Текст книги "Резиновая чума"

…Новоявленный производственно-офисный центр сиял стеклом, слегка уродуемый, будто женским пожилым бельем, двухэтажной «Калодермой», а против него тянулся мрачный петровско-сталинский Путиловский – Кировский завод, стену которого не были в состоянии увеселить никакие украшения. Угрюмая темно-зеленая твердь. К таким стенам ставят прямо под елочные игрушки, да стреляют в снежинку, что по глупости задержалась на помеченном зеленкой лбу.

Снежан Романов поглядывал на Путиловскую стену неприязненно. Он, конечно, еще слишком мелок, но со временем, разбогатев на стельках, доберется и до этого страшилища. Никакой зеленой стены, все будет корпоративно сиять и подмигивать. Красная надпись «Кировский завод» была видна издалека, еще со станции «Броневая» она светилась кровавым дьявольским начертанием. Она станет радужной, и тоже замигает, да пожалуй что и сменится на другую.

Он снесет все это к чертовой матери. Хватит лить пушки со слоновьими ядрами. Здесь заиграют огни, войдет во вращение колесо обозрения. Мрачный, вообще говоря, подобрался район. У них там, видите ли, порт – тогда понадобятся насыпные сооружения. Он пойдет к Губернатору. На Васильевском острове можно, а на каких-нибудь Турухтанных или Канонерском – нет… Или на том же Голом. Прах оттуда, к стенам корпорации, перевозить разрешается, а корпорация туда ни ногой…

Снежан ожесточенно пинал водосточную трубу, еще остававшуюся от косметической «Калодермы». Ничего. Хватит одного бульдозера. Романов нальет ему лично. Хоть в бак, хоть в глотку. Собственность на несчастное двухэтажное здание лежала, собственно говоря, уже у него в кармане. Оставались мелкие формальности. Последняя, но важная бумажка. Бульдозер можно было нанимать хоть завтра. Заодно и с крестом разобраться, что торчит против завода, наводя на мрачные мысли. После добавочной порции в бензобак решится и с ним…

Увлеченный захватом близлежащих территорий, Романов щурился на памятник старины, дачу Дашковой. Что за уродливое кольцо-коржик? Какие-то банки, загсы… из дачи могла бы выйти замечательная торгово-развлекательная площадка.

…Нынче он возвращался из Стрельны, где участвовал в важном межкорпоративном совещании. На подъезде к своему детищу Снежан, испытывая острую нужду в приятных ощущениях, велел шоферу, невзирая на поздний уже час, остановиться, и лично отправился осмотреть новое тренажерное помещение. Охрана засуетилась, отмыкая и замыкая цепи. Взметнулся полосатый шлагбаум, и в лице Снежана промелькнуло нечто царственное. Кровь! Окна в Европу не рубятся в белых перчатках – разве только в резиновых.

Отказавшись от сопровождения, он спустился в подвал, преображенный в физкультурный зал пыток, где пахло свежими красками и стружкой. Еще – свежайшей галошной резиной. Там, остановившись при входе, он утратил дар речи от восхищенного изумления.

Перед ним собрались все. Они выстроились. Он предполагал, что все разъехались по домам, а они задержались и ожидали вводных.

Стояла Наташа, готовая к комплексному употреблению. Подбоченилась Соломенида Федоровна. Сгорбился вечно унылый Гаттерас Арахнидде. Мудроченко держался бравым, румяным молодцем, на нем так и лопались штаны. Менеджер по кадрам Игорь Сергеевич стоял чинно, привычно прищурившись. Озабоченно смотрел астролог Пляшков. Ронзин неуловимым бесом сочетал в себе фасилитатора и штатного психолога. Ослепительный Гордон Блоу в полупорыве приобнимал смущенного Паульса. Поп еще не был готов. А замыкал процессию сам Снежан Романов. Сначала он не поверил своим глазам и решил, что смотрится в зеркало.

Позади громоздился штабель из тех же фигур: запасные комплекты.

«Всех премировать, – подумал Генеральный Директор, переполняясь агрессивными чувствами. – Всех».

Но кто же их будет бить?

