Текст книги "Мы были советскими спортсменами"

Глава вторая

В Вашингтонском аэропорту имени Даллеса нас встретили и отвезли в Фэрфакс. В гостинице меня поселили в отдельном номере, в котором я сразу почувствовал знакомую атмосферу заграничного выезда.

Следующий день пролетел быстро. Утром нас отвезли на тренировку, а после обеда мы прогулялись в огромном коммерческом центре, который напоминал скорее подземный город с магазинами, ресторанами, банками, парикмахерскими и кинотеатром.

Вернулись мы к ужину. После ужина я поднялся в номер. Из окна моего номера виднелась слегка мокрая от растаявшего снега трасса, по которой проносились автомобили, автобусы и экзотично украшенные грузовики. Мне не хотелось включать телевизор, я сел у окна и стал наблюдать за не в меру оживленной шестиполосной дорогой.

«Завтра начинаются отборочные соревнования. Только восемь сильнейших гимнастов выходят в финал. Нужно во что бы то ни стало оказаться в этой восьмерке!» – подумал я.

События сегодняшнего дня фрагментами проносились в голове.

1986 год. США. Интервью перед соревнованиями.

Бараксанова Ирина, Тихоньких Алексей и переводчица Наталья.

Я вспомнил, как в конце утренней тренировки ко мне подошла наша переводчица в сопровождении корреспондента местного спортивного телеканала и его съемочной группы. Он представился, улыбнувшись по-американски, встал рядом со мной вполоборота и спросил:

– Алексей, вы являетесь единственным чемпионом мира на этом турнире. Кого вы считаете наиболее опасным соперником, с которым вам придется вступить в противостояние?

Я прекрасно понимал, что ему хотелось бы услышать от меня имена американских гимнастов, среди которых был даже Олимпийский чемпион, но не удержался и ответил с улыбкой:

– Себя самого.

В какой-то степени я не лукавил. В гимнастике спортсмены не вступают в прямой физический контакт с соперниками. Завтра мне нужно выполнить мою программу с минимальным количеством ошибок, независимо от потенциальных возможностей других гимнастов.

Журналист сделал небольшую паузу, продолжительно посмотрел на меня:

– Тогда я сформулирую вопрос по-другому. Кого вы считаете наиболее вероятным претендентом на победу в этом турнире?

– Сегодня вечером определится восьмерка сильнейших участников. Любой из этих спортсменов может претендовать на чемпионский титул.

Журналист терпеливо выслушал переводчицу и продолжил:

– Ну хорошо. Чем вы любите заниматься в свободное от гимнастики время?

– Я люблю читать, играть в шахматы, слушать музыку.

– Шахматы – популярная игра в России – это неудивительно. А какое литературное произведение было последним из тех, что вы прочитали?

– «Калина красная» Василия Шукшина, – ответил я и, увидев его приподнятые брови, добавил: – Это советский писатель.

– А приходилось ли вам читать американских авторов?

– Конечно. В детстве мне нравилось читать Джека Лондона, Марка Твена. Сейчас мне больше импонируют произведения Хемингуэя, Курта Воннегута, Стивена Кинга…

– А какую музыку вы слушаете?

– Разную. В основном хорошую популярную музыку, русских бардов, но также люблю и иностранную рок-музыку.

Журналист оживился.

– Очень интересно. А что именно из рок-музыки?

– Например, английская группа «Deep Purple», ее альбомы «Stormbringer», «Smoke on the water» … группа «Queen»…

Также мне нравятся и более легкие композиции группы «Uriah Heep», особенно с того времени, когда к их коллективу присоединился Джон Лоутон.

– А американские исполнители вам знакомы?

– Боб Дилан, Сьюзи Кватро, из новых – Бон Джови. Недавно мне подарили кассету с альбомом «Born in the USA» американского певца Брюса Спрингстина.

Это интервью начинало меня раздражать, становилось скучно. У меня складывалось впечатление, что я стоял в классе у доски и отвечал на вопросы моей учительницы.

