Текст книги "Женщины – наше всё (лучшее) том 2"

– А как же Покула? – всхлипнул он.

– А где за нее четыре набора? – язвительно возразила Лакумба.

Она тоже была еще тот политэконом.

– Но у меня только один! – напомнил Нолулу и у него навернулись слезы.

Я решил проэкзаменовать невесту и проверить её чувства.

– Покула, – обратился я к юной девушке, – не опасайся меня и скажи всю правду. – Голос мой звучал мягко и ласково, что невольно ободрил её.

– Да что рассказывать! – ответила она с глубоким вздохом. – Мать лучше всех знает, когда и за кого мне выходить замуж.

– А ты сама-то как думаешь?

– Мои подруги давно замужем.

– А Нолулу не хочет ждать и идет поперек мнения твоей матери?

– Да, он дотошный, сладко говорит и нетерпеливый, – призналась девушка.

– А ты любишь Нолулу и хотела бы стать его женой? – улыбаясь, спросил я.

– Да! – Покула явно не скрывала своих чувств, и все получили ответ, в сущности который не имел никакой надобности, ведь он и так был написан на её лице.

Никогда жажда прибавить себе авторитета не была во мне столь пламенна. Сама судьба предназначила меня для того, чтобы показать энергию логики и силу убеждения, заставляя подбирать такие слова, которые бы шли прямо в душу туземцам и могли бы растопить их сердца. Одновременно я горел желанием затмить всех исторических адвокатов и риторов. И я выступил с речью, смысл которой заключался в следующем:

– Слушается дело о любящих сердцах. Конфликт двух сторон. Гражданский иск. Одна сторона истец, называемая в дальнейшем покупатель – молодой человек Нолулу, положивший глаз на девушку Покулу, называемой в дальнейшем товар-девушка, но несогласный с предложенной ценой, считая её завышенной, раздутой и потому непомерно обременительной для него. Другая сторона ответчик, называемая в дальнейшем продавец – Лакумба, мать, обладатель и правопреемник товара-девушки Покулы, запрашивающая за нее с жениха четыре набора. Предварительный торг не привёл к согласию сторон. Путем взаимного погашения и после переуступок наборов, у сторон продавец – покупатель создался дефицит в один набор. Чтобы матримониальная сделка между сторонами состоялась, продавец Лакумба дает покупателю Нолулу льготный кредит доверия стоимостью в один набор, заключающийся в предоставлении права обладания товаром-девушкой Покулой на определенный срок, в данном случае – год. В свою очередь покупатель пользуется товаром-девушкой и обязуется погасить кредит-доверие в течение года. В случае непогашения кредита, товар-девушка возвращается продавцу – матери товара-девушки, тогда оплата за временное пользование производится по расценкам проката. Если товар-девушка приведен в негодность по вине покупателя, тот должен возместить его стоимость женой, которая уже есть у него.

Я обвел глазами притихших и согласных со мной присутствующих.

– Лакумба, решение суда понятно? – спросил я.

– Да, – ответила она.

– Нолулу, тебе ясно, что ты обзавелся еще двумя женами?

– Да.

– Покула, ты знаешь, как выполняется решение суда?

– Мать расскажет.

– Забудь о матери – теперь она тебе не указчик.

– Буду слушать только мужа.

– Вот это, Покула, правильно. Тогда скажи, кто этот мужчина перед тобой?

– Нолулу.

– А кто он такой?

– Мой муж.

– И кому ты теперь принадлежишь?

– Да ему, Нолулу.

– А ты, Лакумба?

– Тоже. Нолулу.

– Нолулу, что это за женщины, которые стоят перед тобой?

– Мои жены.

– Зачем они тебе нужны?

– Чтобы работать в поле.

– Обжаловать будете? – спросил я.

– Нет, не будем.

– Так тому и быть! – я высоко поднял руку с палкой и сильно стукнул ею по стволу дерева.

Стороны кивнули головами в знак согласия, и молодой туземец передал Лакумбе свой единственный набор, а ему она вручила дочку. Затем, присоединив к набору Нолулу свои два, Лакумба возвратила их своему зятю и одновременно теперь мужу, став его женой.

