка выскальзывает из Инночкиных пальцев и медленно (как в замедленной съёмке) летит на, ярко освещённый солнечным лучом, покрытый медным листом, комингс двери. Бьётся об его острый блестящий край и, искрящиеся от солнечных лучей, брызги зелёного разбитого стекла летят в разные стороны. Я сделал движение, чтобы поймать бутылку, но рука пролетела мимо неё. А один из ослепительно зелёных осколков летит мне прямо в глаз ….

***

Механик Макаров дёргает головой, чтобы уклониться от неминуемого осколка и больно бьётся виском об полку над кроватью. Брызги и точно полетели из глаз. С перечислением всех известных анафем он слез с кровати, почти ничего не видя, проковылял в ванную к зеркалу. Глаз представлял собой печальную картину. Фингал обеспечен на неделю. Дёрнуло же лечь по-другому на кровать. И всё из-за этой резкой качки. А эту злосчастную полку для книг давно надо было снять.

– Вот так тебе и надо за твою вечную лень, – ехидно подумал он про себя. – Смеху будет достаточно. Попробуй-ка, докажи, что не подрался, – и он принялся обрабатывать ранку на лбу.

Март 2001

Пролив св. Георга

Я бегу…

Я бегу. Мои кроссовки с силой вминают прибрежный мокрый песок. Дыхание ровное. Волны океана мерно накатывают на берег. Шипят, и мерно откатываются назад. Сейчас отлив и твёрдая гладь песка под моими ногами позволяет мне легко бежать. Лёгкий, попутный ветерок подбадривает меня, и я с ещё большей уверенностью несусь к своему дому. Утренняя свежесть только к тому и располагает. Я несусь, не обращая внимания на преодолённое расстояние. Это и лучше, как сказали мне врачи, надо побольше бегать утром. Вот он и виден, мой дом.

На высоком утёсе из-под пальм, он уже проглядывается. Уже видны его широкие окна, отражающие лучи восходящего солнца. Сейчас, ещё немного, и я добегу до него. Дыхание не сбивается, радость встречи меня ободряет. И я несусь вперёд, я ещё больше напрягаю своё тело, ноги, вытягиваясь в струну. Надо сделать последний рывок, и я буду там, где сегодня ждёт меня моя радость. Ведь вчера я весь день мыл и чистил свой дом.

Вчера я ездил по магазинам и покупал всё, чтобы понадобилось моей любимой. Даже Курт вчера сказал, что я очень озабочен. А я и был такой. Я заставил его привезти новый диван, рабочих переставить мебель в спальне, а сам по-новому оборудовал кухню.

Я жду её, мою любимую. Я её уже так долго жду! И эти последние шаги до дома, я бегу с предельной для меня скоростью. А вдруг она уже здесь? Хоть и рано. Солнце только что выглянуло из-за кромки океана. Но может быть и так, что она уже едет.

Её самолёт сегодня первым прибывает в наш аэропорт. Может быть, она тоже скучает и так же хочет видеть меня?

Я ещё прибавил скорость и вылетаю на прямую. От этой магнолии до дверей дома всего сто метров. Поворачиваю и вижу ….

Жёлтое такси подъехало к воротам. Таксист услужливо выбежал из машины и открыл багажник. Задняя дверь такси неспешно открылась и из неё выходит женская фигурка. С этого расстояния можно только видеть её зелёную блузку, чёрную юбку и каштановые волосы, раскинутые по плечам. Она, небрежным движением, расправила их и делает первые шаги. Как они мне знакомы, как я их люблю эти движения, шаги, жесты.

Да! Это она, та, которую я ждал так долго и мучительно. Всего какие-то последние сто метров, но их надо преодолеть, их надо прожить. И я несусь.

Всё! Силы иссякли. И только взгляд хочет её достичь. Я встал. А она, не видя меня, позволяет таксисту поднести вещи до двери. И вдруг, её взгляд скользнул вдоль пустой аллеи, туда, откуда к ней неслась одинокая фигура. Всё! Всё в ней изменилось. Уставшие плечики приподнялись, руки вспорхнули вверх, радостная улыбка вспыхнула на лице, и звонкий голос разбудил мирно спавшую аллею:

– Алечка! – раздался её громкий выкрик в этой тишине раннего утра.