Словно почувствовав это, журналист сказал:

– Последний вопрос. А что вы делать не любите?

– Я не люблю сидеть полчаса в кресле и смотреть на себя в зеркало.

Переводчица удивленно взглянула на меня, но перевела. Журналист хмыкнул и тут же спросил, пожимая плечами:

– Тогда зачем же вы это делаете?

– Я вынужден это делать по меньшей мере раз в два месяца, когда прихожу в парикмахерскую подстригаться.

Журналист засмеялся, поблагодарил меня и направился в сторону французского гимнаста Лорана Барберри.

1986 год. США. Алексей Тихоньких в парикмахерской.

Я встал и отошел от окна. Было еще рано, но уже хотелось спать. Чувствовалась разница во времени. Я принял душ, лег на широкую двухместную кровать и быстро заснул.

Отборочный день закружил меня в водовороте событий: завтрак, разминочная тренировка, встречи, интервью, обед, соревнования, ужин. Все пронеслось очень быстро. Я выступил неплохо и вошел в финальную восьмерку. Вечером, удовлетворенный выполненной задачей, я снова лег пораньше спать.

Утром я проснулся и минут пять лежал, не вставая. Из головы не выходил этот время от времени повторяющийся сон. Мне снилось, что я опаздываю на соревнования, а когда в конце концов оказываюсь в раздевалке и открываю спортивную сумку, то не нахожу в ней мою соревновательную форму. Я прошу товарищей по команде мне помочь. Мне дают майку и трико не совсем моего размера, я надеваю их, вбегаю в зал и вижу, что меня уже вызвали к снаряду и моя фамилия высветилась на экране! Я тороплюсь намотать бинты и надеть гимнастические накладки. Интуитивно я понимаю, что это сон, но не могу проснуться, я опаздываю, опаздываю безнадежно, зеленый свет сменяется на красный! Все! Поздно! По правилам соревнований моя оценка за не исполненное вовремя упражнение 0,00 балла!

На этот раз после моего пробуждения тревожное чувство долго меня не отпускало. Я встал, побрился, умылся, включил телевизор и стал смотреть новости. Даже не владея достаточно английским языком, почти все было понятно: Иранские войска захватили Иракский порт Фао, в Стокгольме по дороге домой из кинотеатра был убит премьер-министр Улоф Пальме, ВМС США обнаружили остатки взорвавшегося 28 января 1986 года Спейс шаттла «Челленджер» с телами семи членов экипажа…

Постепенно сон забылся, и я, дождавшись восьми часов, спустился на завтрак. Допивая чашку чая с молоком, я наблюдал, как чей-то малыш, одетый в джинсовый комбинезон, играл с кубиками в специально обустроенном детском уголке. Мое сердце дрогнуло – мой сын Дима был приблизительно такого же возраста, как этот американский мальчик.

Он родился ровно два года и два месяца назад. Я вспомнил, как в то утро мне было трудно этому поверить, ведь тогда мне было всего лишь 22 года!

Смешанное чувство радости и беспокойства мешало мне сосредоточиться. Я должен был обязательно его увидеть и увидеть до отъезда!

На следующий день утром я уезжал на всесоюзный сбор в Москву, от которого не мог отказаться. Это была моя работа. Я был гимнастом международного уровня и профессиональным спортсменом. Советским спортсменом! А в Советском Союзе нас воспитывали всегда таким образом, что государственные интересы должны были быть выше личных.

В то время в нашей стране не разрешалось присутствовать при родах, да и вообще роженицы помещались в специальный родильный дом, в который не было доступа никому, кроме врачей и обслуживающего персонала. Там они находились несколько дней.

Утром мы с приятелем, у которого была машина, подъехали к роддому в надежде пообщаться с моей женой Татьяной, а если повезет, то и увидеть через оконное стекло моего сына. Здание находилось возле дороги. Мы въехали во двор, запарковались возле метрового сугроба и небольшой голой рябины, сохранившей на себе несколько красных гроздей ягод. День выдался солнечный, было не очень холодно, около пяти градусов ниже нуля. Палата рожениц находилась на втором этаже.

