Текст книги "Резиновая чума"

5

Игорь Сергеевич сидел в офисе, мало чем отличавшемся от былых кадровых канцелярий. Два дела лежали перед ним, две папки: Арахнидде и Пляшкова.

– Здравствуйте, Роман Николаевич, – менеджер встал, поздоровался с опером за руку.

– Здравствуйте, Игорь Сергеевич, – Роман был вежлив, ибо испытывал чувство вины перед кадровиком. – Вы уже простили меня за яйцо?

– Конечно. Кто прошлое помянет…

– Вы отходчивый человек. Отрадно видеть, что нас с вами занимают одни и те же вопросы, – Роман кивнул на папки. – Я присмотрелся к вам и решил быть откровеннее, чем с остальными.

– Даже не знаю, чем заслужил…

– Да пока ничем, так что отрабатывайте. Вам нравится то, что здесь происходит? Только честно.

Иван Сергеевич вздохнул и пожал плечами:

– Производство есть производство. Оно меняется. Я работаю, мне платят. Мои личные предпочтения не играют никакой роли.

– Но сами вы роли играете? Например, с яйцом? Никогда не поверю, что вы искренне убивались.

– Роли играют везде. Если Генеральному угодно, чтобы я рыдал над могилой яйца, я буду оплакивать целую птицефабрику.

– Позиция понятна. И вот перед вами два дела. Фигуранты мертвы. И я не могу понять: ведь вся активность исходит от Генерального. Это он покушается на храмы, гаражи, метро и заводы, это он собирается сносить магазин. Он мешает массе людей. Убить, в первую очередь, должны его самого. Но вместо этого сносят головы простому клерку и откровенному жулику.

– На Снежана уже покушались, – напомнил Игорь Сергеевич, сцепляя кисти. – Куклу помните? Недвусмысленная угроза.

– Да ну, какая чушь, – Роман скривился. – Мы говорим о реальных трупах. Вот их два. Оставим Гаттераса. С Пляшковым куда непонятнее. Зачем он встал в строй? Почему вы вообще приняли его на работу? Астролога? Есть такая профессия?

– Романов распорядился, – вздохнул Игорь Сергеевич. – Мне-то какая разница? Пусть хоть уфолога берет. Он вообще черт-те кого берет – Наташу вот принял, дурищу. А потом сам и похвалялся, что резиновая оказалась куда интереснее. Они вообще-то, после побоев, – менеджер доверительно подался к Роману, – все друг дружку…

– И вас тоже?

Тот пожал плечами:

– А куда денешься?

– И каждому видно, кто кого?

– Ну а как тут не увидишь.

– А в действительности?

– А кто ж ее разберет. Действительность полна секретов.

Роман молча уставился на Игоря Сергеевича. Тот ответил тем же испытующим взглядом.

– Значит, Снежан настоял?

В тоне капитана звучало откровенное недоверие.

Подумав и явно нехотя, менеджер по кадрам признался:

– Настояла Снежанова жинка. Тот ее приворожил, сулил миллиарды. Соломенида Федоровна полчаса распиналась. А Снежан по всему западному сходит с ума, он и ухватился за мысль. И не пожалел нисколечко, каждое его слово впитывал.

– Почему же он затесался в кукольный ряд? – в очередной раз спросил у себя Роман, вслух. И сам себе ответил: – Чтобы посмотреть. Посмотреть, кто явится по его душу. И при случае – защититься перочинным ножом. И как он, прорицатель, не смог предсказать своего собственного будущего? Вы-то сами как, Иван Сергеевич? Никого из них не убили?

– Я бы всех их перемочил, – ответил тот. – Приходите сегодня на тренировку, посмотрите.

– А остальное? Заключительный этап?

– Нет, от этого увольте, – менеджер решительно выставил ладони. – Вы знаете… – И менеджер по кадрам вдруг почему-то разоткровенничался. Резиновая чума зазевалась. – Знаете, чего мне отчаянно не хватает по утрам? Не тостов каких-нибудь с джемом, и не яиц в морщинистых мешочках, и даже не бекона с курсом валют. Мне не хватает советских газет. Недавно я перебирал шкаф и нашел их целую пачку – желтых, семидесятых годов. И на сами-то эти газеты мне было, мягко выражаясь, наплевать, но вот имелись в них такие маленькие заметочки, в черных рамках, робко напоминавшие о конечности пусть даже светлой жизни… Как я любовался этими заметками! И я понял вдруг, почему развалилась наша страна. Они все как-то разом умерли. Она лишилась Значения, которое в них воплощалось. Осталось каких-нибудь несколько человек. Встретились, побродили по тропинкам, пиная осеннюю листву, и разошлись за неимением интересующих тем…

Роман, немного смущенный этим потоком сознания, откланялся, как только умеют кланяться старшие оперуполномоченные. Он не знал, о чем еще спрашивать Игоря Сергеевича. Возлияния, неизбежные при любом расследовании, плохо сказывались на мозгах.

