Текст книги "У нас убивают по вторникам (сборник)"

– А послать его на рынок, чтобы он этому продавцу башку снес? – перебил Галкин.

– Во-первых, – ответила Ольга, – Георгий не такой человек, чтобы пускаться на авантюры, а во-вторых, он обвинил бы во всем Ольгу.

– Это уж как водится, – подтвердила Маша.

– Ольга сделала по-другому. Ее подруга работала в химической лаборатории проверки продуктов. Она согласилась проверить пальто и дала заключение на бланке, хотя просила этот бланк никому не отдавать и не показывать, кроме продавца, что пальто состоит из полимерных соединений, а кожи там нет ни одной молекулы. Обнадеженная, Ольга устремилась на рынок. При этом, проходя мимо павильоне, испытала дополнительный негативный шок: увидела точно такое же пальто с ценником, а на ценнике было четыре тысячи рублей.

Галкин аж присвистнул.

– Да! Он продал ей фальшивое пальто в два раза дороже! И Ольга явилась к продавцу, горя от возмущения, но с фактами на руках. Она сказала ему про цену в другом павильоне, она показала ему заключение подруги. Тот хотел посмотреть поближе, но она не дала. И закончила свои манипуляции так: «Я поняла, что вы никогда не отдадите мне деньги. Но я пришла не за деньгами! Можете съесть их с маслом, если вы их так любите! Я хочу только одного: признайтесь, что вы меня обманули». – «Женщина, это рынок, – ответил продавец, пытаясь изо всех сил казаться незыблемым и даже усмехался. – Я прошу цену, вы даете или нет, вот и все. Я просил, вы дали, о чем проблема?» – «Повторяю, не женщина, а Ольга Алексеевна, – сказала Ольга. – И про рынок я все знаю. Повторяю: вы не выдали мне чек, вы завысили цену, вы сказали, что это кожа, о вашем зеркале я не говорю. Я требую от вас только одного: признайтесь, что вы меня обманули!» Этот разговор с интересом слушали покупатели, которые там были, поэтому продавец не позволял себе распуститься, а ему очень хотелось, судя по тому, каким бешеным волчьим блеском горели его глаза в глубине зрачков. Он только что-то бормотал и пытался заняться другими покупателями, но они не хотели и уходили. «Обманули вы меня или нет?» – настаивала Ольга. – «Ничего я вас не обманывал. Захотели – купили. Сами себя обманули», – хитрил продавец. Тогда Ольга пошла к будке, где была администрация рынка.

– Ну, это совсем голый номер, – приговорил Галкин. – Жаловаться? Они там все повязаны!

– Ты дослушай. Она пошла туда, потому что знала, что там можно сделать объявление по громкоговорителю на весь рынок. Там сидела женщина и она сказала, что коммерческое объявление стоит сто рублей, а частное, если кто, например, потерял ребенка или вещь, пятьдесят. Ольга дала пятьдесят рублей…

– Деньги-то откуда? – не понял Галкин.

– Заняла. Дала пятьдесят рублей и сказала в микрофон: «Уважаемые покупатели! В павильоне номер сто двадцать семь продают поддельные вещи из кожи, которые на самом деле не из кожи! Обратите на это внимание. Продавец этого павильона обманщик!». Женщина-администратор стала хвататься за микрофон и кричать, что это неправильно, что это не частное объявление. «А какое же, коммерческое?» – спросила Ольга. «Нет, и не коммерческое. Оно незаконное, у меня за это будут неприятности!» Но Ольга, удерживая микрофон и не давая его выключить, бросила женщине еще пятьдесят рублей и повторила свое объявление. Выйдя из будки, она увидела, что к ней бегут несколько мужчин. Она была готова ко всему. Но они вели себя противоречиво. Один нецензурно ругался, второй молчал, но смотрел жестоко, а третий, старший по возрасту, придерживал их и приглашал Ольгу пройти для беседы. Они прошли к павильону продавца-обманщика. Тот был там, белый как полотно, и готов был наброситься на Ольгу, но старший прикрикнул на него на своем языке. И они закрылись в павильоне вместе с Ольгой и стали о чем-то между собой говорить. Двое защищали продавца, а старший обвинял и показывал в сторону будки. Ольга догадалась, что речь шла не о том, что нельзя обманывать, а о том, что нельзя доводить такие случаи до края и вредить общей торговле. «Верни деньги!» – сказал старший в конце разговора по-русски. Продавец хмуро полез под прилавок, медленно достал из коробки деньги, отсчитал их и презрительно швырнул Ольге. Но Ольга медлила. «Берите и идите, чего вам еще?» – спросил продавец. Ольга ответила: «При чем тут деньги? Я хотела, чтобы вы признали, что обманули меня!» Продавец молчал. Он понимал, что отдать деньги – временное явление, их можно опять заработать, а признать себя обманщиком – это навсегда, это заглянуть себе в душу и признать ее несостоятельность, а заглядывать в пустую душу гораздо страшнее, чем в пустой бумажник.