После нескольких бросков снежными комками мне удалось наконец привлечь внимание находившихся внутри. Татьяна появилась в окне с нашим сыном на руках. Открывать окно запрещалось категорически. Она попыталась показать его лицо, но разглядеть было непросто. В течение нескольких минут мы подавали друг другу знаки, не всегда понимая их значение. Татьяна уже не раз показывала на сына и что-то спрашивала.

Наконец, спустя несколько минут, я понял, что именно хочет она меня спросить. Как же я раньше не догадался? Имя! Мы ждали девочку и заранее решили назвать ее Настей. О том, каким именем назвать сына, мы не договорились. Я несколько раз прокричал имя, но через двойные рамы на втором этаже моя жена не слышала. Тогда я подобрал обломанную ветку, лежавшую под рябиной, и на снегу написал «Дмитрий». Она улыбнулась и согласно кивнула головой. На следующее утро я уехал и только по возвращении домой через месяц смог взять моего сына на руки.

1985 год. Ленинск-Кузнецкий.

Алексей Тихоньких с сыном Дмитрием.

После завтрака я поднялся в номер, снял с вешалки постиранную вчера соревновательную майку и стал пришивать к ней мой сорок четвертый номер. Эти номера я пришивал всегда сам, причем пришивал по всему периметру для того, чтобы он плотно прилегал к спине. Некоторые спортсмены пришивали только уголки номера, и тогда он топорщился словно парус при каждом взмахе рук. Я не мог себе этого позволить, это было не в моем стиле. Для меня все, вплоть до мелочей, должно было быть идеально.

Перефразируя моего любимого писателя Антона Павловича Чехова, я бы сказал: «В гимнастическом упражнении все должно быть прекрасно – и сам гимнаст, и содержание, и форма!»

Наученный собственным горьким опытом, я также старался избегать непредвиденных случайностей. Все, что зависело от меня, должно было быть проверено и подстраховано, если это было возможно. Случай – вещь капризная, и я слишком много сделал для того, чтобы нелепая случайность не помешала мне на моем пути.

К десяти часам мы поехали в разминочный зал. В зале после пятнадцатиминутной разминки я в первую очередь сделал несколько подходов на коне с ручками. После пары подходов на кольцах я направился к опорному прыжку. На стуле возле дорожки для разбега сидел американский гимнаст Тим Даггет и терпеливо ждал, когда массажист закончит накладывать тейп на его голеностопы. Я знал, что два года назад на Олимпийских играх в Лос-Анжелесе, в которых не участвовали советские спортсмены, он был в составе команды, завоевавшей первое место. Очень вероятно, что, если бы политика не вмешалась в международную спортивную жизнь, результаты могли бы оказаться совершенно другими. Но судьба распорядилась именно так. Советское правительство, отказавшись от участия на этой Олимпиаде, предоставило американским гимнастам возможность впервые стать олимпийскими чемпионами по спортивной гимнастике. Они эту возможность использовали наилучшим образом. Увидев меня, он улыбнулся и протянул мне руку. Мы поздоровались.

1986 год. США. Алексей Тихоньких и Тим Дагетт.

На опорном прыжке я сделал несколько простых переворотов и перешел на брусья. На этом снаряде образовалась очередь. Ожидая подход, я размышлял о вчерашних отборочных соревнованиях: «Лучший результат оказался у китайского гимнаста. Он блестяще выполнил свою программу и показал несколько очень оригинальных элементов. Он просто «звенел», как выражаются на гимнастическом жаргоне. Я же выступал спокойно, ровно и без особого напряжения. Мне даже показалось, что на мне поставили крест, как на претенденте на титул чемпиона, но меня это даже в какой-то степени устраивало.

