Текст книги "Мы были советскими спортсменами"

Снайперов по меньшей мере было двое. Они расположились на противоположных сторонах ущелья и таким образом прикрывали подходы к их месту расположения на расстоянии броска гранаты. Минуты тянулись, слышалось только журчание протекающей внизу небольшой, почти пересохшей речки. Вдруг мы услышали отдалённые звуки выстрелов, затем раздался взрыв гранаты и ещё один выстрел. Наступила тишина. Комбат стал выкрикивать имена солдат, но никто не откликался. Он попытался рассмотреть в бинокль, но за каменными завалами ничего не было видно. Он опять обратился к нам с вопросом:

– Кто пойдёт добровольно? Все молчали. Тогда он сказал:

– Если нет добровольцев, я буду вынужден приказывать!

– Я пойду, командир, – вызвался невысокий смуглый паренёк из Казахстана, – но мне нужно прикрытие.

Комбат указал сурово на трёх ребят:

– Ты, ты и ты, по двое на каждого снайпера.

Они молча взяли гранаты и стали пробираться между камней по направлению к снайперским позициям.

В коротком завязавшемся бою ещё один солдат был ранен, но им удалось подорвать гранатой одного из снайперов. Второй снайпер исчез, оставив свою позицию. Мы нашли тела товарищей из первой группы: один был ранен в грудь и лежал без сознания, у другого граната разорвалась в руке после того, как пуля попала ему в шею.

Нам удалось пересечь ущелье ценою двух убитых и трёх раненых бойцов. Вдвоём с товарищем мы несли тело рядового из Смоленска. Я шёл с тяжёлым чувством, как будто был виноват перед ним. В моей голове стучало: «Ему оставалось три недели до дембеля, и он пошёл добровольно рисковать своей жизнью – он, а не я! Он был храбрее и лучше, чем я. И он погиб, а я жив!»

Мы пересекли проклятое ущелье и подошли к небольшой, похожей на средневековую, афганской деревне, состоявшей из полутора десятка низких каменных домов. Она показалась нам необитаемой. Лёгкий сухой ветер перекатывал верблюжьи колючки по пустынным улицам. Вдруг раздался глухой одиночный выстрел, и рядом со мной упал, взмахнув руками, мой товарищ из Минска. Мы кинулись к ближайшему глиняному забору «дувалу» и залегли.

Комбат некоторое время смотрел на моего убитого наповал товарища с застывшим выражением лица, вдруг повернулся и глухим, но твёрдым голосом приказал: «Не рисковать! Забросать гранатами!»

Мы короткими перебежками стали передвигаться между домов, кидая две, три гранаты вовнутрь. Когда всё было кончено, мы продолжили наш марш-бросок по направлению к ближайшему воинскому расположению. Нужно было во что бы то ни стало добраться туда до наступления темноты. По дороге я не переставал думать о снайперах, об этой афганской деревне, о погибших товарищах, об этой беспощадной войне. Виктор замолчал.

Мне было как-то странно сидеть и слушать его на этой скамейке возле нашей гостиницы тренировочного центра «Круглое озеро», за тысячи километров от страны, где непонятно за что погибали советские солдаты. Мне не верилось тому, что он рассказывал. Я не выдержал и спросил:

– Но в домах могли оказаться и прячущиеся невинные местные жители?

Он посмотрел на меня в упор, как будто собираясь что-то сказать, но ничего не ответил. Мы ещё некоторое время молчали, думая каждый о своём. Вдруг он опять заговорил:

– Через несколько дней нас подняли по тревоге, и мы выдвинулись по направлению к соседней заставе. Ночью, около четырёх утра, там произошло нападение. Поставленный часовой уснул на своём посту. Душманы пробрались мимо него на заставу и бесшумно перерезали одного за другим спящих солдат. Затем в насмешку разложили трупы, в большинстве обезглавленные, вокруг спящего часового. Когда он проснулся и увидел, что проспал два десятка жизней своих товарищей, он сошёл с ума. Он не кричал, не плакал. Невидящими глазами он смотрел вокруг, разговаривал тихим голосом со своими друзьями и просил у них прощения. Его так и не удалось вывести из этого состояния, он так и остался в этой кошмарной ночи, в которой он теперь только и жил.