– Сама придумала? – поразилась Маша.

– Нет, где-то вычитала, – призналась Людмила.

Глеб Галкин ничего не сказал, но вкось изогнутый его рот, словно он собирался иронически цыкнуть, демонстрировал сомнение в правильности такого сопоставления души и бумажника. Не то что он был сам бездушен, нет, у него жена, двое детей и больная мать, о которых он заботится, но слишком много он знает людей, для которых пустой кошелек намного страшнее пустой души. А Галкин о жизни судит не по себе, а по людям – чтобы не ошибиться.

– Ну, так и что? – торопила Маша.

– «Обманули или нет?» – в третий раз спросила Ольга. Старший что-то негромко сказал продавцу. Наверно, что-то в духе: обмани, скажи, что обманул, а сам считай, что не обманул, а выполнял закон торговли. Но продавец не хотел пойти на это, молчал. «Берите деньги», – опять сказал он. «Нет, – сказала Ольга. – Я вижу, вы хотите легко отделаться. Я вам пальто, вы мне деньги, мы квиты, никто никому не должен. Нет. Пальто возьмите, пусть оно ищет других дур, а деньги я не возьму. Мы не будем квиты, вы навсегда останетесь должны и мне, и своей совести, эти деньги будут жечь вам сердце, вы никогда о них не забудете – и даже перед смертью вы будете помнить про эти деньги и плакать от бессилия, что никаких миллионов не надо по сравнения с это мелочью, которой вы оскорбили свою душу! Пользуйтесь!» И Ольга вышла. Старший со свойственной ему культурностью, которая была в нем видна, попытался вежливо преградить ей путь, но Ольга решительно сказала: «Прочь с дороги!» И удалилась.

Глеб Галкин, на что мужчина уже в солидном возрасте, даже рот приоткрыл – не ожидал такого финала. Маша тоже застыла с приоткрытым ртом – она собиралась откусить печенье, но забыла об этом.

– Вот это да! – вымолвила она наконец. – Вот это у тебя сестра…

– Дура, – встал Галкин, как-то сразу соскучившись. – Семь с половиной тысяч отдала. Сумасшедшая какая-то.

– Понимал бы ты! Иди работай! – напутствовала Маша Галкина.

Потом долго с печальной улыбкой глядела в окно.

И вдруг встрепенулась.

– Постой, Людмила! Это же ты тоже потребовала, чтобы бригадир тебя на вы называл, он, бедняга, икал после этого три дня без передышки, не мог опомниться.

– Ну и что? Я у Ольги этому учусь.

– А деньги? Ты весной у меня деньги занимала! Сказала: тысяч семь. И, между прочим, с весны в кожаном пальто ходишь.

– Заменитель, – рассмеялась Людмила. – Полторы тысячи стоит, дешевка. Но сидит хорошо. Нет, Ольга такое бы не купила. С запросами женщина. А со мной ничего подобного и быть не может. А если было бы, я что, стала бы рассказывать, что ли? Очень надо.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и придуманном, – ничего, получается. И, главное, не так обидно, как если бы о себе.