Я знал, что вчера мне нужно было только войти в восьмерку лучших гимнастов и для этого было достаточно не делать грубых ошибок. Сегодня вечером в финале – совершенно другая песня – вчерашний результат не считается. Все начинается заново. Вот сегодня нужно будет сделать максимум того, на что каждый из нас был способен. Китайцу придется доказать, что его победа в отборочных соревнованиях была не случайной, а это психологически сложная задача. Кроме того, судьи будут внимательнее и может даже придирчивее к оценке его выступлений, потому что он теперь является претендентом на чемпионский титул. Выдержит ли он это? Посмотрим».

Подошла моя очередь. В первом подходе я выполнил базовое соединение, во втором подходе несколько элементов из моей комбинации, и на этом разминка на брусьях была закончена. Я опять намотал бинты и надел накладки для перекладины.

1985 год. Москва. Алексей Тихоньких.

Сальто назад прогнувшись на брусьях.

Перекладина или, как в простонародье ее называют, «турник» закреплен на двух вертикальных стойках, которые в свою очередь держатся натянутыми металлическими тросами, зацепленными за специально встроенные в полу крючки или кольца.

В Соединенных Штатах такие приспособления не предусмотрены во всех залах, принимающих гимнастические соревнования. По этой причине они используют стабилизирующие бетонные блоки. Это делает перекладину намного эластичнее, поэтому во время опробования снарядов мне пришлось сделать несколько дополнительных подходов, чтобы отрегулировать хлест и бросок ногами для приемлемого исполнения элементов с отпусканием рук. У меня уже была подобная ситуация во время Кубка мира в Пекине. Только тогда все было наоборот. Перекладина была сделана из слишком жесткого металла и нужно было к этому адаптироваться.

В Китае гимнастика – очень популярный вид спорта. Даже на тренировках за день до начала турнира на трибунах дворца спорта не было свободных мест. На этот раз мне никак не удавалось схватиться за перекладину после сальто Гингера. Старший тренер уже не знал, что со мной делать, ему приходилось каждый раз ловить на руки мои шестьдесят пять килограммов. Мои падения привлекли внимание китайской публики, и, когда на пятой попытке я наконец схватился за перекладину, зрители зааплодировали.

Здесь же перекладина была настолько мягкой, что, казалось, еще одно усилие и она лопнет от нагрузки. Подо мной уже дважды ломались металлические грифы перекладины. К счастью, оба эти случая произошли над поролоновой ямой. Во время больших оборотов на перекладине, когда гимнаст проходит нижнюю вертикаль, нагрузка на гриф достигает пяти, шестикратного веса гимнаста.

Когда он лопается, вертикальные стойки, которые держатся натянутыми как струны тросами, падают, словно спиленные деревья, по обе стороны, и дай Бог, чтобы в этот момент они не задели обычно стоящих рядом гимнастов!

На этом снаряде я сделал разминочную комбинацию и соскочил двойным сальто в группировке.

Перед вторым подходом я подошел к баку с магнезией и недалеко от меня заметил Людмилу Турищеву, одетую в элегантный темно-синий судейский костюм. Международная Федерация Гимнастики использовала этот турнир, чтобы провести несколько важных совещаний, и Людмила была приглашена в качестве судьи и члена технического комитета. Она с озабоченным видом беседовала с шефом нашей делегации, посматривая на Иру Бараксанову, совсем еще молодую советскую гимнастку из Ташкента, которая разминалась на бревне.

Заметив, что я смотрю на нее, Людмила подошла ко мне.

«Привет, Алексей. Как настроение?» – сказала она, и я почувствовал, что краснею. Для меня она, неоднократная чемпионка мира, Европы и Олимпийских игр, была живой легендой.

Я тут же вспомнил, как увидел по телевизору ее знаменитый подход на разновысоких брусьях на Кубке мира в Лондоне в 1975 году… Во время соскока брусья зашатались, она едва успела закончить свою комбинацию, и они буквально рухнули за ее спиной. Оказалось, что крючок, державший трос, разогнулся, и петля соскочила с него. После соскока она хладнокровно поприветствовала судей и зрителей и ушла с помоста, не оглянувшись.