Счастливая Покула! Как вырывается сердце из её груди! Как стремителен был её первый шаг навстречу Нолулу! Лакумба сдерживала себя, очевидно, не впервой ей было выходить замуж.

Нолулу и его две новые жены Лакумба и Покула пошли в сторону его хижины. Он, не сумев перебороть страсть, тут же с жадностью овладел девушкой, не удосужившись дойти до хижины – у жениха, видимо, не осталось сил на это, а на выше сказанное – нашлось.

Все туземцы, точно по чьему-то приказу пали на колени, воскликнув:

– Путешественник велик! Путешественник творит чудеса!

Только Хуан тихо указал на мою судебную ошибку:

– Лакумба осталась должна Нолулу один набор, и он ей один. Они – квиты.

Я удивился смышлености Хуана, но тут же почувствовал подвох, и не один.

– Суд пошел по неправильному пути! – сказал я. – Значит, вынес недостаточное решение. Придется на другом заседании довершить этот суд.

– Справедливое замечание, – ответил Хуан. – Мы затянули суд и вовремя не прекратили его, но Путешественник велик и принял верное решение.

– Лакумба, купив статус жены, теперь уже не возвратит долг, – вынес я догадку, и услышал:

– Как и Нолулу, ставший не совсем справедливым путём мужем Покулы и Лакумбы, вряд ли погасит задолженность.

– Нолулу можно уличить в нечестности, – затем сказал я. – Получается, он приобрел Покулу и Лакумбу на набор самой Лакумбы.

– Нолулу теперь глава большой семьи, ему лучше знать, как поступать с женщинами и распорядиться иголками, нитками и пуговицами.

Я снова обнаружил несуразность и воскликнул:

– Правоприменительно было уже тогда, когда он купил Лакумбу! А дальше пошли нарушения сделки!

– На суд не упало это пятно, – ответил Хуан.

– Но Нолулу оставил все наборы себе, а это точно афера, махинация, воровство, чистой воды мошенничество! – сказал я. – Теперь он настоящий кровосос и мироед этих женщин. Как исправить ошибку?

– Суд есть суд, его решение незыблемо. И Нолулу не уличили в нечестности, он добросовестный приобретатель, теперь законный владелец жён. А большее решение поглощает малое.

– А как быть с ущемленными женщинами?

– Ничего не надо делать! – сказал Хуан. – Стороны остались довольными.

– Получается, он за Лакумбу и Покулу совсем не заплатил, разве что отделался одним набором, а уже владеет женщинами! Разве это правильно?

– И в довесок приобрёл два набора. Это нормально и справедливо. Каждый получил то, что хотел.

“Этот туземец не потерялся бы в коридорах российской юриспруденции”, – подумал я.

Тут меня осенило.

– Черт возьми, голову сломаешь! Но благосостояние Нолулу выросло прямо на глазах.

– Правильно, это удивительно. Теперь он на имеющие у него наборы, доставшиеся ему случайно, может позволить себе купить всё, что захочет, и стать богатейшим человеком в племени.

– Богаче шамана и вождя?

– Да.

Я глубоко задумался. На наборах при некоторой смекалке можно построить финансовую пирамиду, но не стал на этом заостряться. Меня интересовали невозмещенные наборы, и я спросил:

– Ты доволен результатом суда?

– Стороны удовлетворены, а это самое главное.

– А как же Лакумба?

На что Хуан спокойно нашел ответ:

– Пусть подает новый иск, но проиграет. По нашим обычаям она, и что есть при ней, теперь принадлежит мужу. Она сама загнала себя в проигрышную ситуацию и должна теперь мужу повиноваться. Будет нелепо, если он вернет ей, своей жене, эти наборы.

– А тот, который по суду?

– Тоже не вернет. А если вернет, тот поступит снова в семью, опять же к самому Нолулу. Нолулу теперь богатый человек, держатель иголок, ниток и пуговиц. Он может хоть сейчас прикупить еще молодую жену или несколько старых. И хозяйство его обрастет, и не будет страдать от недостатка рабочих рук!