Сказав это, Виктор замолчал. Мы сидели долго, ничего не говоря. Вечер становился темнее и прохладнее. Вокруг уличного фонаря вилась туча мошек. Он встал и сказал:

– Пойдём спать.

Больше я никогда не расспрашивал его об Афганистане.

Мы позавтракали и вышли из столовой. Мне нужно было позвонить домой, дать знать о моём возвращении из Штатов. Саша направился в библиотеку.

На всю базу имелся только один телефон-автомат. Он находился в вестибюле главного корпуса и отличался невероятной способностью стремительно поглощать двадцатикопеечные монеты во время междугородних звонков.

Прорваться к нему в свободное от тренировок время тоже было непросто, и в этом не было ничего удивительного. Только в женской и мужской гимнастических сборных командах нас было около тридцати и приблизительно столько же тренеров! А ведь на Круглом озере проходила подготовку и сборная команда СССР по плаванию.

Я встал и стал ждать высокого широкоплечего пловца, который разговаривал, сильно прижимая телефонную трубку к уху и прикрывая её ладонью. Вот он замолчал и с минуту слушал, потом вдруг заговорил громче:

– Я понимаю, но я тебя прошу – не спеши принимать никакого решения! Я тебе сейчас всё объясню!

В этот момент связь прервалась, и он прокричал в трубку:

– Алло! Алло! – затем повернулся ко мне и умоляющим тоном сказал. – Одолжи мне, пожалуйста, пару монет! Это очень-очень важно! Клянусь, я тебе их верну сегодня вечером.

Я вздохнул, высыпал в его ладонь драгоценную мелочь и сказал:

– Только сегодня вечером без обмана.

Он закивал, повернулся, тут же опустил в автомат монету и стал накручивать телефонный диск, очевидно в тот же момент забыв о моём существовании.

Подошёл Саша.

– Слушай, в библиотеке задолбали! Я ещё в начале сбора занял очередь на роман «Двенадцать стульев». Вчера сказали – прийти сегодня. Пришёл, а книга опять не освободилась. Вот Света дала мне взамен «Одиссея капитана Блада». Говорит, зачитаешься. За ней тоже очередь.

Я взял в руки книгу, перевернул её и сказал:

– Итальянский писатель Рафаэль Сабатини. На пяти языках говорил парень, не то что мы – студенты прохладной жизни! Я её когда-то взахлёб прочитал. Только это детская литература, Саша, – и со смехом добавил. – Я вот в прошлый раз там видел томик Сенеки «Нравственные письма к Луцилию». Стоит, скучает – и никакой очереди!

– Ничего, я лучше про пиратов. А письма сам читай. Это твои прибамбасы, – тоже засмеялся он, и мы направились в нашу гостиницу.

В номере я первым делом достал мой самоучитель английского языка. Утром я старался сделать хотя бы одно письменное упражнение и выучить пару слов, а вечером почитать и повторить вслух прочитанное.

Чтобы лучше запоминать, я нарезал небольшие осьмушки чистого листа и писал на них английские неправильные глаголы с одной стороны, русский перевод с другой. Я где-то вычитал, что этот метод позволял улучшить запоминание, поскольку дополнительно включалась зрительная память. Я перебирал их, словно колоду карт, и, если не помнил значения слова, переворачивал и читал перевод на обратной стороне. Когда уже не было необходимости переворачивать карточки, я переворачивал колоду и начинал со стороны перевода на русский.

Прогресса в английском я не замечал. Мне казалось, что я никогда не смогу понять разговорную речь. Сформулировать простую фразу у меня ещё получалось, но на слух английская речь безнадёжно сливалась в какое-то сплошное мяуканье.