Я поздоровался и, преодолевая смущение, нарочито весело ответил:

– Настроение хорошее. Как у вас? Вы давно приехали? Как устроились?

Людмила с интересом посмотрела на меня и улыбнулась:

– Все хорошо. Спасибо, Алексей. Желаю удачи!

После второго подхода на перекладине я перешел на ковер для вольных упражнений, где сделал несколько акробатических соединений и закончил разминку пятиминутным растягиванием.

Растягиваясь, я наблюдал за происходящим. Я не мог вернуться в гостиницу, пока Ирина тоже не закончит свою утреннюю разминку. На этот раз мы с ней вдвоем представляли нашу страну на этих соревнованиях. Вот она снова запрыгнула на бревно. Легко и красиво выполнив несколько элементов, она соскочила и посмотрела на моего тренера. Геннадий Никифорович что-то сказал ей, обнадеживающе похлопал ее по плечу, и они направились в сторону ковра.

У Ирины была прекрасная хореография на вольных упражнениях, гармонично сочетающаяся с невероятно красивой музыкой из известного фильма «Мой ласковый и нежный зверь». Говорят, что это музыкальное произведение президент США Рональд Рейган назвал «Вальс века».

Я впервые увидел эту композицию на отборочных соревнованиях, и у меня пробежали мурашки по коже. Ее манера исполнения не могла никого оставить равнодушным. Я вспомнил, что этот вальс, написанный композитором Евгением Догой специально для фильма, звучал также на открытии Олимпиады 1980 года в Москве, где я участвовал в составе группы гимнастов в спектакле на стадионе Лужники.

1986 год. США. Ирина Бараксанова и Алексей Тихоньких.

Тогда за два месяца до открытия около двух тысяч спортсменов вызвали в Москву для подготовки грандиозного спектакля на церемонии открытия московской Олимпиады. Нас поселили в общежитии Тимирязевской Академии и каждый день возили на автобусах на тренировки. Для нашего номера инженеры создали двадцать пять специальных складывающихся платформ, на каждой из которых помещались конь с ручками, женские брусья и перекладина.

Платформы выносили несколько спортсменов-носильщиков и ставили на предусмотренное планом место. Сначала выполнялось упражнение на перекладине, затем на женских разновысоких брусьях, заканчивался наш номер упражнением на коне с ручками. После этого носильщики складывали и уносили платформы, а мы выходили следом за ними.

Во время генеральной репетиции нашего номера все прошло замечательно. Двадцать пять гимнастов выполняли синхронно одинаковое упражнение на снарядах, расставленных в форме ромба в центре поля. Зрелище было впечатляющее.

Однако во время церемонии открытия носильщики ошиблись с постановкой платформ, и порядок расположения снарядов был нарушен. По этой причине во всех официальных трансляциях на советском телевидении эта часть спектакля не показывалась.

После разминки поехали на обед. Во время обеда молодая, но уже очень полная официантка обслуживала нас, не торопясь, и подавала тарелки с отсутствующим видом. На десерт подали красивое с виду пирожное с непонятным клубнично-ванильным вкусом. Я отказался от кофе и сидел ждал, когда наша небольшая делегация выйдет из-за стола.

Переводчица Наталья что-то опять рассказывала руководителю делегации. У этой женщины была интересная судьба. Ее муж хорошо знал самого Брежнева. Наталья с мужем несколько лет работала в Нью-Йорке и даже пострадала во время взрыва агентства «Аэрофлота» в начале восьмидесятых годов. Ну вот, наконец, все поднялись, и я вышел из-за стола.

После обеда я прилег с книгой в руках. Это была пьеса Вампилова «Утиная Охота». Основное действие пьесы происходило в течение одного дня в квартире героя. Однажды утром, когда он собирается на охоту, в его квартире появляется мальчик с похоронным венком «Незабвенному безвременно сгоревшему на работе от безутешных друзей».