Я качал головой – какая сложная наука юриспруденция, а еще сложнее экономика, на которой можно делать избыточную прибавочную стоимость, превращая клиентов в лохов.

Только шаман Ка-ра-и-ба-га был неутешен, что ему не позволили отличиться, да и самим ходом разбирательства остался недоволен. Не будь он также черен лицом и всем телом, как его душа, на лице его, наверное, выступила бы злобная бледность. Но злую гримасу все видели.

Час спустя показалась вереница поющих и танцующих туземцев, человек десять: впереди двое несли на плечах привешенного к бамбуковому шесту повизгивающего, временами верещащего поросенка, шедшие за ними держали на головах посуду, и, наконец, остальные – кокосовые орехи. Все свои дары они положили на землю передо мной; потом каждый отдельно передал свой подарок мне в руки. И ещё несколько дней каждое утро новые корзины со снедью стояли у моей хижины.

Я весь раздулся от гордости, от успеха.

Рассказ о том, как в судебном деле о воровстве я вынес правильное решение разделить девочку не располовинивая её

Следующий суд тоже стал знаменательным в моей памяти. И снова я присутствую на очередной сунтуке. Хуан и Хуана, профессионально ставшие секретарями и судебными приставами, деловито рассаживали племя, каждый член которого повторял:

– Мы полагаемся на твою мудрость и справедливость, о Путешественник!

Меня посадили на самое почетное место, чтобы я своим присутствием придал этому событию особую торжественность. Доверие ко мне было высокое, и я сам положил на обе чашки весов Фемиды требование к себе: провести следствие по всем правилам юриспруденции без всяких скидок на отсталое общество, как вёл бы его в России и в любой другой цивилизованной стране, а вынесение приговора должно стать моей визитной карточкой.

Хуан изложил суть дела:

– Вся деревня жужжит, как потревоженный улей. Один туземец украл у другого набор из иголок, ниток и пуговиц. Этот случай пришелся на пору рождения у вора дочки. Изобличив того в краже, истец не нашел ничего иного, как потребовать только что родившуюся девочку себе в возмещение, как будущую жену.

Снова интереснейший неординарный случай.

– Так вот в чем дело? – выслушав, сказал я. – Уважаемые туземцы племени масоку! Вы не ошибаетесь во мне, я постараюсь приложить все силы, чтобы без жалости и снисхождения к виновному, сообразуясь принципами справедливости и разумности отстоять в суде ваши интересы и разрешить эту ситуацию.

Все приготовились слушать меня, проявляя при этом знаки величайшего уважения и почтительности. Я задал некоторые наводящие вопросы:

– Истец, это так?

– Да, – ответил он.

– Ответчик, это так?

– Нет, – ответил он.

– Истец, ты мотивируешь это тем, что если бы вор не украл у тебя набор иголок, ниток и пуговиц, у тебя бы родилась девочка, а не у него?

– Да, это так.

– Почему ты так решил?

– А как иначе! У меня жена была на сносях. Он украл набор. Узнав это, она неудачно разрешилась от бремени.

– Ответчик, что ты скажешь в своё оправдание?

– Всё было не так. Я принес домой набор – жена от радости сразу удачно родила.

Внимательно прислушивающийся к разговору вождь Нь-ян-нуй спросил:

– Истец, зачем тебе чужая девочка?

– Она не чужая, теперь она моя дочь, а как встанет на ноги, будет моей женой, – ответил тот.

С мест посыпались выкрики:

– Иголки, нитки и пуговицы убивают ребенка!

– Иголки, нитки и пуговицы помогают рожать!

Вторых выкриков было больше, и они заглушили первые.

Я нарисовал для себя следующую картину: большинство туземцев были на стороне истца, искренне веря в то, что иголки, нитки и пуговицы служат рождению детей, а, не наоборот, их умерщвлению. Как захотелось в этот момент обратиться к своим соотечественникам со словами: “Внимайте! Не делайте ошибок! Преклоняйтесь перед информацией и благоговейте перед знающими людьми! Живите в цивилизации! Если поймете это, тогда будете доверять только чувству, больше ему, чем прагматичному разуму, уводящего вас в никуда, в сторону, в пропасть!”