А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью. И было у этой Ольги замечательное кожаное пальто, Людмила всегда такое хотела. Пожалела она тогда все-таки продавца, через пару дней пришла на рынок и сказала: «Ладно, давайте, ничего, носить можно». И продавец молча дал ей пальто, которое у него почему-то лежало в сторонке свернутое. И вернул при этом три с половиной тысячи – разницу с общей рыночной ценой. И сказал, хоть и не сразу, а когда она уже выходила: «Спасибо».

История настоящая – и фамилия настоящая, соединяешь – все как в жизни.

Не со зла

– Работала тогда Ольга проводницей, – начала Людмила очередной рассказ.

– Стюардессой? – уточнила Маша. – Она же стюардесса у тебя.

– Стюардессой она потом стала, когда прошла конкурс. А до этого была проводницей, как и я теперь. Это давно было. Еще до ее замужества. То есть совсем она была молодая. В общем, так. – И Людмила настроилась на повествовательный лад. – Моя сестра Ольга, успешно закончив стажировку, приступила к работе проводницей. С непривычки ей все было непривычно – и то, что надо постоянно откликаться на просьбы пассажиров, и выполнение множества обязанностей по обеспечению горячей водой, топкой титана, мытью посуды, контролю за потреблением электричества, запиранию и отпиранию туалетов во время стоянок…

– Это ты нам рассказываешь? – удивилась Маша.

Людмила слегка смутилась: действительно, когда она

что-то рассказывала, то будто бы забывала, кто именно перед ней, она адресовалась кому-то неведомому, куда-то вообще. И она сократилась.

– Все это Ольга исполняла безукоризненно, но самое трудное для нее было не спать. Старшая проводница советовала ей, что, учитывая короткие перегоны маршрута, лучше не спать совсем. Но после этого сама крепко заснула, потому что была предпенсионного возраста и болела повышенным давлением. Ольга пожалела ее будить и со всем справлялась сама. Но как только она видела, что впереди хотя бы десять-пятнадцать свободных минут, она садилась и спала сидя, чему способствовал ее молодой организм, но при этом обязательно ставила на столик перед собой будильник, от которого просыпалась, в отличие от старшей проводницы. В ту ночь у нее была отдельная задача: разбудить женщину из шестого купе в три часа сорок минут утра на станции Ртищево.

– Приволжская дорога, перед Саратовом, по времени – махачкалинский поезд, – тут же компетентно сообщил Галкин.

– Вот именно. А узнала она это из билета, потому что сама женщина ее об этом не просила. Ольга сделала вывод, что она просила старшую проводницу, а та забыла ей об этом сказать. При этом женщина была в купе одна, потому что это было сразу после Нового года и поезда шли почти пустые. Больше никого будить не надо было, поэтому Ольга чувствовала предстоящее разбуждение женщины как отдельную задачу и очень боялась проспать. Поэтому с трех часов она даже не пыталась дремать, а сидела и ждала, а в три двадцать пошла стучать пассажирке. Она стучала, но та не реагировала.

– Это у них бывает, – заметила Маша. – Сами просят, а сами не просыпаются.

– Ольга продолжала стук, но, видя, что дело принимает крайний оборот и уже три тридцать, попыталась открыть дверь ключом снаружи. Она это сделала, но дверь только чуть отодвинулась, дальше мешал запор-стопор, который сбоку, сверху. В щель Ольга видела пассажирку, которая лежала лицом в обратную сторону, а на столе перед ней что-то мигало, но женщина, естественно, не видела, так как была к столу спиной.

– Световой будильник, – понимающе кивнул Галкин. – На некоторых действует.

– Ольга стала стучать и кричать, но женщина продолжала не просыпаться. Ольга была неопытной и с тонкими молодыми нервами, она подумала неизвестно что, в частности, что женщина не спит, а в обмороке или даже умерла.

– И это бывает, – подтвердил Галкин.

– Ольга позвала бригадира, тот тоже стучал и кричал, но потом принял решение и умело подлез чем-то железным и изогнутым к стопору снаружи и защелкнул его, открыв дверь.

– Нечего делать, – сказал Галкин, который сегодня был щедр на подсказки и комментарии.