В школе я учил немецкий язык. В пятом классе наш классный руководитель, никого не спрашивая, разделил нас на две группы. Одна группа стала изучать английский, другая – немецкий. Вначале мне очень понравилось, и я с удовольствием учил слова и составлял несложные фразы. Наша учительница немецкого языка худенькая Эрика Оттовна или, как мы её называли, «немка» с энтузиазмом объясняла нам разницу между неопределёнными и определёнными артиклями. Однако нам было трудно привыкнуть вообще к употреблению артиклей, мы часто их забывали, и это её сильно огорчало.

Помню, как она нервно ходила между партами со слезами на глазах и рассказывала нам о великой немецкой культуре после того, как Серёжка Герасимов влетел с опозданием в класс и выкрикнул нацистское приветствие, подняв руку с вытаращенными глазами. Она говорила и говорила, сыпались знакомые и незнакомые нам имена: Шиллер, Гёте, Лейбниц, Шопенгауэр, Бах, Бетховен, Дюрер… Все виновато молчали и слушали, в то время как Серёжку отчитывали в кабинете директора за его кощунственный номер.

В тот день, когда я вернулся со школы, у меня не выходило из головы произошедшее. У нас дома в книжном шкафу книги Гёте и Шиллера стояли рядом с батареей томов Нюрнбергского процесса в серых обложках. Я вспомнил, как однажды открыл один из них и как шокировали меня фотографии, сделанные в фашистских концлагерях и приложенные к материалам этого процесса.

Я взял с полки томик Шиллера, открыл его и нашёл нужную страницу. Затем я перечитал нравившееся мне стихотворение «Перчатка». Каждый раз, когда я читал его, я представлял себя на месте этого рыцаря Делоржа, который спустился с трибуны на арену с дикими хищниками, чтобы поднять неслучайно оброненную своей возлюбленной перчатку. Я поставил книгу на полку, взял мою вязаную варежку, встал в позу и бросил её на кресло со словами «Не требую награды!» Потом подошёл к окну, посмотрел на занесённый снегом двор и подумал: «Интересно, как это звучит по-немецки?» К сожалению, я этого не знал.

Глава вторая

По дороге в зал мы разговорились со Львом Николаевичем Голяндриным, тренером Павла Сута. У нас уже давно с ним сложились хорошие отношения, и я часто поджидал его на крыльце нашей гостиницы, чтобы вместе с ним пройтись до зала и послушать его откровения. Ему нравилось, что я проявлял интерес к его мыслям, и мы часто дискутировали на разные темы.

– Ну что, Алексей, из огня да в полымя? Я знаю, что ты из Америки сразу на сбор. Тяжеловато? – с сочувствием спросил он.

– Да нормально. Хотелось бы домой съездить, но что поделаешь, с подводной лодки не уходят.

– Ты знаешь, мне тоже сидеть тут вдали от семьи не очень нравится, но поверь, система централизованной подготовки оправдывает себя и безусловно намного эффективней, чем в спортивных школах на местах. Нас приглашают вместе с учениками, условия идеальные, и главное – ничто не отвлекает.

– Согласен. Условия-то хорошие, да у меня иногда такое впечатление, что мы все, от мала до велика, здесь тянем баржу, как бурлаки. Никакой разницы в подходе – всех под одну гребёнку!

– А как же иначе? Это естественный отбор, проверка на прочность. Желающих оказаться на вашем месте – более, чем достаточно.

– А может, стоит быть поделикатней? Какой смысл старикам голеностопы добивать на деревянных горках с отягощающими поясами? Да и новичкам тоже не позавидуешь. Они же часто приходят не очень хорошо подготовленные, а их сразу в бой, на выживание.

– Ты прав. Времени на постепенное втягивание не отводится. Мы с Пашей через это прошли. Таковы правила игры. Действительно, ни возраст, ни талант, ни заслуги никого не освобождают от нагрузок. Зато с теми, кто прошёл через это, можно не опасаясь идти в разведку.

Я помолчал, раздумывая, и немного погодя спросил:

– Ну а что вы думаете о Вовке Артемьеве? Помните, как он выиграл Кубок СССР в Ленинграде? А ведь он не входил в состав сборной и не проходил подготовку на всесоюзных сборах.