Как я не хотел, чтобы туземцы знали, как не скрывал от них истинное предназначение наборов, но этот последний случай дал мне основание окончательно убедиться в том, что туземцы не такой уж простецкий народец, как кажется на первый взгляд. Хоть и глубоко заблуждающийся, но уже догадывающийся о причастности наборов к деторождению, вкладывающий в них определенный смысл. Я с ужасом осознал, что в зачаточные мозги туземцев проник вирус познания. Ещё немного, и они окончательно раскроют все мои секреты влияния на них.

До этого я часто наблюдал любовные утехи у туземцев. По существу, подобные сценки – это пасторальные картинки, связанные с веками устоявшимся укладом жизни, который не берут ни время, ни глубочайшие изменения, в корне происходящие в мире, ни наличие постороннего фактора, каким являюсь я.

Я полон впечатлениями, которые производили на меня туземцы. Объяснения в любви на острове, как и всюду на земле, признаны высшим проявлением чувств. Это такой же непреложный природный механизм продолжения рода, как и на моей родине. Если бы не одно “но”. Да, проявление чувств высокое, но вот само половое таинство есть процесс низшего порядка, потому что низведено до простой потребности на глазах у всего населения. А в отношении знаков внимания с некоторых пор не было выше подарков, чем подаренные из моих рук воздушные шары и наборы из иголок, ниток и пуговиц, называемые в простонародье, напоминаю, буф-буф (по звуку лопания шариков) и карассо (от моего слова “хорошо”). Можно это подвергнуть осмеянию, но я видел обращенные в новую сексуальную веру парочки, которые просиживали часами, обсуждая преимущества изделия, которое вертели в руках, потом вставали и уходили куда-то в лес, но чаще оставались прямо тут на месте. Любовные недоразумения происходили крайне редко, главным образом из-за дележки буф-буф и карассо. Девушки при этом плаксиво поджимали губки, не желая делиться с юношами, а они на это реагировали нервной дрожью. Да пусть будут посрамлены мои отечественные моралисты, однако я ни разу не услышал неделикатного замечания туземцев друг к другу в случае чьей-то оплошности, неловкости или неумения в обращении с подарками, как у меня на родине.

Однажды, я тактично поинтересовался у Нь-ян-нуя:

– О вождь! Смелый, хваткий, мудрый! Благословенный богами и духами, любимый народом масоку, почитаемый всеми видами животных и растений, притягивающий своей мудростью морских анемон, сколопендр, скорпионов и тарантул, располагающий к себе все мелкие и крупные твари, всех опасных насекомых, угомонивший злых духов, загнавший и закупоривший их в пещере, и прочая, прочая, прочая, что испытывает народ масоку, применяя буф-буф и карассо?

Неожиданно я получил сполна критику, возможно в мой адрес.

Нь-ян-нуй немного подумал и сказал:

– Я тоже задавал себе и всему народу масоку этот вопрос и чаще получал один и тот же ответ. Мне говорили разные люди, и мужчины, и женщины, что буф-буф и карассо – это хорошо, они органично вошли в нашу жизнь, но жаловались, что они люди бедные, оттого, что буф-буф и карассо мало, а у кого их много – те богатые и праздные люди, которые делиться ими ни с кем не желают, и богатеют они ещё больше. Я вижу, что народ из-за этого стал злой и готов взять в руки копья и стрелы и направить их против богачей.

Из этого разговора я вынес для себя следующее, что народ масоку больше волнует социальная несправедливость, упирающаяся в неудовлетворительную распределительную систему.

Критику я отнёс на свой счет, на счет странной игры природы и ограниченного воображения туземцев.

Итак, я сижу на сунтуке, гляжу в глаза вора, выискиваю в них чувство раскаяния, и мучительно рассуждаю, какой вынести вердикт. Наконец, я ударил палкой о дерево и сказал первое слово.

– Слушается дело о разделе имущества! Сошлюсь на пример: в случае, если бы кто-то из туземцев воспользовался без разрешения чужой пирогой для рыбной ловли, то он должен отдать хозяину половину своего улова. Так?