Работников здесь было пруд пруди – клерки, уборщицы, начальники производств. И в том, что у каждого найдется уважительный повод, Романов не сомневался ни секунды. Он неприязненно посмотрел на гладкие, отполированные биты, нанизанные кольцами на специальные штыри. Он вообразил, как некая обиженная уборщица, отставив ведро и тряпку, берется за биту и…

Настроение дрогнуло. Снежану было неприятно вообразить не только удары менеджера, но и тем более то, что некий лифтер обрабатывает его манекен бейсбольной битой. Нет, для среднего и низшего персонала он оборудует отдельное помещение. Нынешнее – только для руководства.

Снежан выбрал орудие, замахнулся на себя, однако в последний миг передумал. Ударил Ивана Сергеевича. Тому ничего не сделалось, и даже не осыпалась краска – менеджер по кадрам чуть покачнулся, но устоял и продолжал стоять, как влитой. Щеки – тут тебе и левая подставлена, и правая. Тогда Снежан, набравшись смелости, ударил себя по скуле – с тем же результатом. Да, не напрасно потратили корпоративные деньги. Не воск и не резина, особый состав..

«Потом еще нарастим, за счет среднего звена», – пообещал он себе. Опять же много претензий к уборщицам, к охране – хамят… В итоге мы рассуем по подвалам всех. Отработал, приходи и разряжайся соответственно рангу. И пить будут меньше. Он все никак не мог разобраться, у кого голова светлее – у него, посетившего Ужасный Музей, или у Ронзина, набивавшего эту голову передовыми западными мыслями. Не в силах разрешить это затруднение, Снежан вдруг схватил биту и начал наносить Ронзину удары. Манекен философски качался, светясь понимающей улыбкой. Снежан вспотел, хотя лупил не в полную силу.

«Жаль, что они не кричат», – подумал он. И вот еще что: на манекенах почти не остается следов. У них и одежда резиновая, но как настоящая. Снежану хотелось, чтобы брызгала кровь и летели зубы, чтобы образовывались фиолетовые фонари, достойные ночей, улиц и аптек. Ему мнилось, что перед ним рушатся на колени, что прижимают к груди изувеченные суставы. Воображалось, как молят прекратить избиение, а он не прекращает, он только входит во вкус.

«Ну хотя бы что-то, – с отчаянием подумал он. – Пусть это будут детские пищалки.» Снежан подумал о строптивом бородаче, что в рясе, из церкви. Ты встанешь во главу угла. Тебя отвергли строители, но ты постоишь.

Он сорвал новую биту и принялся крушить всех подряд: Ивана Сергеевича, Пляшкова, Гаттераса Арахнидде. Те тупо раскачивались, не отвечая на расправу. Романов отшвырнул биту, попятился.

Лицо у него было распаренное, пиджак расстегнут; он тяжело дышал.

«Лиха беда начало, – подумал Снежан, успокаиваясь. – Будет торжественное открытие, корпоратив. Люди войдут во вкус, им главное – показать добрый пример…»

Агрессия в самом деле улетучивалась, хотя обратной связи недоставало. Но она будет, когда соберется весь коллектив, она прочтется по лицам. Однако слишком частые и бесконтрольные посещения сотрудниками тренажерного зала не входили в его намерения. Агрессия – двигатель прогресса. Производство должно вестись агрессивно, маркетинг – тоже. Если агрессия снизится, то спад производства окажется неизбежным… кнут и пряник. Да, только такой вариант. Только что станет пряником, а что – кнутом? Снежан представился себе сам: румяный, резиновый, мордуемый битой. В этом чувствовался изъян. Кому-то он пряник, и это до невозможности обидно.

Придется еще почитать книжек, посидеть на психологических семинарах.

Надо работать над собой.

Ведь он – Чапай, ему нельзя хорониться за спинами прикасаемых. Он в бурке и папахе, на коне, и за ним мчится свора преданных вооруженных недоумков, а спереди надвигается психологическая атака с папиросой наперевес в безукоризненных зубах, и вот Чапай делает невозможное: он вдруг останавливает коня на скаку, и устраивает братание: придурки, что в пыльных шлемах, обнимаются с белой костью, понимающей психологию, и занимается заря новой жизни под видом корпорации стелек, а сам Чапай – он не тонет, и Анка не плачет над пулеметом, и Петька уже стоит резиновый, готовый к трепке.