Кто уже быстрее несся? Ветер или мы навстречу друг другу? Вот ещё секундочка, И, она уже здесь. В моих объятьях. Её руки обвивают мою шею. Радостно светящиеся глаза, широко открыты. И наши губы соединились в поцелуе. Как долог и прелестен был он. Но надо вздохнуть, надо оторваться, чтобы взглянуть друг другу в глаза. И вот они, озёра вечного моего блаженства. Как долго я их представлял и видел в своих снах. И вот они здесь. Рядом со мной. Я смотрюсь в них и её первый выдох:

– Алечка, – пахнущий парным молоком, взвинчивает все мои эмоции. Я подхватываю её на руки и несу к дому.

Смущенный таксист ждёт. Я с ним расплачиваюсь. Благо, что карта и телефон всегда со мной. А нам больше никто и не нужен. Дверь открывается с мелодичным звоном, и мы остаёмся вдвоём….

Её руки так и не отпускают моей шеи, моих плеч. Они их гладит и ласкает, её глаза сведены только на мне и нет никаких слов. Мы любуемся друг другом. В моей широкой ладони почти скрылась её головка, и я ощущаю только мягкость гривы её каштановых волос. А её изумрудные пальчики перебирают краешки моих глаз и губ.

– Мы вместе, – почти одновременно вырывается у нас шёпот, который громом отдаётся в наших сердцах.

– Мы вместе, – уже кричим мы, и вновь сливаемся в объятьях.

– Да! Мы вместе, – опять повторяем мы после этого поцелуя.

Как хорошо, что именно так я установил диван. Крюгер всё удивлялся. Зачем именно так? А для того, чтобы, входя в дверь, сразу упасть на него. А …, эти американцы. Ни черта не понимают в семейной жизни. И мы упали на него, утопая во всех его подушках. Лица близки, губы не отрываются. Как же мне не хватало эти полгода именно этого.… А её пальчики, лаская меня, наталкиваются на этот шрам. Вздрагивает:

– Не больно, – в её зелёных глазах проскользнул испуг.

– Уже нет, – а она всё перебирает его на моей шее и из уголков её озер вытекает слезинка.

Голос её садиться. Она старается скрыть свои страдания. Понимаю, что как много она пережила, что так долго меня не видела из-за этого. Но не для состраданий же мы встретились?! Надо срочно прервать минуту этих переживаний. Надо всё направить в другое русло.

– Ты же ведь не завтракала! А что я тут приготовил для тебя? – я вскакиваю с дивана и бегу на кухню. Она неохотно следует за мной.

Но надо готовить завтрак. Я так ещё и не снял с себя футболку и брюки после пробежки. Они влажноватые от пота. Это как-то меня смущает. А ей, я чувствую, не хватает этого запаха.

Но на кухне я всё с себя скидываю, остаюсь только в трусах и ловко готовлю наш сегодняшний первый завтрак. А она так и застыла в проёме двери, наблюдая за каждым моим движением.

Всё! Всё готово и расставлено на столе. А она всё также стоит в дверях. Почему мне так неловко? А! Я раздет. Как давно я не испытывал этого ощущения. А она меня съедает глазами. Сколько месяцев меня держали без одежды? Сколько операций, сколько врачей, сколько снимков и фотографий было сделано? Я привык, что кто-то постоянно разглядывает моё тело. Но сейчас…. Это было что-то новое. Это был взгляд любящей женщины. Она любовалась всей статностью моей фигуры, ловкостью движений, и хотела только одного, чтобы это досталось только ей. И никто бы уже больше не претендовал на это тело, на её мужа. А мне от такого необычного взгляда как-то даже стало неловко. И, чтобы скрыть эту секундную заминку, проскользнула мысль:

– Надо хотя бы душ принять.

А она, как бы угадывая мою мысль, оторвалась от косяка двери и бархатной пушинкой, приникнув ко мне, повлекла в душ.

– Остальное всё подождёт, – её голос мягко переливался в груди.

