Текст книги "Резиновая чума"

Сейчас пришло самое время вернуться к подражателям мадам Тюссо, так поразившим воображение Снежана, и разъяснить, чем, собственно говоря, был вызван его детский восторг. Ведь даже малые дети уходили из павильона Ужасов разочарованными. Все ужасы, как они начинали догадываться, происходят в жизни, ближе к сумеркам, когда предвосхищается новый день.

Снежан, как уже откровенничал перед духовной особой, задумал наладить производство стелек всерьез, на западный лад. То есть он впитывал все современное и строил корпорацию по прописанному западному образцу. Его ничем не настораживало отечественное коммунально-роевое сознание. В Китае – там тоже муравейник, а чего натворили! От одного Шанхая хочется плакать злыми завистливыми слезами. Романов прочитывал горы переводной литературы – главным образом, психологической, касающейся бизнеса и его построения. И там, в музее питерских ужасов, ему припомнилась одна сногсшибательная идея. Куклы!

Это поветрие явилось вроде как из Японии, еще одного азиатского муравейника, и быстро разошлось по всему цивилизованному корпоративному свету. Резиновое руководство. Корпорация есть предмет некоторого естественного недовольства, и всем ее членам полезно сбрасывать излишки агрессии, она же – природная злоба и ненависть к начальству и подчиненным. Этим Россия сильна, как никакая другая страна. Об этом Снежану подробно рассказывал штатный психолог, по совместительству – фасилитатор, то есть пособник и подельник, обязанный содействовать и улучшать.

– Бить! – настаивал психолог, человечек тщедушный и обманчиво безобидный, внутренне вредный и мстительный. – Отделывать в полную силу, физически, не сдерживаясь ни в чем! Уродовать и калечить! Битами! Резиновыми палками! Деревянными! Закончил рабочий день – пошел и вмазал любому, хоть кому. Хоть вам. Ведь многим хочется.

– В этом есть рациональное зерно, – задумчиво соглашался Снежан Романов. Он бездумно наслаждался механическими звуками: шумом кондиционера и мелодичными звонками из лифтов. Смотрел на пластмассовую пальму в керамической кадушке. – И у нас уже оборудован подвал. Может быть, сразу стрелковый тир? Я могу закупить боевое автоматическое оружие.

– Нет, – поморщился психолог. – Они же перестреляют друг дружку. Вы снимете напряжение, но разрушите Сетку. Блоу вас выставит на посмешище. Вы еще гранат прикупите.

– Пожалуй, – Генеральный не стал возражать. Не зря же он завел в штате специалиста. Секретарша Наташа вела протокол и для потомков уточнила, что предложение внес штатный психолог. – Что же – каждого бить?

– Каждого, – убежденно ответил психолог.

– И меня, говорите? При мне же?

– В первую очередь. Но можно и не при вас. Каждый волен разгружаться в одиночку.

Снежан задумался.

– Надо бы камеры установить, повыше, – пробормотал он. – И спрятать. Чтобы знать, кто кого лупит. Это и вам поможет в работе.

Психолог заново восстал:

– Ни в коем случае. Выяснять, кто кого лупит – это и есть моя работа. Должна сохраняться полная анонимность отмщения. Иначе агрессия затаится. Она не проявится в полной мере. Еще и поцелуют вас вместо того, чтобы голову оторвать.

– Да не узнает же никто…

– Ваши люди узнают все, – убежденно ответил тот. – Даже при отсутствии наблюдения они сочинят кровавейшие кошмары. Изоляция, покой, анонимность, гарантия неприкосновенности – вот, что нам нужно в первую очередь.

– Может, лучше боксерские груши? – неуверенно спросил Романов, представивший, как менеджер по производству отрывает ему голову.

Психолог сочувственно и укоризненно вздохнул:

– Но вы же разумный человек. Руководящий. Высшее звено. Вы понимаете, что сходство необходимо? Желательно портретное.

– Они большие мастера, – настаивал психолог далее, ожесточенно что-то выкусывая из-под ногтя. Я тоже там побывал – любопытно стало. – Вы видели Екатерину, что загорает близ Гостинки? Это их изделие. Под ее патронажем торговали пирожками с печенью.

– И Петр, который там же разгуливает в зеленой треуголке – тоже? – саркастически спросил Снежан.