Проще выражаясь – капитан Мельников уже давно ничего не соображал и поступал по наитию.

Этот кадровик – тот еще тип, скользкий. И актер замечательный. Как убедительно оплакал яйцо!

…Наташу он разыскал без труда, она сама спешила ему навстречу с какой-то папкой, и они столкнулись.

– Чарли, – с лица секретарши слетели остатки интеллекта.

С женщинами Роману всегда бывало легко и трудно. Обычно, испытывая нужду, он забирал из обезьянника ту, что почище, вел домой, мыл ее там, пил с ней и отпускал. Однако Наташа вела себя необычно, и опер испытывал растерянность.

А Наташа, как мы указали в самом начале, не любила восковые ужасы Петербурга, зато ей нравились брутальные ужасы, животные, самцовского свойства. А у Романа были наручники, дубинка и пистолет. В имени же «Чарли» ей, помимо того, что она объяснила сама, ей чудилось нечто порочное, извращенное.

– Хорошо, что этого Пляшкова убили, – Наташа, безошибочо угадав рабочее настроение Романа и желая ему угодить, заговорила первой, прямо на лестнице. – Он старый был и волосатый. Я вообще не хотела здесь работать, с первого дня.

– Что же не уходите?

– Снежан пообещал мне куклу слепить, – мечтательно произнесла та. – Еще в музее. Не ужасную. Мой манекен, в красивом платье. И ставить по праздникам на почетное место.

«Да, – про себя согласился Роман. – Кукла получилась славная».

– И все?

– Ну… – Наташа замялась. – Он ничего, Снежан. Мне нравился. Но кукла ему понравилась еще больше, и он все ее! А я маюсь неприкаянная! Как я его лупила за это! Битой! А ко мне, как устанут – в очередь. К кукле. Блоу всегда норовит первым. Даже Соломенида Федоровна чего-то там рылась… Живую – так меня наоборот, только и колотили!

– И это только к вам очередь? – осторожно спросил Роман.

– Нет… Они как дубинами намахаются, так все друг друга, куча мала… Блоу говорил, что за границей в корпорациях так и делают. Полное слияние команды. Мы же команда.

Роман сосредоточенно нащупывал новую мысль.

– Ну, хорошо… Наташа. А вы не припомните, кто вас тогда… последним?

– Что ж не помнить. Мудроченко взгромоздился, манекен чуть не лопнул.

– А первым? Снежан, конечно?

– Нет, он Блоу решил потрафить. Пошел бить Ронзина. Только я боюсь, что сейчас уже все равно, кто тогда был последний. Потому что потом еще были… – она снова замешкалась.

– Ну, это понятно, – кивнул опер. Он сам не понял, зачем обо всем этом спрашивал. Ответы не продвинули расследование ни на дюйм.

– А у вас есть наручники? – спросила Наташа.

– Есть. Но у меня срочное дело, – отозвался Роман и поспешил вниз по лестнице.

– Этот Пляшков с его Алинкой крутил! – крикнула вслед Наташа. – Может, и не стоило убивать…

Капитан не придумал новых вопросов. Ему сделалось душно в здании корпорации. Он чувствовал себя запертым в склепе, где похоронены машины. В морге, в обществе доктора Льдина, ему бывало намного лучше. Там пульсировала жизнь, слышная одному доктору, и Роман любил слушать о вечном и потаенном. Но сейчас он не был готов посетить даже Льдина. Тайное биение жизни не воспринимается на трезвую голову, а пить капитан больше не мог. Он решил прикоснуться к живому-бессмертному традиционным способом и отправился в Путиловский храм.

С покаянием, к которому всегда располагает похмелье.

Отец Малахия принял его ласково, словно ничего промеж ними и не было. О покаянии, что удивительно, и слушать не захотел. Безошибочно угадав мотивы Романа и его состояние, он назвал это покаяние подкупом Господа Бога.