Жёсткие струи прохладного душа обняли нас обоих. Мы долго и нежно предавались всем чувствам, которых полгода лишала нас судьба. А струи били, хлестали, подстёгивали. И только закутавшись в полотенца и халаты, можно было отойти от всего пережитого за кружкой горячего кофе. Её глаза излучали счастье. Слов уже не надо было произносить. Всё говорили только руки и жесты. И опять в моих объятьях она ласкала мои влажноватые волосы, перебирала их, касалась каждой клеточки моего тела. И, когда руки вновь наткнулась на этот страшный шрам, то пальцы её слегка вздрогнули и в глазах возник испуг.

– Как хорошо, что ты жив, – с болью и слезами вырвалось у неё. – Я не знаю, чтобы я делала, если бы тебя не стало!

Она целовала этот мой шрам на шее, и слёзы текли по её лицу. Не было сил оторвать её от себя. Но, переждав немного всплеск её эмоций, я слегка отодвинул её от себя и, взглянув в наполненные слезами глаза, только мягко произнёс:

– Но я же жив. Я ведь всё равно только твой.

– Да, да, только мой, – и она опять залилась слезами. Потом, уже, слегка успокоившись, попросила:

– Мне же никто, ничего не рассказал. Я полгода только и мучаюсь от неизвестности. Что было? Что же всё-таки случилось? Расскажи.

Я долго смотрел в её глаза. Потом, стараясь вспомнить что-то важное, посмотрел в широкое окно, на океан, пляж, пальмы. И, когда это «важное» встало перед глазами, начал:

– Ты же помнишь, как долго меня обрабатывали, чтобы я стал начальником охраны этого биологического института. Крамер звонил, добивался этого. Им нужна была надёжность и гарантия безопасности. Я же не знал, какие работы ведутся там, и что вообще делается там внутри. Мне нужно было время, чтобы ознакомиться со всем, узнать сотрудников, досконально изучить все планы и расположение помещений. Я добивался только одного – ясности для себя. Мне нужна была свобода действий.

Когда Крамер согласился со всем, что я от него требовал и ознакомился с моим планом охраны, он был, конечно, удивлён. И хотя он и американец, но в душе всё равно всегда оставался немцем.

Он попытался меня отговорить от части проектов охраны. Кое-что я сократил, как потом оказалось, зря. Но, в основном, всё было оставлено, как я хотел. Сумма была приличная. Её долго согласовывали, утверждали. Но, когда оборудование было на месте, для меня начались «весёлые» деньки. Я почти перестал бывать дома. Ты, конечно, обижалась, но это была моя работа. А по-другому я не мог. Я ей отдался полностью. Это был мой проект охраны, моё детище и я старался сделать его, как можно лучше.

Когда всё было готово, то был нанят новый персонал охраны. Я всё предъявил Крамеру и Самюелю.

Охранники были подобраны мной лично, проинструктированы и обучены нюансам системы охраны. Специалисты-электронщики всё подготовили для первого испытания. Каждый знал только свой участок, и только Питер знал всё. Он всё и контролировал.

Парень он был не из болтливых, и я надеялся, что дальше него секреты охраны не уйдут. Учебные тревоги были проведены на высшем уровне. Крюгер с Самюелем остались довольны результатами.

Как только они не пытались спровоцировать автоматику, охрана была на месте. Все были одеты в спец форму, жилеты. Каждый вооружен коротким УЗИ и кучей прибамбасов на поясах. Охрана выглядела внушительно. И тут только у Самюэля вырвалось:

– Ну, Зибельман может начинать здесь делать всё, что захочет.

Стали завозить оборудование для лабораторий. Новые люди, новые заботы. Постоянные проверки и контроль. Я, естественно, достал всех своих охранников. Но они с прежним усердием выполняли всё, что им было положено. Никто не ныл и не ворчал по углам. Эти ребята знали, на что шли, когда нанимались. То, что Крамер снял с проекта, особенно с крыши, делало какую-то прореху в нашей защите. Но все ребята об этом знали и были там особенно на чеку.

Я ещё реже стал бывать дома. Ты мне только звонила, а о детях я знал только из твоих рассказов. Но за эти деньги, что мне платили, это было необходимо делать. Особенно когда кто-то из обслуги болтнул (я так и не узнал кто), что начались работы с газом Z.

Весь институт жил, как в осаде. Никого не выпускали, а вход был строго ограничен. В таком напряжении мы жили последние две недели.