1982 год. Ленинград. Кубок СССР.

Лев Николаевич задумчиво посмотрел на меня и сказал:

– Да. Это было неожиданно для всех. Его списали со счетов, когда он получил серьёзную травму – перелом таранной кости. Последующая операция была неудачной, и он прихрамывал из-за ограниченного объёма движения ступни.

– Вот именно, – кивнул я. – Он на соревнованиях все приземления после соскоков со снарядов выполнял, перенося центр тяжести на одну ногу.

– Это, Лёша, исключительный случай. Ты знаешь, Толя Воронцов – очень талантливый тренер. Они грамотно подготовили хорошую программу и к тому же сумели свести к минимуму последствия от травмы. Да и Володя – не подарок, он ещё в молодёжке отличался своими бойцовскими качествами. Естественно, что после этой победы Аркаев не мог не пригласить его в сборную.

– Ещё бы! – усмехнулся я. – Он даже лично взял под контроль разработку голеностопа. Мне было больно смотреть, как Володя после пробежки дополнительно прыгал на одной ноге, выполняя специальные упражнения.

Лев Николаевич покачал головой:

– Специалистам было понятно, что полное восстановление амплитуды движения в суставе без дополнительной операции практически невозможно.

– Так может, лучше бы было ему создать какие-то специальные условия и вызывать на сборы лишь время от времени? – спросил я.

– Может быть. Только представь, как бы это смотрелось по отношению к другим. Ты мне назови хоть одного из вас, кто не прошёл через травмы. Ты вон сам три года потерял с твоими приключениями в Америке, а потом в Австралии.

Я замолчал и подумал о недавно пришедшем в сборную команду Саше Колыванове. Чемпион Европы среди юношей, гимнаст с исключительными способностями, он мне показался ещё совсем мальчиком с телом подростка, физически неготовым к такому объёму работы. Зачем было спешить? У него всё было впереди. Что, нельзя было подождать, дать ему возможность возмужать немного и втянуться постепенно в интенсивные тренировки?

1987 год. Советская делегация на чемпионате мира в Роттердаме.

Кто знает, может, индивидуальный подход к таким талантливым и своеобразным гимнастам помог бы не только их сберечь, но и позволил бы им осуществить более заметную карьеру в большой гимнастике? Вместо этого к появлявшимся в сборной команде молодым гимнастам отношение было бескомпромиссным, да и для тех, кто уже всё доказал и, казалось бы, прошёл через «огонь, воду и медные трубы», испытание Круглым озером не отменялось.

Мы подошли. Я поспешил переодеться, вбежал в зал и уже последним занял своё место в шеренге выстроенных на ковре сборников.

Аркаев проводил всегда одну и ту же разминку, причём общую разминку выполнял вместе с нами. В конце общей разминки мы перешли к базовой акробатической и по её окончании приступили к тренировке на снарядах.

Содержание нашей тренировки не навязывалось, кроме, конечно, общих рекомендаций. Только ближе к соревнованиям старший тренер лично проверял готовность гимнаста к выполнению комбинаций на каждом снаряде.

Я начал тренировку с колец. Сначала я размял плечи с помощью резинового жгута, который у меня был всегда под рукой, затем сделал разминочный подход, в котором выполнил несколько махов в висе, перевернулся в упор, сделал стойку на руках и соскочил сальтом назад из упора. После этого я подошёл к моему тренеру и вопросительно посмотрел на него. Он перехватил мой взгляд и сказал:

– Лёша, сегодня было бы неплохо поработать над большими оборотами назад. Попробуй их сделать, не разводя руки, почти как на перекладине – это даст совершенно другое впечатление, да и для соскоков оборот будет эффективнее.

– Хорошо, – ответил я, намазал магнезией руки и направился к кольцам. В течение сорока минут я работал над этой непривычной техникой исполнения, пытаясь приспособиться к раскачиванию колец. Геннадий Никифорович наблюдал за мной и делал замечания. В какой-то момент он засмеялся:

– Тебе бы в наше время выступать, тогда было всё наоборот – упражнение на кольцах исполнялось обязательно в каче.