Тогда Роман, чтобы хоть как-то загладить вину, принялся рассказывать отцу Малахии о ходе расследования, а заодно поведал и то, о чем в прошлый раз умолчал: о кукле самого настоятеля.

Малахия отнесся к его рассказу спокойно.

– Над образом моим глумятся? Пусть их, – так он отреагировал на свальный грех. – Судьба Содома известна, и Гоморре пришлось не лучше…

Они выпили мировую. Капитан не нашел в себе сил отказаться.

– Ты продолжай, – священник благословил его. – Тебе зачтется.

– Я не очень-то верую, – повинился Роман.

– И Бог с тобой. Он поймет. Потому что иначе здесь выстроят Город Солнца. Демон Ра уже прикидывает, в какие квартиры ему поселить свою песьеголовую команду. Здесь будет то же самое, – Малахия залпом допил чарку. – Если ты не остановишь сатану. Пляшкова, грешника, я знал. Я могу кое-что рассказать…

6

Бездна притягивает. Известно, что если долго в нее вглядываться, она рано или поздно посмотрит на тебя. Капитана тянуло не только к бессмертной жизни, но и к нежити. Он распинался и сам это чувствовал, но общество Блоу, Ронзина и Паульса влекло его неодолимо, соперничая с доктором Льдиным.

Сам того не замечая, он все чаще наведывался в их логово.

– Мы не захотели стоять в стороне и тоже ведем наше маленькое частное расследование. Ни на что не претендуя! – заверял Романа Гордон Блоу.

– Мы изучаем данные на Гаттераса Арахнидде, – пояснил Паульс, поглаживая спрятавшуюся в густой брови бородавку. – Где мы ошиблись? В чем?

Роман рассматривал схемы и графики.

– Данные практической психометрии по Роберту Эденборо, – пояснил Блоу.

Капитан уставился на переплетенные кольца. Паульс принялся растолковывать:

– Вот этот, большой круг – это его Индивидуальные Факторы. Средний, на него наехавший – это тест 1, Помеха, Иррелевантное и Подтвержденное измерение. Третий круг – Тест 2 и Помеха. Все они пересекаются. Средний и малый круги внутри большого дают в пересечении Излишнее Измерение.

– А что это такое в большом кружке сверху, в стороне? Зубчатое, как пила?

– Это внешние факторы по отношению к индивиду. Вы, например.

– Или бейсбольная бита.

– Согласен, – кивнул Паульс. – Ну, а сама окружность круга – это Профессиональный Успех.

– А он был, успех-то?

Психологи переглянулись.

– Ну а как же! Он все выполнял в срок… не вылезал от Генерального и даже, увы, докучал ему. Это все новейшая наука, – с гордостью заявил Ронзин, будто сам ее выдумал. «Участие двух похожих тестов в прогнозировании профессионального успеха».

– Сами тесты, кстати, делу не помешали? – поинтересовался Роман. – А то я гляжу – так и прут, суки… Мать моя женщина! А это что же?

– Это «Пулеметный» подход к тестированию, – сказал Блоу.

– Хорошее название, – похвалил Роман. – Но пулемета у вас не нашлось, только дубина… Вы не пробовали наколотить в биты гвоздей?

Ронзин взялся за переносицу:

– Не понял вас…

К новому большому кругу слева прилепились пять поменьше, и все пересекались. А справа, вверху, скалились все те же Внешние Факторы. Откровенно недружественные, судя по зубчатости.

Большой круг – несчастный Гаттерас Арахнидде – со всех сторон атаковался вострыми стрелами: Индивидуальные Факторы, Профессиональный успех, Добавленная ценность – повторявшаяся и добавлявшаяся в четырех наползающих кружках, пятый пока пустовал, но и там должна была неизбежно добавиться ценность.

Справа, вне круга, сыпались стреловидные помехи, бившие по ценностям. Слева зонтиком расходились новые стрелы: Тесты.

В центре атакованного круга было начертано: Излишки.

– Это он и был излишек, ваш Гаттерас?

– Да вы присмотритесь, – снисходительно придвинулся Блоу, обдавая Романа мятным дыханием. – Все наоборот! Это из него, изнутри летят стрелы, а не в него! Это Излишки бьют по Добавленным ценностям!..

Опер совсем запутался.