И тот вечер начался, как обычно. Развод всех охранников совершил я лично. Всё было спокойно, как всегда. Но какая-то тревога, обострившаяся к полуночи, не покидала меня. Проверил все мониторы, переговорил со всеми постами, обошёл наружный контур вместе с Вилли и его грозными доберманами. Ничего, всё тихо. Но беспокойство не покидало меня. И я, взяв Уилиса и Уолтера, пошёл в бокс лабораторий.

У входа нас приветствовал, как всегда грозный, Сэмюэль. Он наблюдал за мониторами и компьютером. Мы все были, как близнецы. На голове шлем с опущенным инфракрасным забралом, тёмно-синий комбинезон, броне жилет последней модели. Он отражает даже пули последнего русского изобретения. На груди автомат, у пояса пистолет, в руках фонарь. Шнурованные до середины икры берцы специально сделаны для бесшумной ходьбы. На поясе – обоймы, наручники, рация и ещё всё то, что должно всегда быть под рукой. Входя на каждый этаж, предупреждаем Сэмюэля, и он отключает следящие лазерные лучи. Тихо проходим по коридору, открываем двери и обследуем все без исключения лаборатории. На третьем этаже лаборатория Зибельмана – святая святых. Он уже третий день из неё не выходит. Вот и он третий этаж.

Осторожно открываю дверь. Уилис и Уолтер тихо прокрадываются за мной. Что-то подтолкнуло меня идти сразу к лаборатории Зибельмана. Делаем манёвр и втроём подходим к двери. Поднимаю видоискатель и навожу его на окошко в двери. Экран показывает столы, шкафы и натыкается на стеклянный саркофаг. От него исходит фосфоресцирующее свечение. Вижу в нём самого Зибельмана. Делаю увеличение. Лицо его спокойно. Он спит. Обвожу видоискателем вокруг и вдруг.… Под саркофагом вижу что-то не то. Делаю ещё увеличение. Ба! Перчатка. По виду женская, кожаная. Не может быть! Все, кто входит сюда, сдают все личные вещи и одежду, переодеваются в комбинезоны, проходят контроль, и только после этого им разрешается вход в бокс.

Решаю войти. Из-за забрала мой голос наружу не слышен. Командую вход. Везде темно, но нам всё прекрасно видно. Вставляю карточку в замок. Тот должен щёлкнуть. Но щелчка нет. Значит, дверь кем-то уже была открыта. Мои «овчарки» поняли меня без слов. Уилис резко распахивает дверь. Я и Уолтер врываемся (проскальзываем, как тени) во внутрь. И, вот оно! Какая-то тень метнулась от саркофага. Закон наш один. Кто проникнет и будет обнаружен во время наших обходов – уничтожается немедленно. Кто без нашего ведома находится внутри бокса – тому смерть. Я вскидываю свой УЗИ и полосую по тени. Но у тени было преимущество в долю секунды. Краем глаза вижу, как разлетаются осколки шлема Уолтера. А в меня летит что-то чёрное и жуткое. Ничего не успеваю предпринять. Тупой удар по горлу бросает меня к стене, и я лечу в темноту. Темнота кругом, времени для меня уже нет. Всё! Темнота – это смерть. Меня больше нет. Я умер…

Но что это? Где-то брезжит свет. Надо туда идти. Но двинуться нет сил. Ни одна частичка моего тела не шевелится. Я пытаюсь что-то сделать, но безуспешно. А свет приближается. Что? У них тут в смерти так и положено? Ведь я же умер. Я уже в другом мире. Неужели вся эта ахинея про загробный мир правда? Никогда не верил. Выходит, зря. Есть он. Но свет всё ближе. И вдруг…. Я услышал удар своего сердца. Как? Оно же мёртвое. Оно не может работать. Но оно стукнуло ещё раз, ещё раз и вдруг забарабанило, что в ушах загрохотало. Так я что, живой? А вздохнуть? Я же не дышу. Мёртвые не дышат. И, как будто из-за горизонта, еле слышно, донёсся голос Зибельмана:

– Давай, парень, давай! Вздохни!

Непроизвольно напряглось всё тело, и воздух пошёл в меня. Он наполнил меня всего, он пропитал меня. Я полон им.