– Так, – в знак согласия закивали все присутствующие головами.

– Значит, в данном случае истец имеет полное право забрать себе половину девочки, а вторую половину оставить ответчику.

– Имеет.

– Случай осложняется тем, как одну часть девочки оставить истцу, а другую – ответчику? Как разделить не располовинивая девочку?

Раздался общий вздох.

– Действительно, как?

Кто-то выкрикнул:

– Путешественник знает, как это сделать. Он всё может! Он разделит!

Я продолжил логическую цепь рассуждений.

– Кокос можно разделить?

– Можно, – ответили все хором.

– Рыбный улов – можно?

– Можно.

– А живого человека, как?

– Никак.

– Может ли девочка составлять необходимую техноло-гическую сумму, которую возможно разделить на самодоста-точные части, не нарушая при этом единства, целостности и живучести всего организма? Теоретически можно, а практически?..

Туземцы были озабочены.

– Вот и покажи, как это сделать, – предложил кто-то.

– Следовательно, задача с неизвестными и не разрешаема ни пилой, ни топором.

Непонимающие масоку заворожено слушали, но доверие ко мне переполняло их.

Кто-то снова выкрикнул:

– Путешественник знает – как, он всё может!

Я не хотел терять свое лицо среди туземцев и в данной ситуации вынес, наверное, единственно правильное соломоново решение, которым впоследствии гордился:

– Девочка, чтобы не травмировать её психику и подготовить к дальнейшей жизни, должна жить попеременно один день у своего отца, а один день у пострадавшей от воровства стороны, до тех пор, пока стороны не придут к дальнейшему соглашению по окончательной передаче девочки третьему лицу, то есть мужу, после достижения ею брачного возраста двенадцати лет.

– Восьми лет и ни дня больше, я ждать не намерен, я и есть тот муж! – послышался недовольный голос истца.

– Двенадцати лет! – воспротивился ответчик.

– Восьми лет! – поддержали истца с мест.

– Восьми лет! – Я окончательно ударил палкой по дереву.

Снова я услышал:

– Путешественник велик! Путешественник творит чудеса!

И опять Ка-ра-и-ба-га, неудовлетворённый ходом разбирательства и потерей своего авторитета, сжимал кулаки. Теперь он не только позеленел от злобы: черное лицо его приняло какой-то мутный пепельно-серый, грязный оттенок, колени дрожали. Я думаю, и душа у него в этот момент стала ещё чернее ночи.

Туземцы, оставшись довольны моим вердиктом, выразили свою признательность новыми подношениями. Они прислали свинины, плодов хлебного дерева, бананов и таро, на что я подарил им пустые картонные коробки из-под наборов.

Я не ловчил, а просто думал о будущем. Экономика должна быть экономной.

_________________

ВОЙНА МАСОКУ С МАНИРОКА И МОЯ РОЛЬ В НЕЙ

(Продолжение цикла “Записки путешественника”)

Я предавался мыслям о выживании людей в неокультуренном обществе среди каннибалов, о своем месте в нем, в противоположность мной покинутой, развивающейся цивилизации. Моё раздумье было прервано появлением туземца, который бежал по берегу и кричал:

– Война! Война! Отвратительные манирока на тропе войны! Враги тихо крадутся, а не идут открыто по мосту над пропастью как честные масоку! Манирока проникли на остров и убивают нас! Они никому не дают пощады! Они оставляют в живых только женщин и детей, которых уводят к себе и превращают в манирока!

Бежал он легко и свободно, прямо летучим шагом, что трудно было не залюбоваться им. Держа в левой руке над головой лук и стрелы, в другой – с копьем наперевес, он бежал весьма быстро, и по временам останавливался и делал какие-то воинствующие знаки: то потрясал луком, то имитировал бросок копья.

Не понимая, в чем дело, но, видя смятение, передающееся окружающим, я почти силой остановил его и узнал неприятную весть: да, люди манирока напали на масоку и вот-вот будут здесь.