– Помолчи, – попросила его Маша. – Ну, и чего? Живая она была?

– Да, она была живая. Она проснулась и стала тереть свои глаза, не понимая, что происходит. А Ольга, которая всегда была вежливая девушка, от волнения и пережитых эмоций стала высказывать ей свои претензии. Но женщина только виновато улыбалась, а потом показала на свои уши. Ольга поняла, что она не слышит. И тут на нее накатила неожиданная злость. Если ты не слышишь, то не закрывай дверь или прими какие-то способы, чтобы самой просыпаться, а не доводи до такого состояния людей! И Ольга вдруг начала страшно ругаться самыми последними словами, пользуясь тем, что женщина не слышит ее ругани и не может ответить. Она сама не ожидала от себя своей способности. А поезд уже остановился, женщина торопливо собиралась и было непонятно, как она ко всему этому относится. Она вышла, Ольга успокоилась и хотела подремать, но ей не дремалось. Больше того, она не спала и потом, когда вернулась из рейса. Как живая стояла перед ней виноватая глухонемая женщина, а Ольга слышала собственную ругань и от этого не могла заснуть. Ей было стыдно. Вот как это бывает, думала она, когда мы пользуемся тем, что нам не могут возразить или вообще нас не понимают. Мы можем сказать самое страшное или даже сделать. А еще Ольгу мучила мысль: поняла ее женщина или не поняла. Она очень надеялась, что не поняла, но не была в этом уверена. Этот незначительный с виду случай не давал Ольге покоя. Сон понемногу наладился, но гнетущая память осталась. И однажды Ольга, придя в магазин, вдруг изобразила глухонемую.

– Зачем? – удивилась Маша.

– Она хотела понять, что чувствует тот, кто не слышит и не говорит, что чувствовала эта женщина. И она увидела, что продавщица стала сразу раздраженной, никак не могла понять, чего хочет Ольга, хотя та довольно точно показывала пальцем на требуемый товар, а именно колбасу. Режа колбасу, продавщица произнесла: «И так с ума сходишь, а тут еще эту глушня приперлась, нет ей других магазинов!» То есть она поступила так же, как Ольга: чувствуя свою безнаказанность, негативно и грубо отозвалась о другом человеке. Ольга продолжила эксперимент, она притворялась глухонемой в транспорте, на улице, в учреждениях и других общественных местах. Надо отдать должное, некоторые относились с сочувствием, но очень многие раздражались, злились, говорили Ольге за спиной неприятные слова – или даже в лицо, думая, что она не слышит. Ее даже толкали, когда она стояла перед дверью и мешала пройти, а подвинуться не догадывалась, потому что не слышала, как ее об этом требовали.

– Как это не слышала, она же нарочно? – не поняла Маша.

– Она играла полностью в эту игру и не могла то слышать, то не слышать. И за это время Ольга узнала многое о людях. Но она стала еще почему-то замечать, какое вокруг количество людей с теми или иными физическими недостатками. И безрукие, и безногие, и слепые. Раньше она это видела, но теперь ей стало казаться, что они все время попадаются ей на глаза.

– У меня вот мама тоже слепнет, – сказал вдруг Галкин не с обычной своей улыбкой, а с видом душевной заботы и тяжести.

Людмила помолчала некоторое время – в знак сочувствия к печали Галкина. А потом продолжила:

– Она также видела, что обычные люди смотрят на таких обездоленных людей очень странно, как на животных в зоопарке. Они как будто не считают их тоже людьми.

– У нас и обычных-то людей никто людьми не считает, – с горечью произнесла Маша. – А для инвалидов во всей Москве нету этих, как они, ну, въезды такие…

– Пандусы, – напомнила Людмила.

– Нуда. Им никуда ни войти, ни въехать. В трамвай попробуй с коляской сесть!