Психолог же явно находился под впечатлением и сарказма не принял.

– Вы напрасно иронизируете, – тут психолог припомнил, где находится, что состоит в штате и на довольствии, а потому решил умериться в препирательстве.

Генеральный директор понимал правоту собеседника. Если идея созрела, то ей – быть, как граду Петрову. Это он уже давно взял себе непреложным правилом. В конечном смысле он продолжает возводить этот Град.

– Хорошо, – ответил он лаконично. – К двум часам я попрошу все руководство собраться в малом конференц-зале. Обеспечьте, пожалуйста, явку.

Психолог, фасилитатор по совместительству, бодро вытянулся:

– Прикажете оповещать? – выправка во фрунт, а обращение – лакейское.

– Да, будьте так любезны, – Снежан изъяснился либерально.

Тщедушный человек бесшумно удалился. Снежан откинулся в кресле, заложил руки за голову. Испросил у Наташи кофе с капелькой коньяку и ломтиком лимона. Сейчас было можно. У него рождались мысли. В отличие от недавних русских бандитов, Снежан не пил водку и не посещал распутные бани, однако Наташу с ломтиком лимона иногда себе позволял.

Снежан Романов назначил маленький мозговой штурм, который обожал. Он вычитал о нем из одной из своих деловых книжек, настольных изданий цивилизованного администратора. Можно шагать в ногу со временем, не вылезая из кресла. Чем дальше и шире шагаешь, тем дольше не вылезаешь…

Сам по себе мозговой штурм – полезная вещь, и это признано многими, даже его противниками. Образуется проблема. Мелкая, крупная, но докучливая, подобная занозе, и нет ума, способного ее устранить. Тогда в бой вступает корпоративный рой. Все рассаживаются за круглым столом и высказывают соображения. Любые, самые дикие. Критика недопустима. И вот таким мучительным, зато интересным путем рождается истина.

В российских условиях мозговой штурм имел свои особенности. Во-первых, не то чтобы плохо обстояло дело с мозгами, но перечить начальству никто не привык. Если что-то предлагал Генеральный, то встречные предложения наталкивались на него, как на противотанковый надолб. Во-вторых, смущал лживый флер западной бесцеремонности без галстуков и пиджаков. Мы же свои, мы команда. В третьих, надо же хоть что-то придумать. А заниматься этим собравшиеся давно отвыкли и не хотят.

На все про все уходило минут сорок пять. Объяснение задач, разбивка участников, обработка идей, пленарная сессия. Снежан Романов боготворил эту кухню. Бывали дни, когда он сознательно затягивал особо ответственный штурм, преобразуя его в ритуал. Сам того не замечая, он, человек прогрессивных взглядов, тянулся к традициям.

Все участники полагали, что речь пойдет о войне, объявленной настоятелю Путиловского храма. О недавней короткой схватке уже стало известно всем. Но просчитались. Администраторов встретили сантиметровыми лентами и фотокамерами.

Гаттерас Арахнидде мгновенно предпринял попытку улизнуть – как ярый индивидуалист – фигура, описанная в корпоративной психологической литературе и требующая коррекции. Среди таких встречаются даже оголтелые и воинственные. К несчастью, их часто некем заменить по причине высокого профессионализма. Его придержали за сутулое плечико.

– Как же так? – пожурил его Снежан. – Куда это вдруг? Как вообще дела?

– Нормально, – пробормотал тот.

– «Отлично» надо говорить, – бодро поправил его Генеральный Директор, занимая место во главе круглого рыцарского стола. Вид у Снежана был такой, словно он только что выдернул неподатливый меч из легендарного камня и сделался английским королем. – У наших ребят (он был скромен, внутренне распыляясь в своем намерении) появилась замечательная мысль.

Он оглянулся на фасилитатора, который, будучи тем же психологом, тихо сидел в углу и молчал. Фасилитировать – способствовать, содействовать. Это было модное слово. Что же этот гад не фасилитирует? А между прочим, гад оформлен на две ставки – психолога и фасилитатора.

Так его позиционировал Снежан Романов, это слово, попахивавшее космосом, Генеральный тоже глубоко уважал. Он никогда не жалел денег на прогресс.