«Ничего себе шуточки!» – подумал я.

Название напомнило мне недавно услышанную новую песню Александра Розенбаума. В памяти проявился запомнившийся куплет:

 
Я помню, давно учили меня отец мой и мать:
Лечить – так лечить! Любить – так любить!
Гулять – так гулять! Стрелять – так стрелять!
Но утки уже летят высоко…
Летать – так летать!
Я им помашу рукой.
 

Я еще раз повторил его про себя и задумчиво пробормотал: «Как это по-русски!» Затем отложил книгу и спокойно заснул.

Проспал я около часа. До соревнований оставалось три часа. Я встал, принял душ, вымыл голову и заварил чай. У меня всегда был с собой чай или кофе, а также небольшой кипятильник, которым можно было согреть стакан воды. Когда вода в стакане достаточно потемнела, я заставил себя съесть целую стограммовую плитку шоколада и запил горячим напитком. После этого я собрал свою спортивную сумку, проверил наличие всего, что мне было необходимо во время соревнований, спустился и сел в ожидающий нас автобус.

В автобусе я устроился на сиденье у окна, рядом сел мой тренер. Я молчал всю дорогу, стараясь сохранить накапливающиеся эмоции. Подъезжая к Дворцу Спорта, я почувствовал некоторое волнение так мне знакомое по опыту. Это меня ни в коем случае не вывело из равновесия, наоборот, я вдруг переполнился особого рода решительностью. В такие моменты я отключал всё ненужное и мешающее сосредоточиться.

Во мне начинался процесс, вырабатывающий этот, так мне необходимый, адреналин. Я готовился бороться до конца в спортивном смысле этого слова. Я себя чувствовал ответственным за себя и за всех тех, кто стоял за мной, я себя чувствовал СОВЕТСКИМ СПОРТСМЕНОМ! Я готовился к бою.

Сегодня это может показаться смешным, но это было именно так. Это было важным для меня, я был так воспитан. В этом был смысл того, чем я тогда жил.

В раздевалке я снял и оставил зимнюю куртку и кроссовки, затем подождал начала общей разминки и вошел в зал. Здороваясь и пожимая протянутые руки, с дежурной улыбкой на лице я перебросился несколькими заученными английскими фразами с знакомыми гимнастами и тренерами. Мой тренер что-то спрашивал, я отвечал спокойно, не выказывая моего напряженного внутреннего состояния. Я понимал, что он тоже напряжен и пытается не выдать своего волнения, иногда он спрашивал о чем-то и, не дожидаясь ответа, начинал говорить про другое.

Позже, уже будучи сам тренером, я понял, насколько мне было легче, чем ему, переносить эти моменты, потому что я мог что-то сделать физически, а мой тренер мог только ждать. Огромная проделанная им работа по подготовке к соревнованиям теперь сводилась практически к роли простого наблюдателя, а что-либо исправить или изменить уже было поздно. Вообще, что-либо менять во время соревнований – крайне нежелательно.

Высококлассный гимнаст достигает такого уровня автоматизма при исполнении своего упражнения, что даже естественное желание исправить какую-то незначительную техническую ошибку во время выступлений может привести к катастрофе. Мой тренер мне всегда повторял: «Старайся сделать твое упражнение как можно лучше на тренировке, а на соревнованиях старайся сделать только как на тренировке!»

Однажды я был свидетелем, как Коля Андрианов на разминке на снаряде во время Кубка СССР на брусьях подсказал Саше Ткачеву, как исправить небольшую техническую ошибку в обороте назад под жердями в стойку на руках. Саша неплохо владел этим упражнением, но внимательно выслушал и действительно хорошо исполнил его на разминке, следуя совету своего старшего товарища. Во время же своего подхода на оценку он завалил комбинацию именно на этом элементе и оказался на пьедестале вторым после Николая Андрианова.