– Теперь выдохни, – голос Зибельмана всё ближе. И что же? Я выдохнул. Потом ещё раз вдохнул, ещё раз выдохнул, а этот скрипучий, родной голос засмеялся:

– Ну, что я вам говорил, господа? Газ Z делает чудеса. Этому парню повезло, что он в момент смерти был рядом с саркофагом. Газ его оживил. И он будет жить! Но это только начало! Многое ещё неизведанно, многое ещё надо узнать.

Жуткое желание увидеть моего спасителя, моего бога, заставило меня открыть глаза. И, вот он мой БОГ! Он так и стоит, воздев руки к небу, произнося свои заклинания. Господи, спасибо тебе! Я жив! Я вновь увижу небо, солнце. Я вновь буду с женой, семьёй. Я не умер! Я и дальше буду попирать бренную землю и, буду любить и буду любим.

Уолтеру не повезло. Ему раздробило череп, мне же только разорвало горло и все окружающие мягкие ткани.

Потом несколько операций. И после каждой – саркофаг с его волшебным газом Z. Для Зибельмана я был подопытным кроликом. Я же всё равно уже умер. И ты об этом знала. Но мы с ним подружились. Он постоянно за мной наблюдает. Приставил Курта. Теперь я полон сил и здоровья. И они, через эти долгие полгода, разрешили мне встречу с тобой. Теперь у нас есть наш дом. Нам не надо будет заботится о будущем. Никогда не надо будет разлучаться. Мы всегда будем вместе. Мы под государственной программой. Бери детей, и мы вновь начнём нашу жизнь. Здесь есть все, чтобы и они, и ты были счастливы.

Её грустные глаза были полны слёз, а пальчики по-прежнему гладили мой шрам. Она молчала, стараясь проглотить какой-то комок в горле и, не выдержав моего взгляда, только положила голову мне на плечо. Глубоко вздохнула, а слезинка выкатилась и продолжила свой путь по, моей щеке ….

***

Механик Макаров очнулся. А слезинка так и катилась по щеке. Но это была не она. Это была просто капля пота. Чёртов кондиционер еле-еле гнал воздух. В каюте была жара. Вентилятор не успевал её разгонять. Судно слегка вибрировало и мерно покачивалось в ночной темени Персидского залива. Август – самое жаркое время года в этом районе. А до встречи с той, о которой всё думалось и мечталось, осталось ещё два месяца.

Август 1998 Персидский залив

Июль 2002 Шмаковка

Декабрь 2002 Аравийское море

СЫН

Я стоял на палубе своего огромного пассажирского лайнера и нервно курил. Уже больше часа я тут торчу, а её всё нет. Как всегда, она опаздывает. Злость во мне клокотала. Это же надо! Сколько сил затрачено, чтобы выбить, это чёртово разрешение на её поездку! Сколько порогов оббито, написано заявлений, поставлено подписей и печатей! Хоть бы что оценила!

Этот рейс из зимы в лето был особенно популярен. И не каждому удавалось просто так достать путёвку на этот рейс.

Я со злостью сплюнул и выкинул за борт очередной окурок. Скоро начнётся посадка пассажиров, и тогда возникнут очередные трудности, а пока было бы всё намного проще.

Пассажирский помощник с ехидцей поглядывал в мою сторону. Он тоже приложил руку, чтобы у меня было побольше проблем. Не каждому ведь давалось такое разрешение. Но я добился назло ему.

Краем глаза я увидел, как из-за угла вокзала показалась её фигурка. У ног юлой вился Данилка. Я сорвался с места и понёсся в их сторону.

Вовчика, этого гада, который втёрся в моё доверие и в итоге разбил мою семью, рядом не было, подметил я. Трусоват, эта скотина. Ну и ладно, без него спокойнее.

Данилка, завидев меня, выкрутился из её рук и кинулся навстречу. Он сразу взобрался на руки и начал засыпать меня вопросами о таком большом белом пароходе.

Он во всё тыкал пальчиком, и вопросы из него так и сыпались. А где дым? Можно ли потрогать эту белую стену (борт)? А где винт? И ещё кучу подобных вопросов, которые для него были очень важны.