– Поступило предложение соорудить гимнастический зал для чучел, – без обиняков объявил Снежан. Он ощутил себя коварным разрумяненным клоуном, который колесом пошел вкруг арены, обещая скорый прилет воздушных гимнастов.

Гаттерас Арахнидде налил себе минеральной воды.

После мозгового совещания вспыхнул скандал, и совсем на другую тему.

В который уже раз к психологу пристала главная кубическая женщина из бухгалтерии, тоже состоявшая в руководстве и штурмовавшая мозговое смешение. Она представляла его муссом, который следует взбить. Снежан Романов старался избежать кубизма в любых его вольнодумных проявлениях, но дама слыла мастером животной стереометрии. Смирив эстетику сердца и отказавшись от классических форм, он дал Соломениде Федоровне зеленый свет. Она знала Эксель, 1С, и вообще казалась проницательным человеком – многое смыслила в бухгалтерии, да и во всем на свете.

– Вы! – орала на психолога Соломенида Федоровна. Она даже топала ногами, как будто перед ней уже стоял обещанный манекен. – Вы у нас, получается, на двух ставках! – Выговор, звучавший неоднократно, преподносился как важное открытие. – Вы и психолог, и фасилитатор!

Это слово давалось ей без малейшего напряжения. Потенциал отечественного речевого аппарата неизмерим. Да и сам по себе русский язык – он емок, терпим, даже жаден; он все сожрет и переделает, как ему будет удобно; через двести лет никто не усомнится в том, что слово «фасилитатор» явилось от древних славян, обосновавшихся на берегах Волги еще когда тоскующий дух не занялся творением и носился над водами.

– Дайте мне объяснить, – терпеливо втолковывал ей психолог, которого фамилия была, между прочим, Ронзин. – Психолог – консультирует и решает проблемы. А фасилитатор их продвигает.

– Не морочьте мне голову! Штурм уже закончился. Я была на совещании, – сотрясалась Соломенида Федоровна. – То есть на штурме. Я штурмовала не хуже вашего. Вы не проронили ни слова. И только в конце надели Генеральному ручку, на колпачок. То есть наоборот.

– Потому что иначе бы ручка высохла. Она была гелевая. А вы, материально ответственное лицо, ничего подобного не сделали.

– К этому, значит, и сводится ваше помогающее участие?

Она активно осваивала западную терминологию.

Помогающие профессии приросли еще одним резиновым понятием. Оно рогаткой натянулось через Атлантику.

– Именно. Как психолог я лишь – не лишь – активно консультирую, а здесь – слежу за приличным ходом вещей. Все прошло на уровне, и мне осталось лишь сделать маленькое замечание насчет высыхающей ручки. Это, кстати, классический случай Криса Аргириса. Он тоже так сделал. Промолчал весь мозговой штурм, просидел в углу, совершенно особняком, а после встал, подошел и надел колпачок.

– И вам за это полагается отдельная ставка?

– Позиционирование в должности не моя прерогатива, – с достоинством ответил Ронзин. – Это решение Генерального, рекомендованное Гордоном Блоу. Сходите и побеседуйте с Гордоном Блоу. Я чувствую, что с вами недоработали на утренней разминке. Не забывайте, что мое присутствие как фасилитатора важно само по себе. Люди чувствуют себя увереннее. Они знают, что помощь близка. Еще неизвестно, что бы случилось без меня. Вон у вас портрет висит на стене. Он ничего не делает. Вы снимите его на денек и посмотрите, какое начнется поведение.

– Известно, известно, – пробормотала Соломенида Федоровна, усиленно хлопая пылающими подведенными глазами. – Упала бы комета. Вы у меня будете первое чучело. Я вам всыплю горячих…

Ронзину было нечем возразить, потому что вопрос о кукольном театре в цокольном этаже был решен быстро и единогласно.

С тем, что морду пора бить многим и всем, администраторы согласились сразу. В атмосфере пульсировало агрессивное возбуждение. Поводов хватит. Никто не стал отказываться и от снятия мерок. Одна Наташа высказала робкое опасение:

– Ну, а если… если вдруг получится не агрессия? Ну, агрессия в расширенном виде… Если кому-нибудь захочется чего-то другого?