– Ага, и вольные упражнения на ковре с флагом, – усмехнулся я.

– Ну с флагом-то – это было намного раньше. Ладно, хватит. Сделай мне три подхода соскок два бланжа с винтом и пойдём на прыжок.

Между подходами я с интересом наблюдал, как Валера Люкин, гимнаст из Казахстана, недавно появившийся в сборной, готовился к выполнению нового акробатического элемента на вольных упражнениях. Этим элементом было тройное сальто назад в группировке.

Советские специалисты давно искали эффективную методику обучения этому трюку. На этот раз, мне казалось, правильное направление было найдено. Для успешного выполнения этого элемента было необходимо решить несколько задач: во-первых, найти подходящего исполнителя, во-вторых, определить оптимальную скорость разбега и выполнения разгонной связки, в-третьих, отработать такой курбет и толчок, которые бы обеспечивали наиболее вертикальный вход гимнаста в первое сальто и достаточно компактную траекторию полёта. Длина акробатической связки – рондад, фляк, тройное сальто, включая разбег и приземление, не должна была превышать длину диагонали гимнастического ковра – 16,9 метров.

Мой тренер заметил, что я смотрю на Валеру, и сказал:

– Видишь – вот это правильно, нужно сначала научиться выполнять «с места» такое соединение, как фляк, двойное сальто назад в группировке, и только при условии успешного исполнения этого упражнения начинать обучение всей серии. В акробатике вообще все элементы базовой подготовки нужно уметь выполнять без разбега.

Аркаев молча наблюдал за Валерой и тренером по акробатике. Все понимали, что им была поставлена задача во что бы то ни стало выполнить тройное сальто на ковре, опередив китайских гимнастов. Вот он разбежался, выполнил акробатическую связку, но толчок ногами не получился, после третьего сальто голова едва проскочила, и он приземлился в поролоновую яму, как мы говорили, «на четыре точки».

Аркаев встал, нервно махнул рукой, направился к выходу и, проходя мимо тренера по акробатике, сказал:

– Валя, что вы переливаете из пустого в порожнее? Поработайте сначала над отходом.

– Не беспокойся, Яковлевич, всё будет нормально! – нарочито весело ответил он и стал негромко что-то объяснять Валере.

Валера внимательно слушал. Волевой, смелый и целеустремлённый гимнаст, когда он появился в сборной, было видно, что он пришёл сюда всерьёз и надолго. В нём было что-то бесшабашное, пацанское, напоминающее мне ребят из нашего двора. Вот он сделал ещё одну попытку и приземлился на ноги, хоть и в глубокий присед. Валентин улыбнулся и сказал: «Валера, мой дорогой, запомни этот подход. Вот именно этого я хочу от тебя, и вот в этом направлении нужно работать».

1987 год. Колумбия. Алексей Тихоньких и Валерий Люкин в аэропорту.

Через год Валера Люкин всё-таки выполнил тройное сальто впервые в мире на официальных международных соревнованиях и, несомненно, во многом благодаря тренеру сборной команды по акробатике Валентину Потапенко.

Тренировка продолжалась. Я перешёл на прыжок, где сделал пару переворотов вперёд для разминки. Вместе со мной стал разминаться Саша Погорелов.

Чемпион мира 1983 года в командном зачёте, он без преувеличения был одним из самых элегантных гимнастов сборной и всех удивлял своими каскадами на перекладине. Мы с ним дружили и нам нравилось иногда незлобно препираться.

– Что, Тишка, побегать захотелось? – спросил он.

– Побегать и попрыгать, – улыбнулся я.

– Смотри, кузнечик, не допрыгайся. Ты опять свою хитрую Цукахару будешь отрабатывать?

– Почему хитрую? Цукахара прогнувшись с двумя винтами, как положено.

– Ну-ну. По мне, так в ней только полтора винта, а ещё половина уже в рондаде.

Я засмеялся. Он был прав. Действительно, классификация этого прыжка была спорной, потому что вращение было начато уже в первой части и продолжалось во второй.