Протяжные удары по пустотелым бревнам, перешедшие в учащенные, созывали туземцев. Это были удары другого содержания, другого ритма, темпа, чем обыкновенно. Патетического звучания и мажорного накала…

Запаливались костры, завывали флейты и раковины, гремели барабаны – тамы.

Тамтамы войны!

– Манирока! Манирока! – кричали повсюду. – Они покорят наш остров, отнимут женщин и детей!

В деревне я увидел страшное беспокойство. Воины хватались за копья, толкались, ломились, сбивали с ног женщин с детьми и друг друга.

Все громче и увереннее раздавалась хвастливая военная песня.

Бом, бам, бум, бэм, мы масоку,

масоку, масоку, масоку!

Бом, бам, бум, бэм, мы убьем

манирока, манирока, манирока!

Ужасная, чуждая для слуха европейца она поднималась над островом:

Взывали к спокойствию и собирали народ глашатаи.

– Наш мудрый вождь готовится к принятию важного решения, и бог Дуссонго хочет вложить в его уста сообщение!

Все встали в круг.

– Дети мои! – сказал Нь-ян-нуй, явившийся в наряде и украшении воина, идущего в сражение. – Небо над вашими головами, долго остававшееся светлым и безоблачным, теперь, благодаря несущим смерть и опустошение манирока, наполнилось тучами. Наш бог Дуссонго, живущий там, за большой горой, как вам известно, много печется о благе своих детей масоку. Дуссонго не умер, он вернется к нам из-за моря! Он благоволит нашей победе и хочет отвратить нас от поражения. Он послал меня к вам, чтобы удалить шипы с ваших троп и уберечь ваши ноги от ран. Мы убьем тех отвратительных манирока, которые ради своей звериной корысти хотят заставить нас забыть о долге перед нашей великой родиной. Отныне война принесет нам безопасность, а враги больше никогда не будут омрачать мужчин и смущать женщин.

В самом деле, словно кто-то накаркал, небо затянулось тучами, прогремел гром и на землю посыпались молнии с дождем. Но все стоически слушали речь.

– Встанете ли все вместе грудью перед манирока, сделаете ли вы это, сыны племени масоку? – совсем громко спросил вождь.

И толпа в ответ на это дико взревела, взметнула хоругви из пальмовых листьев и стала потрясать копьями надменному соседу.

– Горе манирока!

– Наши копья остры, топоры тяжелы, а стрелы метко поражают манирока!

– Нас невозможно победить!

– Манирока отдадут нам свою печень, не взяв нашу!

– Пусть каждому из нас достанется по их трусливому сердцу!

В этих словах проявлялась вся звериная сущность каннибалов, а вождь в этих возгласах ощущал поддержку со всех сторон.

Затем выступил Ка-ра-и-ба-га. Все шаманы в мире на стороне тайных сил, вот почему и Ка-ра-и-ба-га был поклонником Высшего Духа, соответственно, и речь была направлена больше к нему, чем к народу.

– Масоку, глядите, шире откройте глаза на небо! Пришло время Большого Солнца и Маленькой Луны! – кричал он сквозь ливень. – Вот началась война. Дикие манирока приходят с копьями и луками, манирока позарились на наш остров. Они обращаются в леопардов, убивающих и пожирающих людей. Но горе им, горе! Высший и Великий Дух, воскресни из пещеры духов и поднимись на небо! У него лицо, как лик самого страшного корявого дерева. Он дал нам своё оружие, которое может покарать манирока и обратить их нам в пищу. Это он принес нам ослепительную молнию и страшный раскатистый гром.

Туземцы ответили на искрометные речи вождя и шамана многоголосным хором:

– Ай-ай-ай!

– Дуссонго! Дуссонго!

– Высший Дух! Высший и Великий Дух!

В деревне царило всеобщее смятение, невольно подействовавшее и на меня, грозившее отнять доселе спокойную размеренную жизнь. Масоку торопились, потому что каждую минуту могли появиться передовые отряды противника. Из хижин выносилось большое количество разного рода оружия. Мужчины с большим жаром разговаривали на сходках, женщины и дети выли где-то в лесу, собаки им подвывали, кругом блеющие козы, повизгивающие свиньи и ревущий рогатый скот. Мои уши ощутили всю неприятность этих душераздирающих звуков.