– Ну и не умрешь, – улыбнулся Снежан Романов. – Шлангом промоем – и снова в строй. Между прочим, о психологической разрядке такого рода тоже есть смысл подумать.

Он выразительно посмотрел через стол на фасилитатора. Ронзин согласно прикрыл глаза.

Без всякого повода Соломенида Федоровна взглянула на сидевшего напротив менеджера по производству и провела ладонью по горлу:

– Вот ты у меня где…

Она уже готовилась к тому, что будет после, пристально следила за фасилитатором и остро надеялась, что тот и дальше будет молчать, выкидывая ей изобличающих безделье тузов и джокеров из дорогого полосатого рукава.

Вдумчиво расписали реквизит, сочли участников, составили смету. Собственно говоря, мозговой штурм уже кончился, не начавшись, поступали одни лишь дельные предложения насчет фактуры, костюмов и спортивных снарядов, однако Снежан был очень доволен. Он даже позволил фиктивному бухгалтеру Пляшкову, чего раньше никогда никому не позволял, встать, взять его за пуговицу и подержать. Пляшков был бухгалтер липовый, на самом деле он работал астрологом и сейчас порывался что-то сказать, но Генеральный отмахнулся: после, и Пляшков коротко выступил только в самом конце, когда его мало кто слушал. Если Соломенида Федоровна активно выступала против двуликого Ронзина, то против откровенно подставного, нулевого Пляшкова ни разу не вымолвила ни единого злого слова. На то существовали причины. Она боялась. Пляшков был проницательным звездочетом, личным другом Снежана, а про оплату такого рода труда она ничегошеньки не знала и платила столько, сколько с нее спрашивали гадалки, которых она была любительница.

В кулуарах пошли всякие праздные разговоры.

– Я считаю, что это крайне полезное начинание – лупцевать кукол, – утверждал менеджер Мудроченко, главный по производству. – Ведь же не всякому врежешь между глаз. А манекен – он манекен и есть. Стоит бычок, качается…

– Сейчас доска кончается, – едко предостерег его Иван Сергеевич, менеджер по кадрам, человек себе на уме и редко встревавший с идеями.

– Да перестаньте, – отмахнулся тот. – Отряхнется и встанет.

– Наоборот… – Иван Сергеевич тонко улыбнулся. – Запутались в очередности.

– Ну, пусть идет свинья, – не унимался Мудроченко, возбужденно танцуя на месте и воображая себе крошево, которое останется от манекена Ивана Сергеевича.

– Тем более, что уже и убивали, – вставила словечко Соломенида Федоровна, оставившая Ронзина в покое до следующего штурма. К Гордону Блоу она не пойдет. Между прочим, еще один администратор, выписанный из-за границы иностранец Блоу, а также его напарник Паульс не явились на мозговую игру, но у этих людей всегда находились уважительные причины. Может быть, они своим отсутствием фасилитировали мероприятие.

В неформальном, покинутом Снежаном кабинете, администраторы пили чай и закусывали шоколадным вафельным тортом. Тоже неформальным, купленным на сдачу с какого-то бонуса.

– Когда это было? – презрительно спросила Наташа. Она, молодая, презирала увядающую Соломениду Федоровну. Юность жестока.

– Девичья у тебя память, а не скажешь, – в ответе главного бухгалтера заиграла ответная ненависть к обманчиво целомудренной юности. – Всего три месяца прошло. С соседней высотки, вон торчит красным кирпичом. Столкнули с крыши – и привет.

– То индус какой-то, – пренебрежительно заметил Мудроченко. – Обкурился своего гашиша. Понесло его любоваться панорамой, вот и сверзился. Скоро у меня, помнится, производство и заработало. Нашел себе колонию.

– Не скажи, – бухгалтерша не сдавалась.

– Да что не скажи? Милиция приезжала, ничего не нашла.

– Милиция ничего и искать не стала. Покатались вокруг, покурили – труп он на то и труп. Тем более, что какой-то нерусский, а в нашу зиму незачем соваться. Нашел себе колонию.

– Он пытался наладить аптеку, – Иван Сергеевич заново вступил в разговор. – Торговал каким-то гнилым товаром. Говорят, что у них в ампулах попадались мертвые комары.