– Ладно, Саша, успокойся, тебе-то какая разница? – спросил я и стал готовиться к прыжку.

– Да мне по барабану! А ты лучше дополнительный мат положи, а то размажешься, как в Австралии!

1985 год. Чемпион мира Александр Погорелов

Два года назад мы с Сашей выступали на открытых Австралийских играх в Мельбурне. Прилетели мы накануне соревнований, не успели ни отойти от перелёта, ни адаптироваться к разнице во времени. Заснули только под утро и на следующий день с ходу включились в эстафету этого международного турнира. Его победитель определялся по наибольшей сумме баллов, набранной за два дня по произвольной программе.

После первого дня соревнований мы вернулись в гостиницу, поужинали, поднялись в наш номер и поняли, что абсолютно не хотим спать. Даже без перемены часового пояса уснуть после соревнований, которые заканчиваются поздно, обычно не так просто. Перевозбуждение даёт себя знать. В этом же случае на перевозбуждение накладывалась разница во времени. Сна не было ни в одном глазу. Я поворочался с час и негромко спросил:

– Саша, ты тоже не спишь?

– Уснёшь тут. В Москве 17 часов, – проворчал он. – Сейчас бы на третьей тренировке пластались. Может, в карты сыграем?

– Давай. Посмотрим, кто из нас дурак, – сказал я и включил свет.

Мы поиграли в подкидного, потом попробовали почитать, всё было бесполезно.

Под утро, когда я немного забылся неглубоким сном, вдруг услышал испуганный голос Погорелова:

– Тишка, Тишка! К нам в окно какая-то собака лезет!

Я резко приподнялся с кровати и увидел странную звериную морду в раскрытом окне нашей гостиничной комнаты.

– Какая собака? Собаки по стенам не лазят. Это что-то вроде кошки, смотри на хвост.

– Ага, а морда крысиная! Кыш! Кыш, зараза! – замахал он руками. Морда исчезла. От нашего короткого сна не осталось и следа.

Как оказалось, это был поссум. Поссумы – сумчатые млекопитающие, зверьки размером с домашнюю кошку, слезают с деревьев ночью в поисках еды и иногда, оказавшись в западне городских построек, блуждают в поисках выхода.

Это была уже вторая почти бессонная ночь. Я особенно не отчаивался: «Утром поедем на разминку, пообедаем, поспим пару часиков и вперёд! Где наша не пропадала!» Только после обеда уснуть опять не получилось. Это было уже крайнее перевозбуждение нервной системы. На разминке перед соревнованиями было трудно сосредоточиться. Саша спросил:

– Тишка, как самочувствие?

Ноги были ватными и чувствовалась небольшая тяжесть в затылке. Я ответил:

– Не очень. Ноги не те. А ты как?

– Бывало и получше! Ладно, посмотрим. Бог не выдаст, свинья не съест, – обнадёжил он то ли меня, то ли самого себя и добавил. – А ты не парься, упрости немного упражнение. У тебя неплохой отрыв. Зачем рисковать? Аркаев поймёт.

Мы начинали с вольных упражнений. Я подошёл к старшему тренеру:

– Леонид Яковлевич, ног не чувствую, за начало боюсь. Может, сегодня сделать просто винт заднее?

– Лёша, всё будет нормально. Делай два с двумя, как готовили. Я тебя знаю. Ты справишься, – сказал он, положив мне руку на плечо.

Когда я вернулся, Саша спросил:

– Ну, что Лёва сказал?

– Ничего. Давай готовиться, построение объявили. Чему быть – того не миновать.

В первой же акробатической связке я не смог достаточно активно оттолкнуться от ковра и слишком рано перешёл к вращению, что мне не позволило правильно выполнить мой коронный трюк. На приземлении в ступне хрустнуло, и я почувствовал боль. Я ещё дотянул еле-еле комбинацию на ковре на одной ноге и получил 7,9 балла. Когда я сел на скамейку, Аркаев опустился на корточки передо мной и стал меня о чём-то расспрашивать. Я отвечал невпопад и невидящими глазами смотрел перед собой. Для меня всё рухнуло в один момент. Мне затейповали голеностоп, я сделал зачем-то ещё упражнение на коне, кольца без соскока и на прыжке сошёл с соревнований.