– Значит, некие излишки мешали ему получить добавленную ценность? Пятую?

– Ну разумеется!

– Он чего-то требовал?

– У него были плохо развиты коммуникационные навыки, – сказал Ронзин. – Приходите с утра на разминку. Уверен, что вы выйдете в финалисты.

Оперу в очередной раз сделалось дурно, и он удалился. Он соскучился по коллегам, по шумному первому этажу. Там обитали свои, там не стояли манекены для битья – для этого всегда находились живые экспонаты.

…В РУВД, едва он вошел, было шумно и весело.

Гостивший в отделении Льдин, помянувший очередного висяка, пересказывал свой сон про Милицейский И-Цзин.

– И приснилось такое, прямо там, при каталке. В этом сне меня агитировали превратиться в другое существо, а когда я спрашивал, в какое – молчали. С виду эти создания были людьми, но попадались и собаки с кошками. И вроде был один медведь.

– Медведь пришел! – восторженно крикнул Роман.

– С ними я не разговаривал. Все эти твари обладали способностью мгновенно растворяться и вновь возникать; кроме того, они столь ловко убалтывали обычных человеков, что те незамедлительно – благо от них требовалось только согласие – становились такими же. Они множились в ужасающем темпе, и даже с предметами стало что-то происходить. Например, когда я сбежал на улицу, потому что уже не был уверен в сущности собственных домашних, там оказалась белая табуретка, стоявшая посреди проспекта на двух ножках, под углом. А мои уговорщики не отставали. Наконец, развеселенные моим бесполезным упрямством, они стали выкидывать новые фокусы. Стоило мне взяться за какую-нибудь вещь – папиросу или стакан – как эти предметы мигом испарялись. И вообще уже все вокруг летало и мерцало огнями, мостовая наклонялась, опереться было не на что. В небе обнаружились необычные летательные устройства: это были гексаграммы из Книги Перемен. Существа – и старые, и новообращенные – стояли на них неподвижно, со скрещенными на груди руками и взглядами, устремленными вдаль. Их становилось все больше. Желая прекратить сие бесчинство, я начал искать милиционера. Но милиционеры, как тут же и выяснилось, тоже плыли под облаками, скрестив на груди руки и стоя на китайских гексаграммах.

Льдин утверждал, будто читал и целиком воспринял Книгу Перемен. Иногда он гадал на гексаграммах, и вечно ему выпадала оперативная бригада с трупом в кузове.

Все слушали с разинутыми ртами, а Роман тщетно силился вообразить круги, которые начертили бы по такому случаю Блоу, Ронзин и Паульс.

– Как оно у тебя? – не делая перерыва, осведомился доктор Льдин. – Продвигается дельце?

Роман вяло отмахнулся:

– Новая форма жизни. Захватывает район, расширяется. Ничего нового у меня нет. Мордуют кукол, трахают, над живыми издеваются, устраивают деловые зарядки. Понятия не имею, что с ними делать. Увертливые, как ужи. Плюс какой-то промышленный шпион.

– Куклу Арахнидде изнасиловало пять человек, – доложил Льдин. – Живого – то есть мертвого – Пляшкова никто не тронул.

Опер покрутил головой. Пулеметный тренинг, добавленная ценность, бонус – резиновая Наташа.

Вне всякой связи со сказанным Льдин пересел на любимого конька:

– На днях мне показалось, что старина Фрейд перемудрил со своим толкованием сновидений. Он лезет, куда его не зовут; он делает бредовые выводы, свидетельствующие лишь о его личном душевном неблагополучии. Ведь все же лежит на поверхности. Обо всем же просто-напросто рассказывается вслух. Надо просто напрячься и хорошенько прислушаться. Я имею в виду обычный храп. Это и есть рассказ о сновидении. Человек спит и выводит, казалось бы, примитивные рулады. Но в действительности все не так. Там слова. Слушайте внимательно: «Бе-е-ед-ный я… бедный… я… аха… блядь… ничего не давать… Бе-е-едный я… Кха, кха. У-ху. Ррррррр…. Умру. Кшишь, спишь… спи, спи. Бедный я…» Вот и все, что он там узнает, во сне…

Он покосился на зачитанную до дыр книгу из серии «Лучший подарок: Наука выпивать с пользой для здоровья».

Он замер над плиткой, где уже вздыхал кофе в эмалированной кастрюльке.