Я с нежностью прижал к груди своё чадо. Всего четыре годика, а такой смышлёный! Из больших зелёных глаз так и сыпались искры. Щёки румяные, сам возбуждённый, из-под шапки выбилась льняного цвета прядь кудряшек. Он вполне удобно чувствовал себя на руках и не собирался покидать своего места.

Я подошёл к ней. Она так и стояла рядом с чемоданом. На её стройной фигуре ладно сидело бежевое кашемировое пальто. Лёгкий макияж делал её лицо неповторимым. При взгляде на неё, как-то противно ёкнуло сердце. Но я не подал вида, поздоровался и подхватил чемодан. Все злобные тирады, кипевшие в моей голове последний час, куда-то испарились. И даже то, что она ехидно произнесла:

– Мог бы, и поцеловать, – особо меня не тронуло.

У меня на руках было моё сокровище. И это было для меня всё. Только ради этого я и организовал эту поездку.

У трапа пассажирский помощник выдал мне посадочный талон с номером каюты, и мы уже спокойно прошли в неё.

Она растеряно стояла посреди огромной каюты, опустив руки, и беззащитно озираясь, не зная, что же надо делать дальше.

Зато Данилка носился, как вихрь. Заглядывал во все углы, открывая и закрывая шкафы и ящики. Казалось, что от его беготни, даже воздух стал раскручиваться по каюте. И опять поток вопросов. Что, где, как и почему.

Ещё идя в каюту, мы встретили третьего механика. Он передал мне приказ стармеха, готовить машину к отходу. Мне надо было уходить. И только я это сказал, как вездесущий вихрь, заявил:

– И я с тобой, – она запротестовала, но не так-то просто было отделаться от этой неугомонной личности. Особенно, после того, как он заканючил:

– Ну, мам…, – да и мне самому хотелось взять его с собой.

Сопротивление было преодолено с условием, что Данилка переоденется. Он с готовностью стал стаскивать с себя нарядный костюм. Но ещё надо было найти сменку в чемодане.

Зазвонил телефон:

– Владимирович, ну иди же. Дед ждёт.

– Иду уже, иду, – Данилка понял, что из-за него происходит задержка, и без всяких фокусов быстро позволил себя переодеть.

Так мы с ним и пошли. Я вёл его за руку по коридорам. Всё-таки немного опасался, чтобы он куда-нибудь не юркнул. Но он, с полной серьёзностью, вышагивал рядом.

В ЦПУ было тихо и прохладно. Как всегда, горели и мигали разноцветные лампочки. Механики были в сборе и слушали инструктаж стармеха. Данилке он строго приказал сидеть на самом главном стуле и ничего не трогать и не нажимать. Тот бодро ответил:

– Хорошо дедушка стармех, – механики и мотористы от такого ответа покатились со смеху, а дед только улыбнулся.

Но всё-таки, сынулька пытался увязаться за мной, когда я пошёл в машину готовить главные двигатели. Но я поручил Ваське отвести его в ЦПУ. И Васька и Данилка были не в обиде. Первый славился своей ленцой, а второй, обалдевший от грохота дизелей, был польщён вниманием к нему дяди моториста.

Наконец прозвучала команда к запуску. Двигатели мерно заработали, постепенно наращивая обороты. Вся команда собралась в ЦПУ, и центром внимания был Данилка, а не как всегда, судовой компьютер. Дед был немного недоволен, но вахтенные делали своё дело исправно, и он тоже переключился на этот необычный объект.

Белые кудряшки хаотично развевались, глазюки горели, щёки пылали. На одной виднелся стёртый след мазутного пятна. Лицо сосредоточенное. Он правильно и с достоинством отвечал на каверзные вопросы мужиков. На попе красовалась огромная мазутная пятерня. Видно, кто-то из мотористов приложился. Что мне скажут по этому поводу, и что я ещё выслушаю? Как-то мигом мне представилось. Но в данный момент это было несущественно. Главное – что ОН был в центре внимания. Но он и сам засыпал окружающих вопросами, от которых у некоторых округлялись глаза, а другие покатывались со смеху.