– И об этом тоже думала Ольга. Ей пришла мысль, что на самом деле, если бы везде были благоустроенные места и хорошие средства передвижения, больных было бы намного больше, чем это кажется, потому что они все сидят или лежат дома, не имея возможности. А те, которые появляются среди людей, они раздражают, потому что они другие и потому что обычные люди не способны понять особенностей их существования. Но они и не хотят понять. Все наши беды от непонимания, – сказала Людмила, помня, что в книгах есть не только описания, но и рассуждения авторов в смысле философии или общественной мысли. – Взрослые кричат на детей, обижаются, что они их не понимают, а детям еще рано понимать, дети тоже обижаются, что их не понимают взрослые, можно взять и шире: у нас народ обижается на правительство, потому что оно его не понимает, а правительство обижается на народ, потому что он его не понимает. Или возьмем нас: мы вот на пассажиров обижаемся, не понимаем, что дорога для них – приключение, событие, а они обижаются на нас, не понимают, что для нас это работа. И мы все с виду злимся, а на самом деле не со зла все это, а от непонимания.

Галкин не любил пустых рассуждений и спросил конкретно:

– Так она и молчала все время?

– Да, она молчала довольно долго. Но однажды в метро она столкнулась с женщиной, которая стала ей показывать что-то пальцами. Она поняла, что это настоящая глухонемая. А та по каким-то признакам поняла, что Ольга не настоящая, и стала выражать недоумение и возмущение. Ольга об этом догадалась. И ей вместо облегчения стало еще стыднее. Тогда она пошла на курсы, где учили языку глухонемых, это делалось для медсестер и персонала, который образом работает с глухонемыми.

– Зачем она туда поперлась? – не могла понять Маша.

– Ну, ей захотелось понять, как они общаются. И у нее еще была одна мысль, которую она оставила на потом. Она решила точно узнать, поняла ли ее та женщина, поняла ли она те оскорбления, которыми Ольга ее осыпала. Это было вполне возможно, потому что многие глухонемые читают по губам. Через некоторое время Ольга освоила основные знаки и могла уже понимать жесты глухонемых, и сама умела показывать эти жесты. Для нее открылся новый мир. Ей и раньше случалось проходить мимо групп людей, где все общались жестами, но она шла мимо со странным чувством отчуждения, другие тоже шарахались от них, как от чумных, а некоторым почему-то было это смешно.

И вот однажды Ольга проходила мимо такой группы и поняла, что она все понимает. И остановилась, чтобы невольно послушать. Это были студенты и они общались о своих будничных делах. Один из них, высокий красивый парень, заметил Ольгу, улыбнулся ей и жестами сказал, что хочет познакомиться.

– Ага! – воскликнула Маша и заерзала: ей показалось, что начинается про любовь.

Галкин глянул на нее и кашлянул.

– Ольгу потянуло к этому парню – чисто по-человечески, а не как-то иначе, она подошла, объяснила, что она такая недавно и говорит еще плохо. Они познакомились.

– Так быстро? – не поверила Маша.

– У них это бывает быстрее, потому что их меньше и у них мало шансов найти себе подобных, поэтому они не оттягивают и говорят откровенно о своих желаниях. Ольга и этот парень, Владимир, стали встречаться. Но с каждым разом ей становилась все тяжелее. Владимир, невзирая на свою симпатичность и то, что был умным, не нравился ее предпочтениям, потому что сердце женщины необъяснимо.

– Понял? – спросила Маша Галкина.

Галкин не понял, что он должен был понять, но на всякий случай мудро усмехнулся: дескать, мы все понимаем, только помалкиваем!

– Второй момент заключался в том, что, если отношения зайдут серьезно, Ольге придется раскрыть свою тайну. Она попала в тяжелое положение. Изображать вечно глухонемую невозможно. Признаться во всем можно, но к какому результату это приведет? Он может продолжить ее любить, а Ольга его не любит, но он сочтет это не за счет себя, а за счет своей физической ущербности. И Ольга поняла, что нельзя так глубоко входить в посторонний мир. Надо его уважать со стороны, ничего из себя не изображая. Пришлось пойти на хитрость: оставаясь в роли глухонемой, Ольга призналась, что у нее есть другой парень. Владимир очень тяжело это переживал. Некоторое время он преследовал Ольгу, звонил ей по телефону…

– Это как? Молча? – спросил Галкин.