Снежан Романов покинул тренажерный зал в самом прекрасном расположении духа.

Приобнял охранников.

– Мы еще с вами наделаем дел, – пообещал он. – А теперь – баиньки да отдыхать, очередность произвольная…

Тем, не слишком избалованным, было приятно видеть шефа в хорошем настроении.

На выходе Генеральный чуть задержался. Взглянул на краснокирпичную высотку, что маячила поблизости, и его кольнуло. Он спешно свяжется с менеджером по производству. Стельки стельками, а дело не терпит. Он задохнулся, когда представил, насколько можно будет увеличить оборот стелек, пропитанных вдобавок безагрессивными веществами – таких еще нет, но они появятся. У них, индусов, талантливые химики, программисты и шахматисты. Еще бы им не купаться в отвратительных охристых водах, кишащих паразитами, да разогнать обезьян, да вести себя приличнее…

Он видел себя королем совершенных стелек, полным феромонов.

Да, феромоны, аттрактивы. Это еще придется неоднократно обсудить. Ведь вовсе не дело, чтобы прохожие, подкованные Снежаном, начинали принюхиваться и откровенно волочиться друг за дружкой, а то и набрасываться. С другой стороны, существует президентская программа повышения рождаемости. С третьей, стельками пользуются рыбари-подледники, сплошь мужики… Вооружившись коловоротом, они способны… Ведь стельки – они не особенно женские и мужские, многое зависит от размера. И возбужденный рыбарь с миниатюрной ножкой… и вот уж ножка ножку бьет…

И вот Снежан Романов дома. Мирная домашняя обстановка хищного зверя сообщает ему нечто трогательное, вызывает желание погладить по желтоватому полярному меху.

Двое детей, собака-лабрадор, плюс мелкая живность. Всю эту честную компанию Снежан Романов терпеть не мог. Телевизионная супруга, почему-то – любительница конного спорта, да еще верящая в черта; дебильные отпрыски, слюнявое животное. Постоянная угроза пожара вследствие взрыва, подготовленного недоброжелателями, число которых множилось, или чего попроще, дурости прислуги или детских проказ. Хоромам его завидовал всякий, кто проезжал по правительственному Приморскому шоссе. Косогор, забор под убийственным напряжением, флюгер, корпоративный флаг со стилизованной стелькой и куры. Никто не мог понять, что там такое изображено, на флаге. Для пассажиров электрички, носившейся мимо вдоль залива, это было поводом к постоянным спорам.

Прибывая домой, Снежан Романов скармливал жене дежурный букет, а детям велел немедленно отправляться спать, в компании с лабрадором. В трубе уютно завывал ветер, чуть поскрипывала оконная рама, в дом ломился Питер Пэн – «Стеклопакет», – с неудовольствием думал Снежан.

Супруга, Алина, уже к тому времени переодевалась в кого-то, напоминавшего Романову гадость, румяную гейшу; чай устроили на циновке. Правда, Хозяин не прикасался к нему, предпочитая коньяк. Агрессия возвращалась. Он не ожидал, что это произойдет так скоро. Это же сколько придется переломать и сокрушить, чтобы терпеть Алину?

– Рыбочка? – заинтересовалась Алина.

Это была женщина сильно купеческого сложения, с богатым приданым и видами на мужнин рост. Вера в чертей этому не мешала – наоборот.

– Рыбочка так утомилась, что отравилась, – улыбнулся Романов. Его залысины лоснились все заметнее. Годы беспощадны. Однако безжалостное время покамест терзало его лишь выборочно, не касаясь корней. Он отчаянно хотел распялить рыбочку на циновке и заправить ей полкило дорогостоящей анальной бижутерии.

Все снова восстало в нем заново, как будто спад находился в составе психологической агрессивной синусоиды. Он дал бы с ноги и лакею…

– Рыбочка мучается животом, – ласково посочувствовала Алина и, еле касаясь ткани, провела ладонью по мужнему халату. – Что-то скушал?

– Ну да, эти фуршеты…

Супруг думал о Наташе.