Ваське он сказал, что если тот не будет мыться, то его мама отругает, и мороженного не купит. А на ободранный комбез Петровича посмотрел с жалостью и произнёс:

– Вот потому ты такой порванный, что все денежки потерял, – что было отчасти и правдой. Петрович поле последнего посещения ресторана был в непотребном виде обчищен привокзальной шпаной.

Данилка сидел на вертящемся кресле в центре внимания и был счастлив. А у меня, глядя на эту картину, на сердце было мирно и спокойно.

Но вот машина введена в режим полного хода. Получено разрешение покинуть ЦПУ. Моя вахта с нуля часов. Можно заняться своими делами. На лифте мы поднялись до моей палубы, и зашли в каюту.

– Снимай штаны, стирать их будем, – торопливо приказал я сыну.

– А я буду помогать, – немедленно последовал ответ.

– Давай, давай, помошничек, – мы вдвоём устроились у раковины и старались смыть мазутную пятерню с его штанов.

Я, используя различные порошки, а Данилка, плюхал ручками в раковине.

Ну, вроде бы, пятно исчезло. Я повесил брючки на радиатор отопления и направил на них вентилятор.

– А кушать будем? А куда мы пойдём? Листаган, сто ли? – вопросы сыпались непрерывно.

– Нет, пойдём мы ко мне в кают-компанию, – автоматически отвечаю я на них.

– А что, там у всех компания? Я тоже хочу в вашу компанию. Пошли, – он сразу же засобирался.

– Но как же ты пойдёшь без брюк? Надо же нам их надеть. Не пойдёшь же ты туда в трусах?

Он осмотрел себя и понимающе согласился.

– Да, без станов я у вас в компании друзей не найду.

– Вот, вот, – согласился я с ним, – поэтому мне надо за ними сходить, а тебе придётся меня подождать. Хорошо?

– Хаасо, – сын был на всё согласен, только бы ему позволили идти в эту заманчивую кают-компанию.

– Ну, вот и отлично, – я погладил его по головке. – А, чтобы тебе было не скучно, пока я хожу, ты нарисуй мне наш пароход и меня с мамой. Ладно? – я внимательно посмотрел в его огромные глаза.

– Давай карандаш, – Данилка устроился на стуле, а я, достав бумагу и фломастеры, пододвинул его к столу.

Убедившись, что сын занят важным делом, вышел из каюты, запер её на ключ и направился за одеждой для Данилки.

Она отрешённо сидела на краешке дивана, сложив руки на коленях. На мою просьбу о брючках как-то вяло отреагировала. Я покопался в чемодане, нашёл то, что было нужно, и спросил:

– Ты ела сегодня?

– Да, в ресторане.

– А мы пойдём ко мне в кают-компанию.

– Хорошо, – таким же блеклым голосом ответила она.

Данилка меня ждал. На столе лежал размалёванный лист бумаги, а он внимательно смотрел мультик, который перед уходом я ему включил на видеомагнитофоне. Увидев меня, он нехотя оторвался от экрана, и принялся одеваться сам, отвергая мою помощь. Ведь он всё-таки взрослый мужчина.

– Я даже машину могу заводить, – подчёркивал он свою взрослость. Это ему дали в ЦПУ нажать кнопку пуска главного двигателя.

Но расчесать он себя позволил. И вот мы такие чистые, чинные и красивые вошли в кают-компанию.

Елена Владимировна с Колькой сидели в дальнем углу и о чём-то беседовали.

Она, женщина дородная и спокойная. Всегда вежливая и аккуратная. А Колька – нога на протезе (в одной из полярок оторвало ему ногу во время самовыгрузки на берегу), ни минуты спокойно сидеть не может, точно шило у него в одном месте. Они, как только увидели нас – остолбенели. Ужин уже закончился. Но для вахты кое-что осталось. Елена стала причитать:

– Ой! Какой ангелочек, да какой хорошенький! Да неужто уже и в машине ты был? – на что Данилка серьёзно ответил.

– Я не мамся и не ампилочек. Я уже большой, – это ещё больше умилило буфетчицу.

Она засуетилась, усаживая нас за стол. Мы чинно уселись. На стол была выставлена серебряная супница (гордость нашей кают-компании) и новые фарфоровые тарелки. Всё это выставлялось только для лучших гостей.