На следующий день после окончания турнира организаторы нам устроили посещение зоопарка, и старший тренер не захотел оставить меня одного в гостинице. Как только мы подъехали, Саша сразу сбегал за одним из кресел-каталок, которые стояли перед входом. Когда Аркаев увидел меня с загипсованной ногой в кресле-каталке, подъезжающим к ограждению, его лицо передёрнуло, а Саша наклонился и негромко сказал: «Не послушал меня. А мог бы скакать да скакать, как вот эти весёлые кенгуру!»

1984 год. Австралия. Владислав Степанович Растороцкий.

Я уже четыре раза сделал свой прыжок, но лучше не получалось. Мой тренер каждый раз делал замечания, но это не помогало, и я начинал потихоньку злиться на себя и заодно на весь окружающий мир. Вчера вечером я приехал с соревнований и уже сегодня с меня требовали усилий. Геннадий Никифорович сказал:

– Так, стоп. Сделай-ка мне пару переворотов сальто вперёд согнувшись, а потом вернёмся к Цукахаре. Я начал выходить из себя:

– Причём тут переворот вперёд?! Я по винтам не докручиваю!

– У тебя замаха не хватает, рано закручиваешь. Толчка правой рукой вообще никакого, – спокойно ответил Геннадий Никифорович.

Мне вдруг захотелось резко ответить, всё бросить и уйти. Я сдержался, досчитал про себя до десяти и сказал:

– Я сейчас вернусь, – и направился к выходу.

В раздевалке на низком столике лежала шеренга разнообразных часов. Ребята перед тренировкой снимали их и выкладывали в линию. Я опустился в кресло, взял в руки мои часы, лежавшие тут же, и посмотрел время – было четверть первого. Эти электронные часы я купил полгода назад в Японии на Универсиаде. Мне понравилась возможность записывать в них имена и номера телефонов. Я закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.

Япония мне показалась другой планетой. Я с удивлением наблюдал в аэропорту, как из подъехавшего к стоянке такси вышел водитель в белых перчатках, поставил чемоданы пассажиров в багажник, сел за руль и открыл заднюю дверь нажатием какой-то кнопки.

Наш автобус, выглядевший словно футуристическое средство передвижения, ехал по скоростной подвесной дороге и, не снижая скорости, преодолевал многоэтажные кольцевые перекрёстки. Универсиада проводилась на искусственном острове, для создания которого японские строители срезали и высыпали в море несколько близлежащих холмов. По периметру этого острова циркулировал дистанционно управляемый электропоезд, позволяющий нам передвигаться между спортивными сооружениями. Мы специально садились в первый вагон и смотрели через лобовое стекло на исчезающие под нашими ногами рельсы.

1985 год. Япония. Билозерчев Дмитрий, Могильный Валентин, Захаров Николай, Александров Александр, Тихоньких Алексей, Артёмов Владимир, Балабанов Юрий. (Слева направо)

Я встал, подошёл к умывальнику, открутил кран и плеснул себе в лицо холодной водой. Когда я вернулся в зал, Геннадий Никифорович терпеливо ждал. Он очень хорошо знал мой характер и давал мне, как говорится, «выпустить пар». Я взглянул на него, улыбнулся и примирительным тоном спросил:

– Что, Геннадий Никифорович, не соскучились?

Он усмехнулся, серьёзно посмотрел на меня и сказал:

– Давай, давай. Осталось меньше часа. После обеда отдохнёшь. Я поправил мостик и пошёл готовиться к прыжку.

Не срываться и держать удар с возрастом становилось всё труднее и труднее. Времени на отдых не хватало. Для нас не существовало даже праздников.

Единственными моментами для того, чтобы отдохнуть, были окончания важных соревнований. После длительного периода подготовки наконец-то можно было посидеть в ресторане с друзьями, не заботясь о том, как ты будешь себя чувствовать назавтра или съездить куда-нибудь на несколько дней с подругой.