Нь-ян-нуй сам подошел ко мне и дружелюбно приветствовал, его мимика сама подыскивала извинительные нотки.

– Путешественник! – сказал он, перейдя на уважительное имя. – Ты видишь, что манирока не оставляют нас без войны! Неприятель посылает на нашу землю своих воинов, а завтра пришлет ещё больше. Разве они не подлежат за это смерти? Ты обладаешь таинственной силой…

Я понял, что вождь пытается вовлечь меня в конфронтационные раздоры.

– Это какой такой силой? – спросил я.

– Ты умеешь сбивать с прямого пути стрелы и копья, пущенные в твою грудь и спину.

– Отомсти за нас! – кричали мне разгневанные туземцы.

А вождь продолжал:

– Мы верим в твою неуязвимость, которая позволяет тебе не бояться стрел и относиться равнодушно к копьям противника, а твоя голова, как скала, крепка для топора. Мы преклоняемся перед тобой, и сочли удобным обрести в тебе союзника.

Я догадался, что, предлагая это, Нь-ян-нуй планировал выдвинуть меня на самую переднюю линию обороны как живой щит, а потом возглавить атаку.

– Благодарю за доверие! – сказал я. – Но не лучше, если я отсюда с этой высокой точки, как и бог Дуссонго, буду всячески стараться вдохнуть мужество и смелость в воинов и ободрять их на войну?

Услышав мой ответ, воины только пуще взревели:

– Белый человек испепелит манирока, убьет их, возьмет их в плен, съест их внутренности!

Новое откровение. Вера в моё могущество создало в туземцах иллюзию, что я могу всё, даже есть кишки.

– Воины! – крикнул я. – Лучшая победа – приобретенная вашими собственными стрелами и копьями!

Итак, сделав хорошую мину при плохой игре, я отказался от почетного предложения стать героем войны и отдать свою жизнь. Хорошо быть в регалиях, но только чтобы не мертвым в кустах.

Тогда, видимо, вождь решил нагрузить меня новым заданием. Он очень изменился за последние часы, не принимал участия в шумном ликовании своих воинов по поводу ближайших успехов и будущей богатой добычи, и, казалось, был погружен в размышления совсем другого рода. Он производил впечатление не столько пылкого полководца, сколько удрученного от обилия ума философа. Какими надеждами он убаюкивал себя с мертвенно бледным лицом и опущенными глазами? Видимо важность государственных дел и обилие забот переполнила его всего.

– Путешественник, – сказал он, – нам не спать, как видно, этой ночью и последующими, и тебе тоже. Просим позволения в случае продолжения войны, взять наших женщин под свою защиту, опеку, лучше под покровительство.

– Верно ли я вас понял: под покровительство – это значит…

Заминка моя означала, что я не знал, как точнее сформулировать вопрос, но интуитивно чувствовал, что это означает на современном языке – взять женщин под юрисдикцию гражданского брака со мной.

Нь-ян-нуй сам пошел навстречу мне, развеяв сомнения.

– Не сочти за приказ и пренебрежение к тебе. Так как их мужья ушли на войну, а женщин нельзя оставлять на произвол судьбы, э… без присмотра… э… женщины, сам знаешь, нуждаются в твердой мужской силе… тебе подлежит особая миссия и вменяется…

– Быть почетным мужем? – сострил я.

– Твои слова имеют начало и приобретают смысл конца войны, – ответил он. – Все женщины озабочены не остаться одинокими и ждут твоего возвышения над ними. Пожелание всех масоку провозгласить тебя вождем женского поселения.

У меня отлегло от сердца, и я с удовольствием дал согласие:

– Если в моих силах чем-нибудь еще помочь, располагайте мной.

Между деревьев показались головы. Воистину, это были издающие вопли, в отчаянии ломавшие руки женщины, которые бежали с детьми под мою защиту.