– Приехала, нечисть, наших граждан травить, – отозвалась Соломенида Федоровна. – А у нас, между тем, стелечки – на весь мир известные! Из них даже рыбари себе подкладки делают.

Ронзин, остывший от гнева, отметил про себя это ее патриотическое, глубоко корпоративное настроение. Неподдельно командное. Склонный к протестантизму с долей экуменизма, он стремился если не любить своих врагов, то хотя бы замечать в них хорошее для богоугодного использования в коммерции. По сути, он склонялся к кальвинизму, но был недостаточно суров, хотя порой в нем просыпалась непримиримость к оппонентам, доходившая до фанатизма. В таком состоянии он был способен отправить еретика на костер.

Что до заезжих соседей-индусов, то с ними и вправду вышла очень неприятная история с криминальным душком. Эти гости города вдруг оккупировали высотное здание по соседству, на которое Снежан Романов тоже давно имел виды. Он чуть замешкался с бумагами, опоздал, и здание оказалось во власти иностранного капитала. И обитатели Ганга не собирались ему уступать.

Снежан поначалу засылал туда «казачка»: посмотреть, чем дышат пришельцы. Не подумав, откомандировал тихого и вялого затворника, Гаттераса Арахнидде – якобы кандидатом, региональным дилером-пушером-коммивояжером, распространителем лекарств.

Арахнидде побрился, надел брюки, пиджак в клеточку и галстук даже, что вообще показалось невероятным, ибо он всячески игнорировал корпоративный дресс-код, пошел. Сначала ему сделал интервьюинг отечественный заместитель пришлого царька.

Первую фазу соискатель миновал, и через неделю его пригласили пред очи господина. Гаттерас вновь, уже раздражаясь, надел пиджак и брюки, пришел, как честная девушка в богатый дом, и прождал барина полтора часа. Молчалин нервничал, поминутно куда-то звонил и докладывал Арахнидде об этапах передвижения любимого раджи.

Наконец, кум и благодетель явился. Он был похож на маленькую черную лобковую вошь.

Разведчик грамотно рассказал о себе; раздобревший и возмужавший Маугли, нахватавшийся законов-джунглей, важно кивал и отпустил кандидата без комментариев. Впоследствии Снежан через доверенных лиц узнал, что кандидатура Гаттераса радже не понравилась. Может быть, он ожидал, что Арахнидде запоет и пойдет хороводной павой, бренча браслетами. Споет ему, притопнет ножкой и глянет из-под узорного покрывала.

А вот Романову мнилось, что лучше бы тот извинился за свои дикарские разъезды по культурному городу. Ему потом доложили, что это очень плохая компания; что начинать с нее дилерскую карьеру неприлично; что у них в ампулах опять-таки попадаются запаянные комары и прочая незнакомая фауна – а может быть, флора.

Снежан повыкидывал доставленные Гаттерасом проспекты с брошюрами; очевидно, опытный раджа что-то такое почувствовал и решил не рисковать.

И все-таки тот раджа, как верно помнила цепкая память Соломениде Федоровны, трагически скончался около трех месяцев тому назад и отбыл на родину для скорбного сожжения.

Заморский гость упал с крыши. Или из окна, деталей никто не знал за неимением вменяемых свидетелей. Несчастье, как нарочно, стряслось глубокой ночью.

Потом толковали, что средь родных пенатов ему якобы описывали особое звездное северное небо. Он даже всерьез надеялся полюбоваться северным сиянием – и северным оленем, если крупно повезет. Но вместо этого полюбовался бляхой на безжизненной ноге, да и то никто не мог разделить с ним восторга, кроме доктора Льдина, который иногда, по вдохновению, пропечатывал на означенных дисках личный «экслибрис» или просто ставил круглую докторскую печать. Он пытался вступать с усопшими в безмолвный астральный контакт, и временами ему казалось, что получается, а у иных санитаров и правда бывал успех, но здесь ничего не вышло, Льдин плохо владел языками, тем более хинди, а к концу рабочего дня – и своим собственным.

По случаю тому патолог Льдин сокрушался:

«Мне жаль этого бедолагу-индуса. Индусы умны. Я кое-что читал про Будду. Я запомнид у них: „Все живые существа суть Будды: живое существо – это Будда с аффективными омрачениями, Будда – это живое существо без аффективных омрачений“. Ах, как мне понравились эти „аффективные омрачения“».