– Все-таки их кто-то убил, – напомнил Дудин. – И в строю манекенов откуда-то взялся живой Пляшков.

Роман принюхался, сунул руку за пазуху.

– Сигаретку!! – дрожали прутья.

– Я у них стелечек прихватил, – он повертел стельками. – Странно пахнут, и маловато их там… правда, Снежан еще не сумел хапнуть приличного места под склад.

– Может, ОБЭП привлечь? – озабоченно предложил Дудин, наполняя стаканы.

– Может быть… – рассеянно произнес Роман. – Мутное производство, и у начальника фамилия подходящая. Дурак дураком. Двойные оклады выписывают жулью. Но мы пока еще попытаемся своими силами. Вы знаете, что из меня тоже сделали куклу? Как из командированного. Ко мне ведь уже накопились отрицательные эмоции, они требуют выхода.

Роман с наслаждением вдыхал запахи отделения, умея оценить даже аромат зоологической клетки. Но приятный и привычный букет отравлялся стелечными миазмами. – И чем от них несет? Это не наше что-то, какая-то экзотика.

После романового рапорта вся милиция уже тоже хотела себе манекенов и с вожделением поглядывало на существо в сатиновых трусах. То притихло и съежилось в углу.

Льдин выпил и занюхал стелькой.

– В лабораторию их, – он ударил кулаком по столу.

Доктор Льдин принялся пересказывать новый сон, капитан уже не разбирал, чей – его ли собственный или доктора. Роман засыпал на лавочке, млея от этой колыбельной.

– На днях мне было явлено сновидение повышенной сложности, которым не могу не поделиться. Оно – о Преображении. Будто сидим мы с приятелем в каком-то занюханном учебном классе, а исламские радикалы раздают пачки каких-то листов. Все брали, а мы с приятелем отказались. Исламисты посмотрели на нас неодобрительно, но ничего нам не сделали. Дальше мы идем по некой улице, довольно пустынной. И вдруг с небес раздается хрустальный звон. Задираем головы и видим, что солнце растроилось и расчетверилось, превратилось в плавающие круги. А потом все небо прояснилось, и утвердилось одно, новое, солнце: желто-зеленое с красным крестом в середине. Ясно и безоблачно. Внутри нарастает восторг. И мы вопрошаем мысленно: что, неужели? И нам кто-то, тоже мысленно, отвечает: да, свершилось Царство Божие. Теперь все будет иначе и хорошо. От этого мне несколько жутко и радостно. Приятель куда-то смылся, а я увидел себя в помещении, напоминавшем провинциальный кинозал. Там разворачивались первоочередные преобразовательные мероприятия. На сцену выгнали человек десять грешников, которых Иисус (я Его пока не видел, но знал, что Он уже в зале) весело и добродушно пожурил, быстренько назначил какие-то легкие наказания, и они исчезли. А я очутился за столом вместе с Иисусом. Вокруг стола сидели люди, и каждый выражал свое сокровенное, истинное. Я же знал, что мне не о чем говорить – только о ежиках.

Иисус был без ног, калека, сидел на стуле, и весь казался каким-то приплюснутым, похожим на краба, с намеком на панцирь, но очень привлекательным, хотя и с некрасивым лицом. Он с дружеским участием приглашал всех по очереди выступить. Наконец, дело дошло до меня.

«Ёёёжики, уууууу! – немедленно воскликнул Иисус, вытянув губы в трубочку. Конечно, Он от века знал, что ежики – в моем ведении. – А Я ведь ежика сделал голым!»

Этим Он намекал, что последующее обрастание ежей иголками является моим творческим взносом в миросозидание. Дальше я не помню, и сейчас меня только сомнение терзает: отчего крест на солнце был толстый и красный, аптечный?

Из обезьянника понеслось:

 
«Какие могут быть обиды, Альбина, милая моя?
Мое последнее либидо, песнь лебединая моя!»
 

7

Оперативники занялись изъятием стелек.

Мудроченко расхаживал с удивленным и в то же время доброжелательным видом. Снежан стоял в дверях, уперев руки в боки.

– Так, значит, получается, Роман Николаевич? – обратился он угрожающе. – Мы принимаем вас в команду, доверяем вам, а вы вместо того, чтобы искать убийц, роетесь в нашей продукции? Разве погибших забили стельками? Ступайте на разминку! Вас еще не уволили. Господа Ронзин и Пульс приготовили веселую конкурентную игру.