Первые отряды воинов уже ушли на передовую. Я увлекся продумыванием ближайшего социального плана, как заняться компактным размещением женщин наподобие общежития или коммуны, чтобы они были под рукой, под наблюдением, чтобы отказаться от индивидуального подхода, когда каждая женщина сама по себе. Я уже почти нарисовал в голове, что предпринять, чтобы выдержать долгую блокаду, как Нь-ян-нуй послал за мной. Он выглядел растревоженным, немножко рассеянным от тяжких дум, но настроение у него было бодрое.

– Подойди поближе, соплеменник! – сказал он. – Народу масоку не пристало бояться манирока. Мне не годится забиться мышью в нору, и от других не потерплю подобное. Я всегда, всю мою сознательную жизнь, был занят государственными делами народа масоку. Обстоятельства могут повернуться в любую сторону. Сегодня трудный решающий день для моего племени.

Его лучистый суровый взгляд и решительный голос являли полную ясность ума полководца. Но больше всего мне понравилось слово “соплеменник”, произнесенное в такой ответственный для племени момент.

Вождь подтвердил самые худшие опасения военного времени.

– Тень смерти уже коснулась меня, и я сам это понимаю. – Он сделал многозначительную паузу, во время которой положил свою ладонь на мое плечо.

– Не рано ли говорить об этом? – попытался я успокоить его.

– Я хотел видеть тебя и попросить об одолжении, чтобы поставить для выживания племени новые задачи!

– Я здесь, перед вами, дорогой вождь! – с готовностью ответил я. – Во всех делах я был вашим верным помощником и остался им. Сделаю всё, что смогу, всё, что позволяют мой разум и сильные руки, чтобы оправдать надежды и доверие масоку.

– Ты так молод, но приятно рассудителен, – смущенно ответствовал Нь-ян-нуй, – а война это дело ужасное и спешное. Можно ли с тобой быть откровенным?

– Судите сами, вождь.

Подумав немного, вождь пригласил в свою хижину.

– Слушай, – сказал он. – Мне предстоит еще немало забот, это поднять всех масоку от мала до велика на войну, и встать впереди отрядов. И я с трудом улучил время, чтобы обсудить с тобой некоторые щепетильные вопросы. Я не могу уйти на войну, а затем по многочисленным ступенькам подняться к богу Дуссонго навсегда, без возврата, без уверенности, зная, что мой народ будет лишён прекрасного будущего, что он не будет продолжать расцветать, что его род угаснет. Но сначала поклянись святым именем бога Дуссонго, что ты сделаешь всё, что я попрошу.

– Я даю свое слово, – ответил я. – И, если этого вам недостаточно, прекратим наш разговор.

– С каждым днем, – торопился выговориться Нь-ян-нуй, – я всё больше и больше привязывался к тебе. Я полюбил брата по крови всей душой словно родного сына, и ты замечал, что я оберегал тебя от недругов, что делал все возможное, чтобы хоть немного облегчить твою жизнь, помочь тебе приспособиться в племени и стать настоящим масоку.

– Моя благодарность к вам не останется равнодушной и недостойной, – заверил я, – сколь и неосновательной и неоплаченной моими усилиями.

– Ты знаешь, что я сегодня делал?

Я отрицательно покачал головой.

– Ну, так я тебе скажу. Думал. Много думал среди других размышлений. Я составлял в голове завещание.

– Не говорите о завещании! – взмолился я. – Вы проживете еще много-много лет, поверьте!

Нь-ян-нуй рассмеялся:

– Плохо ты знаешь, что такое война! Недостойно обо мне рассуждаешь, соплеменник, если считаешь, что меня можно так легко успокоить или утешить! Я скоро умру, бог Дуссонго это знает. И ты сам знаешь, почему и зачем, и от кого приму смерть. Но смерти я не боюсь. В жизни я был удачливым охотником и смелым воином, много манирока осталось барахтаться и урчать в моем животе, отдав мне отвагу и силу. И смерть, в сущности, совсем не такая уж страшная, нудная и кропотливая штука, но несущая жизнь, если вспомнить, что все манирока, как и прочие бесцеремонные неприятели, сами добровольно явившиеся на остров, погибли от наших копий и нашли приют в наших желудках.