…Была милиция; приехали следователи, собака, представители консульства. Натоптали, насвинячили; обтянули то, что осталось от делового индоевропейца, пестрой лентой. Послали куда-то служебный автомобиль, который не вернулся. На этом этапе расследования дело застопорилось.

Снежан надеялся, что раджа воплотился в шакала.

…А дискуссия с чаепитием уже свернула вкось и снова переключилась на кукол.

– Что-то такое было, – менеджер по кадрам щелкал пальцами.– Птичка-полька… Карабас…

– Это злая сказка, – возразил мосластый, шкафообразный Мудроченко. – У нас же будет голый суррогат! Вот я вас, Пляшков, допустим, терпеть не могу. В морду не насуешь. А теперь после рабочего дня – милое дело! Пошел в гимнастический зал, выбрал биту потяжелее – и получайте…

– Это за что же, позвольте узнать? – осведомился Пляшков.

– А просто так. За прогнозы ваши дьявольские.

– А вы скоро умрете, – спокойно сказал астролог.

Согласился даже Гаттерас Арахнидде:

– Да, это прогрессивное дело.

Он редко высказывался, и его слова упали тяжелым непереваренным камнем. Соломенида Федоровна от неожиданности прикусила язык. И не только она – всем было ведомо, насколько ненавидит Гаттерас коллективы, команды и корпорации. И даже спортивные матчи не смотрит по той же причине.

– Меня мало кто будет бить, – беспечно заявила Наташа.

– Да вас полцеха измордует! А после – вторая!

– Да почему? За что?

– За то, что люди завистливы и злы. Вы носите кофе Снежану, этого достаточно.

Та покраснела и дальше уже помалкивала. Тем более, что слово «кофе» Соломенида Федоровна произнесла так, что напиток – латте – вылился и засох на платье Наташи.

Пляшков, долго и внимательно рассматривавший собрание, ушел.

– Кукол, стало быть, закажу я, – решительно изрек Мудроченко. – У меня хорошо поставлен контроль. Зеркальное качество. И недорого. И быстро. И с запчастями.

Кадровик Иван Сергеевич прищурился:

– А износ материала? Вот я вас ударю битой – вы воображаете, что от вас останется?

Мудроченко солидно ответил:

– Во-первых, Генеральный оплатит естественный износ. Это уже обсудили. Во-вторых, за что? Что я вам такого сделал?

– А платья? – спросила Наташа. – Макияж? Для сходства. У меня одних платьев…

– Голые встанете, – захохотал Мудроченко. – Представляете, сколько сразу выйдет агрессии?

– Голые – это идея, – снова вмешался Гаттерас Арахнидде. В нем пробуждалось что-то нехорошее, несвойственное ему, и даже щеки пошли пятнами. Он как-то вдруг втягивался в озлившийся коллектив, и этот процесс был ему самому непривычен, неприятен.

– Шпиона словим, – с удовольствием встряла бухгалтерша. – Наш звездочет ведь доложил нам сегодня, что в корпорации орудует вирусный крот-шпион.

– Шпиона? – Иван Сергеевич воззрился на нее с непониманием. Откровения астролога он, правду сказать, всегда пропускал мимо ушей.

– Его, голубчика. Вы, кадровик – и до сих пор не знаете, что на производстве орудует шпион? Лично я не сомневаюсь, что он ворует технологию наших стелек. Сливает ее тем же индусам. Стельки пропитываются тропическим ядом, и дело тогда труба. Вместо оздоровительного бега трусцой – гусиная ходьба.

Мудроченко крякнул. Он отвечал за производство и не заметил ни разу, чтобы на каком-то этапе стельки пропитывали ядом. Никто же не умер. Предположение ставило его под удар.

– Но куклы-то чем помогут?

– Он не выдержит психологического давления, – объяснил молчавший до сих пор психолог и фасилитатор Ронзин. Он не собирался рассуждать о шпионаже, но почуял тему, как пес, подсаженный на героин. – Наступит катарсис самопознания. Он поймет, что разоблачен, и под коллективными побоями во всем признается сам. Чувство вины – сильнейшая штука. Он решит, что ему достается больше других – ему так покажется, и он покается.