«Нет, только не это», – решился Снежан: больше от контраста, чем от любви к Наташе или неприязни к Алине.

Она же наверняка побрилась, и к мокрой ванне прилипли черные волоски.

– Я устал, – пробормотал он, проталкиваясь сквозь вполне натуральный сон. Анальная бижутерия теперь пробудила в нем тошноту, и наговор на выдуманный фуршет прозвучал исключительно убедительно. – Этот попяра… я предложил ему такие бабки, что он построил бы внушительный собор… пошел бы в Патриархию, дорос бы до верха… но нет, ни в какую. Церковь Черепановых – чем не имечко вблизи от путей? Изобрели паровоз – и готовые святые угодники. Мы чтим традиции. Нам ведома воля Путиловских рабочих. Впрочем, она лежит на поверхности. Стеклотарой. Брошюрок напечатал? Лучше бы торговал газетами.

Алина достаточно тонко угадывала настроения мужа – от простой лени до искреннего негодования. Она смекнула, что он действительно чем-то расстроен.

– Что же все-таки стряслось, сладкая рыбонька?

– Пустяки, – отозвался Снежан, не размыкая век. – Все, почитай, уже наше. И гараж, и рынок, и центр, и даже метро. Представляешь, сколько можно продать в метро стелек? Грядут холода. И у нас был мозговой штурм.

– А-а-а, – разочарованно протянула жена. Она-то знала, что если мозговой штурм, то это – красный сигнал опасности вкупе с «лежачим полицейским». Пускай допивает коньяк и спит, коли форсировался Днепр. К чему сочинять про фуршеты с попами-соборами, когда штурмовались мозги.

Снежан Романов засыпал под коньяк, безуспешно стараясь приспособить фламандские груди Алины под полезные для мышления гречневые подушки.

Агрессивная синусоида струилась бесконечной змеей. Снежан представился себе осциллографом. Не так все и плохо: легкое последействие. Это было приятно, он наливался крупным молодильным яблоком. Технический отдел уже к завтрашнему дню обеспечит все потребное, и от манекенов останутся сплошные сопли. Конечно, резиновая основа сохранится неповрежденной. Слишком дорого плачено. Зато штаны, галстуки, побагровевшие ланиты, химические фонари, ссадины и порезы – все это можно оговорить. Очередной мозговой штурм неизбежен, но жизнь сама неизбежна, и побиваемые манекены в ней – в первую голову.

Мозговой штурм бывал ограниченным, а бывал и расширенным.

Для кипучего разума не существует границ.

Легкие случаи обходились без вмешательства правой руки Снежана Романова. Ею был не психолог и даже не фасилитатор – поднимай выше. Сей представительный мужчина в сединах был некогда выписан из самого настоящего Лондона, тамошней Фонтаны, из организации под названием «Территориальный Императив». Господина с берегов Темзы звали Гордоном Блоу. Он слыл ведущим специалистом по тренировке организаций и приведению их в божеский вид. После его семинаров предприятия начинали работать как бешеные, угрожая кризисами перепроизводства.

К коллеге-психологу Ронзину Блоу относился покровительственно и с легким пренебрежением. Полезная штатная единица, но только если вовремя востребована. Востребовался психолог, он же фасилитатор, не всегда, невзирая на свой показательный, ворованный трюк с гелевой ручкой.

У Гордона Блоу имелась на вооружении целая система организационных изменений, и он отлично понимал, что рыночная Россия в них остро нуждается. Тут усматривался непочатый край работы, целина. В его распоряжении содержались столь хитроумные психометрические тесты и техники, что мозговые штурмовики разевали рты.

Блоу всегда передвигался по сверкающим коридорам подтянутым, без лишней стрелки в одежде и даже без складок; его рот слепил зубами из космических материалов. На лице его неизменно сияла улыбка существа, для которого не существует проблем. Проблем нет вообще. Есть задачи. Ему было ведомо столько схем, графиков, тестов и прочих уловок, что даже Ильич, пожалуй, нанял бы его кухаркой для управления государством.