– Нет. У них уже выработался свой язык вроде азбуки Морзе. Два раза с перерывом – хочу тебя видеть, три раза часто – я тебя люблю. Ну, и так далее, я подробностей не знаю, – спохватилась Людмила. – Все-таки через пару месяцев Владимир успокоился. А Ольга бросила свои эксперименты, кроме последнего желания – найти ту женщину. И однажды она сошла в Ртищеве с саратовского поезда, договорившись, что сядет на поезд на обратном пути. У нее был день с утра до вечера. Она почему-то думала, что это небольшой городок, а оказался очень большой город. Ольга сначала просто шла по улицам и наивно спрашивала про женщину, описывая ее приметы и говоря, что она глухонемая. Но никто не знал. Тогда Ольга догадалась пойти в городскую поликлинику, там она не без труда попала в кабинет врача ухо-горло-нос и спросила, есть ли картотека на глухонемых. Врач ответила, что картотека есть, но она ее не даст, потому что ее могут использовать с неизвестной целью. Тогда Ольга пошла в отдел социального обеспечения, но там, после нескольких часов ожидания, другая женщина сказала, что в вопросе с глухонемыми у них существует полный порядок, обеспечение слуховыми аппаратами и посильная помощь на уровне, а если проверить, на это есть официальные организация, частным же лицам информацию давать не положено. Легко представить отчаяние Ольги, когда она вдруг поняла, что эту женщину найти в таком городе просто невозможно или на это надо потратить слишком много времени. Она уныло брела к вокзалу и вдруг остановилась, как ударенная молнией. Она увидела ту женщину. Та стояла на улице и продавала мороженое из холодильного ящика. Ей это было легко: на всех мороженых были ценники, покупатели показывали пальцем. Ольга подошла к ней и спросила ее жестами: «Вы меня помните?» Женщина напряглась, но не могла вспомнить. Ольга, как умела, напомнила ей про случай в поезде. Женщина молча рассмеялась и закивала. Ольга спросила, помнит ли она, как она ее оскорбляла, хотя и не со зла, а по глупости? Женщина ответила, что ничего не помнит, потому что тогда она торопилась и ни на что не обращала внимания. Ольге стало немного легче, но она посчитала нужным признаться женщине, что она тогда сильно и беспрецендентно ругалась.

– Как? – не поняла Маша.

– Беспрецендентно. То есть как никогда.

– У меня бывает, – сокрушенно сказала Маша. – Прямо каждый день – как никогда.

– Женщина объяснила, что она совсем не обижается, но Ольга все-таки попросила у нее извинения и с легким сердцем вернулась на вокзал. Там она дождалась поезда и вернулась в Москву. И с тех пор пообещала себе никогда не ругаться не только на слепых, глухих и вообще калек, а вообще на людей, потому что они не хуже инвалидов и заслуживают уважения.

– Да уж, – сказал заскучавший Галкин. – Пойду посмотрю, как там Серега справляется.

– Иди, иди, – иронично напутствовала его Маша.

Потом долго с печальной улыбкой глядела в окно.

И вдруг встрепенулась.

– Постой, Людмила! А это ты не про себя рассказала? Я же помню – к нам эти немые недавно лезли со своим товаром, с журналами своими, а ты им что-то показала, и они поняли!

– Это я просто у Ольги кое-чему научилась. На всякий случай, – объяснила Людмила.

– И не орешь сроду ни на кого, даже когда надо. Тоже у сестры переняла?

– Тоже, – улыбнулась Людмила. – Нет, со мной такого быть не может. А если было бы, я что, стала бы рассказывать, что ли? Очень надо.

Действительно, Людмила о себе рассказывать не любит и не умеет.

А когда будто бы о ком-то другом, пусть даже и придуманном, – ничего, получается. И, главное, не так хвастливо, как если бы о себе – если о чем-то в принципе хорошем.

А двоюродной сестры Ольги Витушанской у Людмилы нет, была одноклассница, подруга с такой фамилией, которая Людмиле очень нравилась своей благозвучностью.

История настоящая и фамилия настоящая, соединяешь – все как в жизни.