После окончания общей разминки объявили построение. Мы построились. Впереди нашей группы стоял мальчишка с табличкой в руках. Это мне напомнило, как когда-то и я выводил с гордостью группу старших ребят на снаряд. Было приятно смотреть на его сияющее от счастья лицо.

Оставалось несколько минут перед началом соревнований. В финале нас осталось восемь гимнастов: два американца, китаец, немец, француз, венгр, болгарин и я. Мы пожелали друг другу удачи.

Вся группа начинала с вольных упражнений. Нас представили. Здесь в Америке соревнования проводились в больших баскетбольных залах, которые могли вместить до десяти тысяч зрителей. Трибуны были заполнены. Я почувствовал, как у меня стали влажными ладони, и мне показалось, будто пространство вокруг меня сократилось, а освещение стало ярче и контрастнее. Я стал замечать некоторые мелочи, на которые раньше не обращал внимания.

Три минуты разминки на ковре пролетели незаметно, и нас стали вызывать на оценку. Моя фамилия была третьей по списку. Дыхание уже восстановилось после разминки на снаряде, я попрыгал на месте, сделал круговое движение руками и стал ждать, когда мое имя загорится на судейском табло.

В голове проносились несвязные мысли: «У близсидящего судьи галстук повязан неаккуратно. Интересно, ошибется ли комментатор, произнося мою фамилию? Стоп! Не забыть после упражнения выбежать с ковра. Тренер говорит, что это оставляет хорошее впечатление. Так, не отвлекайся! Спокойно. На первой связке нужно поддать тазом, чтобы обеспечить хорошее вращение по сальто. Почему этот гимнаст поднимает руку после подхода? Это глупо. Руку поднимают, чтобы показать готовность. Ладно. Вот объявляют твое имя. Вперед».

Во время исполнения упражнения на ковре я следил за дыханием. Семьдесят секунд акробатических соединений требуют максимальной отдачи, особенно в конце комбинации. Очень важно использовать относительно несложные переходы от одной диагонали к другой для того, чтобы отдышаться. Для заключительной связки я мобилизовал все свои силы и неплохо закончил упражнение. «Уф! Лиха беда – начало! Лиха! Еще как лиха!» – подумал я.

Оценка 9,65 баллов не удивила: «Вчера на отборочных было вообще 9,5. Мы в Соединенных Штатах Америки на престижном международном турнире. Никто не собирается тебе делать подарков. Впереди еще пять снарядов. Нужно думать о следующих выступлениях».

Я снял шорты и надел гимнастическое трико, готовясь к упражнению на коне с ручками. Ох уж этот конь, коварный мужской снаряд! Нужно быть очень точным в постановке рук, ошибка на пару сантиметров грозит остановкой или падением.

«Спокойно, Алексей, это только разминка! Шире, шире, протянись еще немного, вот так, нормально. Хорош», – я спрыгнул и пошел к баку с магнезией.

Конь-махи – для многих гимнастов проходной пункт, в каком-то смысле, как бревно у девочек.

1985 год. Япония. Алексей Тихоньких.

Наконец предыдущий гимнаст закончил, и настала моя очередь. Я подумал: «Ну вот, давай, теперь только ты и этот американский конь, деваться некуда, сибирский ковбой, постарайся не дать ему сбросить себя со спины!»

Я начал упражнение. Привычные мысли, как короткие приказы, на долю секунды опережали мои жесты и сопровождали каждый элемент. Вот наконец остались только маховая часть и заключительная связка перед соскоком. И вот соскок с выходом в стойку на руках, поворот, еще поворот и приземление:

«Сделано! И неплохо! Так, Алексей, вот это было важным, очень важным этапом!»

Мой тренер не мог скрыть своей радости, но тут же принял серьезный вид и сказал: «Давай, давай, готовься к кольцам». Я надел накладки, посмотрел на трибуны, отыскивая симпатичное лицо девушки, которая держала плакат с моим именем, написанным от руки и с ошибкой. Американцы вообще принимали нас с энтузиазмом, казалось, что холодная война была выдумана только политиками. Мы не чувствовали от них никакой неприязни, наоборот – большой и неподдельный интерес и к нам, и к нашей стране.