Соломенида Федоровна в спортивном костюме стояла у него за спиной, кивая и соглашаясь неизвестно с чем. Роман посмотрел на часы: действительно, было время разогрева. За неимением другого дела он пошел.

…Господа Ронзин и Паульс расставляли стулья. Они принесли штук пять.

– Очень простая игра, – бодрящим тенором пообещал Ронзин. – Фокус в том, что вам самим придется ее придумать. Стулья это намек. Разбейтесь на группы и обсудите условия, а потом начинайте… Все будет сниматься на видео и после обсуждаться: какие были идеи, предложения.

– Тьфу ты, – плюнул Снежан Романов. – Какие тут могут варианты, в таких декорациях. Правило одно: кто смел, тот и съел. Команда! Начали! Можно по двое на один или по трое.

Его поняли с полуслова. Соломенида Федоровна сразу заняла целый стул, и места больше ни для кого не оставалось. Седалище Мудроченко тоже не оставляло надежд. Рядом с Генеральным остался кусочек сиденья, но сесть туда никто не посмел. Целый стул отхватил себе и Роман, но при виде Наташи подвинулся, и та с удовольствием села.

Игорь Сергеевич остался стоять, ему не хватило места. Можно было потеснить Снежана, но кадровик не посмел. Без мест остались и тренеры, даже спортивный Гордон Блоу.

Роман встал, вышел, вернулся с двумя стульями, поставил их в стороне.

– Для ныне отсутствующих, – пояснил он. – А так бы играли. А теперь уже больше не посоревнуются никогда.

Говоря это, Роман внимательно следил за лицом Снежана. Оно оставалось ледяным.

– Так в армии, – пояснил опер. – Стоит себе вечно пустая, аккуратно застеленная койка для погибшего героя части. Считается, что он остается в строю. И наши погибшие пусть тоже остаются в строю. Они еще не сказали своего слова…

– То есть по ведомости проводить? – вскинулась Соломенида Федоровна.

– Это уж вы сами решите…

Сама собой наступила минута молчания. Потом Роман, видя, что разминка себя исчерпала, захватил Паульса и увел его в дальний угол. В голове шумело, глаза слипались, мысли еле ворочались.

– Гражданин Паульс, – обратился он к менеджеру со всей отпущенной ангелами задушевностью, – вы занимаетесь продажами. Что вы делаете здесь, вне магазинов и складов, в компании массовиков-групповиков?

Глотая слова, Паульс начал быстро загибать пальцы. Некоторые слова он почти проглатывал.

– Мы функционируем в континууме, – торопился Ангел. – Я занимаюсь не только продажами, я развиваюсь и скоро буду держать экзамен на специалиста по изменению организаций. Для ясности я должен перечислить эти функции. Первая: оценка деятельности. Индивид просто должен знать, что ему нужно делать. Может быть, ко мне в кабинет?

– Это пример? Ему идти к вам в кабинет?

– Что вы, это приглашение. Как вам будет угодно. Вторая: новый начальник или новые коллеги. Третье: новая процедура или новая система. Реорганизация или реструктурирование. Значимая организационная политика. Наконец…

Роман поплыл мозгами, оставил его и зашагал прочь.

– Последнее! – кричал ему в спину Паульс. – Фундаментальное организационное изменение!

Капитан побежал.

Фундаментальное изменение впечаталось ему в голову и повторялось в ритме сердцебиения.

«Шел бы ты к черту, реформатор! Прямо сейчас и уволюсь. Нашел себе куклу…»

Но Снежану оказалось не до Романа. Разминка не оградила Генерального Директора от мрачных мыслей, и он не сразу понял, о чем говорит капитан. Роман, видя это, спросил:

– Ау, гражданин директор! – Он пощелкал перед Снежаном пальцами. – Вы слушаете меня? О чем я сейчас говорил?

– У меня проблемы, – пожаловался Снежан вне всякой связи с услышанным. На столе попискивала телефонную трубка, которую он забыл положить на рычаг. – С проклятой «Калодермой» закавыка. Она портит панораму, и даже троллейбусную остановку объявлять неприлично, а в Администрации строят козни. Защищают. Все было на мази, и вдруг застопорилось. Говорят, что там какая-то редкая лепнина под крышей. Сейчас поеду ругаться…

– «Калодерма» -то постарше будет всей вашей богадельни, когда та была еще долгостроем.