От Гордона Блоу всегда резко пахло туалетной водой. Он ежедневно являлся в новой белоснежной рубашке, а жил в дорогой центральной гостинице. Точнее говоря, в мини-отеле, каких в Петербурге развелось видимо-невидимо, и он впитывал там итальянское зодчество старинного особняка.

Стельки его не волновали. Стельки, так стельки – такой же товар, как все остальное. Мы продвинем их и завоюем рынок.

Блоу не пошел на штурм, посвященный куклам. Он счел задачу ниже своего достоинства. Против собственной копии не возражал и долго, ослепительно ею любовался.

Блоу вообще никогда не бранился. Ему все нравилось, а когда вносимые им изменения начинали приносить плоды, становилось уже поздно.

Высказывание Романова насчет того, что дела «должны быть отличные, а не нормальные», тоже принадлежало Гордону. Блоу был убежден, что частое повторение слова «сахар» создает во рту сладость, и по утрам по сто раз улыбался перед зеркалом. Щурясь то так, то этак. И это, как невероятно ни прозвучит, приносило результат. Возможно, у Гордона Блоу спазмировались какие-то лицевые мышцы – тут лучше бы разобрался патолог Льдин, но англичанин был пока что недосягаем для его секционных ножей и подносов. В согласии с теориями Блоу и других знатоков дела, последователей великого Райха, такая наружная физическая, зримая метаморфоза никак не могла не отозваться откликом внутренним, сознательным или бессознательным, но неизбежно положительным. Ведь улыбаться приятно, и все довольны, а сахар – сладкий.

– Вы присмотритесь к нашему Гаттерасу Арахнидде, – просил Снежан. – Это индивидуалист, шизоид по-вашему, ему неприятно быть в коллективе. Он физик, но он лирик.

«Когда физики настроят виртуальный мир, – говаривал Снежан, – всех лириков мы спровадим туда, вереницей, и они добровольно останутся там, без еды и питья, пока естественно не вымрут за ненадобностью».

Ему возражали, напоминая, что Эйнштейн, как будто, неплохо играл на скрипке.

– Так то еврейское, – отмахивался Романов. Понять, что именно он имеет в виду, удавалось не всегда и не всем.

Гордон отнесся к его жалобе крайне серьезно.

– Это очень опасно! – англичанин поднял палец, тускло сверкнув безупречно обработанным ногтем. – Такой человек, какой бы он ни был ценный работник, способен парализовать производство. Об этом написаны целые руководства. Это настоящий микроб, наводящий тоску, источник пессимизма и упадничества! Я поработаю с ним. Я втяну его в деловую игру, у нас как раз намечается тренинг лидерства.

– Мы займемся вашим отщепенцем, – пообещал Блоу. – Нет ничего удивительного, – беспечно продолжил он. – Такие насекомые заводятся в каждой системе. – Акцент его был едва уловим. – Они похожи на постельных клещей. Они микроскопические, их не видно, и нужно проветривание. Иначе может развиться аллергия, а в остальном они безвредны, питаются человеческой шелухой. Это неудовлетворенные жизнью люди, обиженные на всех. Ваш Гаттерас… Его не следует гнать, его надо втянуть, заинтересовать.

Снежан задумчиво поправил очки:

– Я не представляю, как и чем можно увлечь Арахнидде, – признался он. – Это пария. Однако я и вправду не хочу его гнать, это специалист экстра-класса.

– Предоставьте это мне, – милостиво предложил Блоу. – Обеспечьте явку, а дальше посмотрим…

Выбрав орудием Соломениду Федоровну, Снежан послал ее за Гаттерасом Арахнидде. Перед ней буксовал даже закоренелый аутист. Даже идиот, знакомый с десятком слов, сумел бы понять Соломениду Федоровну и подчиниться ей. Но и под ее натиском Гаттерас явился неохотно, весь затравленный, в перхоти, огорчая своим видом цивилизацию.

Гордон Блоу обошелся без преамбул.