Данилка аккуратно ел. Это еще больше умилило Елену. Она сидела напротив него и с умилением смотрела, как тот чинно управляется с едой.

А Колька приставал к нему с вопросами. И где он живёт, и где его мама, и что он видел в машине? И задал неосторожный вопрос:

– А дыму там много было? – на что Данилка, прервав трапезу, серьёзно на него посмотрел и изрёк:

– Дядя Коля, ты что, дурак что ли? Тогда бы мы не поехали, и всё бы там сломалось.

Колька от восторга даже подпрыгнул. Подбежал к лифту и в шахту лифта заорал:

– Светка!

– Ну что тебе опять? – пропищала своим ехидным голоском повариха.

– Меня тут дураком назвали!

– Да ты такой и есть, – репетовала его подруженция.

Но Кольку это не огорчило. Он ещё пуще прежнего принялся ухаживать за Данилкой. Тот одолел суп и принялся за котлету. Она явно уже была лишней. Но он мужественно её одолевал. Елена сжалилась:

– Ну, ты хоть компотику попей, – компота влезло только пару глотков.

Мой сын был полон. У него только что из ушей не брызгало. Из-за стола он уже сам не мог вылезти. Пришлось взять его на руки и нести в каюту. А Елена умилённо на прощанье погладила его по шёлку кудряшек.

В каюте я уложил своего мужичка на кровать. Он чуть посопротивлялся, но через минут пять уже сладко спал. Я глядел на своё чудо, раскинувшееся на подушке. Он и тут куда-то бежал. Что-то ему снилось. Веки чуть подрагивали.

Я тихонько закрыл шторку и прилег рядом. Надо пару часиков и самому перед вахтой поспать. Рядом, немного растопырив губки и раскинув ручки, лежало моё повторение. Я осторожно снял с него брючки, рубашечку, накрыл одеялом и, подложив руку под голову, долго смотрел на него, незаметно окунувшись в дрёму сна.

Телефон нежно промурлыкал. Это так вахтенные меня будят. Быстро поднявшись, я ополоснул лицо в умывальнике и позвонил ей, сказав, что иду на вахту, а Данилка спит.

– Если хочешь, то посиди с ним. Вдруг проснётся и испугается, – она что-то невнятно пробормотала. Видимо, я её тоже разбудил.

Вахта неслась невероятно быстро. Всё ладилось. Мерно работали двигатели. Параметры были в норме. Динамки тарахтели на свой лад. Кое-что надо было доделать со стоянки. Из-за этого время вахты пронеслось незаметно.

Сменщик, третий механик, только дал отмашку рукой, иди мол, все в порядке.

Лифт взлетел до моей палубы и, выходя из него, я увидел в конце коридора её удаляющуюся фигурку. Всё-таки материнское чувство победило. Сидела она с ним.

В каюте царила тишина и полумрак. Шторка кровати была немного отодвинута. Подушка была смята и Данилка укрыт по-другому. Она всё-таки здесь лежала. Немного засосало под ложечкой. Но, помотав головой, я отбросил чёрную мыслишку. Нет, так нет. Предательства не прощаются. Раздевшись, я осторожно лёг, ну уж и впрямь с ангелочком. Ручки раскинуты, губки приоткрыты, волосы раскинуты по подушке. Надо же! Даже и во сне его щёки были покрыты румянцем! И опять я не мог отвести от него глаз ….

Зато утром я был подброшен, как пружиной, Оно, это чудо, только проснувшись, стало суетиться и елозить по постели. Обычно я просыпаюсь после десяти часов. Но тут было около восьми. Удалось поспать часа три. Но, ничего. Сейчас не время думать о мелочах. Мы затеяли с ним кучу малу в постели. Ох, как он весело смеялся и визжал! Видя, что пора заканчивать, ведь стопора у Данилки нет, я вытащил его из постели и отнёс в душ. А тот всё просил:

– Ещё, ещё!

Но прохладный душ сделал своё дело. Данилка успокоился и прохладненького, укутанного в банное полотенце, я вынес его в спальню. Вытирались мы оба. Я тоже был весь мокрый.

И такого отмытого, розовощёкого, с ещё влажными волосёшками, я ввёл в кают-компанию.

Данилка уже освоился, и сам чинно уселся, на указанное ему место.