– И что теперь? Вон в самом центре разбирают исторически важный дом. Под метро. Значит, можно?

– То под метро, а вы под стельки. Гражданин Романов! – настойчиво произнес капитан. – Вернитесь на землю.

Снежан поднял на него глаза.

– Чего вы от меня хотите, капитан? – спросил он раздраженно. – Вы полный профан. Ваше следствие – идиотство. Вы алкоголик, постоянно пьете, надоедаете моим людям вопросами об одном и том же, постоянно угрожаете, срываете наши мероприятия. Что вам угодно знать? Желаете в сотый раз выслушать о моих отношениях с покойными? Арахнидде был шизофреник. Вычислял шпиона, всех подозревал Мне это надоедало, я гнал его… Пляшков? Он был талантлив. И звезды ему обещали, что пока от шпиона беды не будет… Звучит дико, но он постоянно угадывал. Я знаю, зачем он явился ночью в зал. Утверждал, что в полночь звезды все ему откроют. Все покажут и растолкуют. И кто убийца, и кто шпион… Потому что они среди нас. И он должен находиться в обществе их подобий, для большей четкости понимания. Пляшков был человек отважный. Он принял вызов, заменил себя собой, встал и стал ждать откровения.

– И оно явилось. С неба. В деревянном исполнении. Ладно. Гипотеза не хуже другой. Я так и запишу: затесался среди кукол для усиления космических лучей. Вы, гражданин Романов, слишком разнервничались. Оскорбляете меня при исполнении. Отправляйтесь в вашу Администрацию, крушите «Калодерму», а мы займемся нашей непосредственной работой.

– Какой? – безнадежно спросил Снежан. – Арестами?

– Если бы, – вздохнул Роман. – Мыслями.

Генеральный Директор махнул рукой.

– Самомнение, однако, – пробормотал он.

Капитан сделал вид, что не расслышал. Однако обида не проходила, и пару часов спустя он уже жаловался на Снежана Романова верному Дудину и доктору Льдину. Друзей переполняло сочувствие.

– Они опять стали показывать мне какие-то круги и квадраты, и я чуть с ума не сошел…

– Ты пей лучше, Ромушка, – ласково подсказал доктор Льдин.

Крепко угостившийся Дудин предположил удивительную вещь:

– Малахия, – уверенно заявил он. – Почему нет? Они с Пляшковым давно, очень давно были на ножах. Вы разве не слышали? Ну, как же.

В кабинет постоянно заглядывали какие-то существа, но принимали совещание за мелкокалиберный корпоратив и сразу исчезали.

– Мы как-то выпивали с Малахией, – Дудин раскраснелся, и вроде как от легкого стыда. – Я ведь давно с ним знаком, мальчишкой пел в хоре.

– Ты? – изумился Роман. – Ты, Дудин, еще и пел в хоре?

– Ну да. Голос был ангельский. А батя запретил: иди, говорит, работать. Отслужишь – и вон, хоть в милицию. Я батю не ослушался.

– Враги человеку домашние его, – процитировал Льдин. – Иначе стоял бы ты на хорах. Впрочем, рано или поздно мы все прилепимся к хору… и запоем, запоем… надеюсь, нам раздадут ноты и текст.

Роман сидел на столе и мерно качал слоновьей ногой.

– Малахия знал Пляшкова, тот долго к нему ходил, – сообщил он. – Это правда. Малахия говорит, что покойник жуликом не был. Что ему и впрямь было открыто многое, и призывал не зарывать талант в землю. К Богу его звал, послужить. Попророчестовать. Может, сказывал, и на подвиг юродства пойдешь, если силенок хватит. Но тот отказался. Хуже того: явился в один прекрасный день и попросил благословить его на корпоративную службу при Снежане. Что надо, дескать, вытягивать страну делом, поднимать производство. Малахия лукавого за версту чует. И отказал, и с глаз прогнал. Пляшков на него тоже озлился и, надо думать, стал капать Снежану на мозги. Когда их штурмовал. Мол, звезды советуют Малахию потеснить, а то все развалится….

– Тоже, талант, – хмыкнул Льдин, которому стало нечем штурмовать и он позыркивал на орлов-однополчан, уже ставших в его глазах двуглавыми. – И так все развалится.