– Послушайте, Гаттерас, – молвил он дружески. – Откровенно говоря, мы устроили это маленькое совещание ради вас. Нравится вам это или не очень, но вы являетесь членом крупного синдиката. Это не пустой звук, на синдикатах держится мир. Вы пьете и едите то, что выпускается синдикатами. Стельки – тоже не пустой звук. Подчас они спасают нам жизнь. Вы знакомы с обморожениями, видели их хоть однажды? Я не касаюсь феромонов, я напоминаю вам, что существует большая жизнь, полная реальных опасностей. Мы работаем на здоровье, вы понимаете это? Корпорация – то же Дао…

– Понимаю, – глухо уронил Арахнидде, даже не делая попытки умерить свое нескрываемое упрямство эгоцентрика. – Но я все делаю правильно. Мои личные показатели…

Он развернул прихваченный с собою ватмановский лист. Блоу поморщился, подал знак: свернуть обратно в рулон.

– Ваши показатели всем отлично известны. Они превосходны. Но… Вы сторонитесь коллектива, вы индивидуалист, а у нас – индивиды. Сейчас я прочту вам маленькую лекцию. Для индивидов существуют занятия, их четыре. Первый – занятие индивидуальное. Индивиды работают в одиночку, выполняя какое-то задание – читают текст, заполняют анкету… да мало ли? Индивид – он сам себе индивид… хозяин. В какой-то мере это мастурбация, которая безусловно полезна как профилактика застойного простатита, но в отношении общества, ждущего наполнения… не знаю, не знаю. Простите, я увлекся. Мастурбация – мой конек. Второе занятие – синдикативное. Здесь индивиды, – Гордон Блоу боготворил это слово, – работают уже в подгруппах. Добиваются группового результата. Третье занятие – межгрупповое. В группу участников объединяются целые синдикаты… Синдикаты начисляют себе баллы и сравнивают себя с остальными синдикатами. И четвертое занятие – синдикативный обзор. Анализ вновь переносится уже внутрь своего синдиката, где обсуждается все услышанное. Разве вам это не интересно?

Гаттерас Арахнидде помялся.

– Нет, – ответил он решительно.

– Тогда, – вздохнул Блоу, – мы будем вынуждены выработать для вас индивидуальный план. Вы слишком ценны для нас.

– Это еще что такое?

– Ничего хитроумного. Сначала это будет общегрупповой обучающий план, и вас будут втягивать в коллектив. Тестирование, самотестирование… ну, вы человек умный, разберетесь. – Он подошел к доске и начертил там круг, одна стрелочка неумолимо вела к следующей: Переживание – Эксперименты – Осмысления – Концепции. – Как видите, все просто. – Рядом нарисовал три совсем безнадежных, идеально ровных квадратика: Изменение поведения – Улучшенные результаты – Изменение установки. – Надеюсь, вам это понятно?

– Надейтесь, – зловеще вздохнул Гаттерас.

– Вы ведь типичный Теоретик и достойны занять свое место в команде, – сам себе удивился Гордон: настолько очевидная вещь. – Теоретик занимается стадией абстрактной концептуализации. Он логически осмысливает и синтезирует, соответствуя конверсионному стилю.

– А кто еще бывает? – заинтересовался Мудроченко, который незаметно подкрался и пропитывался корпоративной мудростью.

– Разные бывают. Есть Активисты – вот, например, Снежан и вы лично. Они самостоятельны и лучше всего учатся на примере «здесь и сейчас». Вот прямо как вы сию секунду, живое тому подтверждение. Вас же никто не звал. Есть Рефлекторы – они формируются на стадии осмысленного наблюдения. Есть Прагматики, любящие поэкспериментировать. Да много кого есть.

– А я? – спросила подоспевшая Соломенида Федоровна.

– А вы?… – Гордон Блоу на миг смешался. – Мне надо составить Сетку возможностей…

Слово «сетка» он зачастую произносил с прописной буквы, ибо трепетал перед ним.

– Все, – решительно объявил Снежан Романов и встал. До сих пор он только слушал и не встревал. – Полагаю, вы многое поняли, Арахнидде. Теперь мы отправляемся в наш спортзал, где попытаемся выразить взаимные чувства.

Ронзин, тоже внимавший откровениям Блоу, с облегчением покинул свой пост. Приняв на себя роль фасилитатора, он набрался мужества, доиграл ее до конца и, как всегда, ни во что не вмешался.