Начало моей комбинации на кольцах состояло из силовых элементов. Перед подходом я всегда смотрел на трибуны. Это мне давало дополнительные силы и энергию. Вот и сейчас я увидел устремленные на меня взгляды и начал свое упражнение. После силовой его части маховую часть моей комбинации я выполнил легко и закончил её двойным сальто согнувшись с поворотом на 360 градусов.

На первых трех снарядах я получил одинаковые оценки и вдруг почувствовал, что проигрываю турнир.

Не хватало высоких оценок, чтобы подняться на первое место. Действительно, когда объявили предварительные результаты, первым с достойным отрывом шел американец, вторым я и третьим китаец, которого я опережал всего лишь на 0,05 балла. Оставалось три снаряда.

Я снял накладки, снова надел шорты, и мы перешли на опорный прыжок. На разминке мне показалось, что конь был выше, чем обычно, а мостик для толчка ногами слишком жесткий. Я отогнал эти мысли: «В любом случае уже ничего не изменить». При подходе рука соскользнула, и разминочный прыжок был смазан.

Второй прыжок не удался тоже, приземление не получилось, и я ушел в кувырок назад. «Ничего, ничего. Все нормально. Во время подхода на оценку будет „пруха“, и всё будет отлично!» – обнадеживал я себя. Так мы называли состояние, когда повышалось содержание адреналина в крови перед подходом на оценку. В нем я особенно нуждался на прыжке и на вольных упражнениях и, может, еще в какой-то степени на кольцах. На других же снарядах излишнее возбуждение могло привести к неожиданным ошибкам.

Я поднял руку, подпрыгнул на месте и побежал, ускоряя мой разбег. Толчок. Опора руками, крутка в двух плоскостях и приземление: «Неплохо! Американец получил 9,6 балла. Сколько же судьи дадут за мой прыжок? 9,6 балла! Так.

Остается только два снаряда, а я отстаю на 0,35 балла».

Китаец во время своего подхода дрогнул, не выдержал давления, сделал грубую ошибку на своем коронном снаряде опорном прыжке и получил только 9,5 балла: «Ну что ж, продолжение следует. Show must go on! Еще далеко не вечер!»

На разминке на брусьях мне ободряюще улыбнулся Эберхард Гингер, в прошлом блестящий немецкий гимнаст, он был в составе судейского жюри. Я смущенно кивнул ему с мыслью: «Когда-нибудь и я стану судьей и вот так же буду оценивать упражнения других».

1986 год. США. Эберхард Гингер и Алексей Тихоньких.

Брусья были одним из моих любимых снарядов. Еще в детстве мой тренер скрупулезно ставил мне эффективную манеру исполнения махов в упоре, а затем продолжительное время я повторял десятки и сотни раз сложные элементы с его помощью. Я знал из каких основных элементов будет составлена моя будущая комбинация на параллельных брусьях еще когда мне было лет двенадцать. Интересно, что Геннадий Никифорович перед тем, как начать со мной разучивать новый элемент, объяснял, каким образом он исполняется. Он предлагал мне подумать над этим элементом и только по прошествии некоторого времени приступал к его обучению.

Когда я подошел и взялся за жерди, в голове мелькнуло: «Ни в коем случае нельзя перекрутить сальто вперед, но и нельзя не докрутить, ведь после этого следует элемент, для которого мне нужна определенная маховая скорость! Ладно, без паники! Как на тренировке!»

Я начал упражнение. Привычные жесты и движения тела чередовались, и я их осуществлял автоматически точно. «Ну вот и большой оборот, жерди держат, не скользят. Выход в стойку. Пока отлично», – пронеслось в голове.

Для исполнения элементов в висе гимнасты больше всего опасаются, что руки могут соскользнуть. Деревянные жерди расположены параллельно, и гимнаст выполняет большую часть комбинации продольно, а в этом положении хват в висе наименее удобен.