– Малахия прознал, Пляшков по старому знакомству проболтался, – продолжал Роман. – Малахия пришел в ярость. Он заявил, что сознательный пролетариат не допустит захвата храма. В нем даже что-то появилось… не то от молодого Маркса, не то от пожилого Энгельса. «Опиум сладок народу» – вот что сказал Малахия.

– Да, но магазин-то круглые сутки открыт, – напомнил Льдин.

– Идите вы все, – рассердился Роман. – Во имя спасения храма… чтобы Малахия пришел и убил сперва Арахнидде, а потом Пляшкова? Нет, я не поверю.

Кривляясь, Льдин сказал:

– Критика в процессе мозгового штурма недопустима.

– Да твоя крепость уже догорает, – огрызнулся опер. – Оставим Малахию напоследок. Кого мы забыли? Мудроченко?

– По-моему, полный дурак, – заметил напарник.

– То-то и оно. С производством такого объема он еще кое-как справляется. А если Романов захватит большую территорию? Дурака-то и попрут. Может быть, Гаттерас о том и докладывал: падает производство. И Снежан соглашался. Дурак и укокошил, сдуру-то. Живого человека за куклу принял!

– А не наоборот? – прищурился Льдин.

Все уставились на него:

– Что, что наоборот?

– Может быть, Мудроченко померещилось, что вместо Гаттераса за компьютером работает кукла. И он ей врезал от души, чтобы не читала проценты. И в технологию не вникала.

– С технологией и правда что-то не так, – согласился Роман. – Отчаянно вонючие стельки. Вот понюхайте сами, – он принялся расшнуровывать ботинок.

– Нет-нет, Ромушка! – замахал руками Льдин. – Ты забыл, где я тружусь. В морге спокойнее, можешь не сомневаться. Не разувайся, пожалуйста…

– Послушай, – спросил вдруг Дудин. – А все-таки зачем тебе заказали куклу? Тебя же не взаправду приняли в штат, тебя поставили в какую-то ненедолговременную позицию.

Опер пожал плечами:

– Почем мне знать? Малахия тоже не в штате, а болван стоит и страдает. Заманивают, видно… Хотят перетянуть. Начальником службы безопасности, например. А почему бы и нет? – Он гордо огляделся. – У них такого еще не числится. А странно, почему?

– Я тебе объясню, – ответил за Дудина Льдин, в момент отрезвевший, как он один и умел, и сделавшийся очень грустным. – Во-первых, их безопасность охранял Пляшков. Во-вторых, их кто-то крышует, я в этом абсолютно уверен. И в третьих – тебя просто хотят убить. Как Пляшкова.

– За что меня-то?

– Ты что-то узнал.

– Но я как не знал ничего, так и не знаю.

– А убийца считает иначе. Ты что-то увидел, услышал, но пока не понял. Дождись, когда тебе предложат ночное дежурство в кукольном театре. И в эту ночь приготовься, что тебя явятся убивать. Битой.

Старший оперуполномоченный, соглашаясь, не без удовольствия подумал, что все-таки находится при деле и занимается своим делом. И место, которое в жизни, тоже – его. А то он уж принюхивался к себе: только ли стельки? Не стал ли он резиновым трупом западной выделки?

А Льдин вдруг настроился на астральную волну убитого Пляшкова и перешел к футуризму.

– Они прививают нам корпоративное мышление! Да мы иначе и не жили никогда, всегда колхозом! А скоро, вот увидите, возьмутся и за генетику. Уже взялись, и тоже выпишут Блоу, и он примется выправлять ситуацию. Как подумаешь, сколького мы лишились за эволюцию, так начинает душить жаба. Хорошо бы генетикам вмешаться. Не нужно создавать никаких роботов, и никакой сверхчеловек тоже не нужен. Все уже есть! Наши зародыши стремительно проносятся мимо живописных станций под названиями «Червяк», «Рыба» и «Прочие Гады». И негде преклонить голову. А вот бы сойти, взять себе самое хорошее. От вирусов – непостоянство фигуры. От амебы – пластичность. От губок – губы. От рыбы – жабры. От таракана – мозги. От ящерицы – регенерацию. От птицы – клюв. И, черт с ними, крылья. От слона – яйца. От медведя – анабиоз. Это же чудо, что получится. Самое классное надо взять, конечно, от лягушек. В медицинском институте этому не учили, но я вроде читал, что самец у них здорово как размножается: запрыгнул в купальню и прыснул там под себя, а все вокруг уже беременные.