…О действенности методов Блоу в Британии шли вежливые споры, но все сходились в одном: выход энергии они давали немалый.

Сейчас предстояло новое даже для англичанина, немного стыдное, и это возбуждало коллективную сексуальность.

В цокольном этаже все разделись до спортивного белья, кое-кто обсыпался тальком, иные перебинтовали себе запястья и щиколотки. Биты на стендах подрагивали в предвкушении тяжелой работы.

Кто-то ухнул, подпрыгнул; кто-то не сдержал газы. Животное начало сработало и стало первотолчком, внушая, что все дозволено, и тварям дрожащим настало время дрожать.

Первая плюха досталась Снежану, и тот отметил, что бил Мудроченко. Мастера потрудились на славу, но у Романова треснула голова. Снежан решил не отвечать Мудроченко и сосредоточенно прибил астролога Пляшкова. Кукла загадочно сверкнула очами, как будто дождалась чего-то судьбоносного.

Наташа мутузила Соломениду Федоровну. Та стояла с непроницаемым канцелярским лицом, чуть качаясь осенней рябиной. Гордон Блоу врезал Ивану Сергеевичу, и менеджеру по кадрам теперь придется заменить череп. Ничего не попишешь – здесь расслаблялся коллективный разум, агрессия которого требовала выхода. Ограничивать и сдерживать энергетические выбросы недопустимо: так утверждал Блоу. Гаттерас уныло месил кого-то в углу – однако внял, отчасти, увещеваниям англичанина, и время от времени позволял себе выпады в коллективном духе, держался синхронно.

Соломенида Федоровна обрабатывала полуфабрикат: недоработанного попа, он и перед ней успел провиниться. Дело было давнее. Бухгалтерша с юных лет интересовалась эзотерикой, выискивая смыслы в именах, датах, цифрах и родимых пятнах. Когда, заглянув однажды в обезображенный храм, она спросила, что Церковь думает об ее персональном имени, настоятель охотно процитировал отца Флоренского, который отменно разбирался в имянаречениях. «Бзнуть и пернуть старая дама Соломенида. Это не сам же я, матушка, сочинил!» – кричал он вслед.

Снежан Романов ненадолго удалился в подсобку к жене, секретно изготовленной по его отдельной просьбе, и что там с нею сделал —неизвестно. Живая Алина в это время спала безмятежным сном, поцеловывая свирепого мопса. Собаку крупнее к ней не пускали, лабрадор ночевал на максимальном удалении.

А потом Снежан возвратился и тоже принялся за строптивого попа, слаженного наспех и меньше других похожего на прототип. Отдавил рясу, истаскал за бороду, удавил крестом на цепи, поналепил правдоподобных синяков. Агрессия выравнивалась, агрессия уходила.

Психолога-фасилитатора, припоминая ему колпачок, обхаживали всем миром. Оказывалось, его двойному окладу завидовали все до единого. Сам же он мирно хлестал по щекам Наташу, причем краснел от этого сам.

– Скоро ваш крот перестанет шпионить, – Гордон Блоу улыбнулся во весь голливудский рот.

– Вы думаете? – Снежан так приложил Пляшкова, что тот значительно отклонился и дал Генеральному Директору сдачи резиновым лбом.

– Скоро придет каяться. И мы подложим индусам хорошую священную свинью. Я уверен, что это их агент.

– У них коровы священные, – напомнил Романов.

– Коровы, свиньи… У вас, у многих народов, я имею в виду, неправильная зоология, господин Романов. Таких животных нет. Это вам сказали бы и Дарвин, и Линней. Есть потребители стелек. И есть Председатели, Направляющие, Работники компании, Новички, Командные работники, Исследователи ресурсов, Наблюдатели-оценщики и Завершители-отделочники. Вот и вся фауна, – Гордон похлопал Генерального по плечу. – Идемте в душ. Энергия се – великое достижение человечества. Как и энергия бу.

Англичанин был знаком с философией даосизма.

– Фауны, – поправил его Снежан, реагируя на «человечество».

– Да хоть флоры, – рассмеялся Блоу. – У нас еще будет возможность потолковать об этом подробнее… В сфере теории эффективных команд я думаю в самое ближайшее время применить систему «бета».