Впрочем, путешествовать влюблённым в те времена было сложно. В Советском Союзе поселиться в гостинице в одном номере с девушкой было невозможно, если вы были не женаты.

Я не знаю, кто и когда решил у нас в стране, что двум любящим друг друга взрослым людям нельзя проживать в одном гостиничном номере, если у них нет печати в паспортах. Какой кретин придумал это? Он что, это вычитал в многочисленных работах основателя советского государства Владимира Ильича Ленина? Может, он думал, что Володя Ульянов встречался с Надей Крупской или Инессой Арманд исключительно в городском парке, где они целовались на скамейке, а потом шли в ближайший отапливаемый подъезд?

Мы были здоровыми и хорошо подготовленными физически молодыми людьми, нам хотелось жить полной жизнью и использовать представляющиеся нам возможности.

Как-то раз, узнав об очередной свадьбе одного из моих товарищей по команде, Аркаев воскликнул: «Когда только вы всё успеваете?» Позже он даже был вынужден согласиться на то, чтобы время от времени наши жёны приезжали с нами на сбор. В этом случае соседей по комнате переселяли в другой номер. Мы планировали эти приезды таким образом, чтобы каждый мог пригласить семью в свою очередь.

Однажды, ближе к лету, когда я собирал свои вещи для отправки домой посылкой, я нашёл под кроватью капроновые колготки моей жены. Я положил их в коробку и отправил домой вместе со своей демисезонной одеждой. Когда я вернулся со сбора, первый вопрос моей жены был: «Откуда у тебя в посылке оказалось это?» Она держала двумя пальцами на весу чулки и ждала моих объяснений. Оказалось, что они ей не принадлежали.

Между ежемесячными сборами я пытался переключиться, побольше побыть дома с семьёй, чтобы зарядиться позитивной энергией. Но когда я приходил на тренировку, у меня не поднимались руки. Наступала какая-то странная апатия и вместе с ней нежелание делать какие-либо усилия. Младшие ребята ожидали от меня какой-то особенной гимнастики, и я заставлял себя размяться и подойти к снаряду, но ничего путного из этого не получалось. Мне казалось, что на меня повесили пудовые гири. Иногда мне требовалась как минимум целая неделя, чтобы выйти из этого состояния. Я занимался физической подготовкой, делал пару базовых комбинаций на снарядах и растягивался, наблюдая за происходящим вокруг.

Полгода назад, после чемпионата мира, в один из таких моментов ко мне подошёл Стасик Семёнов и с серьёзным видом спросил:

– Алексей, тебе было сколько лет, когда ты попал в сборную команду СССР?

– Девятнадцать, – ответил я.

– Понятно. Значит, у меня есть ещё восемь лет, – задумчиво пробормотал он и направился к кольцам. За день до этого, когда я зашёл в зал, увидел, что на откидном деревянном кресле, где я обычно клал свои вещи, лежала уже спортивная сумка Стаса. Он же сидел на кресле рядом и надевал накладки для перекладины.

У нас существовала традиция, по которой из уважения к старшим младшие ребята не занимали их привычные места в зале, так же, как и кабинки в раздевалке. Я подошёл и уже хотел переложить его вещи, как вдруг понял, что не имел больше на это права. Для младших ребят я являлся теперь примером для подражания, и мои, казалось бы, обычные действия могут быть истолкованы совершенно иначе, чем несколько лет назад. Свободных кресел не было, я поздоровался и положил мою сумку на пол.

Дома работать как следует не получалось. Я знал, что через неделю на Круглом меня ожидала «прикидка», но не мог ничего с собой поделать. Так называлась контрольная тренировка, которая проводилась обязательно на следующий день после приезда на всесоюзный сбор. После общей разминки нас разбивали на группы, и мы выполняли наши комбинации на оценку. Аркаев лично оценивал упражнение. Это было для нас своего рода «шоковой терапией», чтобы не терять времени и не позволять нам слишком долго «раскачиваться».